Воин аквилы

– Ах, кого же это мгновение назад узрели мои очи?! Да это же сам Овидий Рутилий, самый честный и справедливый из всех римских сенаторов! Ха-ха! Очень рад видеть тебя, благочестивый слуга римского народа, в моём доме!

– Благодарю, Луций Тициний! Для меня большая честь присутствовать у тебя на званом ужине, устроенном в столь великолепном месте! – улыбнувшись в ответ, промолвил сенатор.

Не думая униматься, хозяин жилища с вновь вспыхнувшей на раскрасневшемся лице довольной ухмылкой произнёс:

– Хм, вот кого-кого, а сенаторов, не обременённых излишней каплей лести и притворства, я ценил и продолжаю высоко ценить. Твой благодарственный посыл, Овидий, принимается мною! Ха-ха! Да как я погляжу, ты не один сюда пришёл?

– Да, я не один, Луций! Вместе со мной на сей прекрасный званый ужин пришёл и мой племянник Владиус! Он вместе с родителями прибыл в Рим из далёкой провинции Британия.

– Владиус?! Ох, однако, какое редкое и очень занимательное и звучное имя! Ну что же, я рад приветствовать тебя, племянник праведного сенатора!

– Взаимно, благочестивый Луций Тициний! Я очень рад присутствовать здесь, в этом настоящем оазисе сладострастия и красоты! – не мешкая, точно под стать дядиному уважительному тону, промолвил юноша и мигом в невозмутимой задумчивости замер, попутно в душе ожидая неведомой ответной реакции на свой посыл от хозяина виллы.

Точно предугадывая мысленный посыл застывшего перед взором юнца, Луций с довольным оскалом бросил:

– Ха-ха! Да, а ты, как я погляжу, юноша, и впрямь походишь на племянника Овидия! Забавно! Ну что же, благодарю тебя, Владиус! Да, кстати, гости мои дорогие, прошу любить и жаловать точно моё сущее отражение Валерия Тициния, моего дорогого и любимого сына!

И, услышав своё имя, стоящий поблизости от хозяина жилища юноша вдруг резко оживился, и, не говоря ни слова, а напротив, с элегантным преклонением тихонечко, точно нехотя поприветствовал застывших прямо перед ним Овидия и Владиуса. И тут же, заметив похожий, преисполненный молчаливостью ответ гостей, Луций, дабы не затягивать столь ненужную веху дальнейшего приветствия, слегка прокашлявшись, произнёс:

– Эээ, Овидий, я бы хотел с тобой кое-что обсудить! Кое-что о политике! Я думаю, ты не будешь возражать, если мы ненадолго покинем наших юнцов.

И, с пристальной поочерёдностью взглянув на лица пребывающих в задумчивости Владиуса и Валерия, а затем переместив взор обратно на чуть возбуждённого хозяина жилища, сенатор, выждав небольшую паузу, в ответ воскликнул:

– Нет, не возражаю, Луций! Я думаю, молодым людям без нас тоже будет о чём мудром поговорить. Не будем их более стеснять.

– Вот и славненько! Да, не будем! – улыбаясь, тотчас протараторил неугомонный хозяин виллы и, следом подхватив под руку Овидия, направился вместе с дорогим гостем подальше, в глубь зала своего огромного жилища.

Оставшись же наедине с сыном Луция, Владиус и один миг временного веяния сквозь своё пылкое осознание от сложившейся компании двух разных душ ещё толком не успел пропустить, как уже почувствовал исходящее от расположившегося напротив Валерия заметное отторжение и неприязнь. Отторжение и неприязнь, подкреплённые на иссохшем желтизною чуть вытянутом лице хитрой ядовитой и расчётливой ухмылкой, которую добавляли и олицетворяли небольшие, глядящие холодным злобным взором, тёмно-серые глаза. И кто знает, сколько ещё долгих и трудных для восприятия души неприятных минут времяпрепровождения потребовалось бы пережить Владиусу, если бы наконец в задуманный не иначе теперь уже по воле самой судьбы сладостный момент собственного молчаливого негатива не разрушил Валерий, сухим и в то же время писклявым голосом проронивший:

– Эй, ценитель праведного бытия! И надолго ты прибыл в Рим?

Оживлённо встрепенувшись, Владиус в ответ спокойно произнёс:

– Да, надолго прибыл, потому как впереди меня в Риме ожидает обучение!

– Обучение?! Вот потеха! А я всегда думал, что людям из провинции достаточно и тех знаний, которые им дают на местах, – язвительно улыбнувшись, протараторил Валерий, попутно на лету захватив добрый кусок деликатесной закуски с подноса раба, несущего сие угощение гостям.

– Кому-то, может, и достаточно, а кому-то нет. Я, в пример многим иным, очень люблю учиться. Постоянно познавать что-то новое, духовно совершенствоваться! Хотя тебе, угоднику изысканного и блаженного естества, моё рвение мало о чём скажет, а наоборот, смею предположить, покажется странным и непонятным, – точно парировав явную колкость со стороны своего собеседника, в ответ с мудрой выдержанностью произнёс Владиус.

И тут же, улыбнувшись, Валерий, не опуская надменного взгляда с лица, пусть и не слишком для себя приятного, но, с другой стороны, уже успевшего стать интригующим оппонента, ненадолго о чём-то вместе с пережёвыванием пищи поразмыслил и, приободрённо встрепенувшись, полушёпотом выдавил:

– Да, а ты, провинциал, внутренне не так прост, как можешь внешне показаться на первый взгляд. Моё естество вон как, лихо замечу, лишь попытался, разглядеть. Да, определённо некий потенциал в тебе имеется. Смею предположить, после обучения, скорее всего, вознамеришься в политику, то есть в сенат податься?! А? Я прав?! Ведь зачем с немалыми приобретёнными столичными знаниями нужно будет куда-то в иное русло лезть? Да и, к тому же, когда дядя великодушный под рукой имеется?! Ха-ха!

– Нет, Валерий! Предсказатель из тебя, я бы так сказал, получился совершенно бесполезный и ничтожный. Вижу, ты привык по себе многих иных мерить. Но вот со мной вышла промашка. Моя стезя дальнейшая, коей суждено настать после обучения, уже хорошо видится, мне наперёд, собственным взором ярким пламенем безудержной веры и отваги указывая путь, ведущий к службе Риму, – с вспыхнувшей в голосе твёрдостью промолвил Владиус и, чуть переведя дух, дополнил: – Я искренне верю, что это всё будет так! И да помогут в этом мне боги!

Чуть не поперхнувшись не дожеванным до конца куском закуски, с выпученным в недоумении и безумстве взглядом Валерий несколько раз глубоко и натужно выдохнул, после чего нервно прокашлялся, и только когда более-менее наконец почувствовал вернувшееся обратно мысленное облегчение, с обозлённым оскалом опять прошипел:

– Да ты, провинциал, не в себе! С ума сошёл?! Ох-ох-ох! Да вы все только посмотрите на него?! Ты что же, возжелал, значит, стать героем империи? Бесстрашным и храбрым воителем Рима? Ха-ха! Чепуха, вздор, ребячество. Ты и правда думаешь, Владиус, что на вой не будет тебя ожидать сплошь романтический изыск, подкрепляемый красотою величественных, блестящих на солнце доспехов?! А умереть, скажем, ещё никому не известным лишь молодым рекрутом-легионером ради Рима ты не боишься?!

– Нет, Валерий! Не боюсь! Если и суждено мне будет пасть в первом же бою, то пусть так и будет. Я, искренне не ведая страха, отдам свою жизнь во славу Цезаря и Рима. Отдам так же, как свои жизни отдавали во многих кровопролитных битвах верные сыны республики и империи до меня, и я искреннее верю и надеюсь, ещё будут отдавать и после.

– Да ты точно не в себе. Слава богам, что я в корне не разделяю твою философию. Вы, провинциалы, конечно, очень странные люди. Мало того что у вас поголовно отсутствует какой-либо изысканный вкус, так вы ещё и жизней своих не цените. Тьфу. Я всегда говорил отцу, что между провинциалом и диким варваром можно без труда не ставить какого-либо знака различия. Ну, вот я теперь ещё раз в этом убедился.

– Да, Валерий. Ты кое в чём даже оказываешься прав. У провинциалов, может, и нет особенной тяги и любви к изыску и красоте, в отличие от столичных патрициев. По пышности проведения званых вечеров с вами мало кто может сравниться. Но ты когда-нибудь думал о том, благодаря кому эти бесчисленные сытые вечера, наполненные безмерной массой рабов, в уйме столичных вилл проходят, не видя своего конца? А? Ну, конечно же, не думал. Да и зачем думать сытому, не обременённому нуждой человеку о каких-то далёких легионерах и центурионах, стойко защищающих на огромной границе, тянущейся от Британии до Египта, принципы римского мира, к коим твоя сущность намертво привыкла, Валерий. Так привыкла, что, может, и сама того не заметила, как пропиталась насквозь несмываемой вехой трусости и страха.

– Что? Что ты сейчас сказал, отвратный провинциал? Да я!.. Ты знаешь, кто я, ты, никчёмная британская деревенщина? Да как ты вообще посмел?!

– Тише, Валерий! Успокойся! Конечно, я знаю. Ты пока что в сущей жизни, собственно, никто! Ха-ха! А здесь всё это богатство и роскошь твоего отца. Но я уверен, что в будущем ты хочешь жить так же, как и твой знатный родитель. Занимать видную должность в сенате, проводить знатные вечера – таково твоё естество! И, поверь, его не так уж и сложно разглядеть.

– Довольно! Я не желаю больше о чём-либо разговаривать и спорить с тобой, мерзкий провинциал. Ведёшь себя словно обычный, не ведающий политического вкуса плебей, вместо того чтобы с уважением относиться к родовой принадлежности истинного патриция. Я обещал отцу не портить званый ужин. Так и будет. Наш разговор окончен, Владиус. Пусть каждый из нас останется при своём мнении и правоте. Но также знай и вот ещё что, будущий имперский воитель: то, что ты меня, по сути, назвал трусом, я никогда не прощу и этого не забуду! Слышишь, никогда! – сурово промолвив это, Валерий одновременно от распирающей злости немножечко притопнул на месте и затем, скривив и без того угрюмую гримасу на пожелтевшем от ненависти лице, быстро побрёл вон из шумного зала в какую-то иную сторону от раскинувшейся виллы, сметая на своём пути зазевавшихся гостей и рабов.

Оставшись наедине с самим собой, Владиус, тихонечко подойдя к бассейну с плавающими в нём дивными живыми рыбами под равномерно доносящиеся чуть поодаль звуки гуляющих гостей, сам того не ведая, и не заметил, как легко и безмятежно провалился в бездну волнительных размышлений. И даже скорее дум, наполненных душевной тягостью и болью от произошедшего и ещё отзывающихся в душе гулким и звучным эхом разговора с Валерием. Владиусу по-человечески искренне было очень жаль чрезмерно избалованного бесконечными лёгкими, как пух, дарами, окружающей знатной пышностью и роскошью сына Луция. Но, с другой стороны, юноша не был приучен к всякого рода лести и посему без каких-либо сомнений и жалостливого обмана и сказал пусть не столь приятную, но что ни на есть суровую правду в глаза разгулявшемуся и проникнувшемуся ложными и трусливыми постулатами сытой испорченности столичному патрицию. Да, сказал, но ведь не ради злобы, а по сущему веянию живой души, пылающей искренней надеждою на иной дальнейший жизненный исход ещё такого молодого начала. Живого начала, способного ли ещё прислушаться или же уже окончательно попавшего в лапы безудержной обиды навсегда?.. Задаваясь сим вопросом и одновременно прокручивая в голове последние самые яркие моменты эмоциональной непримиримости Валерия, Владиус вдруг совершенно неожиданно почувствовал за спиной будто бы посланное невидимой силой необъяснимо жгучее веяние. Веяние, кое молодой римлянин до сего момента ещё ни разу в жизни не испытывал. Веяние, которого явственно не знал. Но Владиус по природе своей был человеком не пугливым, а наоборот, являлся этаким созерцающим искателем всякого рода таинственного, интересного и неведомого. И посему, быстро переборов в себе мнимые грани сомнений и взяв себя в руки, молодой римлянин резво обернулся навстречу так неистово ожидающей позади таинственности и в тот же миг недвижимо замер, узрев перед собой образ прекрасной незнакомки, невольно заставившей от представшей красоты юношеские душу и сердце проникновенно обомлеть да, скорее, опьянеть от чарующего благоуханного женского совершенства, венцом которого выступали горящие огнём одурманивающей силы обворожительные миндалевидные живые тёмно-карие глаза. Будучи пленённым неожиданно явившейся перед взором чудесной природной грацией и, стало быть, по-прежнему не имея достаточных сил для осязаемых движений, Владиус вдруг, к своему дальнейшему душевному удивлению, в следующий же сладостный миг услышал ещё и сам овеянный, словно дюжиной изысканных гармоничных арф, ласковый женственный голос, с тихим упоением пролепетавший:

– Ой, римлянин, я не хотела тебя никоим образом напугать! Просто я ищу своих родителей. Может быть, ты видел, куда они пошли? Мой отец – парфянский посол, его здесь трудно не заметить!

Но юноша, ещё сильнее поддавшись очарованию раскрывшегося в полном женственном благолепии чуда, только и смог от себя вместо какого-либо связного словесного порыва в ответ бросить лишь наполненный многократною силою восхищения раскалившийся до предельного понимания и ощущения искристый взгляд. Но при этом Владиус в глубине сознания также прекрасно признавал и то, что, дабы сильно не обидеть и не показаться излишним римским невежей перед далёкой восточной прекрасной гостьей, обратившейся за помощью, необходимо было хоть что-то промолвить в ответ. Юноша это всё понимал, но с крепким чувством пьянящего дурмана непрекращающегося вида на образ красоты, разбавленный правильными нежными чертами лица и дополненный разливающимися, словно волны океана, чёрными длинными волосами вкупе с осевшим в голове сладостным осадком эха дивного голоска, сделать что-то было ох как непросто. Да, непросто, но если в душе бережно лелеять неувядающую мысль о благопристойности и чистом приличии, то и такая с виду кажущаяся твёрдой мысленная стена может оказаться по плечу, тем более когда ещё и сама частица внутреннего чутья жаждет помочь в её преодолении. Всего и надо-то лишь только всё это услышать и прочувствовать. И, будто наконец дождавшись того самого момента для истинного восприятия своего шестого чувства, Владиус, всё так же не опуская пылкого взгляда с глядящих чуть неловким взором глаз незнакомки, попутно вдруг вспомнил доселе прошедший поучительный совместный с дядей разговор. Вспомнил и, точно пропустив через себя открывшееся светом озарение, несколько раз глубоко выдохнул и с приободрённым новым лёгким внутренним уверенным чувством, по-доброму улыбнувшись, спокойно изрёк:

– А могу ли я узнать твоё имя, прекрасная обольстительница всего сущего?!

И тут уже, в свою очередь, настал черёд засмущаться и невольно растеряться и самой незнакомке. Сама того не ведая, девушка вдруг отчётливо в кажущемся таким спокойным, обычным и размеренным мужском голосе вдруг услышала манящие нотки человеческой притягательной природы естества. Нотки природного естества, пробуждающие ответные позывы. Мысленно оценив облик смутившего мгновением ранее юноши и при этом отметив для себя умеренную слаженность тела и внешнюю уверенность, исходящую от глядящих пронзительным взором крупных карих глаз не иначе, как римлянина-красавца, девушка, проникнувшись манящей атмосферой, с игривым умыслом неожиданно нахмурила прекрасное личико и в ответ произнесла:

– Видимо, у вас, римлян, принято отвечать ищущей помощи девушке вопросом на вопрос?!

– Нет, не принято! Но если я не узнаю твоего имени, то тогда для меня жизнь станет подобно сущей муке, разбавленной непроглядной тьмой, – подхватив игривый посыл незнакомки и не переставая искренне улыбаться, всё так же спокойно промолвил Владиус.

– А если ты его узнаешь, но твоя сущая мука, несмотря ни на что, вдруг воспылает ещё сильней?! Не боишься этого, римлянин?! А? Хотя по твоим испускающим жгучую уверенность ясным глазам уже вижу, что ты мало чего на этом свете убоишься! И всё же я не хочу, чтобы из-за меня в последующем, возможно, одна чья-то пылкая душа как-то неистово мучилась и страдала. Моё имя Симин. Но если быть точнее, то Илиана-Симин. Правда, так меня часто дома называет лишь ценитель греческой культуры – мой отец. В повседневной же жизни для всех остальных я просто Симин.

– То есть серебряная! Хм, однако, какое у тебя красивое и ласковое имя! И что самое интересное, созвучное со вторым греческим!

– Да, ты прав, моё имя с древнеперсидского языка означает серебряная. Ты что же, римлянин, смею предположить, может, и сам наш язык парфянский знаешь?

– Ха-ха! Ты так удивлённо у меня это сейчас спрашиваешь, хотя сама прекрасно говоришь на моём родном латинском наречии. Да, и я весьма сносно владею твоим языком, прекрасная парфянка. За время обучения проникся им. Хотя и не только самим языком, но и, собственно, всей вашей интересной восточной культурой и традициями. И вот теперь понимаю, что не зря я всё это познавал. Земли, лежащие с восточной стороны римской границы, и впрямь располагают к себе истинной красотой живущих в них, в особенности прекрасных девушек.

– Хм, римлянин, а ты, выходит, мастак на нежные комплименты и на обжигающие женское сердце частички смущённости. Меня радует, что ты ясно чувствуешь необходимый предел. Ведь у вас, у римлян, обычно границы дозволенности порой так шатки, но ты какой-то совершенно другой. Эх, вот интересно было бы узнать имя такого с виду благородного и отнюдь пока ещё не лишённого прекрасного видения мира собеседника?! Узнать, если, конечно, на то нет какого-нибудь особого секрета, – загадочно улыбнувшись, тихонечко произнесла Симин, попутно манящим взором обрамлённых длинными ресницами прекрасных карих глаз взглянув на застывшего в прежнем верном изумлении римлянина.

Но юноша хоть и был внешне подвержен исходящей от парфянки сладостной очарованной неге, внутреннее же, напротив, осознание пьянящему чувству разгуляться вновь более шанса не давало. И посему, с молчаливым наслаждением выдержав ещё небольшую дюжину мгновений и при этом ни на секунду не переставая с упоением глядеть на ослепляющий совершенством созданный природой женский образ, молодой римлянин, почувствовав, что называется, живой момент для действа, с особенными звучными нотками в голосе воскликнул:

– Особого секрета в имени и происхождении моём нет. Тем более для такой искренней и мудрой красавицы. Да, я ценю и свято уважаю границы предела понимания в общении с человеком, какого бы он пола и статуса ни был. Уж так воспитан. А что же касаемо моего имени, то зовут меня Владиус Рутилий!

– Ох! Вот что-что, а ваши римские звучные имена, сколько я себя помню, мне всегда нравились! В них есть что-то особенно притягательное, трогающее душу. Владиус Рутилий! Ах, как же красиво это звучит!

И, буквально замечтавшись и одновременно заслушавшись собственным именем, то и дело звучащим из из уст прелестной собеседницы, Владиус и не заметил, а только услышал, как поблизости раздался овеянный добрыми нотками мужской твёрдый возглас:

– А, вот ты где, моё сокровище! А то я и мама уж потеряли тебя совсем! Ха-ха!

Переведя с чуть растерявшегося лица Владиуса свой прелестный взор в сторону, откуда раздался мужской голос, Симин в ответ быстро вымолвила:

– Да я здесь всё это время была, отец! Неподалёку! Тебя и маму искала, а потом неожиданно вот встретилась и познакомилась с одним очень интересным и умным юношей. Римлянином, владеющим нашим языком и с интересом относящимся к нашей культуре!

Услышав, что девушка говорит про него, Владиус, точно прозрев, откинул в сторону сковывающее его стеснение и, вслед за Симин взглянув в сторону и увидев двух расположившихся с явным приветливым намерением по виду чуть пожилых мужчину и женщину, так же, как и девушка-парфянка, одетых в изысканные восточные наряды, с почтением преклонился. Тут же, выражая взаимное уважительное отношение, подошедший немного ранее вместе с женщиной мужчина, явно действуя на правах хозяина всего своего семейства, также в ответ почтенно преклонился перед застывшим юношей и затем с разлившейся на бородатом подбородке доброй улыбкой на парфянском воскликнул:

– Мир тебе, достопочтенный римлянин! Меня зовут Готарз! Находящуюся подле меня жену мою зовут Эфина! С прелестной дочерью нашей Симин ты уже, как я полагаю, вполне успел познакомиться. Я являюсь парфянским послом и главой этого прекрасного семейства. Дочь упомянула о том, что ты питаешь интерес к нашей великой восточной культуре?! Что же, если это на самом деле так, тогда я искренне рад приветствовать твой столь мудрый посыл, потому как сам являюсь страстным почитателем прекрасной Эллады.

И, точно имея твёрдое желание не дать великодушному тону, поднятому ввысь парфянским послом, полностью раствориться в праздной атмосфере вечера, юноша, недолго думая, с подступившим воодушевлением внутренне и внешнее тихонечко раскрепостился и размеренным тоном на парфянском языке в ответ выдал:

– И тебе мир, благодушный и мудрый посол Парфии. Мир тебе и твоей прекрасной и необыкновенной семье! Искренне рад познакомиться с вами, со столь интересными людьми, прибывшими с востока, коим, как верно тебе указала Готарз, твоя красавица дочь, я с истинным наслаждением и почтением интересуюсь! Я – это Владиус Рутилий, являющийся пока что только простым римским гражданином и учеником.

– Учеником?! Это же прекрасно! Знаешь, Владиус, я всегда уважал у ещё молодых и не испорченных жизненной рутиной людей искренний и безмятежный дух познания. Хм, вижу, ты сам по себе очень любознательный юноша. Что же, посему смею предположить наперёд: судьба тебя впереди будет ожидать не менее захватывающая, Владиус. Я, конечно, не искусный провидец, но сказанное мной предшествующее изречение в отражении глаз твоих, полных бесстрашия, я отчего-то сейчас ясно вижу и чувствую. Хотя могу и ошибаться. Ведь человеку свой ственно это, поэтому думаю, что будет благоразумно и вернее весь наш путь видения на будущее отдать на откуп Богам. Ха-ха! Признаюсь, ты весьма интересный и занятный собеседник! Будь моя воля, я бы ещё раз с удовольствием встретился с тобой и поговорил о мирных и сущих вещах, чего, к превеликому и горькому сожалению, не могу продолжить сейчас. Дела, мой римский друг. Мы и так уж излишне засиделись на этом дивном вечере. Пора отправляться в путь, потому как дальняя дорога уже ожидает нас. Мне и, как я также уверен, моей жене и дочери было приятно познакомиться с тобой, римский ученик. Набирайся мудрых навыков, закаляй свой внутренний дух познания, зорко береги бесстрашие в глазах своих, и кто знает, быть может, по сущей воле великих богов наши пути когда-нибудь ещё соединятся. По крайней мере, я буду рад этому. Если окажешься вдруг в столице Парфии, в Ктесифоне, меня там найти будет несложно. Да сохранит великий Митра мир между нашими двумя землями и народами, – с подступившей грустью в голосе проговорил Готарз и, грустно вздохнув, добавил: – Удачи тебе, Владиус!

– Удачи, римлянин! – тут же подхватив посыл посла, едино произнесли стоящие до сей поры в молчаливом спокойствии Эфина и Симин.

– Спасибо, Готарз! Спасибо вам, милые женственные прелестные души! Знайте, сердце моё римское полно взаимности! Мира вам, добрые люди! И хорошего удачного пути! – только и успел промолвить в ответ Владиус, прежде чем семья парфянского посла, увлекаемая, к выходу её главой, полностью растворилась в общей массе гуляющей знати.

И что же, вы думаете, сия осуществлённая, возможно, по лихому случаю, а может быть, и по воле самих Богов полная необыкновенной притягательности, а также пьянящего дурмана встреча двух молодых душ противоборствующих миров должна была закончиться вот так просто?! Ха-ха-ха! А вот и нет! До того момента, как парфяночка тихо и неумолимо скрылась в гуще расслабленных патрициев и матрон, Владиус до самого последнего мгновения точно вслед бесшумно упархивающей девушке всё не сводил вожделенного взгляда с её удаляющегося женственного силуэта, попутно ловя ответный мимолётный взгляд жгучих миндалевидных карих глаз, полных стеснения и грусти. Он не сводил вожделенного и утопающего в неге уныния и безнадёжности взгляда одновременно с пылким душевным порывом, точно дожидаясь чего-то неведомого. Неведомого и значимого действа, под стать ранее свершённой удивительной встрече! И дождался! К своему внутреннему нестерпимому порыву, сначала заметив, а затем и подобрав в небольшом отдалении от раскинувшегося выхода из огромного зала виллы несколько мгновений назад в яркости красовавшуюся на шее Симин, а ныне отражающуюся блеском утраты изящную восточную драгоценность в виде попеременно искусно сложенных золотых и серебряных ячеек змеевидной цепочки. Цепочки, не по цене, а по существу своему, как тотчас мысленно предположил встрепенувшийся Владиус, являющейся очень дорогой и знаковой вещью для Симин. Но отдать сию прекрасную драгоценность её владелице было уже не суждено, и поэтому молодой римлянин ещё раз взглянул на цепочку и в обрамлённом отражении серебра и золота вдруг ясно ощутил для себя знакомое, чуть ранее испытанное одурманивающее чувственное веяние с одновременно всплывшим в мыслях образом Симин. Да-да, то самое одурманивающее и чувственное веяние, кое явилось в душу молодого римлянина как раз перед самой встречей с прекрасной парфянской незнакомкой. И вот теперь оно безмерно отображалось в осознании вместе с ласкающими и притягательными частичками силуэта словно никуда и не девавшейся восточной красавицы, попутно сея в воспалённом юношеском нутре семена мира, спокойствия и тишины. Тихонечко прижав к груди посланный не иначе как свыше драгоценный знак богов, Владиус ещё больше возрадовался столь неслучайной находке и с улыбкой на устах, уже когда готов был предаться полным загадок и надежд новым светлым мечтательным помыслам, вдруг услышал слегка сердитый и встревоженный дядин возглас: