Стена

Алексей Мельков

Стена

Точное количество наскальных барельефов и изображений,

посвящённых советским вождям, неизвестно,

так как за многими не следили, а то и вовсе уничтожали.

Но некоторые из огромных портретов можно увидеть и сегодня.

Анна Сорокина

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ВИЙ – Василь Иванович Йовченко, второй секретарь обкома КПСС, 40+.

ЛЕНА – дочь Вия, два года назад окончила среднюю школу.

МАМА – Галина Александровна, жена Вия, мама Лены, 40+.

БАБУШКА – Глафира Филипповна, мама Галины Александровны, бабушка Лены, 60+.

СТЕПАНОВ – Павел Петрович Степанов, начальник райотдела милиции, 50+.

ИВАН – на пенсии по инвалидности, иногда заикается, 20+.

САША – сын первого секретаря обкома КПСС, 20+.

КАМЕНОТЁС.

ВОЖДЬ.

ЧЕЛОВЕК С КАМНЕМ.

ЕЛЕНА ВАСИЛЬЕВНА – экскурсовод, 50+.

ПАРЕНЬ, ДЕВУШКА, ПОХМЕЛЬНЫЙ, ЖЕНА, УГРЮМЫЙ – туристы.

В каждом крае, области, отдалённом или ближнем районе есть на реке или озере свой высокий красивый утёс, который люди в округе называют где Иконостасом, где Стеной, а где и просто Верхним или Нижним камнем. Разумеется, есть такой утёс и в ваших краях.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена первая

Август 1957 года, погожий вечер. У подножья Стены зелёная поляна с шалашом, кострищем и зарослями багульника. Откуда-то сверху льётся красивая песня. Одна из тех, что поют люди, занятые любимым делом. С реки, из-под невысокого берега, поднимается Василь Иванович Йовченко, или, как его зовут за глаза многие люди, Вий. Вий останавливается и осматривает свой плащ.

ВИЙ. Серебрянка, точно, серебрянка! Сразу не отстиралась, теперь хрен ототрёшь. Жалко, плащ-то совсем новый. Два года всего отходил.

Пение прекращается.

ИВАН (Ивана не видно, слышно голос, который идёт сверху). Да я не специально. Я колер для лозунга наводил, а он жидкий получился. Вот и капает.

ВИЙ (кричит, задрав голову вверх). Думаешь если у тебя справка, так можно людей краской поливать?! Слезай со Стены не то сшибу камнем! Три тёщи те в подарок. (Набрасывает плащ на шалаш, кидает вверх камни.)

ИВАН. Не докинете. Здесь сорок метров вверх будет. Сам мерил.

ВИЙ. Тьфу бляха. Степанов! Степанов, ты где!

Со стороны реки идёт Степанов. В руке спиннинг, за плечом небольшой таймень.

СТЕПАНОВ. Здесь я, Василь Иваныч. Колесо подшаманил. До райцентра дотянем.

ВИЙ. Чего так кисло? Дотянем… А, шаман? Совсем не хочешь в район ехать?

СТЕПАНОВ. Я вижу, ты к тёщеньке в гости тоже не сильно торопишься.

ВИЙ. Да мне хоть к ней, хоть в гостиницу… Всё одно народ с делами набежит. К утру как раз и управлюсь.

СТЕПАНОВ. Так давай здесь заночуем? Я бы до солнца блесну покидал. А к шести я вас с Леной в сельсовет доставлю.

ВИЙ. А давай! Когда я ещё на свежем-то воздухе высплюсь. Это у тебя таймешка, что ли?

СТЕПАНОВ. Пока от машины шёл, кинул разок и нате – зацепился краснохвостый.

ВИЙ. Килограмм пять будет! Галя моя уху сварганит, вместе и похлебаем. Не пожалеешь для второго секретаря таймешонка?

СТЕПАНОВ. Бери. Я с утра ещё изловлю. А где Лена? Вроде ж с тобой на поляну пошла.

ВИЙ. Ей подружка сказала, что жарки второй раз зацвели. Побежала проверить. Когда только в облаках перестанет витать, ёшки-матрёшки?

СТЕПАНОВ. Сам не знаешь? Замуж отдадите и перестанет. Два года как школу закончила… Пора бы. Жених-то у неё есть?

ВИЙ. Не твоего ума дело. А ты Степанов, тож хорош, руль такой соплюхе доверил. Чуть не расхлестала нас к ядрёной матери!

СТЕПАНОВ. Да и причём тут Лена? Дорога, сам знаешь – все шофёра плачут. А чё это у тебя на плаще?

ВИЙ. Сначала показалось ворона обгадила. Думаю, хорошо даже…

СТЕПАНОВ. К прибыли?

СТЕПАНОВ. Замыть хотел. А хрена там, не ворона. Ванька серебрянку на меня опрокинул. Давно говорю: надо этого чудика в область отправить. В рубашке смирительной, в сумасшедший дом! А мазню его закрасить к лешему.

СТЕПАНОВ. Как закрасить-то, Василь Иваныч? Он же там не цветочки рисует. Вона чё. Эй, Вань, долго ещё на Стене сидеть собираешься?

ИВАН. Тебе что за дело, Петрович?

СТЕПАНОВ. Ты бы того, слез. Извиниться надо перед Василём Иванычем. Плащ ему замарал.

ИВАН. Перед Вием, что ли? Не, некогда мне.

СТЕПАНОВ. Ты слезай, внизу разберёмся. Зачем на всю округу орать?

ИВАН. Мне дотемна надпись закончить надо.

СТЕПАНОВ. Да закатилось уж солнце.

ИВАН. У меня на верхотуре вовсю светит.

ВИЙ. Эй, вы чё там несёте оба? Это кто тут Вий?

СТЕПАНОВ. Ну…

ВИЙ. Чего мычишь? Говори, тебя спрашиваю!

СТЕПАНОВ. Ты, вы… Простите меня, Василь Иваныч. Не могу сказать.

ВИЙ. Ты член партии?

СТЕПАНОВ (вынимает лист бумаги). Ладно, смотрите. (Не выпуская листок из рук показывает Вию.)

ВИЙ. Что это?

СТЕПАНОВ. Согласование на стройматериалы. На меня.

ВИЙ. И что?

ИВАН. Подпись там ваша.

ВИЙ. Не подписывал я ничего на тебя. Ленка, наверное, втихаря подсунула. Дальше двинь, а то я веки свои в машине забыл. Без них не разберу вблизи. (Отодвигает листок.) Ну, согласовано. А дальше?

СТЕПАНОВ. Вот. Йовченко.

ВИЙ. Вижу. Пропись моя.

СТЕПАНОВ. Вот же: В.И. Йовченко, сокращённо Вий получается. Как ВЦСПС там, или ДОСААФ. Аббревиатура.

ВИЙ. Ты мне ВЦСПС не трогай. Аббревиатура, аббревиа… дура! Дай сюда. Гоголь, три тёщи, мать его! (Забирает листок, кладёт в карман.)

СТЕПАНОВ. Василь Иваныч, мне сруб под крышу заводить. Я с бригадой договорился. Осень скоро, дожди пойдут.

ВИЙ. Ладно, держи свою крышу. (Возвращает листок.) А придурошного со Стены сними. (Смотрит наверх. Кричит Ивану.) Эй, ты чё там рисуешь?

СТЕПАНОВ. Пролетарии всех стран… Дальше, наверное, не успел.

ВИЙ (Степанову). Пусть сам ответит. И не выкай. Завыкал. (Ивану.) Ты чё там красишь, спрашиваю?

ИВАН. Лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Доделал почти. Кавычки остались. А после товарища Сталина буду дорисовывать.

ВИЙ (Степанову). Он совсем дурак. (Ивану.) Ты газеты читаешь?

ИВАН. Где мне газеты брать? Третий месяц на верхотуре сижу.

ВИЙ (Степанову). Какой, бляха муха, месяц? Год как постановление вышло. Под монастырь меня ведёт гад. (Ивану.) Слезай, три тёщи те в кадык!

СТЕПАНОВ. Василь Иваныч, так мы его не снимем. Давай ласково.

ВИЙ. Щё там снимать-то? А ну доставай револьвер! Я его зараз спущу.

СТЕПАНОВ. Ты серьёзно?

ВИЙ. Давай, говорю!

СТЕПАНОВ. Не дам! Не было пока такого распоряжения – по людям стрелять, пусть и дураки даже. Убить же можем.

ВИЙ. На хрен мне его убивать, Пашенька? Пару раз шмальну, он в штаны наложит и спустится. Я Ворошиловский, не промажу!

СТЕПАНОВ (подаёт пистолет). Ты в лозунг смотри не попади, а то поедем.

ВИЙ. Не боись, дальше Сибири не спишут.

Приходит Лена. В руках букет огоньков.

ЛЕНА. Вы в кого стрелять собрались? Пап. Дядь Паша.

ВИЙ. Степанов новым пистолетом хвастался. Гляди, красавец!

ЛЕНА. Железо с дыркою. Вот где красота редкая! (Показывает букетик огоньков.) На своём месте набрала. В июне-то мне некогда было, так они в августе зацвели. Красивые.

ВИЙ. Ладно, Степанов, прячь пушку. Потом разберёмся.

ЛЕНА. Пап, дядь Паша, вон гляньте: на Стене и багульник второй раз зацвёл. Жаль не достать мне. Может вместе дотянемся?

ВИЙ. Ленка, ты два года школу закончила, а будто ребёнок всё. Багульник у неё зацвёл. Лучше скажи зачем стройматериалы втихаря на подпись подсунула?

ЛЕНА. Так крыша же у дяди Паши. Я думала ты их читаешь.

ВИЙ. В следующий раз накажу. Ладно, устал я сегодня. Пойду спать лягу.

ЛЕНА. А к бабушке?

ВИЙ. Завтра к бабушке. И ты, Степанов, тож ложись. С утра за баранку на весь день.

ЛЕНА. Может у костра посидим?

СТЕПАНОВ. Лен, ты того, без обид.

ЛЕНА. Ну и ложитесь! Одна повечерую.

СТЕПАНОВ. Если чё, шумни. Я чутко сплю. (Залезает в шалаш.) На нас не сердись, мы если чё…

ЛЕНА. Да старые вы просто, дядя Паша, стали. Вот и всё ваше чё!

Со Стены на шнуре опускается пустое ведро, следом падает верёвочная лестница. По лестнице спускается Иван. Нижняя ступенька обрывается, Иван падает на поляну.

ЛЕНА. Здравствуйте, Иван. Всё в люльке своей сидите? Как Диоген в бочке.

ИВАН. Водичка речная закончилась, а пить охота. Уснули ваши? А то ведь отлупить грозились.

ЛЕНА. Лозунг, я вижу, вы доделали. Теперь домой вернётесь?

ИВАН. Я наверху земли вскопал, картошки ведро раскидал. Скоро урожай будет.

ЛЕНА. Зачем картошку на Стене?

ИВАН. А вы будто сами не знаете? Есть её буду! Она вкусная.

ЛЕНА. У вас у мамы огород в деревне. Здесь зачем?

ИВАН. Чтобы время не терять. Подкапнул, съел и за работу!

ЛЕНА. Сырую?

ИВАН. Смеётесь? А, ничего, я привык. С самой школы девчонки надо мной подсмеиваются. Варить её буду! Там, наверху, дров полно. А масла или сала раздобуду, то и пожарить можно. Картошка жареная ой какая вкусная… Или в костре запечь можно.

ЛЕНА. Тогда пионеров идеал получится.

ИВАН. Картошка-тошка?

ЛЕНА. Пионеров идеал…

ИВАН. Тот не знает наслажденья…

ЛЕНА. Денья, денья…

ИВАН. Кто картошки не едал, дал, дал!

ЛЕНА. А меня угостите?

ИВАН. Если залезть не побоитесь – угощу.

ЛЕНА. А вы, значит, и дальше рисовать хотите, если картошку посадили?

ИВАН. Конечно, я же только начал. Для этого и картошка, чтобы на еду не отвлекаться.

ЛЕНА. Кого будете изображать?

ИВАН. Товарища Сталина сначала дорисую, а потом за товарища Владимира Ильича Ленина примусь. Я эскизы уже сделал.

ЛЕНА. Ой, боюсь я, не разрешат вам товарища Ленина.

ИВАН. Кто?

ЛЕНА. Для этого надо художественное образование иметь и разрешение соответствующих органов.

ИВАН. А если у меня и без образования хорошо выходит?

ЛЕНА. Я точно не могу ответить. Наверное, нельзя.

Степанов выбирается из шалаша.

СТЕПАНОВ. Эй, молодёжь, вы там на ромашке гадаете? Можно, не можно? Волюнтаризм какой-то у вас.

ИВАН. Так я не пойму: нельзя мне товарища Ленина нарисовать? Или можно?

СТЕПАНОВ. Про Владимира Ильича не скажу. А с товарищем… ты пока погоди.

ЛЕНА. Почему?

СТЕПАНОВ. Комсомольцы? Должны знать: в прошлом году постановление вышло о культе личности.

ИВАН. Не понял.

СТЕПАНОВ. Мы, коммунисты, заслуги товарища… признаём. Но пока говорить о них не рекомендовано. Теперь понятно?

ИВАН. Почему не рекомендовано?

СТЕПАНОВ. Так как это может быть неправильно истолковано капиталистическими странами. А нам, СССР, это надо?

ЛЕНА. Не надо…, наверное.

СТЕПАНОВ. Так что, Ваня, товарища… ночью сотри. А утром поедешь с нами в район к маме. Вместе на аэродроме первый самолёт встретим. Хочешь на самолёт вблизи посмотреть?

ИВАН. Кто же не хочет? Я самолёты люблю. Все марки знаю.

СТЕПАНОВ. Так и поехали. Правильно я говорю? Да, Лена?

ЛЕНА. Конечно, дядь Паша. (Ивану) Иван, завтра оркестр духовой будет. А на аэродроме можете мне рукой помахать. Я с папой на трибуне первый самолёт встречать буду. Мне от городского комсомола доверили. Едем?

ИВАН. Я согласен.

СТЕПАНОВ. И ещё, Иван: никому, что портрет был. Понял?

ИВАН. Понял.

СТЕПАНОВ. Иначе плохо может получиться, Ваня. Всем плохо. Обещаешь?

ИВАН. Обещаю.

СТЕПАНОВ. Ладно, вечеруйте. Только не шумите. А то, не ровен час, Василя Иваныча разбудите. Ты ж у нас Ваня не буйный? Лену не будешь пугать? Шуметь не будешь?

ИВАН. Я… когда на природе…, у меня нормально всё.

ЛЕНА. Павел Петрович, а можно мне малюсенький вопросик не по протоколу?

СТЕПАНОВ. Можно, если осторожно.

ЛЕНА. Папа на вас сильно из-за колеса ругался?

СТЕПАНОВ. Не сильно.

ЛЕНА (шёпотом). Ура! А вы мне ещё порулить доверите?

СТЕПАНОВ (забирается в шалаш). А это уже второй вопросик. И не маленький. Ладно, подрулишь, как-нибудь. Спокойной ночи.

ЛЕНА (шёпотом). Спасибочки, Павел Петрович! Спокойненькой вам ноченьки.

ИВАН. Спокойной. (Наполняет ведро водой из реки, привязывает к верёвке.)

ЛЕНА. Иван, вы слышали? Мне товарищ Степанов обещал на машине прокатиться.

ИВАН. У вас разве права есть?

ЛЕНА. Нет, конечно. Да и какая разница! Главное не это. Главное теперь как с портретом (шёпотом) товарища Сталина быть?

ИВАН. Я слов на ветер не бросаю, обещал – сотру. Пойдёмте, я вам кое-что покажу. Тут недалеко. (Ведёт Лену к Стене, раздвигает кусты багульника.) Смотрите. Знаете, что это?

ЛЕНА. Ой, да тут все камни исчёрканы. Здесь всадники… Здесь люди с копьями, львы, орлы, рогатые олени… А дальше не разобрать. Наверное, стёрлись рисунки, угасли от непогоды и времени. Похоже, Иван, тут до вас кто-то хорошо постарался?

ИВАН. Задолго до меня. Это петроглифы, от древнегреческого πέτρος – камень и γλυφή – резьба.

ЛЕНА. По-вашему, это греки вырезали? Тысячу лет назад?

ИВАН. Полторы тысячи лет… думаю. Но это, конечно, не греки. Это другие люди. Они потом переселились в другие места.

ЛЕНА. Жили, жили и переселились вдруг. Им здесь что, плохо было?

ИВАН. Может и неплохо. Только про это теперь не узнаешь. Вернее, запрещено узнавать.

ЛЕНА. Вам то откуда известно, если запрещено?

ИВАН. Я, когда учился в Москве, в библиотеке Ленина изучил старинные документы и пришёл к определённым выводам. А когда захотел написать об этом статью в студенческий журнал, мне не разрешили… И всю информацию засекретили.

ЛЕНА. Что же вы такого секретного узнали про эти, заросшие мхом валуны?

ИВАН. Да теперь уже всё равно… Слышал, скоро дорогу через нашу поляну построят и уберут эти камни. Говорят, на распил в Москву повезут. Метро будут нашим гранитом отделывать.

ЛЕНА. А вы не рады, Иван? Сколько машин каждый год на перевале бьётся, люди страдают. А камни… Камни, я думаю, сохранят, всё-таки историческое достояние. Да что дорога, завтра над нашей Стеной самолёт полетит! Меня, между прочим, папа с лётным составом познакомить обещал.

ИВАН. Везёт вам.

ЛЕНА. Скоро из райцентра аэропланы будут летать в разные города. Вы, к тому времени, на нашей Стене портрет Владимира Ильича нарисуете! Конечно, если разрешат.

ИВАН. Я думаю, разрешат. Представьте только, летят самолёты – привет Ильичу!

ЛЕНА. Плывут пароходы по реке – поклон Ильичу!

ИВАН. Грузовики из Кедрограда лес везут нашим товарищам в Китай – салют Ильичу!

ЛЕНА. Дух захватывает, как представишь! Иван, скажите, вы на Красной площади были?

ИВАН. Один раз. На демонстрации в колонне физкультурников с флагом шёл.

ЛЕНА. Вы же на историческом учились.

ИВАН. Просто я очень сильный. В колхозе мышцы лучше, чем от гимнастики развиваются. Вот меня и поставили знаменосцем. Спайка исторической науки и физической культуры получилась в моём лице.

ЛЕНА. А я в Москве проездом была, не успела на Красную площадь. Счастливый вы Иван!

ИВАН. Если бы не моё заболевание…

ЛЕНА. А вы мне совсем не кажетесь больным. Просто вы не такой, как все.

ИВАН. Да вы не волнуйтесь, у меня сейчас ремиссия. Сейчас я как обычный человек.

ЛЕНА. Знаете, я в этом году второй раз на артистку поступала, и опять по конкурсу не прошла. А сейчас поговорила с вами и решила: всё хватит. Я в медицинский пойду, врачом стану. Психиатром. Буду людям помогать, чтобы все граждане могли полноценно в общество влиться и пользу приносить. А вы, Иван, как в город поедете, заходите в обком. В приёмную к папе, я сейчас у него секретарём работаю.

ИВАН. Хорошо, я приду. Лена, хотите я вам свои рассказы дам почитать? О людях, которые эти рисунки на Стене сделали.

ЛЕНА. У вас с собой?

ИВАН. Вот берите, я вам доверяю. (Вынимает из-за пазухи красную тетрадь.)

ЛЕНА. Это всё вы написали?

ИВАН. Там не только рассказы. Ещё петроглифы, которые я со стены скопировал и выписки из исторических книг. Я вам закладку сделаю, где читать. (Кладёт букет между страниц, протягивает Лене.) Вот с это места. (Берёт Лену за руку.)

ЛЕНА. Светать скоро будет. (Пытается забрать тетрадь.) Степанов проснётся, а вы ему обещали.

Иван отпускает Лену.

ИВАН. Обещал… (Становится на верёвочную лестницу, ступенька обрывается, Иван падает.)

ЛЕНА. Как же вы теперь на Стену?

ИВАН (осматривает верёвку). Совсем ветхие. По тропе подниматься придётся.

ЛЕНА. Успеете?

ИВАН. А то! Я же самолёт вблизи ни разу не видел, а рассмотреть хочется. (Уходит.)

ЛЕНА (вдогонку Ивану). Иван, вы насчёт верёвок не волнуйтесь, я попробую вам помочь. А вода, Иван?

ИВАН. Сверху на шнуре подниму. Он выдюжит.

Сцена вторая

Квартира Вия, комната Лены. Всполохи уходящей грозы пробиваются сквозь окно в небольшую комнату с диваном и приоткрытой дверью в коридор. На стене портрет артистки Элины Быстрицкой в образе врача из фильма «Неоконченная повесть». На диване лежит задремавшая с книгой Лена. Рядом на полу и столе стопки учебников. Гремит гром. Лена просыпается, зажигает настольную лампу.

ЛЕНА. Опять задремала. (Читает учебник.) Империализм характеризуется всеми присущими империалистической системе чертами: усиленной концентрацией производства, образованием монополий… Господи, как же здесь душно. Эти учебники могут усыпить кого угодно. Мам, папа, вы дома? (Кладёт учебник, выходит из комнаты.) Мамочка! Папа! Всё ещё не вернулись с концерта. (Возвращается, открывает окно.) Как легко дышится, и дождь совсем перестал. (Поворачивается к портрету Быстрицкой, декламирует) Эта дождливая ночь стала для делёсов1 последней на земле Золотых гор. Чеби-хан был разбит, взят в плен, а его народу предстояло переселение в далёкий Восточный Хангай… Когда тучи рассеялись, и полная луна осветила долину, Молодой вождь приказал делёсам трогаться в путь, а сам поскакал вперёд. Добравшись до поляны, он спешился и пошёл к подножью Высокой скалы, туда, где его учитель и друг Каменотёс выбивал что-то на камнях. (Показывает портрету Быстрицкой язык, вынимает, спрятанную от посторонних глаз красную тетрадь. Читает про себя.)

Полная луна высвечивает картину из далёкого прошлого, которую рисует воображение Лены… Лунная ночь. Возле подножия Стены двое: Вождь и Каменотёс. Каменотёс выбивает рисунок на камне.

КАМЕНОТЁС. Зачем ты пришёл, Молодой вождь?

ВОЖДЬ. Сегодня мы уходим. Ты должен пойти с нами.

КАМЕНОТЁС. Я остаюсь.

ВОЖДЬ. Путь в Хангай будет долгим и опасным. Многие не дойдут, а нашим мёртвым нужен каменотёс, чтобы складывать погребальные оградки. Собирайся, последняя кибитка уйдёт на рассвете.

КАМЕНОТЁС. Я не оставлю северную сторону Золотых гор, пока не исполню предназначение.

ВОЖДЬ. В чём твоё предназначение, Каменотёс?

КАМЕНОТЁС. Я должен рассказать, как мы жили на этой земле пока не попали под власть табгачей. Вот мои пять пальцев, я вырежу ими истории нашего рода на камнях Высокой скалы.

ВОЖДЬ. Твои руки и пальцы должны резать скорбные эпитафии на могилах воинов, а ноги следовать дорогами делёсов.

КАМЕНОТЁС. Делёсы уже потеряли страну и вождей. Если потеряем историю нас ждёт безвестный и бесславный конец. Я остаюсь.

ВОЖДЬ. Кому ты будешь рассказывать свои истории, когда мы уйдём в Хангай? Этим поросшим лишайником скалам?

КАМЕНОТЁС. Сначала я расскажу о нас камням Высокой скалы. А когда на эти земли придут новые люди, мои рисунки научат их как избежать ошибок, которые совершили мы.

ВОЖДЬ. Чем твои истории лучше тех, что записывают в свитках манихейские монахи, или сказок, которыми пугают детей безумные старики?

КАМЕНОТЁС. Мои истории говорят на языке понятном всем людям. Это язык рисунка. Он сразу рождает в глазах живые картины и образы. Он убирает второстепенное и не даёт ускользнуть главному.

ВОЖДЬ. А как же слова? Разве они не нужны тебе?

КАМЕНОТЁС. Слова, слова… Слова, будто овцы без пастуха, бродят по человеческим языкам, пока не свалятся в яму лжи, подстерегающую рассказчика на каждом шагу. Недаром говорят: речённая истина превращается в ложь скорее, чем пьянящий чегень съедает человеческий разум.

ВОЖДЬ. Ты запутал меня, Каменотёс. Зачем ты каждый раз превращаешь простое в сложное? И кто позволил тебе решать, что главное под Солнцем?

КАМЕНОТЁС. Это решаю не я, а та сила, что говорит изнутри меня. Она открывает мне чего хочет Небо. Жители Эллады называют это озарением.

ВОЖДЬ (смеётся). Озарением? Теперь ты насмешил меня, Каменотёс. Пойди к реке или лучше посмотри на своё отражение в грязной луже, и ты вспомнишь, что ты не из рода шаманов. Ты и все твои предки – простые каменотёсы. Не тебе знать, что было в начале, и предсказывать чем всё закончится.