Тени Обратной Стороны. Часть 1. Заблудший путник

– Я в самом деле не вижу других вариантов. Хейвенфельтские архивы самые полные во всём Гевинтере, но даже и там ты вряд ли многое найдёшь о Дейермере. Не в Толимар же ехать! – он хохотнул.

Айдан сперва тоже фыркнул, но потом уцепился за эту безумную идею. Толимар был городом чародеев, расположенным на берегу Ведера к северо-западу от Ланцига, и, если верить скупым строкам хроник, Дейермер после Ланцига направился прямо туда, затем проследовав вдоль Ведера на восток, вниз по течению, и в итоге спустившись в таинственный и зловещий Туманный Ров – один из немногочисленных разломов, связывающих этот мир с Обратной Стороной. Таким образом, выходило, что Толимар был последним крупным городом – всякая мелочёвка вдоль реки не в счёт – повидавшим Дейермера перед неведомым финалом его странствия. В том, что там велись записи, Айдан не сомневался, причём толимарские колдуны явно должны были заметить больше, чем простые хронисты: ведь они не только волшебники, но ещё и отъявленные безбожники, не укрывающиеся от истины за древними буквами священного Писания. Одна проблема: в тот единственный раз, когда ланцигская братия отправила к ним посланников для консультации по историческим вопросам, их развернули, но вдруг Обратная Сторона покажется толимарцам достойным предметом для беседы? Айдан так разволновался от этих мыслей, что ушёл в себя и пропустил несколько фраз, но ему показалось, что Рихард не мог уже говорить ничего важного. Дождавшись паузы, Айдан проговорил:

– Не могу понять, почему вы так спокойно говорите об этом. Не о колодках, нет, я понимаю, что у вас нет причин жалеть меня. О Дейермере и Обратной Стороне. Я уверен, что мастер Бернхард кричал бы на меня, пока я не передумал бы заниматься этим, но он верил, что исследовать эту тему греховно. А вы?

– Тебе всё-таки не наплевать на свою душу? Хм. Греховно – это неправильное слово, – мягко возразил Рихард. – Неосмотрительно. Ты отправляешься в тёмную пещеру и надеешься не потеряться. Но достанет ли тебе света, чтобы найти путь назад?

Он встал и подошёл к окну. Разноцветные блики придавали его лицу какой-то странный, временами шутовской, временами зловещий вид. Взгляд рассеянно блуждал по дорожкам в монастырском саду.

– Я слышал, ты хотел знать, отчего умер мастер Бернхард.

– Когда я пришёл, его уже отпевали. А что…

– Тогда тебе, наверное, будет интересно знать, что после повечерия он жаловался на сильное сердцебиение, а потом ему стало трудно дышать. Без сомнения, его погубило больное сердце, – он помолчал. – Мы все знали, что мастер не очень здоров, это был лишь вопрос времени. Хорошо, что Бернхард умер во сне. Добрая смерть.

Повернувшись к Айдану, Рихард какое-то время изучал его, словно решая, достоин ли посланник – только чего? Потом он решился, вернулся за стол и из выдвижного ящика достал что-то, обёрнутое в кожу, и положил перед Айданом.

– Что это?

Мастер Рихард пошевелил нижней челюстью, словно отыскивая во рту нужное слово. Потом неспешно, аккуратно промолвил:

– Вряд ли ты знал об этом, но много лет назад мастер Бернхард интересовался путешествием Дейермера и Обратной Стороной. Он собрал кое-какой материал, но потом что-то, хм, убедило его прервать эти исследования. Вероятно, он осознал, в какие бездны может привести его этот путь, и поспешил свернуть обратно на стезю благоразумия. Больше, насколько я знаю, он к ним не возвращался и не разрешал это делать другим. Я собрал здесь всё из его архива, что могло бы относиться к этой теме. Возьми. Быть может, это послужит отправной точкой твоих изысканий.

Айдан сдержанно поблагодарил его. Похоже, что мастер Рихард решил избавиться разом и от паршивой овцы, и от всех орудий искушения. Интересно знать, что там внутри… И что за таинственные причины побудили мастера Бернхарда перебежать в лагерь тех, кто молчит о зле. Или он в самом деле думал, что поход Дейермера никак не связан с Обратной Стороной, а когда выяснил, то отбросил результаты своих исканий? Пальцы прикоснулись к тонкой, гладкой коже.

– Ну, всё, ступай, – поднимаясь, произнёс Рихард.

***

Мысли о Толимаре весь вечер донимали Айдана. С одной стороны, отправиться туда значило пойти наперекор и кастеляну, и мастеру, с другой – если там будут ответы, если вернуться оттуда с полной, окончательной историей Ульриха фон Ланцига, то вряд ли кто-то из них станет жаловаться. И уж точно в Толимаре никому не придёт в голову сажать человека на хлеб и воду за подозрения в колдовстве. К полуночи последние сомнения растаяли, и Айдан стал потихоньку, стараясь лишний раз не зашуршать и не скрипнуть, собираться в дорогу.

Он не стал никому рассказывать о своём решении: вдруг запретят? Конечно, это значило, что у него не будет ни рекомендательных писем, ни каких-либо указаний о том, к кому можно было бы обратиться, и воображение порой рисовало картины, в которых он тщетно стучался в городские ворота, а со стены неслось: «Да проваливай уже, святоша!». После нескольких часов терзаний он решил, что как-нибудь разберётся с этим на месте. К счастью, хотя бы подорожную составили так, что ей можно было пользоваться повсюду в Северной Марке, не уточняя пункта назначения.

Караван до Толимара отправлялся на следующее утро, и Айдан, так и не сомкнув глаз за ночь, решил ещё затемно выйти из монастыря. Пока седлал лошадь, руки дрожали, от волнения он никак не мог совладать с уздечкой, но его невольная попутчица понимающе смотрела на него и тихо фырчала – и вместе они справились. Айдан вскарабкался в седло и выехал во двор. Тонкая жёлтая линия разлеглась у приоткрытых дверей храма, хотелось пристроиться рядом с ней и погрустить немного перед поездкой, но чья-то тень мелькнула внутри, спугнув этот порыв. Айдан спешился, чтобы открыть ворота, – не подумал, как затворить их, но с ночной службы на стон заржавленных петель притопал престарелый, почти слепой монах, который помог с этим. Забыв даже попрощаться с ним, молодой хронист втиснулся в перепутанные, как орнамент аойненской буквицы, переулки, погрустил у колодца, прошёлся мимо главного ланцигского храма – в одну, в другую сторону, пока наконец не отважился зайти и помолиться, довольно долго просидев у холодного алтаря и борясь с мыслями о том, что, раз изучение Обратной Стороны заклеймено Церковью, просить у Эрдонарта помощи в этом не слишком правильно. Владыка ничем и не дал понять, услышано ли прошение, зато небо начало сереть, а это значило, что близок бессолнечный рассвет и отправление каравана. Вдобавок одна из обретавшихся при храме старушек пришла убираться, и Айдан поспешил уйти, пока она не начала интересоваться, что это за монах пачкает полы своими ножищами.

На грязной тесной площади уже топтались странники. Переступали копытами кони охранного отряда, глухо бубнили, косясь на ополченцев, крестьянки, погружённый в себя мужчина в чёрном бархатном плаще задел Айдана плечом и даже не заметил этого, бородачи громко бранились, у одного из порванного мешка на землю просыпалась картошка. Гомонили ребятишки на передке гружённой пухлыми тюками телеги, на глазах у Айдана двое подрались и сверзились прямо в лужу, а ещё один… нет, пожалуй, не один, а одна: волосы ей коротко и неровно постригли – они настолько грязные, что цвета не определишь – и одели мальчиком, но рожица всё равно девчоночья. А так-то не самая глупая идея, особенно когда вокруг столько солдатни. Это даже не рыцари, а военизированное крестьянство, мужичьё с дубинками. От разбойной голытьбы такие, пожалуй, отобьются, а больше никого босяцкий караван и не заинтересует. Айдану доводилось видеть, как перевозят ценные рукописи: так там и рыцари в охранении, и чрезвычайно важные господа из королевской гильдии магов. Вот что значит искусство! Он ещё раз поглядел на ближайшего ополченца, криворожего, что-то жующего; внутри неспокойно стукнуло: а этим ведь ничего не стоит сговориться и разграбить караван по дороге, а потом всё свалить на орков, мародёров, мятежных баронов… Нет, всё-таки с рыцарями было бы поспокойнее.

От греха подальше он решил пробраться внутрь. С Гердой это оказалось тяжелей обычного: лошадь не хотела понимать, что между вот этим плечом и бортом телеги можно протиснуться, плечо и телега, как позже выяснилось, тоже разделяли её сомнения.

– Следи за кобылой, ряса! – гаркнул один из мужиков с картошкой. Айдан оглянулся на него, но не понял, что было не так.

– Каков, а? Ни «здрасьте», ни «прости»! – откликнулся второй бородач.

– Во монахи пошли. Эй, зенки-то раскрой! Твоя кляча мне сейчас всю картошку передавит!

– Ой, простите…

– Что простите? Кто мне теперь за это заплатит?

– Владыка воздаст вам, добрые селяне, – пастырским тоном бросил им Айдан, а сам поспешил отвернуться, чтобы никто не разглядел улыбки. Иногда неплохо быть клириком.

Занятый Гердой и перепалкой с ценителями картофеля, он позабыл, что надо смотреть вперёд, и очнулся уже только ткнувшись во что-то мягкое, но крайне устойчивое, отбросившее его почти на землю; только в последний момент получилось уцепиться за скользкую деревяшку – удачно подвернувшийся борт повозки. Он вставал, бормоча неразборчивые извинения – ещё неясно кому – и его охватил запах, плотный, влекущий, ускоряющий сердце. Затем возникла тёмная фигура. Она была в куртке с капюшоном, лицо полностью скрыто в тени, лишь несколько прядей светло-рыжих волнистых волос разлеглись на груди словно сторожевые львы у входа в пещеру. Едва посмотрев на монаха, она отвернулась. Его же взгляд скользнул ниже и заметался в панике. Подпоясанная мечом стройная фигура словно сошла с миниатюры, исполненной самим Создателем. Айдан вдруг представил себя на коне, с мечом и в доспехах, расстриженным и совершенно свободным, обретшим законное наследство после кончины болезненного племянника, надменно взирающим на суетящихся внизу людишек, вот он проталкивается сквозь толпу, топчет эту золотушную картошку, а следом за молодым господином едут верные телохранители. В этот момент Герда ткнулась носом ему в щёку, а откуда-то из-за неё донеслось:

– Эй, святоша, если твоя кобыла так и будет плясать на моей картошке, я ей хвост отрежу и нос тебе затолкаю!

– Иди к Нергеддеону! ― крикнул в ответ Айдан. В этот момент над площадью пронеслось «Выходим!» – и вся толпа пришла в движение, помешав бородачу затеять драку с обидчиком. Ребятишкам отвесили затрещин и усадили на передке, монахи прервали беседу, улыбчивый парень в чёрном взлетел на спину лошади, ополченец сплюнул и тронул с места. Путешествие началось.

Дорога на Толимар

Никак не желал кончаться унылый бессолнечный день, и дорога всё тянулась прямо, всегда прямо, если только это не был какой-то хитрый обман зрения. Встретится холм – взбирайся на холм, встретится впадина – полезай прямиком в жидкую грязь. Это были совсем не старые имперские дороги, где иной раз милю, а то и две подряд приходилось ехать по ладно пригнанным друг к другу каменным плитам.

Тяжко ступали лошади, хлюпали, погружаясь в жижу, сапоги, скрипели колёса, кричали, смеялись дети – после двух часов езды от воплей уже болели уши, – храпела на телеге сморщенная старуха. По сторонам вспухали и оседали зеленоватые холмы, голые, почти гладкие, лишь иногда попадалась рощица, каменюка, обломанный клык заброшенной сторожевой башни, остов разрушенной церкви или деревня, обнесённая крепким частоколом. Гораздо чаще одноцветье нарушали серые катышки овец, чья шерсть составляла гордость северного края наравне с искусством ланцигских хронистов и доблестью защитников ведерского рубежа.

Крестьяне в телеге впереди оживлённо спорили, показывая на небо.

– По-твоему, ливанёт?

– Да как пить дать! Не развезло бы дорогу.

– Э-эх, увязнем! Не видать нам сегодня доброго ночлега.

– Эй, вы, уроды, не каркайте!

Айдан мысленно поддакнул. Никому не охота попасть под дождь посреди дороги. А в облачном щите ни единой выщерблины.

– А ты сам хлебало-то закрой, пока при зубах!

– Ты, мать, что думаешь, ливанёт?

– На всё воля Владыкина! – благочестиво закатив глаза, охнула разбуженная перепалкой старушка. Потом вдруг набросилась на кривобокого мужичка – сына или племянника: – Ты ж Добрым Братьям отнёс монетку? Подал сердобольным?

Тишина была ей ответом. По лицу видно было, что запамятовал. И тут началось!

– Ах ты светопродавец окаянный, по твоему небрежению нас всех схарчат орки, клыкачи окаянные, да закусят болотной тиной!

Как только речь зашла об орках, весь караван переполошился, кому-то привиделось, что уже с холма катят нелюди на огромных волках, повсюду крики, плач, отчаянные молитвы – еле угомонились. А бабке пригрозили:

– Ишчо раз тут выступать задумаешь, – рыкнул, демонстрируя палицу, громила из ополченцев, – съездим по хребтине.

И никто не подумал даже встать на защиту. Но старуха, хоть и не кричала теперь на весь караван, продолжала допекать племянничка, убеждая, что, если не подать милостыню, не ублажить Светлого Владыку, то быть им всем в орочьих желудках. Тот повздыхал, но всё-таки отправился к Айдану с парой монет – дескать, ты ж монах, вот, держи приношение – а когда тот стал отбрыкиваться, кто-то присоветовал просто бросить медяки в грязь, проводив молитвами: Владыкино-то завсегда найдёт получателя, какой-нибудь странник подберёт.

Ведерская марка никогда не была гостеприимным местом. Пришлецов там не встречали мягкие травяные ковры, им не шептали приветливо дубравы, жизнь в этих суровых краях могла показаться притягательной только злодеям, бежавшим от правосудия, отступникам, да, пожалуй, ещё любителям по многу месяцев пялить глаза в горизонт из окна сторожевой башни, одной рукой придерживая кружку с пивом, а другой – полируя верный клинок. Айдану нередко казалось, что всё это место – один большой монастырь, где ничто, решительно ничто не должно цеплять глаз и отвлекать от мыслей о вечном Свете. Но без народа страны не будет – и герцоги делали всё, чтобы каждый здесь чувствовал себя желанным гостем: одни находили на севере отпущение грехов, другие – снисходительность к вольнодумству, третьи – достаточно лёгкие повинности, четвёртые – противоположный берег Ведера, населённый могучими и воинственными орками, которые большую часть времени проводили в междоусобицах, но порой всё-таки собирались и устраивали набег.

Лет сто назад про клыкачей даже и не слыхивали; поселенцы запросто переходили на тот берег, распахивали луга, основывали города, сгоняли с земель половинчиков, умудрялись даже вырастить что-то за короткое и ненастное лето, – одним словом, хорошо проводили время. Но потом из Холодных врат – широкого перевала у северной оконечности Осевого Хребта – хлынули полчища зеленокожих, и серо-зелёная палитра пустошей пополнилась чёрным и алым – цветами сожжённых городов и пролитой крови. В представлении простого люда орки были кем-то вроде демонов: дьявольски плодовитые, безразличные к смерти, а из развлечений признающие лишь истребление беззащитных людишек. Церковь эти воззрения, с одной стороны, поддерживала, объявляя нашествие зеленокожих справедливой карой за грехи, за небрежение в молитвах и призывая к покаянию, но в то же время пыталась и самих орков обратить в истинную веру – правда, не очень успешно. Рыцари тоже старались приукрасить мощь и жестокость клыкачей, сочиняя истории о том, как зеленокожий богатырь голыми руками расправляется с шестью всадниками, а зловещий шаман за его спиной насылает на врагов град и тучи воронья. Всё это, конечно, проскальзывало и в хроники, но порой среди легенд мелькали и правдивые сведения.

Как рассказывали сами орки, они пришли через некую ледяную арку, которая таинственным образом распахнулась прямо в сердце их родного мира и закрылась через год, отрезав тех, кто решил попытать удачи в неизведанном краю, от отцовских кочевий. Не сумев открыть её снова, зеленокожие переругались и, разделившись на десяток племён, разбрелись в поисках хороших земель и обнаружили вскоре, что попали на пустынные северные рубежи Гека́тонской империи – обширной и богатой, но рыхлой и совершенно не готовой отражать новую угрозу. Наместники приграничных городов перепугались, получив от невиданных прежде широкоплечих и клыкастых великанов требование «земли и неба». Некоторые откупились и получили передышку, другие спешно собрали войско и были разбиты. Орки были рады золоту, вожди равнодушно разбивали драгоценные кубки и ломали украшения, раздавая их по кусочкам своим бойцам, а те считали, что вместе с побрякушками получают части предводительской удачи, которую следовало сохранить понадёжнее – лучше всего утопить в болоте или спрятать в дупле старого дерева. К щедрому вожаку прибивались всё новые головорезы; прижимистого запросто могли принести в жертву Отцу-Небу. Новые, тучные земли тоже радовали клыкачей: пастбища получше, чем в северных степях, к тому же всюду города, которые можно грабить, и белокожие крестьяне – хилые и трусливые, которых можно сделать рабами или просто заставить драться друг с другом на потеху клыкастому воинству.

Орки всё не могли решить, как относиться к людям. На их родине были только говорящие драконы, которых приходилось уважать, чтобы не сожрали, а тут вдруг какие-то белоручки, прячущиеся в каменных укрытиях и боящиеся доброй сшибки. Некоторые из орков всё же считали человечество небезнадёжным, и у таких вождей в дружинах можно было встретить людей-перебежчиков, которые уделу раба предпочли службу зеленокожим, и вчерашних бандитов, которых дома ждала виселица. Но многие клыкачи, особенно шаманы, утверждали, что люди одним своим существованием оскорбляют Отца-Небо, и лучше бы их всех истребить поголовно – а поскольку никто не знал, кому из родичей вождя или его побратимов придёт в голову свергнуть его, служить оркам было почти так же опасно, как сражаться с ними. В одном лишь зеленокожие сходились: каменные строения – это мерзость, их надо рушить и жечь, а жителей выгонять в чистое поле, чтобы не прятались от взора Отца-Неба. Сами они предпочитали жить в шатрах, а то и вовсе под открытым небом, похваляясь перед изнеженными людишками своей выносливостью, хотя для вождей порой строили деревянные пиршественные чертоги.

Придя в себя от первого потрясения, империя всё-таки сумела сдержать орков. Некоторые племена удалось купить богатыми подношениями, других сделали федератами, выделив земли из приграничных провинций, третьих разбили в жестоких сражениях, отозвав войска с других рубежей и натравив некоторые племена зелонокожих друг на друга. Конечно, север стал гниющей раной, пожирающей и солдат, и ресурсы, но и оркам пришлось оставить мечты о покорении юга и искать новых земель на востоке – они добрались до Осевого Хребта, служившего пределом имперских амбиций, и, перейдя его через Холодные Врата, вскоре обрушились на Гевинтер. По ту сторону Ведера решительно ничего не было способно их остановить, немногочисленные города были растоптаны, крестьяне разбежались или угодили в рабство. Южный, крутой и высокий берег реки на какое-то время задержал орков, но потом они всё равно прорвались на территорию будущей Северной марки и разграбили те три города, которые там смогли найти. Гевинтер теперь лежал практически беззащитным у их ног, но у клыкачей захворал вожак, и они вернулись на север, чтобы передохну́ть и обустроить новые владения.

Орки вскоре поняли, что для решительного натиска на юг их маловато, и вызвали гевинтерцев на переговоры, требуя от них не только признать уже свершившиеся завоевания, но и платить дань. Люди стали тянуть время и, как могли, – золотом и коварными речами – распаляли разлад между братьями вождя, пока наконец те не передрались – и тогда гевинтерцы вышвырнули клыкачей за Ведер, укрепившись на круче над рекой, но лишь для того, чтобы через пару лет вновь отступить к самому Севери́нову валу; там уже орков кое-как, с натугой остановили маги Королевской гильдии. Дальше всё повторялось: прилив и отлив, стремительное наступление и бесславное бегство, воспетые в песнях победы и долгие поминальные службы – но чем дальше – тем больше верилось, что Ведер станет нерушимым рубежом на пути у диких орд. Орочья тактика никак не менялась, и, хотя через Холодные Врата прибывали всё новые клыкачи, разные племена не доверяли друг другу, и попытки договориться о совместном нашествии чаще кончались усобицами. А пока они грызлись, гевинтерские маги в пыльной полутьме подземелий испытывали новые смертоносные чары, герцог держал народ в душном ярме налогов, чтобы оплачивать создание новых крепостей, Церковь Света созывала верных под стяги добродетели и даже благословила основание нового рыцарского братства – Ордена Чаши, члены которого клялись оберегать беззащитных от нелюди – так что с каждым разом оркам всё тяжелее становилось поддерживать репутацию божьего наказания. Наконец, лет тридцать назад интерес к охране ведерских рубежей высказал Ааренда́нн – весьма загадочное объединение заморских чародеев; и они на мелочи не разменивались, попросили за свои услуги ни много ни мало целый приграничный город со всеми пошлинами и привилегиями, переименовав его в Толима́р и заселив отъявленными безбожниками, но зато первый же набег орков, которому не посчастливилось собраться той весной, сгорел в магическом огне, так что доблестные гевинтерские рыцари даже мечей из ножен повынимать не успели. С тех пор только мелкие ватаги, на которые ааренданнцы считали ниже своего достоинства обращать внимание, прорывались за реку – и простолюдины, отстраивая разорённые лачуги, ворчали, что чужеземные стражи чванятся и берегут себя попусту, а вот рыцари не жаловались: ведь это одно ещё оправдывало их присутствие на границе и те привилегии, которыми они так щедро были осыпаны. Сами зеленокожие как будто бы тоже успокоились: конечно, каждую весну их отряды исправно пробовали на клык оборону ведерского рубежа, но Айдану доводилось слышать, что некоторые орки уже преспокойно торгуют с людьми, а в Толимаре как будто бы им отдан целый квартал. Проезжие клирики порой болтали об орочьих проповедниках, один из которых – некий Белый Орк – был практически святым – но в Ланциге такие слухи вызывали только смешки: подумать только, ещё скажите, что у нас появится однажды зеленокожий насельник!

Айдану было трудно не думать о бёдрах в облегающих штанах, о куртке, плотно обнявшей стройный стан; хорошо ещё, что обладательница этого всего ехала где-то сзади. Оглядываясь, он видел вдалеке надвинутый серый капюшон, а рядом – крепкого мужичину с добрым, немного ребяческим лицом на толстой шее, непропорционально маленьким для такой туши. Голова его была увенчана остроконечным шлемом, крестовина меча поднималась из-за плеча, он правил лошадью легко и уверенно. Телохранитель или дружок? Айдан очень надеялся, что первое, предчувствуя, что в противном случае сгорит от ревности.

Спрятанное в тени капюшона лицо тоже не давало покоя. Представлялись чёрные озорные глаза – да, почему-то именно чёрные, и не надо спрашивать, почему – в обрамлении длинных ресниц. Мягкие щёки, чуть полные губы, лукавая улыбка. И светло-рыжие колечки волос, рассыпанные по плечам.

Порою фантазии о ней ослабляли хватку, и тогда неотступно лезли в голову странные откровения мастера Рихарда. Зачем надо было рассказывать про смерть старого Бернхарда? Почему это важно? И что лежало сейчас на дне мешка, завёрнутое в кожу? Хоть бы скорее открыть, посмотреть, вчитаться, седло словно шипы отрастило. Перед глазами встали новые картины: увечными комарами ползли по страницам буквы неряшливой скорописи мастера Бернхарда, складываясь в начало правдивой повести о путешествии Дейермера – и зависть принималась колоть, потому что тогда, получается, не Айдану быть первым и единственным автором хроники о Дейермере. Немного утешало то, что не бывавший севернее Ланцига старик уж точно не мог описать самого интересного – эпической экспедиции на Обратную Сторону. Предвосхищая строки грядущей хроники, Айдан воображал сражения с многоножками на кольцах полуразрушенных лестниц и ждавшее во тьме древнее и безымянное зло, которое герои повергли… наверное, повергли – иначе зачем ходили, спрашивается? Он сложил пару ладных фраз об этом и довольно перекатывал их на языке.

Под наследием мастера Бернхарда, затерянное в складках старой рясы, притаилось и кое-что, возможно, более опасное: одна из чёрных пирамидок, сделавших Айдана колдуном в глазах братии. В описи почему-то были перечислены лишь четыре, а не пять, и он решил, что пропажу никто не заметит, а поскольку особых примет никто не позаботился указать, у него даже был выбор. На каждой пирамидке были символы, и некоторые, что бы они ни значили, смотрелись таинственно и вдохновляюще – Айдан и взял ту, которая ему больше всего понравилась. Как сам себя убеждал, для дальнейшего изучения, только вот он не был чародеем, и просто таскал пирамидку с собой навроде амулета – как напоминание о том вдохновении, с которым он изучал записки эльфа, собирал конструкцию, – и даже, наверное, о жалкой судьбе насмешников. Два ланцигских года прошли в тщетном ожидании нового шанса, нового открытия – и вот теперь оно, может быть, скрывалось за очередной грядой холмов, и не уворованное, как тогда, – законное честное, моё! – Айдан понял, что скалится во все зубы, словно ему обещан епископский титул, и поспешил спрятать улыбку.