Элиза и Беатриче. История одной дружбы

Все это длилось секунд тридцать, и воцарилась тишина. «Вы подключены» – возникло на экране. На лице Беатриче засияла улыбка – словно отражение какого-то света внутри нее, какого-то секретного знания. Повторюсь: двухтысячный год, мы в Т.; мой отец – один из немногих, у кого дома модем на 56К. Он и еще четверо энтузиастов из университета делали веб-сайты, которые только они сами и посещали. С тех пор прошло девятнадцать лет, как раз вчера, но кажется, будто это было еще при этрусках. Помню, как я глядела на веб-страницу Virgilio, словно на японский комикс манга в руках изгоя-одноклассника: с бесконечным высокомерием и спесью человека, читающего в четырнадцать лет Сандро Пенну. Ни малейшего подозрения, что впереди революция, новый виток прогресса, конец старого мира.

А вот Беатриче у меня дома в тот день тут же закрутила роман с историей. Почувствовала, догадалась.

* * *

– Ладно, пошли заниматься! – Я отобрала у нее мышку и так вдавила палец в кнопку выключения, словно хотела, чтобы компьютер под землю провалился. Я не могла понять, почему отец каждый день смотрит на мамину фотографию, если они так нехорошо расстались. Подвинув стул, я заставила Беатриче встать. Она примирительно подняла руки:

– Эй, я поняла, поняла! Но я хочу попросить твоего отца, чтобы он научил меня этому. Мой, прикинь, возвращается с работы в десять вечера, и это для него еще рано.

– Давай, он будет рад. Мы с братом сбегали каждый раз, когда он пытался нас приобщить.

– А, твой брат… – Беатриче улыбнулась. – Где он? – Она обернулась по сторонам, осознавая наконец: – А где же все?

Их отсутствие отдавалось в пустых комнатах демоническим хохотом.

– Уехали, – ответила я. Погасила свет в кабинете, дождалась, пока она выйдет.

– В каком смысле?

– Папа поехал купить нам что-нибудь на полдник. Мама и Никколо вернулись обратно в Биеллу.

Беатриче взглянула на меня, но ничего не сказала. И я была ей за это благодарна. Она подобрала с пола в коридоре рюкзак, пошла за мной в комнату. Я в задумчивости закрыла дверь на ключ – или мне это показалось? Между нами оставалась все та же недоговоренность. Слишком тяжелая, чтобы с ней могли справиться два подростка. Мы смущенно разулись, уселись, скрестив ноги, на кровать друг напротив друга, с учебниками латыни на коленях.

Беатриче взяла инициативу на себя:

– Ты начнешь или я?

– Ты, – ответила я. – Давай мужской род на – us.

– Lupus[15], lupi, lupo, – монотонно заговорила она, – lupum, lupe, lupo.

Никто этого не знает, но Беатриче Россетти занималась очень педантично. Математика, греческий, география – разницы для нее не было. Если требовалось набрать восемь баллов, она их набирала. Она не колебалась, не тратила время, как я, глядя на дерево и подыскивая слова. Вела не дневник, а ежедневник: спортзал, косметолог, фотосессия, дефиле; спала в лучшем случае шесть часов в сутки и по успеваемости в классе всегда делила со мной первое место. Но об этом никогда не говорила. Что была красоткой-ботаником. Потому что люди не любят противоречий. В этом она походила на меня: Мэрилин Мэнсон и Серени. Так что обе мы просто не могли не понравиться друг другу.

– Lupi, luporum, lupis…

– Какой он, этот платан? – прервала ее я.

– Какой платан? – она растерянно подняла глаза.

– Вон тот, за окном. Назови одно прилагательное. Только одно.

Беатриче скорчила гримасу, потом поняла, что я не шучу.

– Грустный, – провозгласила она.

Я заулыбалась: мы видели мир одинаково.

– Ты и правда этим занималась? – огорошила она меня тут же.

– Чем?

– Сексом.

Я перестала улыбаться. Это слово я использовала только один раз, в своем письме. Но одно дело вывести его на бумаге, не зная толком его значения, и совсем другое – произнести, услышать, вызвать его к реальности.

– Покажи мне, как ты сложена, – сказала она. – Сними трусы, я хочу понять: мы одинаковые или нет.

– Ты больная, – опешила я.

– Ну пожалуйста. Как я иначе пойму, правильная я или нет? Помоги мне. Ты знаешь, ты же написала. – Она не шутила. – У меня миллион фотографий, где я в купальнике, и мне непонятно, какое впечатление я на них произвожу. Но голая? Можно ли как-то догадаться, что я девственница?

– Я не могу.

– Почему? Мы же подруги. Если сделаем это, станем лучшими подругами. Лучшими, – повторила она. – То есть после этого мы будем неразрывно связаны. Сможем говорить друг другу все. Это как договор кровью подписать. Навсегда. После.

Она буравила меня взглядом. Беатриче всегда мастерски умела затронуть нужную струну, чтобы продать тебе что-то. Предложение звучало соблазнительно, но в этом «после» заключалась слишком высокая цена. Как можно ей довериться? Я набралась храбрости:

– Утром ты мне угрожала.

– Лоренцо в тебя влюбится, когда прочитает, клянусь тебе!

Я колебалась.

– Слушай. Мы ничего не будем делать. Только посмотрим.

Я поднялась с кровати. Встала на ноги и ощутила габариты тела, факт его существования: таинственное, опасное. Я начала расстегивать джинсы – медленно, нехотя. Сначала пуговицу, потом молнию. Я снова, в сотый раз, сдалась ей. А может, я сама в глубине души хотела этого?

Беатриче встала, спустила юбку, сняла ее. Стараясь не встречаться глазами, мы выполняли одни и те же движения. Она сняла колготки, я носки. Потом трусы: она стринги, я – обычные. Она взяла меня за руку, словно мы собирались прыгать в воду с высокого трамплина, и подвела к стоявшему у стены большому прямоугольному зеркалу, которое так и не повесили. Затаив дыхание, мы встретились со своими отражениями.

Две химеры. Наполовину одетые, благовоспитанные, сдержанные. Чьи-то дочери. А наполовину какие? Что там было, на другой половине?

– Мы почти одинаковые, – заключила Беатриче, сильнее сжав мою руку. Потом повернулась ко мне: – Ты порвала плеву? Я сама пробовала, но не получилось.

– Как пробовала?

– Тампоном сестры.

Тот факт, что у нас обеих внутри было это неизведанное, отгороженное пространство, проблема, требующая скорейшего разрешения (хоть и неясно зачем), вдруг приблизил меня к ней.

Я собиралась сказать ей, что это возможно, что в письме я наврала и мне еще только предстоит все изучить, что надо объединить усилия и стряхнуть с себя вот это, этот стыд. Лечь рядом, найти удобное положение, понять, как мы устроены. Я уже чуть было не предложила ей это – и вдруг мы услышали стук, и дверная ручка резко дернулась.

– Можно?

Мы подскочили на месте. Я в ужасе уставилась на ключ. Тот дрогнул, но устоял, спасая нас. Мы бросились к одежде, хватая трусы, напяливая их задом наперед.

– Секунду, секунду! – крикнула я отцу.

Носки, джинсы наизнанку, взрыв адреналина – как в тот раз, когда мы сбежали из «Розы Скарлет» с добычей на четыреста тридцать две тысячи лир. Вот так я себя чувствовала рядом с Беатриче. Ничьей дочерью. А значит, свободной. Собой.

* * *

Если подумать, то просто фантастикой кажется, как эти двое мгновенно нашли друг друга.

Отец до сих пор неустанно следит в интернете за успехами Беатриче. И я его понимаю: он ведь к ним причастен. Но он еще и упорно рассказывает о них мне, когда я ему звоню, а это уже раздражает. Мы друг от друга живем далеко, и у нас полно важных тем для обсуждения – например, его здоровье, – а он в итоге все равно съезжает в разговоре на Беатриче. Вчера она была в Токио, сегодня в Лондоне. Я теряю терпение, мы ругаемся. Я в очередной раз напоминаю ему: меня не интересуют ее идиотские разъезды, потому что мы больше не подруги. Упрекаю, что раньше он читал научную литературу, что-то умное, а теперь ударился в гламур. Ладно, сейчас надо успокоиться и вернуться опять в тот день.

Когда я наконец открыла ему и он смог просунуться в дверь с пакетами в руках, то увидел следующую картину: растрепанная Беатриче в юбке задом наперед, с двухметровыми ногами в мелкую сеточку. Наверное, его это смутило, а может, изумило. С теплотой в голосе он сказал очевидную ложь:

– Элиза много о тебе рассказывала. Добро пожаловать к нам.

– Здравствуйте, – кокетливо ответила Беатриче. – Знаете, а мне очень интересно все про компьютеры! Вы меня научите?

– Когда захочешь! – Он торжествующе поднял пакеты с покупками: – А пока вот – еда.

Думаю, это все интуиция, которой Беатриче всегда было не занимать, и моему отцу тоже. Они жили в будущем и не боялись перемен. А я со своей поэзией и дневником на замочке в четырнадцать лет уже спряталась от жизни. За словами, за бумагой. Сидела там внутри испуганно, настороженно и подглядывала за ними в щелочку. Такова уж моя участь.

– Дайте мне минуту и приходите на кухню.

Папа закрыл дверь, и Беатриче прокомментировала:

– Какой красавчик!

Хватит ломаться! Я хотела наорать на нее, но сдержалась. Мы пошли на кухню и увидели там отца, сидящего у плиты, довольно улыбающегося в бороду, а напротив него – полный стол еды, накрытый как на день рождения, который в моем случае никогда не отмечали.

Беатриче задохнулась от детского восторга, и то, что за этим последовало, никогда больше не повторялось. Она взяла печенье и сунула его в рот целиком. Схватила кусок вишневого пирога и прикончила его в два укуса. Перешла к несладкому: два куска пиццы. Горсть картошки фри. Я увидела ее с набитыми щеками, с искрящимися от удовольствия глазами.

– Никому не говорите, – промычала она с полным ртом.

Потом остановилась, точно отрезвела. Смущенно вытерла рот и подбородок салфеткой. Сказала, что ей нужно в ванную, и убежала. Вероятно, все выблевала.

Я осталась вдвоем с отцом. Представила, как на торте, подрагивая, горит свечка. Подумала, что мама не звонит уже неделю. Папа подвинулся ближе, и я, догадавшись, что он хочет обнять меня, схватила картошку и ушла к себе в комнату.

Появилась Беатриче: макияж, одежда и прическа в идеальном порядке. Мы вернулись к учебе, теперь уже серьезно. Как и почти каждый день в течение пяти следующих лет: волосы собраны заколками, на кровати разбросаны словари, пальцы в чернилах. Мы провели два напряженных часа, сидя над lupus, lupi, над мужским родом на – er и – ir и средним родом на – um. Когда Беатриче собралась уходить, я резко спросила ее:

– Как его зовут?

– Кого?

– С кем ты хочешь это сделать.

Беа только что уложила в рюкзак латинскую грамматику. Она подавила изумление:

– Ни с кем.

– Не верю.

– Мне нельзя встречаться с парнем, мать не позволяет. На первом месте моделинг, школа. И она права, иначе я кончу как она: стану чьей-то женой в провинции.

– Но ты же хочешь потерять девственность.

– В четырнадцать лет девственность – признак отсталости.

Я выждала время, пока она судорожно собиралась, дрожащими пальцами застегивала молнию на кармане рюкзака.

Первое правило для тех, кто хочет стать писателем, – читать. А второе? Наблюдать. Педантично, скрупулезно, напрягая все осязательные щетинки, ощупывая каждую деталь со всех сторон, просвечивая насквозь в поисках слабины.

– А кто тебе делал форсировку скутера?

Беатриче побледнела.

– Скотина ты, – обвинила она.

И это – третье правило.

Ее родители вряд ли пошли бы в подпольный автосервис, а друзей у нее не было. С горсткой фальшивых подруг, приходивших к ней домой, они делились тенями для век, но никак не деталями глушителя. Да, Беа, я удовлетворенно улыбнулась, ты меня многому научила.

– Мы ведь трусы снимали, – напомнила я. – Кровный договор уже работает.

Ты должна рассказывать мне это. То, что другим знать не положено. От чего нам будет стыдно и приятно до ужаса. Правду. Преступление, таящееся в повседневности. Безобразие, прикрытое хорошими манерами. С этого самого момента наши с ней судьбы начнут расходиться и разойдутся навсегда; но пока что, этой зимой, в четвертом классе лицея, мы были повязаны общими тайнами.

– Если мои узнают, они меня убьют.

– Имя.

– Мать меня в подвале на ночь закроет. Она это может.

– Имя.

Беатриче грызла ноготь, мусолила заусенец. Не хотела говорить.

– Это он тебе делал форсировку скутера?

Она кивнула.

– Он в лицее учится?

– Нет, мотокроссом занимается.

– А школа?

– Он не ходит в школу.

– Сколько ему лет?

– Двадцать один.

– О-ла-ла! – Мне стало весело.

– Нет, ты не понимаешь, как это опасно! Нельзя, чтобы об этом узнали. Меня тогда дома запрут. Отец меня убьет.

Она испугалась. Я увидела ее слабой, безоружной. И смягчилась. Ощутила свою силу. Я могла положить ее на лопатки, могла быть сукой при желании – такой же, как она. Мы могли доставлять друг другу удовольствие и причинять боль. Мы вручили друг другу ключи для доступа к нашим слабостям. И этими ключами были мужчины.

– Как его зовут? – допрашивала я.

Беатриче грызла маникюр на указательном пальце; кусочек красного лака упал на белую плитку пола. Она сдалась:

– Габриеле.

9

Адресат отсутствует

Прошло несколько дней. Каждое утро я заезжала на школьную парковку и кружила, кружила, и не торопилась парковаться. Зияющая пустота в желудке; мучительные, незнакомые прежде мурашки от висков до паха. Я исподтишка сканировала другие скутеры: может, он здесь? Дни стояли прозрачные, как часто бывает в приморских городках зимой. Тихое, спокойное вне сезона побережье; холодный ясный свет грациозно ложится на мыс. На глади моей жизни ни морщинки. Расписание, маршруты – ничего не изменилось. Парты, классы – все на своих местах.

Я входила в школу с колотящимся сердцем. Даже по дороге в туалет ребра сдавливало страхом, хоть и было ясно, что здесь я его не встречу. Я держалась подальше от третьего этажа, от дворика с курильщиками – и отчаянно хотела его видеть. Только об этом и думала. Все чувства были напряжены до предела. Беатриче на занятиях подталкивала меня локтем, не давала покоя вопросами в тетрадке: «Ну что?»

А ничего. Я серьезно решила, будто это письмо способно что-то сдвинуть с места? Может, Лоренцо его и не видел даже. Уборщица нашла прежде и выкинула. Или он его достал, развернул и сложился пополам от смеха на первой же строчке. И послал его в корзину – ура, баскетбольный трехочковый! Или даже еще хуже: прочитал перед всем классом вслух. И теперь на пороге нашего четвертого «В» вот-вот возникнут его друзья, распевая: «Шлюха, шлюха!» Разоблачат меня.

Боже мой, на какой риск я пошла!

Однако ничего такого не случилось. Лоренцо вместо уроков часто проводил время в учительской, беседуя о политике; на переменах курил со своей компанией на пожарной лестнице – по информации, тайно добытой Беатриче, которая против моего желания настойчиво выслеживала, подслушивала, расспрашивала. В час двадцать он выходил из школы и беззаботно уносился прочь на своем черном «фантоме». Вторник, среда, четверг, пятница, суббота.

Воскресенье я провела, валяя дурака в постели. Спрашивая себя, где он сейчас, что делает, с кем. Пока мой отец старательно начищал свой бинокль в ожидании прилета соек (через три месяца), я, окопавшись у себя в комнате, слушала Adam’s Song и смотрела в потолок, а мое тело горело в огне.

Лоренцо не был вымышленным персонажем, воображаемым другом. Он был реален. Встречался с девушкой. Как раз сейчас они, возможно, гуляют вместе по главной улице – влюбленные, официально помолвленные. Или укрылись за каким-нибудь утесом. Или под одеялом, в какой-нибудь комнате. Чем они занимаются? Раздевают друг друга? Эта мысль сводила меня с ума. И все мое тело – сердце, ноги, живот – сгорало от нетерпения, от жизненной необходимости увидеть его.

Я встала, наплела отцу про несуществующую договоренность с Беатриче, села на свой «кварц» и поехала его искать.

На набережной. На покрытых водорослями песчаных пляжах. На Железном пляже. В порту. Я останавливалась на углу боковых улиц, впадавших в проспект, кишащий моими сверстниками. Шпионила за ними. Они были увлечены прогулкой, неуклюжими ухаживаниями, с промасленными пакетами с картошкой фри в руках, первыми сигаретами в неловких пальцах. А я – словно за стеной, отгорожена от всех. Я никому не принадлежала. И отчаянно желала найти его. Одного на какой-нибудь скамейке. Я клялась, что если это случится, то я найду в себе смелость сесть рядом, поцеловать его, сделать что угодно, лишь бы он не вернулся к своей Валерии. Что она с ним делала? Что умела? Какие же глупости проносились у меня в голове! Я ехала дальше, и ледяной ветер забирался под шлем и резал глаза. Завидев черный «фантом», я каждый раз оживала, возбуждалась. Остановка на заправке, несколько литров высокооктанового бензина в бак – и снова в путь, рыдая из-за человека, о котором не знала ничего, кроме того, что он читал Серени.

Домой я в тот вечер вернулась в таком напряжении, что у меня раньше времени начались месячные. Я побежала к себе за прокладками, которые прятала в ящике с бельем. Пусто: закончились. Вернулась в коридор к сумке, достала бумажник, открыла: ничего. Я все потратила на бензин. Сколько часов меня не было?

Папа выглянул из кабинета, заметил мое смятение:

– Случилось что-нибудь?

Я могла бы просто попросить его: «Дашь мне денег?» – «А зачем тебе?» – поинтересовался бы он. И я могла бы ответить как есть: «В аптеку надо, за прокладками. Мне четырнадцать, у меня уже менструации, вообще-то, я больше не маленькая девочка, которую ты не знал!»

– Ничего, – отрезала я, не глядя на него. Ушла в ванную, закрылась на ключ, нарвала ваты, завернула в бумажный платочек и кое-как пристроила в трусах.

«Мама! – взывала я, сидя на унитазе. – Здесь такой дурдом, я больше не могу».

Выйдя из ванной, я поглядела на телефон, на трубку. И не подняла ее: ведь если она не ответит, я не переживу эту ночь.

Я дотянула до утра. В понедельник я убедила себя, что письмо нашли сотрудники школы. Ну и хорошо: нет ничего более пафосного, чем послание, спрятанное в парте. Что за идиотизм, кто так вообще делает? Только тот, у кого нет больше матери, а есть скверная подруга вроде Беатриче. Бумага – хрупкий носитель, слова – средство ненадежное. С какой стати парень вроде него – гордость лицея, мальчик из элитной семьи – должен на меня клюнуть? Я вспомнила Бритни Спирс – как она изгибалась, виляла бедрами. А у меня между ног была прокладка ручной работы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Пер. Л. Сумм.

2

Роман итальянской писательницы Эльзы Моранте. Здесь и далее – прим. пер.

3

Пер. Г. Ходорковского.

4

Все эти мелочи (англ.).

5

Джованни Пасколи. Ноябрь. Пер. В. Сумбатова.

6

Давайте танцевать, это новая жизнь! Давайте танцевать, най-на-на! (исп.).

7

Самый жестокий сон – реальность (англ.).

8

Пер. Е. Чевкиной.

9

Книга Витторио Серени.

10

Пер. Е. Чевкиной.

11

Гомер. Одиссея. Песнь шестая. Пер. В. Вересаева.

12

Зд.: Я пытаюсь ничего не упускать, и лучше делать так и дальше (англ.).

13

Затерян в сердце огромного Вавилона, меня зовут нелегалом (исп.).

14

Упс!.. Я снова сделала это (анг.).

15

Волк (лат).