Память so true

Борис Кутенков

Память so True

© Б. Кутенков, текст, 2022

© Формаслов, 2022

I

Человеку и саду его

«как ягоде куста на ревности взрослось…»

как ягоде куста на ревности взрослоськак черепной земле на старости взболелосьтак я тебя люблю сквозь двинутую осьсквозь гронасовский лёд и седаковский мелосв прицеле параной всевидящей чекатвой умный лунатизм но окуляры стрёмане различат тебя сквозь линзу цветникапо запчастям портрет – и вроде всё знакомовот андрогинный фас вот хрупкий лепестоктут – простоты ярлык на образ метаметавот эпатажный жест в отдельности жестоки линза взад-назад под искажённым светомвот коммента нытьё ей чудится за жизньв девической слезе не распознавшей Бога —красавица моя крутись себе крутисьпод – изма слепотой и плёнкой филологакоторому вот-вот – ударом по глазамна нелюбви свету докостно пробираяа ты и сам с усам умеешь ты и сами страшно под пыльцой растерянного раяв глазах ещё ожог бензиновый цветнойпароли к ебенямта тяжесть что не сдвинуа ты медаль медаль ты новой сторонойи побелевший ум с орбит как пёс цепнойкак верящая мать за безвозвратным сыном

«I…»

I.Музыкой стань, драгоценный твой лёд,слово расплавь, мой порыв неотсюда;в сердце – заслонка от русских тенёт,Райнер Марину светло оттолкнётвсей полнотою сосуда.Станет, не станет нестрашной грозой —речь мезозойна, от прочей закройслух, только к ней продлеваясь лицом.Близкое небо над Череповцом.II.Слово стоит с молодым поплавком,с белой блесной в кистепёрой губе,рилькевский мертвенный свет ни о ком,верю ему – и не верю себе,в сторону смотришь – на всё, что не я,верю всему, что не я, что не ты:преображённая речь-полынья,честное дно, письмена темноты.

«I…»

Александру Паршенкову

I.как белое яблоко – в чёрный налив трудакак тёмное яблоко – жгучей беде разломаскажи мне так тихо что горе не навсегдачто не было горя что горе тебе знакомоза минских три дняизучивший пути стыдаистерик моих вопрошающе-терпеливоскажи что за вторником будет опять средаза раной разрыва – изученный путь разрываи знающий сердцем куда мне теперь идтинаитьем бездонно-детским себя не знаяскажи что простишься до адовых тридцатидо пули что белым цветком прорастёт сквознаяещё до вопроса в разлитое молокодо всех поджидаев что в белом «недалеко»до каменных джунглей в твердеющей ране речичто смерть с нами будет на «ты»но уже легкоушедшим к себеа оставленным легчелегчеII.и покуда в небе ментовский гулпод огнём собянинского апрелякто влетел – влетелкто уснул – уснуллишь заблудший вспомнит как шли и пелибезнадзорной памяти дребеденьгородов о многом границ о многомсдрызни чёрт-во-мне пролистной оленьневозврата точку продевший рогомв прежнем сне на музыку опершисьно пока и ей не прошить границырасскажи что будет – внахлёст ли жизньснова кэпсом в личку ли «застрелиться»новый друг случившийся невпопадна окно присевший спасенья тишеизучать влетевший весенний адюнкершмидта весенний ади о смерти накрепко запретившиймежду тем и этим один связнойв неученья тьме в разобщенья клетивопрошаньем спасший одним веснойкак умеют лишь мотыльки и детиверь во весь двадцатник —и будет в нас«как тогда» не надо —но по-другомудетский шмель сквозь душу прошедших глазвзлётный свет большого аэродрома

«где жизнь убывает, где ты убываешь, не весь…»

Николаю Васильеву

где жизнь убывает, где ты убываешь, не весь,но – дерево полурассвета, но – ветви без денег —там женщина входит, проснись поскорее, я здесьогнём заблудившимся, чёрным трудом запредельяв ней птица дрожит соловей и трава-чистотели тайна горит мизогина в небесном июне;смотри же на голое небо, как я посмотрелотплытия прежнего, нового сна наканунена стебле качается, стебле тончайшем, слепяв тебе полутёмного ницше сквозь белые блики,и так говорит: всё равно потеряю тебя,вся правда – о дереве страшном твоя, двуязыкийты – ветви больные, ты – ад замерзающий, спи,закончено время, оставлены долгие крики;вся правда твоя – не со мной, в этой страшной степи,вперёд, говори, говори же, известкоязыкийсебе – недоделанный космос неспящих обиддругим – перелёт новогодний, легко и недлиннои слово её прибывает в тебе и гориткак высшая тягана ёлке последний кульбитцветы и горячая глина

«надень смертельный свой наряд в небывшее сыграем…»

надень смертельный свой наряд в небывшее сыграемты будешь ноша по плечу я скрипка ни при чёмгде смертник мир преобразив болит о взлётном раеи бродит глупенький иов грозясь больным лучомдавай меняться на раз-два ты музыка пробоинты свет которому равны я мир которому равнои лишь невзлётное в лице застыло у обоихкак на губах больной страны докрымское виноа может такты молоко на языке простудномя голос не хотящий плыть из дословесных тайнпроспать рожденье взаперти как на работу утромсорвать бессмертье так легко как мудаку дедлайнно сроки всем уже по грудь и свет глядит проворенхемингуэевским скопцом на заоконные делагде всем приятно быть толпой и сладко на работуи на минуту отложитьспокойствие ствола

пэчворк

I

так говорит, как первый грех пришёл – и говорит;как будто в чёртовой игре исхожен ближний вид,но вечен бред, единствен лёд, где тонут – всемером;так первым делом – самолёт, а человек – потом;как плод, что до поры затих, в тебе взрастив чумную мать,как будто в мире нет других и больше не бывать;как будто дважды два не два, не три, а чёрт в трубе,и если данность и жива, то – больше не в тебе;как будто зеркало – не рай, но ад – зеркальный брат;как будто – «встань и поиграй» – убитому стократ;так в плеске-памяти весла, когда другим тебя несло,больная юность ожила, прильнула тяжело;всё о себе, цветёт и пьёт из вены смерть мою и страх,как будто очумелый год на скоростных ветрах,растёт, как тело-чистотел, и светом наповал;как будто хаос налетел и смерть расцеловал

II

небо низко. детство далеко.юность бьёт в уснувшее ребро,подступает к мёртвому виску.в ноябре над суздалем темно.бьётся птицей выпущенный ад,белым полудетским завитком.больше клетки говорит.и щебечет белокурый бред:– я – не я, а сотворивший луч,я из праха сотворил тебя,из дедлайна, смерти, немоты;разум вбросил в сумрачный пэчворк;ты – не ты, я породил тебя,произвёл на время – и убью.если ты уснувшее ребро —я в него горящий бес;если пляска пули у виска —я насквозь прошедший, не убив.сын и ужас твой.сын и ужас твой.забоюсь горенья твоего —в то вернёшься, что ещё не пламя;устрашусь родившего ребра —снова в смерть и старость возвратишься.там – собою будь, как до изгнанья.там – целуй свой неоживший грех.

III

ибо нам не осилить пути.

Денис Новиковговори обо мне, словно речь плавника,словно зренье – не юный простор мудака,словно завтра – не посвист с вещами,а – осколочный сор: сам-плавник, сам-мудак,белый хохот пространства, большое «за так»в еженощном твоём обещанье.словно бес – в поражённое смертью ребро,говори о себе перед вечным зеро,золотым завитком у пэчворка,вся боляща и льнуща, как юность в плече,без «вообще», только – прах в очумелом луче,в свете ужаса, сна и восторга;и – восторгом овеяв полуденный прах,помолчи обо мне – на пэчворкских ветрах,в кратком зове о босхе и глине, —ибо свет нефонарный – пространство огня,ибо мне не осилить тебя и меня,как елабужной жути – марине;так прости мне – пожар, я тебе – колдовство,ибо слово себя не простит самогоза отеческий бред перочинный,отпуская – в беспамятство, в звёздность и в ночь —плавниковую речь, белокурую дочь,тех, кого приручили.

«белый снег на нетреснувшей этой земле…»

белый снег на нетреснувшей этой земле,серый лёд от поста до погоста,что и сам я – не путь, утонувший во мгле,а – чумное застолье, танцор, дефиле,коснояз невысокого тоста:сам себе раздеваюсь, понтуюсь, пою,в ускользнувших гостей выпускаю змею,обнимаю оставшихся в гуще;но осталось – в пылу соцсетей – интервью,словно райский просвет на содомном краю,где – с улыбкой змеиной цветущей —кумиресса звенит про ушедшее злои в письме леденит обалдело,будто сердце моё вместе с ней не цвело,в несвободном паденье не пело,не легчало, и вновь – из безмолвных низин,прочь – в неё, к невысокой гордыне:уходи, я тебе не отец и не сын,я – иуда меж срубленных этих осин,вечный сон о плече и о сынеи безмерный второй – о плече и Отце;но сейчас не держи меня крепче,и ночное юродство – как Божий прицелв подражанье беспамятству речи,где нахлынул прибой – и отхлынул прибой,пограничный дедлайн, совпаденье с собой,мир, вернувшийся к чёткости линий,мир, забывший – и вспомнивший нас на слабои упавший в траву, опалённый Тобой,под киркоровский цвет синий-синий

«сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд…»

сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд,в екэбэшной ночи – гетеронимом, клоном, гримом;всё – свобода, а есть ли, Ты есть ли, Ты есть ли тут,нет, не маслом легчайшим – а грешным, большим и зримым;всё Ты слово, Ты речь, всё Ты пепел или огонь,снова голос из дыма – и вновь приглушённый пепел;а давай по-простому, без тяжбы: спаси, не тронь,как мужик с мужиком – чисто сделка: спросил – ответил,я тебе, всё тебе, я тебе… что Тебе тогда:вновь соседей убить, апельсины свои и песни;есть ли Ты, есть ли здесь, в этом дёгте труда, труда;если есть – на глазах появляйся, умри, воскресни,в чистой саже лица, затаившего такт и лесть;в том, что утром не вспомнит, – сойдёшь охлаждённым тоже;так смертельно и празднично – есть ли Ты есть ли естьтак предгорно и стыдно – что выстрел не Твой ли Божев этом блуде и мёде рождественской маетытак вокруг никого лишь пришли-подмели-уплылизатхлый ветер уносит соринку а Ты а Тыи в башке огнестрельной во аде не Ты ли Ты ли

«где каждый близкий с рождества под дулом невозврата…»

Людмиле Вязмитиновой

где каждый близкий с рождества под дулом невозвратаи с детства вычерчен асфальт: вот нолик, вот беда, —не надо уводить, язык, потерянного брата,вести ко мне по кольцевой в прицельное «сюда»;отдай вразвалочку огонь – в ладони одиночек,где новой черни позывной звучит как блоковский гудок,а в ухо – крик о мудаках дорвавшейся до точек,так, боже, страшно одинок, так, боже, одинок,что мнится – кончится как Бек: неходовое злато,культура в старческих руках – в растерянность родне;отсыпь иллюзий пощедрей на все её «не надо»,не всколыхни неверный гул на неглубоком дне,что чуть над бездной воспарит – и поутихнет вроде,в потёмках лешие души, забьётся дивный страх,посажен памятью на цепь – и ни один не бродит,лишь прежний розанов сидит на гнущихся ветвях,с листочком клейким под рукой плодит свои подобья,и вновь скорбящая встаёт – и запирает дом,пока тусовочный содом – и небо исподлобья,пока горит её планшет немеркнущим огнём

«где звонит телефонное облако-сын…»

где звонит телефонное облако-сын,проступая из тьмы меловой,и в мембране – слова из плетёных корзин,колыбелька к воде головой,травяное ку-ку, шаровое ква-ква,роза, росчерк, режим, —– не покинь, – говорю, – за-слова,наделённые детством большим,с перспективой из самого синего льда,с голубым пулемётным огнём,бологое, будённовск, беслан и беда,бог, который всегда не при нём;пролетающий:– облако, рома, аминь, —жёлтый лес и струящийся мох,– как горит, – говорит,– говорю: – не покиньпепел, ветер, письмо,рыжим дымом объятый свой лучший росток,свой побег молодого огня,эту тайну, что несколько строк,что учитель умнее меня;через веру в пятьсот эскимо вопреки,в миллион охуительных роз,проступает осколок из детской руки,что на небо внезапно пророс

«– лунный, как приём, зачем раздет…»

Роману Шишкову

I

– лунный, как приём, зачем раздетна дожде и боль дрожит живая? —пропевает: – я лисёныш-свет,братец подступающих планет,форвард обступающего лая;где горела память – щиплет йод;рай-земля, где злились и гуляли;и тебя не знаю – значит, врётбережный пушок-светодиодс певчей ранкой в щуплом окуляре;вот сейчас прорвётся – не сломай,запоёт на весь вагонный рай;не подпой – не в той учили школе;и простые – «слава», «воздух», «рай» —пенки, травянистые бемоли;не спугни – так жутко и светломолоку, чернея о целане;вот застыло и переросло,вот летит, пломбира два кило,твоего забвения сценарий;встреча-самолётик на потом,нотный хохот в бортовой тетради.взрослое в протянутой: «о том?».детское плечами: «бога ради».

II

Это чьи-нибудь семнадцать лет…

Сергей Королёвэто чьи-то двадцать, сон во сне,лонг-листы, полутона, цикада;мимо мчащий, бдящий обо мне,двести лет молчащий обо мне,в зарослях не находящий брата;я смотрю в окно мильоны лет,временем беременный, как рыба;ходит по бульвару толстый мент,встретишь – обними за этот свет,прогони и не скажи «спасибо»,пусть судачит – сам-вода, сам-дно —где-то удивившемуся богу,как возможно: череп, снег, окно;тот, мерцавший, скажет: «всё равно»,протечёт по ленте, скажет: «много»,скажет: «сложно», сленг по словарю,снег по снегирю. смотри: дорожкадолго не расчищена. смотрю.рядом будь, я скоро докурю,и ступай, а я ещё немножко.

вариации

Iгде небесная живность болит человеки цветущая рана легкагде в земельном разломе стоит человекс молчаливым лицом цветникабудь блажен двадцать первый непрерванных стрелтех что пенье и ветки в огнеза того что помимо лица посмотрели невзглядом понравился мнеа когда и в цветенье ночном никогоподземельем «уйду не могу»помолись человеку и саду егочеловеку и саду в снегуIIгде прежний человек земли его разломлица его бензин и всё огонь болящийгде новый человек дрожит цветущим сноми видит дивный сад и над огнём встающийгори мой новый день в огне цветущих стрелза тех что видят сад и говорят о праздникза нового того кто мимо посмотрели страшен мимоцвет о бред и собеседника если и в его цветенье «не могу»и страшно в темноту в сияющее мимоон видит сад слепой там человек в снегуоставивший творец и свет неразличимый

«как пишешь ты ночью «простимся в упор»…»

Полине Барсковой

как пишешь ты ночью «простимся в упор»в созвучье бессонном и адском,так пишет барсковой расстрелянный горв заснеженном сне ленинградском:– я смертельно убит, недолюблен и гол,полз к тебе по блокадному снегу;говорил «подойди», но никто не пришёл;«обретай», говорил, но никто не обрёл;дай доесть хохотунью ревеккуи в ладонях держи мой расстрелянный прах до утра,словно ягоду смерти, сестра.так сердце твоё светоёмко горитв очкастом труде непобедном,что каждый из нас вырастает навзрыд,колеблем бедою и ветром:я стучался в окно, где возлюбленный брат,пылью был и кричащей горою;отвечал белый шум, пустота, пип-парад,что мечта – на ремне и в клею – ленинград;не люблю, не пущу, не открою;ты одна мне – кровавый экслибрис, бессмертья пора,дай погрызть беззаветное сердце твоё до утра,укачай, золотая сестра.когда мы – и зальцман, и гинзбург, и я —встаём над крылатой полиной,в нас кружится смерть – молодая шлея —с нерайской улыбкой змеиной:– каждый поезд себе, кисловодск и челяб,сам открытая власть и затворник;говори только с тем, кто безумно ослаб,пусть живыми встают из расслабленных лапнищий ангел и съеденный дворник, —– так бормочет она, неархивна, как боль и беда;так она говорит, словно голос уже неотсюда,и над нею всю ночь, словно раненый отблеск труда,как блокадный трамвайчик словесного блуда,молодые стоят провода

«смотри: вот это литпроцесс, а вот звезда в губе…»

Анне Маркиной

смотри: вот это литпроцесс, а вот звезда в губе,а это лес, блеснувший лес, сам-тишина себетам день без малого вранья, там я, и жданный,                                                                       и ночной,теперь, о дочь, о жуть моя, поговори со мнойтам чудеса, там ты меня без мысли о любом,сидит шаламов у огня, весь в нимбе голубом,колымский свет над ним поёт о том, как не проси,и зэки слушают на взвод, транссиб и новосиб,и потому что свет взрывной в осколочной губе,он тоже облако себе, чудовище себе,во рту огромном темноты, внеплановом дыму,уже поблизости не ты, а кто – я не пойму:он издан весь и в смерти весь, он полудённый брат,но голос говорит, что месть и зеркалу не рад,стоит, я вышел – я ушёл, что мне твой зов и вой,как будто сам себе укол – верблюжий, горловой,вакцина в дымовом плече, на музыку слова;но он лишь бог или ничей – и тянешь однова,как через час земля жива, как песня осетра,сидим, зажившая трава, у одного костра

«когда-нибудь, прелестное созданье…»

когда-нибудь, прелестное созданье,мы станем вровень вдоль пространства ада:не ты нарцисс, а я чертополошныйрасцветший бред – арсению мариной;не имени аминь в артельной гонке(«так побежала – словно засверкала, —отхлёбывает чай воспоминанье, —остановилась лампочкой погасшей.жена. в общаге выключили свет»).когда-нибудь, прелестное созданье,ты повзрослеешь – и меня увидишь:и этот сердца пафос невъебенныйза тенью слов – увидишь по-другому:как сердце, истаскавшись по борделям,так глупо хочет слома и тепла,чтоб на хер всё – и всё же постоянства,того, что есть у всех, – и не дано.лицом к лицу – и к чёрту расстоянья:все двадцать два мои полуслепые,все восемь лет ебучего эйджизмасминает время в детский завиток.так страшной осенью, возвышенные разным:я – ревностью и светом белокурым,ты – выстрелом сквозь пёстрые очки,без рук вблизи (их накрепко разъяли),без – до звоночка – нежности заплечной;ты – с молодым, я – с постаревшим сердцем, —в единый дом – с часами за стеной.

«распростёр в познанье ночной шатёр…»

Ты тёмная личность…

Денис Новиковраспростёр в познанье ночной шатёр —только, мой доверчивый, и видали;а внизу алмазы, неробкий хор,ограняясь, оду поёт детали:ясен-ясен белый себе отцу,чёрен чёрный, как ты ни пестуй сына;будь блажен, огонь моему лицу,человека тёмная половина,что небывшим акмэ идёт-гудёт,точит зуб на скрывшееся в минуте:озаренья блик между всех тенёт,невеличка-спичка придонной жути:осветила, спела из белой мглы —зэцкий рот в коронках, всем лыбам лыба;не хочу в дневные Твои углы,дай усмешку дна – и за то спасибо:за вагон необщий, ограду ртас неалмазным запахом перегара;отправное чёртово «никогда» —перелезший дух, заполярье дара.

«это было воронежем, блажью, ножом…»

Светлой памяти Юлии Началовой

это было воронежем, блажью, ножом,было связью времён – разливным, проливным,женских слов лобовых первопутком;а теперь отстающий – торопится в дом,и не ставшее дымом – торопится в дым;не так громко, беда, хоть минутку,дай тебя разглядеть в этой бездне имён,дай бессхемно ощупать, что разум не вемв оливьешном стыде говорливом,где небывшего детства смеркается фони с экрана звучит, и становится всем:то ли смертному ветер с разлива,то ли в уши попса, то ли ангел в глаза,то ли папину дочку ведут в небесапо аллее кривой полузвёздной,то ли девочка морщится в свет голубой,полдетдома на завтрак ведя за собой,словно миша – страну в девяностый;то ли век перед смертью пропел о любви(со слезами – блондинистой чистой любви);щёлкнешь пультом – ни века, ни девочки нет,только лёгкая ранка на теле:ночь. аптека. подлёдная рябь эмтиви.и нетварный фонарь, подменяющий свет,нам горит – молодым и артельным.

«через два на оставленном снова цветы и трава…»

…в мерзкий мрак в отвратительный хаос

Лев Лосевчерез два на оставленном снова цветы и травато что было – в огнето что стало – в окрасе военноми становятся большим не звуком не смыслом словаа гудящим и к Богу жужжащим двоеньемникогда не со мной наравнегде Ты был опустивший на миг в поучительный мракчьи ладони поил в этот час отчуждённо и чистоа спасала не вера в Тебя и не друг и не врагтолько ждущих имейлы и ровные стопы бумагмелким бисером аккуратистаникогда не с Тобой наравнес кем Ты был пробежавший палимо по хрупкой травептицу чью ненадломленной вере училперестукам эзоповым брайлевым точкама срослись позвонки не от долгой дороги к Тебене от времени не от победот латанья дыры одиночнойснова штопает рану дневной человекчтобы снова во тьму —дать отчёт о последней минутеи сидим и глядим исподлобьякак мучитель на лысину ссавший и зэкчерез годыв кафейном уюте

«в груди болит лицо отца…»

I

в груди болит лицо отцакоторому ни сна ни краяи ясен боже без лицакак эта тьма ясна сыраяясна как детское «не трожь»в окне стоящее стальноелишь он единственный не ложьпоскольку ты – всё остальноеего бы выпить и обнятьно нет ни выпить ни обнятьни спеть ни обойти спиноюлишь он единственный на пятьпоскольку ты – всё остальноепоскольку остальное Твойкуриный выродок смешнойчуть глянувший и шелестящийне понуждай меня к умуоставь меня болеть во тьмус лицом дремучим как из чащия офигенен в немотея офигенен в слепотев му-му и музычке на случайя звук я лес я рай дремучийне возвращай в себяне мучайа связных много без меня

II

Как охваченный дрожью – охваченной дрожью…

Денис Новиковкак охваченный правдой – охваченной юною ложьювопрошанью очкастому вру будто правда – одночто из крыльев моих постсоветских горючих и божьихвновь сочится тридцатых вино

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.