Время побеждать. Беседы о главном

Но в массовое повседневное применение пошли, по-моему, только смазочные масла и присадки к двигателям, которые восстанавливают сам двигатель.

Это очень хорошие вещи, но, по сравнению с тем, что наработано, это немного.

Мы сегодня, со всеми нашими пороками, можем обеспечить технологический рывок в масштабах всего человечества. За счет того, что наработано Советским Союзом, в том числе, и в космосе.

Но для этого нужно сменить систему управления. Чтобы люди работали не на воровство и не на надувание щек на ширину плеч, а как работали и работают в космосе – на результат.

Ведь с чего начались работы Циолковского? С точки здравого смысла, это фантастика: к нему пришел великий философ, космист Федоров, который сказал, что не сегодня-завтра изобретут живую и мертвую воду, можно будет воскрешать мертвых, и им на земле не хватит места, и их нужно будет отселять в космос.

И вот из этого совершенно философского бреда родились абсолютно практические вещи.

Группа изучения реактивного движения (ГИРД), которая была создана, – это же был энтузиазм в чистом виде. Они же в шутку назывались группой инженеров, работающих даром – сокращение то же самое.

Не только в 30-е, а и в 60-е многое делалось за счет энтузиазма. Очень многое делается и сегодня, несмотря на дебилизацию молодежи, на падение уровня жизни, на деградацию всего и вся. Найти то, что делается сегодня, и использовать это, довольно просто: было бы желание, была бы поставлена задача.

Как только наше государство, наше общество перейдет от решения задачи по воровству и выводу личных капиталов из страны к решению задачи по достижению общественного блага, для которой государство, собственно говоря, и создано, вы удивитесь, какое количество того, о чем мы забыли даже, научную фантастику читая, окажется в нашей повседневной жизни.

Е. ЧЕРНЫХ: – Да у нас вот действительно все уходит в эпоху средневековья, вся фантастика… Раньше был Ефремов…

М. ДЕЛЯГИН: – Да и Жюль Верн был. А сейчас на смену пришло фэнтези, которое затаскивает нас обратно в архаику…

Это трагедия всего мира – меняется вектор движения, мир архаизируется. Одно из проявлений – замена фантастики на фэнтези. Вот наш философ и историк Андрей Ильич Фурсов обратил внимание на то, что фантастика показывает будущее как будущее, а фэнтези – это будущее как прошлое, это вталкивание нас в архаику.

Но ведь, если вы имеете негативную тенденцию, совсем не обязательно ей подчиняться. Если вы оказались в стаде баранов, вы не обязаны вставать на четвереньки и обрастать шерстью… Если вы попали в стаю леммингов, нам не обязательно с ними прыгать со скалы и разбиваться в пыль…

Мы можем изменить вектор развития нашего общества. Нам придется пройти через неприятные обстоятельства, потому что для этого нужно оздоровлять государство, оздоровлять систему управления, да и самим переставать расслабляться…

А возвращаясь к гибели польского руководства, хочу напомнить: в советское время был польский космонавт, который себя там, в небе, показал хорошо. И пока мы не восстановим нормальное человеческое общество, не будет не только российской космонавтики – не будет ни второго польского космонавта, ни второго польского Станислава Лема, автора великой «Суммы технологий», которого мы знаем, наверное, лучше, чем многие из самих поляков, ни второго Станислава Ежи Леца.

Потому что все это просто останется ненужным, как и сейчас.

14.04.20109

Катастройка-перестрелка, кто тебя выдумал?

М. ДЕЛЯГИН: – 28 лет назад началась перестройка, которая имела судьбоносное влияние на нашу страну.

Более четверти века назад, более жизни целого поколения.

Давайте вспомним: это был совершенно потрясающий момент.

Первый психологический шок советские люди эпохи позднего «застоя» испытали от Андропова: после последних лет Брежнева во главе государства вдруг встал человек, речи которого имели смысл. Ведь советское общество просто отвыкло от того, что Генеральный секретарь ЦК КПСС может говорить что-то содержательное – бессмысленные, бессвязные, да еще и не очень разборчивые заклинания стали повседневной нормой.

При этом Андропова не очень любили, несмотря на удешевление водки, – за длительное руководство КГБ и «завинчивание гаек», доходившее до отлавливания людей в кинотеатрах, парикмахерских…

Е. ЧЕРНЫХ: – И в банях.

М. ДЕЛЯГИН: – Да где угодно. Причем никто так и не удосужился озаботиться вопросом, почему в рабочее время советские люди могут оказываться где угодно? Может быть, им просто нет работы на их рабочих местах? Может быть, то, чем они на этих местах занимались, просто никому не нужно?

Но при Андропове государство умело ускользало от задавания – пусть даже самому себе – подобных вопросов с заведомо неудобными ответами. И предпочитало ловить своих граждан, по сути дела, придираясь к ним по сугубо формальным причинам.

Как в 1997 году Чубайс, «укрепляли дисциплинку», не задумываясь о том, зачем эта «дисциплинка» нужна и решению каких задач она способствует.

Но были действия и безусловно правильные. В школах вдруг вспомнили – естественно, после увесистого указания «сверху», – что есть такая штука, как Гимн Советского Союза.

И нас заставили его выучить.

И, когда сейчас стадионы встают где-нибудь на Западе или в нашей стране и поют Гимн Советского Союза, послушайте, что они поют. Послушайте, что поет российский болельщик, особенно на Западе, – это иногда показывает даже официозное, раздавленное бюрократией телевидение. Поразительно, когда про «партию Ленина – силу народную», которая «нас к торжеству коммунизма ведет» истово поют не просто вполне обеспеченные, но и люто ненавидящие коммунистов во всех видах люди.

А причина проста: они ведь не про коммунистов и даже не про коммунизм – они про свою уничтоженную, отчасти и ими самими, страну поют. И про надежду на ее восстановление, которая остается жива, несмотря на все совместные усилия либеральных фундаменталистов и других профессиональных «любителей» русского народа.

Ну, и другая причина того, что мы поем именно Гимн Советского Союза – специфические слова нынешнего гимна России, которые при детях и людях со свежим восприятием лишний раз произносить не стоит. К автору вопросов нет – дай нам всем бог дожить до тех лет, в которых он свое творение в третий раз перекраивал, – а вот ко многим другим вопросы только нарастают…

Е. ЧЕРНЫХ: – Жаль, что все реже и реже нашим болельщикам приходится исполнять гимн.

М. ДЕЛЯГИН: – Ну, болельщики-то и перед игрой поют. И если они знают, что им петь, то это – эхо андроповского решения, что школьники должны знать гимн страны, в которой они живут.

Е. ЧЕРНЫХ: – Мы не изучали, я уже работал в то время.

М. ДЕЛЯГИН: – А мы сдавали экзамен и по гимну, и по гербу, и по устройству власти. Поразительно, какое количество школьников старших классов искренне не имело представления о «тоталитарной», как сейчас любят нам рассказывать либералы, власти! Не знали даже должность Андропова, а часто путались и в его фамилии – как в европейской демократии какой-нибудь.

А экзамен по гербу сейчас мог бы легко трактоваться по 282-й, «экстремистско-русской», статье Уголовного кодекса. Мол, изобразите герб и расскажите, из чего он состоит и что его части символизируют. А попробуйте, не имея художественных способностей, нарисовать герб – получается какой-то бесформенный кочан капусты, никаких сатириков не нужно; иногда такое выходило из-под руки, что все принимавшие просто умирали со смеху вместе с экзаменуемым.

Но, по крайней мере, из чего он состоит и почему, надо было знать наизусть.

А после Андропова к власти пришел Черненко, который руководил страной в состоянии хуже Брежнева. Это про него была шутка – «не приходя в сознание, после тяжелой продолжительной болезни приступил к исполнению обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС».

Е. ЧЕРНЫХ: – Он был сначала крепкий. Говорят, отравили его.

М. ДЕЛЯГИН: – Крепкий он был аппаратчик. А насчет «отравили» – разные разговоры ходили, и про Андропова тоже были разные разговоры.

Это про Брежнева все известно: что, где, когда – такой вот «тоталитарный лидер» «империи зла». Обвал в его здоровье наступил после того, как на него в цеху Ташкентского авиазавода, куда он приехал, упало строящегося крыло самолета, потому что люди побежали смотреть на него и массой полезли на это крыло. Оно упало под их тяжестью, придавило Брежнева, сломало ключицу.

Е. ЧЕРНЫХ: – Я думал, это анекдот?

М. ДЕЛЯГИН: – Ну, вот так мы свою историю знаем. Брежнев, несмотря на то, что перелом ключицы, – а это ужасно больно, – все равно провел встречу с людьми и только потом уже поехал лечиться. Это был, при всех недостатках, человек старой школы, который всегда помнил, что люди имеют права, а власть им обязана, потому что при забвении данного принципа случаются революции.

Это был где-то 1977 год. Потом у него наступило обвальное ухудшение здоровья. Ходят разговоры про медсестру от Андропова, которая давала ему снотворные мимо всех врачей… Но что стало толчком разрушения здоровья, известно: долгие годы напряженной работы «на износ».

И вот, когда после товарища Черненко приходит товарищ Горбачев, прежде всего режет глаз его относительная молодость: становится ясно, что «гонка на лафетах» окончена, что этот человек пришел не на год и не на два.

Интересно, кстати, что первоначально на всех не только фотографиях, но и телесъемках родимое пятно у Горбачева ретушировали. И, когда это пятно стали показывать, – по-моему, где-то с 1989 года, – стало ясно: произошла десакрализация власти, она качественно ослабела. По эффекту это можно сравнить с тем, когда после расстрела Дома Советов в 1993 году даже самые демократические издания тогдашней России слово «президент» по отношению к Ельцину начали писать с маленькой буквы. Это был внутренний психологический перелом у журналистов, да и всего общества: даже демократы и либералы после того расстрела просто не могли писать слово «президент» с большой буквы.

В момент прихода к власти Горбачев был весь сияющий, лакированный; он был молод, свеж, бодр – и он впервые напрямую общался с людьми.

Но главное было не в этом.

Как Андропов шокировал советский народ тем, что в выступлениях его руководителя может быть простой и понятный смысл, так и Горбачев потряс способностью говорить по-человечески, а не казенными сухими штампами, а затем и потряс способностью говорить «без бумажки».

А слова Горбачева о необходимости обновления – это действительно было глотком свежего воздуха. И то, что стало что-то делаться, что-то меняться (пусть даже и в не очень правильном направлении, как борьба с нетрудовыми доходами), что государство из тупой косной машины вновь стало инструментом развития нашего общества – это напоминало религиозное откровение.

Сейчас невозможно себе представить порожденный этим энтузиазм. Я помню тот самый май 1985 года: только что объявлена борьба с пьянством, навстречу мне по улице идет слегка нетрезвая женщина лет 45-ти с полбутылкой водки в руке. И вот она на меня, десятиклассника, смотрит, протягивает полбутылки и говорит: «Я больше не пью, возьми, тебе пригодится», – это ведь валюта была в то время. Я застеснялся, да и не пил тогда еще, и в итоге не взял…

От введения «сухого закона» умерло довольно много людей, потому что при резком прекращении потребления алкоголя у организма, который к этому привык, сжимаются сосуды. Нельзя забывать и о подрыве бюджета, которым обернулась антиалкогольная кампания в самый неподходящий момент.

Но главное – не в этом, а в «поколении Горбачева», которому сейчас в среднем 24 года: это люди, которые родились благодаря «сухому закону». Их просто не было бы, если бы их родители пили по-старому. Мне один из них написал: «Никогда не прощу Горбачеву развал страны, но и добра не забуду: своего рождения и того, что все здания, в которых пришлось жить и бывать – квартира, детский сад, школа, поликлиника и прочее – были построены при нем, в конце 80-х годов».

Мы привыкли ругать Горбачева, и, в общем, – за дело, потому что он действительно развалил страну и вымостил дорогу либеральным фундаменталистам, свято верующим в то, что солнце восходит не просто на Западе, но и непосредственно в Вашингтоне.

И, конечно, когда он говорит, что лично не пролил ни капли крови… Выходит, что кровь пролилась сама? Это напоминает заявления польских властей о том, что они не убивали советских военнопленных, а те умерли сами от голода и болезней. Мол, таков был их свободный демократический выбор.

Мы этого не забудем, но и хорошего забывать не надо. Ведь чувство свободы – это очень сильно, нам это сегодня трудно даже представить. Хотя успехи Горбачева – оборотные стороны его поражений.

У него было два выдающихся достижения, которые сейчас мы не можем осознать в полной мере, потому что то время уже давно прошло и многое просто забылось.

Прежде всего, тогда резко исчез страх перед КГБ. Я хорошо помню май 1986 года, когда я сидел в университетском парке на скамеечке и писал заметки, как устроена советская экономика с точки зрения политэкономии. Когда дошел до того, что капитализм – это эксплуатация человека человеком, а социализм – это эксплуатация человека государством, у меня возникло ощущение, что у меня стоят за спиной и смотрят мне через плечо. Этот ужас отщепенства я помню до сих пор.

Ужас не потому, что поймают и накажут, а потому, что все люди нормальные, а ты какой-то не такой, ты просто урод, если до такого додумался.

Е. ЧЕРНЫХ: – Да не было такого страха перед КГБ. Я студентом был в Питере в 70-е годы.

М. ДЕЛЯГИН: – Это даже не перед КГБ, а перед собственным отдалением от общества. Но в разных социальных слоях это, конечно, было по-разному.

Е. ЧЕРНЫХ: – Я студентом пел, выпив, «Ни страны, ни погоста» Бродского. Это запрещенное. И никто не боялся.

М. ДЕЛЯГИН: – Запрещенное, но советское, свое. А мысль о том, что социализм – это тоже эксплуатация, это совсем другое…

А бессмысленные запреты игнорировали, не переставая быть советскими людьми, и из советского патриотизма тоже: мой дед воевал, а вы кто? В старших классах учителя запрещали рок – и все из принципа расписывали сумки эмблемами «Metallica» и «AC/DC», даже не поклонники этих групп. А наиболее продвинутые периодически бегали к Макаревичу, благо это было на расстоянии где-то километра от школы.

Было запрещено стричься «под Гитлера», то есть подбривать виски – и многие делали это из принципа. Носили панамы просто потому, что какому-то мракобесу-охранителю взбрело в голову, что немцы такие панамы якобы носили во время войны.

Бреда было много, но, протестуя против этих бессмысленных запретов поведением и всем остальным, люди чувствовали себя все равно советскими людьми – это принципиально важно.

Е. ЧЕРНЫХ: – Поэтому сильного страха не было.

М. ДЕЛЯГИН: – Страх был, но не конкретно перед КГБ. Очень сильный страх был именно перед отщепенчеством.

Е. ЧЕРНЫХ: – Наверное, в Москве.

М. ДЕЛЯГИН: – Здесь тоже все очень делилось по социальным слоям, как и сейчас делится. Безусловно, есть и была «золотая молодежь», которая еще при Сталине над всем этим смеялась. Но в моем кругу было иначе. Например, практически все мои друзья служили в армии, и мысль о том, что можно «откосить», просто не возникала.

И чувство освобождения от страха, даже не осознаваемого, Горбачев породил – я хорошо помню.

Когда мы были еще маленькие, был в гостях, по телевизору показывали то ли «Малую землю», то ли «Целину», и родители, у которых я был в гостях, над ним посмеивались. Но когда мы, маленькие, начали этим родителям подражать, на нас цыкнули так, что я до сих пор помню.

Мы четко ощущали некие табу, к которым нельзя – не «опасно», а именно «нельзя» – даже приближаться.

И вот это ушло, и это правильно, потому что человек создан для свободы, а не для страха. Что пришло взамен – другой разговор. Нынешняя Россия на порядок хуже Советского Союза, но освобождение от страха перед собственной мыслью – это бесспорная заслуга Горбачева.

И второе, что ушло – страх ядерной войны.

Конечно, Горбачев во внешней политике «сдал» все, что можно и что нельзя. Так, мой знакомый бизнесмен занимается своим делом, у него все в порядке, но у него до сих пор перед глазами стоят офицеры армии ГДР, с которыми он когда-то вместе учился и которые его со слезами на глазах спрашивали: «Вы хоть понимаете сами, за что вы нас продаете? Или вы нас продаете просто так?».

Е. ЧЕРНЫХ: – А ведь просто так, оказалось, ни за что продали. Берия хоть хотел за деньги продавать.

М. ДЕЛЯГИН: – Почему «просто так»? За звание лучшего немца 1989 года…

Но, несмотря на это, исчезновение страха уничтожения в ядерной войне, за которое Горбачева до сих пор любят на Западе, – великая вещь. Вот я учился в нормальном московском классе обычной школы, и у нас были психозы. Дети ночью просыпались с криком ужаса: им казалось, что началась ядерная война.

Очень хорошо, что это ушло, хотя сегодня многие дети просыпаются с криком ужаса от того, что им кажется, что пришли кавказские бандиты.

Но этого же можно было достичь не такой ценой и кровью – сохранив страну. И это вечный упрек не только Горбачеву, но и всем, кто тогда жил. Я знаю людей, которые до сих пор не могут себе простить искреннего, с энтузиазмом, участия в перестройке.

Людям дали свободу вместо решения экономических проблем, – и люди радостно побежали вперед.

Да, было много сознательных, циничных политических диверсий. Но главным локомотивом было желание советского правящего класса – партхозноменклатуры – получать доходы от того, что они управляют. Они распределяли ресурсы и не хотели быть собственниками, но хотели получать столько же и жить так же, как живут их западные партнеры по многим переговорам. Ведь все разговоры про «железный занавес» во многом условны: были довольно интенсивные поездки лояльных государству людей на Запад, и каждый человек оттуда привозил кучу вещей и рассказов.

Е. ЧЕРНЫХ: – Джинсы, магнитофоны.

М. ДЕЛЯГИН: – Записи, музыку, журналы – все, до презервативов включительно, и эти поездки имели мощный кумулятивный эффект.

Но главное – советские руководители разных уровней, общаясь с людьми своего уровня на Западе, ведя с ними переговоры или просто беседуя, видели, что эти их коллеги по профессионализму, а часто и по человеческим качествам не годятся им в подметки, а живут на порядок, на два порядка лучше, чем они.

И они хотели жить так же, а для этого нужно было отщипнуть себе часть ресурсов, которые они распределяли.

Отдельная линия – сознательное размывание, коррумпирование аппарата ЦК КПСС, да и всего аппарата управления. Самые замшелые люди читали в развитых странах лекции, и приглашающая, западная сторона платила им за эти лекции безумные деньги – до 10 тысяч тогдашних долларов.

Это была страшная сумма для Советского Союза. В начале 1991 года у меня в кармане завелось 10 долларов, так я чувствовал себя миллионером…

Данное стремление партхозноменклатуры – естественное стремление! – потреблять, как на Западе, все и сломало. Люди не думали сложными категориями, думали категориями простыми.

Е. ЧЕРНЫХ: – Над ними не было Арвида Пельше с комиссией партийного контроля.

М. ДЕЛЯГИН: – Если система базируется на конкретных людях, это значит, что ее нет. Стандартный управленческий тест: эффективно организованная структура та, в которой полугодового отсутствия руководителя просто никто не заметит.

Если Арвид Янович Пельше умер, и система на этом закончилась – значит, она умерла значительно раньше.

Партхозноменклатура отнюдь не хотела устраивать «катастройку, переходящую в перестрелку»: она хотела, как лучше, но не знала, как.

Е. ЧЕРНЫХ: – И потому «получилось, как всегда».

М. ДЕЛЯГИН: – Благими намерениями была вымощена дорога в ад либеральных реформ.

Мы должны понимать, что стандартный треп о том, что все развалили коммунисты во главе с Горбачевым, отчасти является правдой. Потребительский рынок Советского Союза рухнул уже в ноябре 1987 года.

Как это случилось?

В 1986 году было принято решение о трех принципиальных действиях. Первое – создание кооперативов как инструмента перевода материальных ценностей из государственного сектора с централизованным распределением и фиксированными ценами в частный сектор со свободными ценами. Это разом, одним движением уничтожило основу советской экономики. Рассыпалась система балансов – а значит, и материальная сбалансированность хозяйства. Товарный дефицит многократно усилился, так как столкнувшиеся с нехваткой необходимой продукции приходили за ней на частный рынок, и цены на нем подскакивали, стимулируя переток на него все новых и новых ресурсов.

Таким образом, усугубление дефицита и рост цен шли рука об руку.

Вторым шагом Горбачева в экономике стало создание товарно-сырьевых бирж. Они консолидировали маленькие товарные партии, которые вытаскивали из государственного сектора кооперативы, в большие товарные партии, чтобы было удобнее выкидывать их на экспорт.

И, наконец, третья компонента перестроечной экономической политики – относительная свобода внешней торговли, чтобы вытащенные из живого экономического организма ресурсы направлять на экспорт и получать за это живую валюту, точнее – ширпотреб, которого не хватало.

Эта система была введена с 1 января 1987 года и уже через 10 месяцев, как я говорил выше, уничтожила сбалансированность потребительского рынка.

Вводившие ее люди не очень понимали, что творят. Неосознанные, неперсонфицированные интересы советского правящего класса реализовывались во многом бессознательно. Если бы объяснить участвовавшим в этом людям, что они тогда творили, они визжали бы от негодования и посыпали голову пеплом. Но тогда они этого не понимали.

Е. ЧЕРНЫХ: – Кто конкретно?

М. ДЕЛЯГИН: – Прежде всего, Совет Министров Советского Союза.

Е. ЧЕРНЫХ: – Во главе с Рыжковым?

М. ДЕЛЯГИН: – Во главе с Николаем Ивановичем Рыжковым, которого я очень сильно уважаю, хотя и не за это. Думаю, не только в Спитаке должна быть улица его имени, но и в Москве, причем обязательно при жизни.

Конечно, это «плачущий большевик» – его реально довела до слез депутатская шантрапа, вся эта «демшиза». И, когда он сказал: «Вы еще вспомните мое правительство как правительство честных людей, как хорошее правительство», – я тогда посмеялся, но уже лет через пять, даже раньше, при Гайдаре, действительно, вспомнил добрым словом. Поговорка «Откопаем Брежнева, будем жить по-прежнему» – фраза 1988 года. В 1986–87 годах вместо «жить» произносилось «пить».

Е. ЧЕРНЫХ: – Была фраза в 60-х: «Говорит Косыгин Брежневу: давай, друг, жить с тобой по-прежнему». Когда Хрущева убрали.

М. ДЕЛЯГИН: – Принятие этих решений было очень страшным, потому что это полностью разбалансировало экономику. Причем на уровне базовом, на уровне сырья.

Е. ЧЕРНЫХ: – Вот почему все пропало.

М. ДЕЛЯГИН: – ВПК обладал приоритетом и себе все забирал по-прежнему, что было нужно и даже больше нужного, так как утечка ресурсов в частный сектор шла и из него самого, и ему требовались ресурсы и для своего производства, и для этой ширящейся утечки.

Эти ресурсы забирались, естественно, у гражданского сектора, дополнительно усугубляя дефицит в нем.

Все рассыпалось, и уже со второй половины 1989 года работать стало, по сути, бессмысленно: с коммерческой точки зрения имело смысл только спекулировать.

А ведь 1989 год – это пик Советского Союза: с одной стороны, у людей был приработок, а с другой – крах потребительского рынка еще удерживался в некоторых рамках. И, конечно, свобода, инициатива, возможность зарабатывать деньги, возможность самореализовываться… Это был лучший год, но по сути – смерть на взлете.

Е. ЧЕРНЫХ: – А тут все надеялись, что рынок спасет страну. По примеру знаменитого Рижского рынка.

М. ДЕЛЯГИН: – Мне даже стыдно снова произносить тогдашние слова о том, что «рынок спасет страну». Ведь рынок без регулирования не существует: без регулирования возникает сначала хаотическая, а потом все более жестоко выстроенная централизованная монополия над всеми остальными. Государство ведь существует не по чьей-то воле, а потому, что без него рыночные отношения невозможны: оно одно способно обуздать алчность монополий.

Е. ЧЕРНЫХ: – А тогда верили.

М. ДЕЛЯГИН: – Тогда были абсолютно первобытные представления об экономике, густо пересыпанные пропагандой, – примерно на уровне современных либералов.