Сигнал иного порядка

– А что, а я бы с радостью, – расплылся физик. – Покутим, как в старые добрые.

Рудольф скривился. Они с прощелыгой были знакомы с юности, проведённой на Универсариуме. Абель учился на астрофизике, а Фирсов на физике частиц. Они делили двухместную каюту без малого пять лет. Это было самое мучительное время в жизни Рудольфа. Даже хуже года, когда пришлось оторваться от родителей и покинуть родную планету ради смутного будущего. Анатолий, ведь его соседа звали так, а друзья и вовсе величали Толиком, почему-то считал его своим закадычным другом. Постоянно звал на вечеринки курса и сомнительные посиделки у товарищей в комнатах. По началу Рудольф отказывался, увлечённый наукой – она была и оставалась его бегством от реальности. Со временем понял, что у Толика был противоестественный дар заводить правильные знакомства, и стал без радости соглашаться на все приглашения.

Эти мучения окупились, Абель был в друзьях у многих теперешних магнатов, выросших из бывших распутников, ведь на Универсариум попадали далеко не все. Нужно было либо родиться на Земле, что априори означало высокий статус и богатство, либо родителям предстояло собрать кругленькую сумму на образование чада, либо потом и кровью заслужить там место. Рудольф не был рождён в колыбели человечества, и его родители не были миллионерами. К сожалению, его детство на Роса не требовало от него больших усилий, и свой талант он не успел в должной мере развить. Так что был аутсайдером – учился по целевому кредиту, который обязывал ещё пять лет после окончания учёбы проработать на станции лаборантом. А вот Фирсов был из богатой семьи, хотя и не лишён ума и таланта, что Рудольф скрепя сердце признавал. Поэтому у Толика были такие же обеспеченные состоянием и статусом друзья.

Сейчас Абеля передёрнуло от этих воспоминаний. Отказывать Фирсову в дружеских посиделках означало вбить последний гвоздь в могилу сложившегося перемирия. Прощелыга ещё несколько часов назад настрочил на него донос во все мыслимые инстанции и мог бы выгнать со станции. Однако не сделал этого, значит, видел какую-то выгоду в продолжении сотрудничества. При всём своём нежелании водиться с таким слизняком, Рудольф не мог быть настолько туп, чтобы не разглядеть здесь возможность и для себя.

– Так и быть, собирай вещи, – сказал он, едва держа лицо.

– Захватить бутылочку Тигарденовского? – заговорщически спросил Фирсов.

– Если ты готов пить, бери.

Прощелыга радостно соскочил с кресла и со словами «сейчас-сейчас, разогревай двигатель» ускакал из лаборатории.

Рудольф тяжело вздохнул и отправился восвояси. По пути он размышлял, как действовать: что дать Фирсову, чтобы он был на его стороне, когда встанет вопрос об экспедиции, а это точно произойдёт после случившегося сегодня. Никто не захочет отправлять дорогостоящую миссию с такими рисками. А риски были катастрофическими. Борт может просто разрубить пополам, как это случилось с тросом. Экспедиция может кануть в Лету за горизонтом червоточины. Полёт мог вызвать ещё столько не спрогнозированных исходов, что голова шла кругом. Рудольф встряхнулся, отгоняя бесконечность, и перевёл ход мыслей в пределы обозримого будущего. Наверняка Фирсов хотел отвоевать все заслуги по анализу поступающих из кротовины данных. Ведь если не это, его карьера будет кончена – он раскрыл тоннель, неспособный к работе, столько ресурсов спущено в унитаз, или как выразилась Милагреш Вилюш, «в чёрную дыру». Конечно, можно было понять истерику Фирсова. Можно было, но очень не хотелось.

Рудольф вышел из шлюза в родной лаборатории и обратился к нейросети:

– Готовь каюту для прощелыги.

– Неожиданно, – отозвалась она.

– И придумай, зачем мне это может быть нужно. Я как будто понимаю, но не в силах тратить свои ресурсы на эту чушь.

– Конечно, я уже вижу парочку возможностей.

– Что бы я без тебя делал, – сказал Абель, тяжёлыми шагами двигаясь к мостику, где бортовая сеть уже готовила второе кресло.

Все шесть часов до орбиты Земли Фирсов трещал о былых годах, попивая отраву с Тигардена. Рудольф поражался, как можно было пить подобное пойло – ни один маломальски искушённый в алкоголе человек и нюхать бы не стал эту мерзость. Видимо, Толик пристрастился к ней в студенчестве, когда достать чего-то приемлемого было невозможно. Наверное, едкий вкус водки на скудном, вырожденном рисе, напоминал ему о лучших годах жизни. По крайней мере, именно такой вывод сделал Рудольф, наблюдая, как Фирсов поглощает стаканами мутную жидкость, ностальгически вспоминая «старые добрые», а именно самые ужасные фрагменты из времён обучения на Универсариуме.

– Знаешь, я до сих пор благодарен тебе за то, что ты спас мою жизнь! Если бы не ты, от меня бы осталось мокрое место, – разглагольствовал прощелыга, удобно устроившись в кресле и наслаждаясь пониженной гравитацией.

– Если бы не ты, у меня до сих пор было бы два глаза.

– Так, у тебя и сейчас два, – прыснул Фирсов.

Рудольф поджал губы.

– Помню только, как сидим у бара, и я говорю этому землееду, что они отстали в науке на добрых пятьдесят лет, а потом он хватает меня за ту кофту синюю в мурашках, помнишь её? Я ж заносил её до дыр! И тащит, а я ржу, ржал я тогда, как осёл! Знаешь, у нас на Тигардене были эти ослы, ГМО, то ли осёл, то ли лошадь – не поймёшь. Ржал я именно так. Выволок он меня в коридор и давай мудохать. Помню эти яркие лампы на потолке, они ходили кругами вот так, – он покрутил пухлыми ручками. – И этот нависает надо мной. И ты за его спиной. Я подумал – убьёшь. Ты уже тогда был как скала. Это что, модификация на стадии ЭКО? Ты ж тогда ещё не качался. В общем, сгрёб ты его за курточку эту его пижонскую, и я уж было выдохнул. И тут!

– И тут вместо того, чтобы пырнуть тебя, он сломал мне нос и вырезал глаз.

– Ну да! Сумасшедший! Его потом закрыли. Легко отделались, я считаю! – зашёлся пьяным смехом прощелыга.

Семья Фирсова тогда оплатила лечение Рудольфа. Ему поставили новомодный имплант, но нос он попросил оставить сломанным – надеялся, что будет выглядеть менее безобидно. Глаз вставили зелёный в цвет настоящего. Пока Абель не заработал, так и ходил с ним, постоянно напоминавшем о бессмысленной жертве. Как только появилась возможность, поменял его на голубой, сам тогда не совсем понял зачем, но так свыкся с ним, что и забыл, что когда-то глаза были одного цвета. Он убеждал себя, что Фирсов никогда не был его другом – слишком уж был падок на сплетни, пустые разговоры и женщин. Но жизнь постоянно сталкивала их и после учёбы, так что Рудольф принял прощелыгу как неотъемлемое зло.

Наконец, на экране мостика появилась станция Уневерсариум. Абель облегчённо выдохнул, но, посмотрев на Фирсова, ужаснулся: тот точно был не в состоянии разговаривать хоть с кем-нибудь.

– Опа, вот и прилетели! – провозгласил тот, победно отсалютовав полупустым стаканом. – Я, пожалуй, посплю у себя, а утречком обсудим, что да как. По рукам?

До Рудольфа только что дошло, что по общепринятому времени Солнечной Системы была глубокая ночь, так что, даже если бы прощелыга был трезв, никакого разговора с обсерваторией не случилось бы. Зато можно было отделаться от навязчивого гостя на ближайшие восемь часов. Когда корабль стыковался со станцией, приняв земную гравитацию, и Фирсов нестройной походкой покинул полевую лабораторию, Рудольф пошёл в свою каюту. Там, не раздеваясь, рухнул на постель и был уверен, что не уснёт, потому что посещение этой орбитальной платформы всегда наводило его на мрачные воспоминания, да и накануне он проспал больше десяти часов. Однако стоило его голове коснуться подушки, как Абель отключился.

Когда он очнулся, в иллюминаторе каюты сияла Земля. Если бы там был звёздный космос, утро казалось бы ему полным надежды. Вспомнив, где он и зачем, Рудольф сел в кровати и ощутил всю тяжесть предстоящего дня. Казалось, на него повесили не пять лишних килограммов, а все пятьсот. Левый глаз жгло – он не вытащил линзу перед сном и теперь горько сожалел об этом. Он поднялся, сходил ради экономии в воздушный душ, вынул линзу и смыл в унитаз – на это воды было не жалко, потом переоделся и вызвал Фирсова. Хотя Абель сомневался, что тот уже на ногах, прощелыга ответил почти мгновенно:

– Утречко! Ну что, Рудик, готов?

– Встречаемся у твоего отдела через пятнадцать минут.

– Я уже здесь, весь в нетерпении!

Хоть Абель и не пил Тигарденовскую накануне, чувствовал себя разбитым. Выпив кофе, он вышел из шлюза лаборатории в широкие коридоры станции. Его мгновенно оглушил раскалённый воздух – здесь было не прохладнее двадцати четырёх градусов, а от такой жары Рудольф давно отвык. Хоть он и был одет в брюки и лёгкую рубашку, сразу почувствовал, как на лбу появилась испарина. Когда-то давно это было привычным, но после двадцати лет на Трапписте-1 е он так закалился, что мог комфортно себя чувствовать лишь в прохладе. Конечно, со времени его учёбы здесь всё изменилось – интерьеры, освещение, даже запах. Земляне были падки на веяния моды, а именно они содержали Универсариум, как средоточие науки и искусства. Здесь была масса музеев, лабораторий, учебных заведений, отелей, огромная библиотека и множество увеселительных лавочек на любой вкус. И везде была невыносимая для Абеля жара. Когда он добрался до кабинета Фирсова, первые три пуговицы рубашки были расстёгнуты, рукава засучены по локоть, а подмышками и на спине темнели пятна пота. Прощелыга с порога подсунул ему стакан воды со словами:

– Эка мы вчера с тобой посидели! Только таблетки и спасают!

Он действительно выглядел огурцом: румяное лицо лоснилось свежестью, глазки влажно бегали по сторонам, а довольная ухмылочка блуждала под носом.

– Я уже получил согласие на совместную работу. Приступим?

Фирсов приглашающим жестом обвёл кабинет с длинным столом, над которым уже висела голограмма. Интерфейс протеза мгновенно среагировал и вывел нужные данные. Из-за этого в глазах немного двоилось, но Абель уже привык.

– Здесь информация сигнала и весь шум, который мы получаем из тоннеля. Всё в режиме реального времени.

– Архивы?

– Тоже здесь.

Рудольф кивнул и подошёл к столу, покачивая стакан в руке.

– Ну, поделишься своими драгоценными мыслями?

– Подключись к системе, – сказал Абель своей нейросети.

– Сделано, – отозвалась она из динамиков кабинета.

– О, давно не виделись, дорогуша! Как поживаешь? – приторно промямлил Фирсов.

– В здравом уме и твёрдой памяти, – ответила та.

– Вон как ты её надрессировал, – хихикнул прощелыга.

– Спрогнозируй исходящий сигнал во времени, – скомандовал Абель.

Фирсов молча смотрел на проекцию. Нейросеть безмолвствовала несколько секунд, после чего озадаченно объявила:

– Это будет затруднительно. Слишком большой промежуток во времени и много неизвестных.

– Не можешь додумать?

– Возможно, дома смогла бы. Хотя тоже сомневаюсь.

– Ладно, тогда выдели единые фрагменты и сделай прогноз на их основе.

– Мелкое сито?

– Да, – раздражённо ответил тот.

– Результат всё равно далёк от идеала.

– Пусть. Теперь наложи прогноз на шум. Есть совпадения?

Нейросеть затихла. Она молчала так долго, что Фирсов сел в своё необъятное кресло и нетерпеливо заёрзал.

– Ну? – поторопил её Абель через минуту.

– Рудольф, я не могу так быстро просеять шум. Мне потребуется время.

– Сколько?

– Сейчас оно экспоненциально увеличивается. Грозит бесконечностью.

– Фирсов, – бросил он через плечо. – У вас классическое квантовое железо или на мемристорах?

– Классическое, конечно, – проблеял тот.

– Ясно. Здесь ничего не выйдет.

– Хочешь, чтобы я отдал всё тебе?

– Я не настаиваю, но знаю, что в колониях нет ни одного квантового компьютера нужной мощности.

– Никто не собирает эту чепуху на мемристорах. Это нонсенс, слишком много домыслов.

– Нам сейчас они и нужны! Или ты хочешь поседеть, ожидая расчётов?

– Я вообще хочу перевести фокус тоннеля на Тау Кита, – Фирсов замахал ручонками. – Я всё это делаю исключительно по дружбе!

– Мне нужно прогнать данные на моих серверах.

– Я и не сомневался. В это весь ты. Я-я-я, только я любимый! И никакой кооперации, никакого сотрудничества! Да как ты думаешь собрать команду в миссию? Кто с тобой полетит?

– Мне не нужна команда, у меня есть всё необходимое.

– Конечно-конечно! Ты и твоя мемристорная супруга. Это что, наивная попытка воскресить Адель? У них даже голос один, да? Какая женщина была!

У Рудольфа запульсировала вена на виске. Он повёл желваками и свернул проекцию над столом.

– Это бесполезно, я возвращаюсь на Трапписта. Попрошу Совет передать мне данные, раз от тебя этого невозможно добиться.

– Ты не можешь лететь, у нас конференция!

– Какая, к чёрту, конференция? – Абель уже закипал. – Её что, не отменили по результатам открытия тоннеля?

– Как раз наоборот, именно сейчас она жизненно необходима! Я еле уговорил Совет не отменять.

Рудольф громко дышал, едва сдерживаясь, чтобы не придушить этого мелкого вруна. Раздувая ноздри, точно огнедышащий дракон, он процедил:

– Тогда организуй ещё одну встречу с Советом, я объясню им, почему мне не нужна команда, и почему твоя конференция высосана из пальца.

Не ожидая ответа, он развернулся и вышел вон из кабинета Фирсова. Ему нужно было успокоить нервы и собраться с мыслями. Его держали на ненавистной станции, когда следовало лететь на Трапписта и делать самую важную для человечества работу – расшифровывать сигнал.

6 Виктория

Гиперскоростная дорога вилась вдоль изгибов Нила, вторя его крутым поворотам. То утопая в зелени берегов, то срываясь в пустыню, она несла коллег к Средиземному морю. Линия была возведена вместо старых рельсов первой Египетской железной дороги, заложенной ещё в середине девятнадцатого века. Минуя извилистый цветущий берег Нила, она неслась вдоль западного рукава дельты через иссушенные земли к главному вокзалу Александрии.

Два часа дороги прошли незаметно. Искандер дремал на плече Вики. Половину пути она смотрела очередную лекцию об освоении космоса, это был рассказ доктора Абеля о сложностях прогнозирования текущего состояния звёздных систем, куда планируется открыть кротовые норы. Вика всегда увлечённо наблюдала за достижениями науки в новых мирах, лелея надежду когда-нибудь оказаться там. В смешанных чувствах остаток пути она молча любовалась мелькавшими за окном живописными видами.

Сбросив скорость на въезде в город, поезд прибыл на главную станцию – Египетский вокзал. Его здание Комиссия решила не трогать, оставив в том виде, каким его перестроили в начале двадцатого века. Интерьеры тщательно отреставрировали, привели в порядок стеклянный навес, так что, выйдя из поезда, компания очутилась прямо посреди двадцатых годов позапрошлого столетия. Алина и Дан с Сафией и Ларри устремились к выходу, не обращая внимания на уже привычные своды. Супруги вместе с Ваном медленно плелись позади, рассматривая восстановленные витражи и стены колониального вокзала, хотя все трое бывали здесь уже не раз.

– Эй, не тормозите! – окликнул их Ларри. – До начала полчаса, а нам ещё нужно взять тачку.

Путешественники поторопились, и уже через десять минут оказались у здания Новой Александрийской Библиотеки. Споры по поводу сноса футуристической постройки рубежа второго и третьего тысячелетий, велись до сих пор. Одна сторона настаивала на восстановлении оригинальной Птолемеевской Библиотеки, разрушенной пожаром и войнами. Другой стороной в противовес приводились аргументы смены исторических эпох и уважения к более современному периоду культуры Земли. Поэтому проект был заморожен на долгие годы, и монументальный колос конца двадцатого века по-прежнему выделялся на фоне модернистских улиц города.

Коллеги прошли широкий холл, миновали оформленный деревом многоярусный зал, наполненный солнечным светом, и оказались в переоборудованной под современную лабораторию просторной комнате. Она была разделена плексигласом: в центре в стеклянном цилиндре располагалась научная часть, по периметру был небольшой амфитеатр для зрителей. Всё это было похоже на традиционный анатомический театр конца девятнадцатого века. Аудитория была заполнена до отказа. Сафия стремительно прошла в первый ряд на свободные для их делегации места. Остальные осторожно проследовали за ней, оглядываясь на разношёрстную публику: здесь были и знакомые лица Египетской миссии, и научные сотрудники других подразделений, и обычные зеваки, случайно забредшие на экзотическое представление. В некоторых из них Виктория узнала вчерашних посетителей перформанса, с той лишь разницей, что сегодня те были строго одеты, отказавшись от пышных светских туалетов.

– Сейчас начнётся, – затаив дыхание, прошептала Алина.

– Тревожно мне весьма, – вздохнул Ван.

– Кощунство, – поморщилась Вика, стараясь отвести взгляд от сцены за стеклом.

– Не паниковать! – громко шикнул Ларри, обнимая Сафию за плечи могучими руками.

Там в середине круга помещался лаконичный лабораторный стол с множеством проводов, тянувшихся к тонкому телу, распростёртому на нём. Виктория не сразу узнала в темнокожей хрупкой фигурке недавнюю мумию. Трудно было поверить, что за считаные дни можно восстановить человека из сухого трупа. Её вновь замутило, она схватила руку мужа и сильно сжала её, отрицательно качая головой.

– Это неправильно, – шептала она.

– Не беспокойся, Викуша, всё будет хорошо, они знают, что делают.

Внутри всё сжалось, страх парализовал так, что она не могла оторвать глаз от тела. Казалось, оно едва заметно дышит. Или это было иллюзией? Ведь, по словам коллег, мозговая активность ещё не была запущена.

На сцену вышли двое в лабораторных халатах.

– Френ и Дмитров, – холодно пояснила Сафия. – Они приняли у нас мумию.

Дан приложил палец к губам, призывая к молчанию.

Женщина в лаборатории подошла к столу и нажала на какую-то кнопку, отчего он поднялся вертикально, демонстрируя закреплённую ремнями фигуру в полный рост. Теперь стало видно красивое с высокими скулами юное темнокожее лицо гостьи из прошлого.

«Нубийка», – подумала Вика, и её губы задрожали.

Мужчина в халате вышел вперёд и развёл руками:

– Рад приветствовать вас на третьем сеансе реабилитации, – доктор Дмитров кивнул аудитории.

Аплодисменты здесь не были приняты, поэтому он продолжил:

– Насколько вам известно, мы с доктором Френ уже дважды восстанавливали из останков живую материю. В прошлый раз образцом была итальянская мумия, найденная в Альпах. О другой подобной находке вы знаете из истории. Ей была так называемая Этци, чей возраст оценивается в пять с половиной тысяч лет. Наш образец был намного моложе и сохранился чуть лучше. Можно назвать этот генетический код эталонным. Благодаря нейросети, очистившей исходный ДНК от чужеродных загрязнений, были успешно восстановлены живые ткани, и возвращена частичная активность мозга, позволившая вернуть элементарные признаки жизни, а именно дыхание и функции некоторых внутренних органов. Подробнее вы можете читать в нашем отчёте. Сегодня мы идём дальше и попытаемся активировать участки мозга, ответственные за память, мышление и речь. Другими словами, полностью вернуть образец к жизни. Доктор Френ, – он уступил слово коллеге.

– Добрый день, – поздоровалась женщина низким сухим голосом. – Нам удалось зафиксировать все нейронные связи, которые были активны в момент смерти. Именно их мы сегодня и перезапустим, чтобы оживить мозг Нафрит. Имя было выбрано группой археологов, нашедшей образец. Сейчас попробуем узнать настоящее. Для коммуникации мы используем надстройку наших языковых нейромодов, а также аудиоперевод современной речи на древнее наречие образца Нафрит. Для тех из вас, кто не установил расширение нейромода, мы обеспечили дубляж. Доктор Дмитров.

– Реабилитация займёт несколько минут. Сначала вы увидите восстановление подвижности лицевых мышц, после чего мы ожидаем осознанное пробуждение. Для вашего спокойствия должен упомянуть, разделяющий аудиторию плексиглас – это зеркало Гезелла. Вам нас видно, однако мы с образцом окружены непрозрачным отражающим стеклом.

Виктория жалела, что согласилась ехать. Нужно было отправить Искандера одного, а она отлично провела бы день за чтением на террасе. Сердце колотилось, она вспотела. Казалось, что это её собираются выдернуть из жизни в какую-то чуждую среду. Она сжимала руку мужа всё сильнее, а тот успокаивающе гладил её по колену, не отводя глаз от красивой юной миниатюрной женщины на столе.

– Начинаем, – скомандовала доктор Френ, и её коллега хлопнул в ладоши, активировав стол.

Некоторое время казалось, что ничего не происходило. Вика даже перевела дух, в надежде, что эксперимент провалился. Однако уже через две минуты лицо нубийки начало подрагивать и исказилось страшной гримасой боли. Послышался нечеловеческий вой.

Вика кусала щёки, они уже кровоточили. Пальцы, сжимающие ладонь Искандера, свело.

Девушка на столе замолчала и, часто задышав, открыла глаза. В них отразилось непонимание.

«Должно быть, она впервые так чётко видит саму себя», – подумала Виктория, ведь настолько чистых зеркал в Древнем Египте ещё не было.

Девушка сжала губы в попытке произнести слова. Но мышцы пока ей не поддавались. Она силилась взять своё тело под контроль, но была слишком слаба. Доктора стояли позади стола, но ей было их прекрасно видно в отражении.

– Здравствуйте, – чётким, но смягчившимся голосом произнесла доктор Френ.

– М…, – промычала Нафрит в ответ.

– Как ваше имя?

– У-у, – губы девушки, наконец, начали двигаться.

– Вы помните ваше имя? – спросил доктор Дмитров.

– Б…б… – Нафрит произносила звуки, дубляж пытался подхватить смысл. – Бол…б… бо…

– Она говорит «Боль?» – спросила Алина. – Ей больно?

– Тс! – непривычно резко оборвал её Дан.

Сцена продолжалась, доктора серьёзно смотрели на девушку, не пытаясь больше перебивать её.

– Бога! – набравшись сил, выкрикнула она.

Аудитория вздохнула.

– Бога! Яне… я… н-н-чи…

Мурашки пробежали по спине Вики, руки заледенели.

– Я не чинила, – с трудом проговорила Нафрит. – Я н-н… не чинила препятствий…, – её голос дрожал. – Не чинила препятствий Богу в его…, – она вдохнула, набирая с воздухом сил. – В его выходе, – взмолилась она, сбивая дыхание. – Я чиста! Я чиста…, – глаза девушки мелко заморгали, всё тело пробило судорогой. Лицо вновь дрогнуло, и она на последнем вздохе повторила: – Я чиста…

Её веки сомкнулись, рот приоткрылся. Плечи бездыханно застыли.

– Повторная смерть зафиксирована на второй минуте активной работы мозга, – констатировала доктор Френ.

Стол принял исходное горизонтальное положение.

– Как видите, – невозмутимо подхватил доктор Дмитров. – Мы добились потрясающего успеха, полностью восстановив активность мозга! Мы стали свидетелями столь важного научного прорыва!

– Позже мы повторим эксперимент с этим образцом. Однако, к сожалению, уже за закрытыми дверями лаборатории. Теперь перед нами стоит данная цель: продлить жизнь образца до полной реабилитации.

– Как мы и предполагали, произошло следующее: мозг не смог осознать себя, поскольку уже принял смерть с выделением предсмертных гормонов. После первой фазы реабилитации мы сможем начать с текущей точки более успешно, поскольку нейронные связи обновились.

– Благодарим вас за присутствие на столь важной части нашего исследования, – поклонилась доктор Френ.

– Волонтёры, желающие продолжить работу в нашей команде, могут направить свои резюме в наш Университет. Всего вам доброго!

Доктора покинули сцену. В ледяном свете лаборатории одиноко лежало вновь мёртвое тело девушки с застывшей на лице гримасой боли.

Виктория не чувствовала ни рук, ни ног. Во рту разливался металлический вкус крови. По щекам текли слёзы. Искандер повернулся к ней, его лицо озаряла заворожённая улыбка, тут же сошедшая на нет:

– Что с тобой, Викуля?

Она поджала губы и мелко мотала головой из стороны в сторону:

– Это ужасно, – прошептала Вика, и на губах выступили капли крови, наполнявшей рот.

– Так, идём, – муж вскочил, рывком поднял её с места и потащил вон из лаборатории, вон из библиотеки на режущий глаза солнечный свет.

– Это книга мёртвых, – едва дыша, сказала она мужу, еле переставляя ноги в сторону выхода.

– Что? – Искандер сосредоточенно шёл вдоль книжных полок.

– Она молилась, это были слова из книги Мёртвых… «Я не гасил жертвенного огня в час его. Я не распугивал стада в имениях Бога. Я не чинил препятствий Богу в Его выходе, – декламировала она по памяти, – Я чист, я чист, я чист…

Они вышли на площадь перед библиотекой и присели на лавку. Муж извлёк из своего маленького рюкзака бутылку воды и протянул её Виктории. Она отказалась. Тогда Искандер вытащил из кармана платок и промокнул кровь в уголках её губ: