Локальная метрика

Стартовал я довольно бодро – расшвыряв первых собак бампером, практически уже развернулся. Если кого-то и намотало на зубастые покрышки, то это их проблемы. А потом в борт врезалась чёрная туша – да так, что меня мотнуло, и зубы клацнули. Как будто водительскую дверь боднул носорог.

– Ого! – сказал себе я и врубил вторую.

Бац! – удар пришелся в кузов, и пустую корму занесло на подмороженном асфальте. На капот вспрыгнула чёрная псина, навалившись всей тушей на стекло, и я перестал понимать, куда еду. Двинулся наугад, впёрся в кусты, сдал назад, надеясь сбросить собаку, но не преуспел – обо что-то треснулся кузовом, кажется об постамент памятника. Окончательно потеряв ориентацию, нажал на газ, буксуя не то в снегу, не то в собаках, и, набирая скорость, успел даже переключиться на третью. А потом со всего разгона врезался в низкий бетонный заборчик на краю площади. Машина треснулась в него мордой, подпрыгнула и повисла. Я полетел вперёд, и меня приветливо встретила выстрелившая в лоб подушка безопасности. Мотор заглох, фары погасли, из вентиляции потянуло вонючим дымом горящей изоляции. Я сидел, мотая головой в полунокауте, и терзал стартер, но двигатель не заводился. Темнота рычала и била в борта мохнатыми телами. Стрелять не было смысла – только стёкла повышибаю, и тут-то мне и конец. Лобовик и так уже пошел трещинами, помутнел и держался только на плёнке триплекса. Один-два хороших удара – и вот он я, берите-ешьте.

Но как я это вижу, если единственным источником света осталась лампочка «Check Engine» на панели? За окном нарастало рычание мотора, приближался свет фар. Массивное транспортное средство с хрустом притёрлось к пикапу вплотную. Стойку повело, триплекс окончательно выдавился бугром наружу.

– Быстро сюда, ну! – заорал уверенный командный голос. – Бегом, бля, бегом, шевели булками, собачий корм!

Тра-та-та! – раскатилась над площадью короткая очередь.

Я высадил многострадальный лобовик прикладом разряженного «Вепря» и неизящно, полураздавленным червем, выкрутился на капот. В пикап уперся острый нос чего-то угловато-военного, из водительского люка торчит человек, совершенно неразличимый из-за фар. В руках у него ручной пулемет, из которого он садит в темноту короткими экономными очередями. Путаясь в ремнях «Вепря» и шотгана, я перепрыгнул на броню и провалился в открытый люк, стукаясь об края и обдираясь об железяки.

– Закрывай, не тупи! – орал неизвестный спаситель.

Я на ощупь захлопнул стальную створку, чуть не лишившись пальцев.

– Граната, бойся! – за бортом грохнуло, по броне цвиркнуло осколком, но водитель уже сидел на месте, закрыв люк. Взревел оглушительный в стальной коробке мотор, и бронемашина рванулась вперед. Я повалился на сиденье, взыв от врезавшегося в копчик острого угла. Подо мной оказался автомат Калашникова, на который я и уселся с размаху. Автомат и не такое переживёт, а вот мне было больно.

– Весело тут у вас, в городе! – заорал, перекрикивая двигатель, неизвестный.

– Обхохочешься, – мрачно сказал я в ответ.

– Громче, не слышу!

– Да! Весело! – прокричал я. – Чисто цирк!

– Добавим огоньку!

Водитель тормознул так, что я едва не врезался башкой в какое-то железо, откинул люк и, привстав, выставил в него пулемет.

– Там автомат есть, бери, не стесняйся! – щедро предложил он и шарахнул куда-то в темноту длинной очередью.

Я воспользовался любезностью, не без труда вытащив в тесноте из-под своей задницы длинное «весло» старого «калаша». Откинул лючок, высунулся – и чуть не лишился головы, возле которой клацнули челюсти кого-то огромного и чёрного.

– А-а-а, бля! – негероически завопил я, валясь обратно на сиденье.

– Вот падла прыгучая! – водитель извернулся в своем люке и шарахнул из ручника в сторону. – Ага, получил!

Я рискнул вылезти снова – и в свете фар увидел разбегающихся в разные стороны собак. Площадь перед собором быстро пустела. Собачьих трупов осталось немало, но ни одного достаточно большого и чёрного я, к сожалению, не увидел.

– Противник деморализован и в панике оставляет поле боя, – прокомментировал он. Будем считать это победой. В тактическом, конечно, смысле. Борух.

– Что?

– Борух – это я. Майор Мешакер. Будем знакомы.

– Артём. Писатель неопределенных занятий.

– Серьёзно? Настоящий писатель?

– Серьёзно? Настоящий майор? – в тон ему ответил я.

– Ну, есть нюансы, – признался он, – но, в целом, скорее настоящий, чем нет.

– Вот и у меня та же фигня.

– Ладно, подробности потом, – деловито заявил майор, – а сейчас давай посмотрим, кто на колокольне хулиганит.

Чувствовалось, что неизвестный звонарь подвыдохся – удары колокола стали реже, ритм сбивался. Мы с майором вылезли из машины – я, наконец, опознал её как старую БРДМ-ку, – и подошли к воротам собора. Навстречу нам сползала по ступенькам, волоча задние ноги и повизгивая, крупная лохматая собака. За ней оставался кровавый след. Военный достал из кобуры пистолет и, вздохнув, выстрелил ей в голову. Одиночный выстрел гулко раскатился по площади.

– Я так-то собак люблю, – сказал он с сожалением, – но…

Толкнул дверь – она оказалась заперта. Постучал рукой, попинал ботинком, грохнул несколько раз прикладом – реакции не было.

– Открывайте, эй! – заорал я из всех сил, но тщетно.

– Да чёрта с два они нас слышат, – сказал майор, – оглохли, небось, уже от своей звонилки.

Двустворчатые массивные двери собора не располагали к взлому – толстые, деревянные, с железными накладками, на массивных кованых петлях. Такие только взрывать. Но у военного было другое мнение.

– Один момент, – он резво побежал к своему броневичку и ловко залез туда через задний люк. Где только раздобыл такую древнюю трахому? Это же как бы ни пятидесятых годов модель.

БРДМ-ка рыкнула мотором, хрустнула раздаткой и небыстро, но целеустремленно полезла по ступенькам. Острый угол бронированного носа ударил в середину дверной створки – и просто расколол её пополам. Одна половина повисла на петлях, другая – на внутреннем засове. В образовавшуюся щель вполне можно было пролезть даже самому толстому священнику.

Впрочем, нам достался какой-то худой. На рычаге колокольного привода болтался совсем не впечатляющей комплекции батюшка. Молодой, невысокого роста, в драном подряснике, он тянул кованый рычаг вниз всем весом. Сверху раздавалось могучее «баммм». На противоходе рычаг его отталкивал, но тот не сдавался, повисал снова. Глаза его были полузакачены и слегка безумны. Длинные, связанные в хвост волосы и небольшая рыжеватая борода промокли от пота. Нас он даже не заметил. Церковь была тускло освещена десятками тонких свечей и крошечными огоньками лампад, но совершенно пуста. Отчего-то я ожидал тут увидеть молящихся прихожан, успокаивающих их священников, бьющихся в религиозном покаянии грешников, проповедей о Конце Света… Проклятые писательские штампы.

– Всё, хватит, ну, кончай уже! – майор решительно поймал за плечо кинувшегося на очередной приступ рычага батюшку. Тот обвел нас невидящим взглядом, дёрнулся к приводу, но Борух держал крепко.

– Все, кто мог, уже услышали, – сказал я, – и это как раз мы. Вряд ли вы сегодня соберёте аншлаг.

– Эка его заколбасило-то! – сказал Борух с уважением. – Упёртый мужик!

Подхватив священника с двух сторон, вежливо, но крепко, мы повлекли его к выходу. На ступеньках он остановился, покрутил головой, и вдруг отчетливо сказал: «Демоны!»

– Кто, мы? – обиделся Борух. – Сам ты…

– Демоны пришли, – сказал батюшка решительно, – адские псы. Чёрные птицы. Последние дни настали.

На этом заявлении силы его покинули, и он повис у нас на руках в полубессознательном состоянии. В люк машины его пришлось затаскивать буквально волоком. Устроив найдёныша на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке, майор с облегчением полез руль.

– Придержи его там, писатель! А то он, неровен час, опять звонить побежит… Вон, демоны ему мерещатся…

– Если честно, насчёт демонов, – неуверенно сказал я, – уже готов скорректировать свою картину мира.

– Вот не надо этого! – укоризненно сказал Борух. – Береги рациональное в себе. Пригодится. Слушай, а есть у тебя какой-никакой ППД?3 А то я тут, можно сказать, приезжий…

– Да, засквотил4 явочным порядком нечто вроде крепости… Практически феодал теперь. Барон Рыжего Замка.

– Крепость – это именно то место, где бы я хотел очутиться!

– Приглашаю!

Заглушив мотор и оглядевшись, майор уважительно покивал:

– Мощная цитадель. Сюда человек тридцать бы гарнизону… Со средствами усиления, конечно. Вон там миномётик поставить, тут – пушечку противотанковую, или расчет с ПТР…

– Чего нет – того негде взять, – пожал плечами я, – давай попа в дом оттащим, а то как бы он не простыл в тряпочке своей. Не май месяц.

Действительно, священника уже изрядно потряхивало – то ли от холода, то ли от нервов. Зато он почти пришел в себя и вылез из бронемашины сам, хотя посматривал вокруг диковато, периодически встряхивая головой, будто отгоняя морок. В донжон мы его отвели под руки, усадили в кресло перед потухшим камином и всунули в руку полный стакан вискаря.

– Выпейте, батюшка! – сказал Борух. – Не пьянства окаянного ради, а в лечебных исключительно целях.

Священник непонимающе смотрел на стакан, рука его дрожала, и по поверхности благородного напитка бежала крупная рябь. На лице у него были свежие, едва подсохшие царапины, взгляд рассеян.

– Может, у него пост сейчас? – неуверенно предположил я. – Не силен в традициях.

– Ну, так я ему не колбасу предлагаю, – ответил Борух. – Вискарь – он вполне кошерный… То есть, постный. Исключительно из ячменя делается. Да пейте вы уже, святой отец! А то выдохнется!

– Чёрт лысый тебе отец! – неожиданно рявкнул священник и единым глотком опростал стакан. Резко выдохнув, он добавил уже потише. – Нехристь иудейский…

– Чо сразу «лысый» -то? – обиженно сказал майор, рефлекторно пригладив отступившие со лба волосы. – Оклемались, как я погляжу, батюшка?

– Чёрт лы…

– Да, да, понял, – перебил он без малейшего смущения. – Чёрт лысый мне батюшка, иудейскому нехристю. А вы, поди, херувима там вызванивали? С огненным… Что там у херувима огненное, Артём?

Я решил не называть первое, что пришло в голову по созвучию, а священник насупился и ткнул в мою сторону пустым стаканом. Я наплескал половину, однако он лишь дёрнул требовательно рукой. Долил доверху, с тревогой оценивая незначительность остатка в бутылке. Поп мрачно заглянул в ёмкость, зачем-то понюхал и лихо опрокинул содержимое в рот.

Помолчали. Подумали.

– И всё ж таки, ба… ну ладно, как вас называть-то? – не унимался майор.

– Олегом крещён, – мрачно сказал священник.

– Видал, Артём, какой нам суровый батюшка попался! Вы, отче, часом, не антисемит?

– Такого греха не имею, – ответил пришедший в себя Олег. Принятые на голодный желудок двести грамм алкоголя вернули ему живость во взгляде.

– Тогда давайте не будем ругаться, – примирительно сказал Борух, – чего это вы раззвонились-то, на ночь глядя?

– Так свету, вестимо, конец пришёл. Демоны вокруг, псы адские, люди пропали все…

– Так вы, выходит, бесов гоняли?

Олег вздохнул и выразительно покрутил пустым стаканом. Я вылил туда остатки виски – набралось чуть больше половины. Священник степенно отхлебнул, поставил стакан на столик и покрутил головой в поисках закуски.

– Закусь только скоромная, батюшка. Сосиски.

– Не человек для поста, но пост для человека! – назидательно сказал Олег. – Давай их сюда. Кстати, до Рожественского поста месяц ещё почти, а пятница, вроде, кончилась. Или нет? Как-то я потерялся… Эй, воин иудейский, наступил твой шабат?

– Если бы наступил, – хмыкнул Борух, – то я, как истинный харедим, мог бы только благостно смотреть, как вас собачки кушают. Мне Тора запрещает в шабат к пулемёту прикасаться.

– Серьезно? – удивился я.

– Нет, конечно, – рассмеялся майор, – я не соблюдаю заветов. И, – он внезапно стал серьёзным, – не веду религиозных споров. Так что не надо разжигать. Давайте сюда вашу сосиску, буду бороться с её некошерностью.

Мы разорили коллекцию декоративных пырялок на стене и пожарили себе по сосиске в разведённом заново камине. Дров к нему осталось, кстати, совсем чуть, и в зале было холодней, чем хотелось бы.

– Так чего вы раззвонились-то, на ночь глядя? – поинтересовался Борух.

– А что ещё делать, если Судный День пришел? – спокойно ответил Олег, допивая виски. Мы с майором проводили его стакан внимательными пристальными взглядами. Эх, надо было две бутылки смародёрить. Или пять.

– А он таки да?

Батюшка строго кивнул.

– Ой, – коротко прокомментировал военный.

– Я плохо помню первоисточники, – сказал я неуверенно, – но это вроде как-то иначе должно выглядеть. «И первый всадник вострубил…»

– Всадник! – вплеснул руками батюшка. – Почему всадник-то? Конь ещё, скажи, вострубил у тебя. Подхвостною трубою!

– Конь над ним взоржал, – поддержал его Борух.

– Ну ладно, оговорился, подумаешь! – сказал я, лихорадочно припоминая, кто там трубил-то по тексту. Помню, с полынью еще как-то связано, но не уверен, как именно.

– Пророчества надо понимать метафорически, – сказал Олег, – если это не Судный День, то что?

– Пиздецома, – сказал я тихо себе под нос. Ещё не хватало объяснять, что это такое.

– И всё же, Олег, – не унимался майор, – расскажите, как вы провели этот Армагеддон?

Глава 8. Олег

Люди приходят к служению разными путями. Большинство российского священства – династическое. Дед был попом, отец тоже, ну и сын идёт по той же стезе, другой не зная. Это не плохо и не хорошо – это по-человечески. Есть те, кто попадают в этот круг более-менее случайно, на волне ли моды, по душевному ли порыву – но они редко задерживаются надолго. Священство не зря называют «служением» – во многом оно похоже на службу в армии. Мало героизма и подвижничества, много ежедневной рутины и скучного труда. Очень мало свободы, жёсткая вертикаль и суровая субординация. Нет на свете организации более консервативной, чем церковь.

Но есть те, кого, как говорится, «Господь приводит». Люди настолько чувствительные к несовершенству мира и страданиям людей, что не находится для них простой судьбы. Обычно они глубоко травмированы чем-то внутри, жизнь шрамировала их, обнажив нервы. Только испытавший большую боль человек может понять её в других. Только ушибленный судьбой может помочь таким же. Иногда они приходят в священство, но и на этой стезе им не бывает легко. Им нигде легко не бывает.

Олега, несмотря на молодость, жизнь успела изрядно пожевать и далеко выплюнуть. Рано осиротевший, он стал опекуном младшим братьям, но не уберёг от беды и потерял обоих. Не по своей вине, но без прощения. Потерял жильё и немногочисленное имущество, потерял здоровье и сбережения в попытках их спасти… Не спас. Иногда даже самых запредельных усилий недостаточно.

Но если кто-нибудь другой так и растёкся бы плевком по стене, то он не сдался, не впал в соблазн лёгких путей, а взялся помогать другим. Тем, кто, как и он, потерял – кто здоровье, кто жильё, кто разум, кто способность противостоять соблазну алкоголя, а чаще всего – всё это вместе. Это не самым очевидным образом и не сразу, но привело его к Церкви, недостатки которой он старался не замечать – и до поры довольно успешно. Дерьмо всплывает кверху, а до тех, кто внизу, никому дела нет.

В любовно поднятой из руин пригородной церковке привечал он всякого, и каждому находил нужное слово (иногда и крепкое), поучение и настояние. Давал посильное занятие, скромную помощь, и, по возможности, душевный покой. На свете полно людей, для которых и это немногое – спасение.

Пять лет он делил своё внимание между прихожанами и стройкой, восстанавливал храм, добывал средства, принимал помощь, раздавал помощь, крутился между жадными и нищими, злыми и голодными, тщеславными и впавшими в ничтожество, глупыми и слишком верящими в разум. Всё это время его поддерживала только жена – некрасивая, но добрая девушка, такая же сирота, как и он. Детей им бог не давал, но они не теряли надежды.

Олег не читал того, что написала о нём та девушка. Однако она удачно попала со своим постом в какие-то медиатренды, собрала тысячи лайков, и каждый «духовный хипстер» в городе решил: «Вот он, настоящий жизненный коуч и реальный гуру личностного роста! Вот кто расскажет мне, как вырасти над собой и добиться успеха! Что особенно приятно – задаром…». Забросив гироскутеры и электросамокаты, они вбили адрес деревни в приложение такси – и началось.

Когда на его воскресной проповеди вместо двух десятков деревенских и десятка трудников впервые оказалось полсотни молодых лиц, он удивился, но не отступил. Пытался говорить так, чтобы им стало интересно. О самых простых вещах – об отношениях и ответственности, о людях и доброте, о том, куда ведут легкие пути, которых так много вдруг стало вокруг. Его слушали молча, ощетинившись камерами телефонов. На него как будто смотрел фасетчатый глаз неведомого, распределенного между устройствами, существа. Но Олег не стал запрещать телефоны в храме. Вместо этого он, наоборот, запретил деревенским укорять за это молодёжь – так же, как за непокрытые головы и шорты. Через неделю небольшая церковка уже с трудом вместила собравшихся. Сам того не зная, Олег стал звездой социальных сетей – видеоролики собирали много просмотров, выложившие их получали рекламу и подписчиков, и процесс шел по нарастающей.

Олегу было сложно говорить перед этой аудиторией, ему всё время казалось, что они не слушают его по-настоящему, а только откликаются на какие-то отдельные слова. Но это тоже было служением, и он старался, как мог. «Несу слово божье новым язычникам», – смеялся он наедине с женой. Тяжелее было другое – новые прихожане («приезжане» – в шутку называл их Олег за то, что площадка перед храмом превратилась в парковку такси) настойчиво требовали его внимания. Никто из них не подходил к исповеди – они, как и положено язычникам, не ведали греха. Просто не понимали, что это такое. Однако после службы к нему выстраивалась очередь жаждущих индивидуального общения. К сожалению, все они желали говорить только об одном – о себе. Им требовалась даже не индульгенция – зачем она тем, кто безгрешен? – а церковное утверждение их совершенства. Каждый из них был жесточайшим, не допускающим колебания образом догматичен – и предметом их веры были собственная непогрешимость, неотъемлемое право судить и абсолютная монополия на истину. Каждый из них, даже называющий себя атеистом, совершенно точно знал, каков из себя Бог, что он думает и как смотрит на вещи. От Олега требовалось лишь подтвердить это, как будто приложив церковную печать к тексту: «Предъявитель сего ни в чём не виноват, поскольку один среди мудаков в белом пальто стоит красивый». Больше всего его расстраивало, что любое сказанное им слово расценивалось как таковая печать. Они не слушали, что он им говорит. Они выцепляли слова, из которых могли сложить одобрение себе – и складывали. За недосугом, Олег не читал социалок, иначе расстроился бы ещё больше…

Как у всякой хайповой персоны, появились у Олега и хейтеры. Они писали гадости про него, про его жену, про его прихожан, про его церковь и про его веру. Феминистки находили в его проповедях невообразимый сексизм, либералы – отвратительную «скрепность», патриоты – недостаточную восторженность. И каждый первый обвинял его в лицемерии и хайположестве – будучи совершенно уверен, что помогать людям можно только ради медийности собственной персоны. Люди выдумывали ему тайные капиталы, прикрываемые показной бедностью и тайные пороки, которые просто обязаны скрываться за непубличной благотворительностью. Его объявляли педофилом, педерастом, алкоголиком, растратчиком, развратником, держателем криминального общака, отмывщиком денег олигархии, евреем и сатанистом. Не потому, что имели что-то против него лично, а просто на негативе легче срубить хайп – а значит просмотры, подписчиков и рекламу.

Сам Олег всего этого не читал, но другие читали. Посыпались проверки и разбирательства, приехала контрольная комиссия от епископата. То ли искали утаённые миллионы, то ли подозревали в ереси обновленчества – Олег так и не понял. Нашли, конечно. Где-то чек на кирпич не сохранился, где-то помощь сиротам из храмовой кассы не была надлежаще оформлена, а пуще всего – недостаток смирения выявился. От Олега ждали покаяния, а он никак не мог понять, в чём виноват.

А потом всё кончилось. Олега без объяснений лишили собственного прихода, отправив седьмым попом в пригородный собор, где он фактически должен был выполнять обязанности дьякона. С трудом и кровью восстановленный храм, на который Олег положил пять лет жизни, передали только что рукоположённому юнцу – то ли нелюбимому родственнику, то ли отставному любовнику митрополита. И в этот же год, не сумев оправиться от подхваченной в стылом общежитии пневмонии, тихо скончалась жена. Это был полный крах, и Олег усомнился. Не в Боге, нет – но в себе. Тем ли он занимался эти пять лет? Если это было нужно Богу, то почему он допустил свершиться такой несправедливости? Если же было не нужно, то что же ему надо? Обретённый, было, смысл жизни растворился, оставив в душе кровоточащую пустоту.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Закрытое территориальное образование» – так называемые «закрытые города». Специальные территории с особым режимом въезда и проживания, обычно созданные для сотрудников секретных производств и наукоградов.

2

Десантно-штурмовая бригада.

3

ППД – пункт постоянной дислокации

4

«Засквотить» – от «сквоттинг» (англ. Squatting) – акт самовольного заселения покинутого или незанятого места или здания.