Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире

В конце концов бабушка с дедушкой переехали обратно в Айдахо, на кукурузное поле площадью двадцать четыре гектара в Твин-Фолс. Мы жили рядом с силосной ямой, куда сбрасывали лишнюю шелуху и отходы, оставшиеся после уборки урожая. Потом это добро смешивали с химикатами, накрывали полиэтиленом и оставляли гнить в земле, пока куча не становилась достаточно зловонной, чтобы ее можно было скормить коровам. В то лето я жил как Гекльберри Финн – рыбачил в ручье, гулял вдоль железной дороги, расплющивал монетки под поездами и строил крепости из стогов сена.

По вечерам я носился по дому, воображая, будто еду на мотоцикле, а потом запирался в своей комнате и слушал радио. Однажды вечером диджей включил «Big Bad John» Джимми Дина, и я потерял голову. Эта песня, словно острый клинок, исполосовала в клочья мою скуку. Крутецкая песня, у нее был стиль и характер. «Наконец-то, – подумал я. – Это то, что я искал». Я так часто названивал на станцию, чтобы попросить поставить «Big Bad John», что диджей начал меня узнавать и велел прекратить хулиганить.

С началом учебного года все было точь-в-точь как в Энтони. Дети издевались надо мной, вынуждая меня пустить в ход кулаки. Они высмеивали мои волосы, лицо, обувь, одежду – все во мне было не так. Я чувствовал себя пазлом, в котором не хватает какого-то кусочка, и я не мог понять, что это за кусочек и где его искать. Поскольку насилие было единственным, что мало-мальски давало мне ощущение власти над другими людьми, я решил записаться в футбольную команду, где стал лучшим игроком. Я играл и в нападении, и в защите, но преуспел в роли защитника, где мог просто уничтожать квотербеков[6]. Мне нравилось причинять боль этим ублюдкам. Говорю же, я был психом. На поле я был таким диким, что снимал шлем и начинал лупить им других детей, как своим ланч-боксом «Аполлон-13» в Энтони. Мой дедушка до сих пор говорит мне: «Ты играешь рок-н-ролл в точности как в футбол».

Футбол принес мне уважение, а футбол и уважение – женское внимание. Девчонки начали замечать меня, а я – их. Но стоило мне наконец-то найти свою нишу, как бабушка с дедушкой переехали в Джером, штат Айдахо, и мне пришлось начинать все сначала. Но на этот раз кое-что было по-другому: благодаря Джимми Дину я обрел музыку. Я слушал радио по десять часов в день: Deep Purple, Bachman-Turner Overdrive, Pink Floyd. Однако первой пластинкой, которую я купил, был альбом Nilsson Schmilsson Гарри Нильссона. У меня просто не было выбора. У одного из моих первых друзей, деревенщины по имени Пит, была сестра, загорелая белокурая красотка из маленького городка. Она ходила в коротких джинсовых шортиках, которые вызывали у меня дикую смесь желания и паники. Ее ноги были для меня золотыми сводами, и каждую ночь я лежал в постели и думал только о том, как хорошо я бы вписался между них. Я следовал за ней по пятам, словно пьяный клоун, запинаясь о собственные башмаки. Она тусовалась в производственной аптеке, ларьке с содовой и в музыкальном магазине. Именно там она улыбнулась мне белоснежной улыбкой, и я вдруг понял, что вместо альбома Deep Purple Fireball, на который копил, моя рука тянется к Nilsson Schmilsson, потому что она упомянула о нем.

Городок Джером толкнул меня на скользкую дорожку, которая спустя многие годы привела меня к Анонимным Алкоголикам. Кстати, по невероятному совпадению в Алкоголиках я познакомился и подружился с Гарри Нильссоном (на самом деле, в бредовом состоянии трезвости мы и впрямь говорили о совместной работе над альбомом). В Джероме был самый высокий уровень наркомании на душу населения среди всех городов США, что поистине впечатляюще для городка с населением в три тысячи человек.

Еще я подружился с одним придурком по имени Аллан Уикс, и мы проводили большую часть времени у него дома. Слушали Black Sabbath и Bread и разглядывали школьный альбом, обсуждая, с какими девчонками хотели бы встречаться. Конечно, когда дело доходило до действий, мы были жалкими. На школьных танцах мы просто стояли снаружи, слушали музыку, которая доносилась из-за двери, и чувствовали себя неловко, когда мимо проходили девушки, потому что до чертиков боялись танцевать с ними.

Той весной мы купили билеты на концерт одной местной группы, которая собиралась выступать в нашей школе. Басист носил огромное афро и повязку на голове, как у Джими Хендрикса, а у гитариста были длинные волосы и байкерские усы, как у Ангела Ада. Ну и круто же они выглядели: играли на настоящих инструментах через здоровенные усилители, и они покорили сердца школьников Джерома. Тогда я впервые увидел рок-группу живьем и был потрясен (хотя сами музыканты, скорее всего, проклинали того, кто организовал их выступление в дерьмовой средней школе захолустного городка). Я не помню, как они назывались, как звучали, играли ли они кавер-версии песен или свой материал. Они выглядели как боги – это все, что осталось у меня в памяти.

Я был слишком стремным, чтобы позариться на сестру Пита, поэтому выбрал Сару Хоппер: веснушчатую толстушку в очках, без соблазнительных шортиков и с ногами, которые больше походили на рогалики из кондитерской, чем на золотые арки. Мы с Сарой гуляли за ручку по центру Джерома, который состоял примерно из одного городского квартала. Потом мы шли в магазин, сто раз просматривали одни и те же пластинки. Иногда, чтобы произвести на нее впечатление, я выносил альбомом The Beatles, спрятанный под рубашкой, и мы слушали его в чистеньком доме, где жили ее религиозные родители-протестанты.

Однажды вечером я валялся на зеленом ковре у бабушки и дедушки, когда зазвонил их черный бакелитовый телефон, которым пользовались так редко, что рядом с ним не было ни стула, ни стола – он просто висел на стене. «Я хочу сделать тебе подарок», – послышался на другом конце голос Сары.

– Ну и что это? – спросил я.

– Я намекну тебе, – ворковала она в трубку. – B. J.[7]

– Что-что?

– Я сейчас нянчусь с ребенком. Просто приходи.

Пока я шел к ней, я обдумывал, что могла означать аббревиатура B. J. Пластинка Билли Джоэла, фигурка младенца Иисуса, большой косяк? Придя, я застал ее в красном нижнем белье, которое висело на ней мешком и, по всей видимости, принадлежало ее маме.

– Хочешь пройти в спальню? – спросила она, прислонившись локтем к стене и положив руку на голову.

– Зачем? – задал я идиотский вопрос.

Итак, пока в соседней комнате играли дети, я впервые занялся сексом и обнаружил, что это похоже на мастурбацию, но гораздо более трудоемко.

Сара не позволила мне так легко отделаться. Ей постоянно хотелось этого: когда ее родители пекли для нас печенье, я трахал их дочь в другой комнате. Пока ее родители были в церкви, мы с Сарой занимались этим в автомобиле. Так продолжалось до тех пор, пока меня не постигло внезапное озарение, которое приходит хотя бы раз в жизни каждому мужчине: я трахаю самую страшную девушку в городе. Почему бы не поднять планку?

Поэтому я бросил Сару Хоппер и заодно прекратил общаться с Алланом Уиксом. Мне было абсолютно насрать на их чувства, потому что впервые я набрался смелости и поверил, что могу подняться выше уровня плинтуса. Я начал тусоваться с крутыми ребятами, такими как трехсоткилограммовый мексиканец по имени Бубба Смит. Я начал трахаться и употреблять алкоголь и наркотики. Мне казалось, что это делало меня крутым, особенно в свете ультрафиолетовых ламп, которые я купил в свою спальню. Народная мудрость гласит: если в спальне у вашего подростка появляется ультрафиолет, то ребенок больше вам не принадлежит. Он принадлежит своим друзьям. Прощай шоколадное печенье и The Beatles, здравствуй травка и Iron Maiden.

Мне пока что было далеко до самых крутых ребят из Джерома. У них были машины, у нас – велосипеды, на которых мы катались по парку и терроризировали целующиеся парочки. Я приходил домой поздно, обкурившись травкой, и смотрел музыкальное шоу «Рок-концерт Дона Киршнера». Если бабушка с дедушкой пытались хоть как-то меня образумить, я моментально выходил из себя. Им стало слишком тяжело справляться с этим каждый вечер, поэтому они отправили меня жить к маме. Мама вместе с моей сводной сестрой Сеси переехала в район Квин-Энн Хилл в Сиэтле, где они жили с ее новым мужем Рамоном, большим добряком-мексиканцем с зачесанными назад черными волосами, который разъезжал в тачке с заниженной подвеской.

Наконец-то город, который буквально кишит отморозками и дегенератами, город достаточно большой, чтобы удовлетворить мою неудержимую жажду наркотиков, алкоголя и музыки. Рамон слушал El Chicano, Чака Манджони, Sly and the Family Stone и все виды испаноязычного джаза и фанка. В перерывах между курением косячков он пытался научить меня играть эту музыку на побитой расстроенной акустической гитаре без одной струны.

Разумеется, вскоре мы переехали. На этот раз в район под названием Форт Блисс – кучка маленьких четырехквартирных домишек для малоимущих. В первый день в новой школе одноклассники, вместо того чтобы поколотить меня, спросили, играю ли я в группе. Я сказал, что играю.

Мне приходилось добираться до школы на двух автобусах, и, чтобы как-то скоротать полчаса до второго автобуса, я заходил в магазин музыкальных инструментов под названием «West Music». Там на стене висела красивая гитара Les Paul с золотистой декой, у которой был чистый, богатый тембр. Играя на ней, я представлял, как зажигаю на сцене вместе со Stooges, выдаю визжащие гитарные соло, пока Игги Поп бьется в конвульсиях у микрофонной стойки, а зрители кричат в экстазе, точь-в-точь как в школьном спортзале в Джероме. В школе я подружился с рокером по имени Рик Ван Зант, длинноволосым укурком, который играл в группе и держал у себя в подвале гитару Stratocaster и усилитель Marshall. Он сказал, что ему нужен басист, но у меня даже не было инструмента.

Поэтому однажды я пришел в «West Music» с пустым гитарным кейсом, который мне одолжил один из друзей Рика. Я попросил заявление на работу и, когда парень отошел за бланком, быстренько сунул гитару в футляр. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, а зубы начали дорожать, как на лютом морозе, когда мне протянули бланк. Читая бланк, я заметил, что ценник гитары торчал из кейса. Я сказал, что занесу заявление попозже, и попытался уйти как можно более непринужденно, попутно ударяясь заветным кейсом о все стены, двери и барабанные установки, что встречались на пути.

В общем, я раздобыл свою первую гитару и был готов устроить расколбас, поэтому направился прямиком в подвал Рика.

– Тебе был нужен басист, – сказал я ему. – Я к твоим услугам.

– Тебе нужна бас-гитара, – усмехнулся он.

– Прекрасно, – ответил я, бросив футляр на стол, затем открыл его и вытащил свою добычу.

– Это обычная гитара, ты, идиота кусок.

– Я знаю, – соврал я. – Я буду играть на ней, как на басу.

– Ты не можешь этого сделать!

Пришлось распрощаться со своей первой гитарой и продать ее, а на вырученные деньги купить блестящий черный бас Rickenbacker с белой накладкой. Каждый день я пытался учить песни Stooges, Sparks (особенно «This Town Ain’t Big Enough for Both Of Us») и Aerosmith. Я очень хотел присоединиться к группе Рика, но они не хуже меня знали, что я ни черта не умею. Кроме того, они были больше увлечены традиционным роком с крутыми риффами в духе Ричи Блэкмора, Cream и Элиса Купера (особенно Muscle of Love). Парень, который жил через дорогу от Рика, сколотил группу Mary Jane’s, и я попробовал играть с ним, но был безнадежен. Все, на что меня хватало, – это дергать струну каждые тридцать секунд, надеясь, что я взял правильную ноту.

Но однажды, пытаясь проскользнуть на шоу для взрослых, я встретил парня по имени Гейлорд, панк-рокера, у которого была своя квартира и группа под названием Vidiots. Каждый день после школы я приходил к нему домой и напивался до потери сознания, слушая New York Dolls, MC5 и Blue Cheer. Там всегда была дюжина гламурных девчонок и парней, ну вылитые New York Dolls, с накрашенными ногтями и глазами. Нас с Гейлордом прозвали «живчиками», но не потому, что мы горстями жрали амфетамин (разумеется, мы и это делали), а потому что мы ярко и модно одевались, прям как Дэвид Боуи, чей альбом Young Americans только-только вышел. Как и стиляги в Англии, мы продавали наркотики, чтобы купить одежду. Я практически поселился у Гейлорда и перестал ходить домой. Наркотики я употреблял без остановки – гашиш, мескалин, кислоту, мет – и вскоре стал самым настоящим панк-живчиком-наркоторговцем.

Я нашел себе подружку по имени Мэри. Все называли ее Лошадиной головой, но она нравилась мне по одной простой причине: она меня искренне любила. Я был безумно счастлив просто от того, что со мной вот так запросто тусуется девчонка. После нескольких недель в ритме наркотиков и рок-н-ролла я стал крутым, но еще недостаточно крутым. Я красил ногти на руках и на ногах, носил рваную панковскую одежду, делал макияж и всюду таскал бас-гитару, хотя все еще не умел играть и не был в группе.

Я выделялся и становился мишенью для насмешек везде, куда бы ни шел. В школе я ввязывался в драки, потому что черные ребята обзывали меня Элисом Боуи и не давали спокойно пройти. По дороге домой из школы я начал проверять замки на домах. Я стучал в дверь, и если два дня подряд никто не отвечал, то на следующий день я вламывался в заднюю дверь и хватал все, что мог спрятать под курткой. Домой я возвращался со стерео, телевизорами, лавовыми лампами, фотоальбомами, вибраторами – короче, хватал все, что попадалось под руку. В нашем жилом комплексе я обшаривал подвалы и ломом вскрывал стиральные машины в общественной прачечной в поисках четвертаков. Я все время злился – отчасти из-за наркотиков, которые бьют по настроению, отчасти обижался на мать, а отчасти в этом был дух панк-рока.

Почти ежедневно я продавал наркотики, воровал всякое дерьмо, дрался и принимал кислоту. Я приходил домой, включал «Рок-концерт Дона Киршнера» и отключался на диване. Мать не понимала, что со мной происходит. Был ли я геем? Натуралом? Серийным убийцей? Художником? Мальчиком? Мужчиной? Инопланетянином? Да что, черт возьми, я такое? По правде говоря, я сам был без понятия.

Стоило мне переступить порог дома, как начинались ссоры. Ей не нравилось, во что превращается ее сын, а мне не нравилось, какой она была всегда. Потом в один прекрасный день мое терпение лопнуло. На улицах я был свободным и независимым, но дома со мной обращались как с дитем. Я больше не желал быть ребенком. Я хотел, чтобы меня оставили в покое. Поэтому я разгромил дом, порезал себя и вызвал полицию. В принципе, это сработало, потому что после этого я обрел свободу.

Ту ночь я провел у своего друга Роба Хемфилла, фанатика Aerosmith, который воображал себя Стивеном Тайлером. Он считал, что Тайлер истинный панк, которому Мик Джаггер в подметки не годится. Когда его родители меня выгнали, я спал в тачке Рика Ван Занта. Я пытался вставать раньше его родителей, но обычно они находили меня спящим на заднем сиденье, когда ехали на работу. Застукав меня в третий раз, они позвонили моей маме.

– Что не так с вашим сыном? – спросил мистер Ван Зант. – Он дрыхнет в моей машине.

– Он сам по себе, – сказала моя мать и повесила трубку.

По возможности я ходил в школу. Там я делал неплохие деньги. В перерывах между уроками я скручивал косяки для детей, всего пятьдесят центов за пару. После двух месяцев хорошего бизнеса директор школы застукал меня с пакетом травы. В тот же день меня исключили. За одиннадцать лет я успел побывать в семи школах и был сыт этим по горло. Вылетев из школы, я проводил дни под мостом на 22-й улице, где убивали время остальные отбросы общества. Я очутился на дне.

Я устроился посудомойщиком в ресторан «Victoria Station» и снимал однокомнатную квартиру с семью друзьями, которые, как и я, бросили школу. Я стырил еще один бас, а жратву добывал у мусорных баков: караулил там в ожидании момента, когда официанты выкинут мясные объедки. Я стремительно погружался в депрессию: всего год назад я был готов покорить мир, а теперь вся моя жизнь шла под откос. Встречая старых друзей – Рика Ван Занта, Роба Хемфилла или Лошадиную голову, – я чувствовал себя монстром, будто вылез из канализации и запачкал их.

Работать мне больше не хотелось, так что я уволился. Когда я уже не мог позволить себе снимать жилье, я переехал к двум проституткам, которые пожалели меня и приютили. Я жил в их чулане, повесив на стены плакаты Get Your Wings Aerosmith и Come Taste the Band Deep Purple, чтобы чувствовать себя как дома. У меня не было ни гроша за душой. Однажды мои шлюхомамочки исчезли. Хозяин дома выгнал их, тем самым вынудив меня вернуться в машину Ван Зантов. Неумолимо надвигалась зима, и по ночам начало холодать.

Чтобы хоть как-то заработать, я начал барыжить мескалином в шоколаде на концертах. На концерте Rolling Stones в сиэттлском спорткомплексе «Colyseus» ко мне подошел веснушчатый паренек и сказал: «Давай меняться: я тебе косяк, ты мне мескалин». Я согласился, потому что мескалин был дешевым, но стоило нам провернуть сделаку, как из ближайшей машины выскочили двое полицейских и надели на меня наручники. Парень оказался копом под прикрытием. Пока я брыкался и матерился, меня отволокли в подсобку «Colyseus».

Хрен знает почему, но они не стали меня оформлять. Просто записали мои данные, пригрозив мне минимум десятью годами тюрьмы, а затем отпустили. Напоследок они меня припугнули, пообещав, что если еще хотя бы раз меня увидят, то без колебаний посадят за решетку, даже если я не сделаю ничего плохого. Я чувствовал, что моя жизнь летит в трубу: мне негде жить, некому доверять, и после всего этого я даже не сыграл ни в одной группе. Честно говоря, музыкантом я был никудышным. Всего за несколько недель до этого я продал свою единственную бас-гитару, чтобы разжиться наркотиками для сбыта.

Итак, я решился на самый отчаянный шаг, который может позволить себе панк-рокер, опустившийся на самое дно, – позвонил мамочке.

– Я хочу уехать из Сиэтла, – умолял я свою мать. – И мне нужна твоя помощь.

– С какой стати я должна тебе помогать? – холодно спросила она.

– Я просто хочу повидаться с бабушкой и дедушкой, – взмолился я.

На следующий день за мной заехала мать, чтобы посадить на междугородний автобус. Не думаю, что она горела желанием увидеть меня снова – скорее, недостаточно доверяла мне, чтобы просто дать денег на поездку. Разумеется, она не преминула напомнить мне, что она настоящая великомученица, раз помогает такому эгоистичному придурку, как я. И насрать, ведь единственное, о чем я мог думать: «Дааа! Я уезжаю отсюда подобру-поздорову и никогда больше не вернусь».

Все, что у меня оставалось, – это кассета Aerosmith, Lynyrd Skynyrd и побитый бумбокс. Я слушал эти кассеты снова и снова, пока не приехал в Джером. Я вышел из автобуса на высоченных платформах, в сером твидовом двубортном костюме, с копной лохматых волос и крашеными ногтями. При виде меня лицо бабушки побледнело.

Вдали от Сиэтла и матери я не доставлял никаких хлопот: работал на ферме, до конца лета перекладывая оросительные трубы. Я скопил достаточно денег, чтобы купить гитару, подделку Gibson Les Paul, которую продавали в оружейном магазине за сто девять долларов.

Пару раз на ферму приезжала моя педантичная тетя Шэрон вместе со своим новым мужем по имени Дон Циммерман. Он оказался руководителем звукозаписывающей компании в Лос-Анджелесе, а точнее – президентом «Capitol Records», родины The Beatles и Sweet. Дядя Дон начал присылать мне кассеты и рок-журналы. Однажды, после получения его последней посылки, меня ошарашила мысль: я слушал Питера Фрэмптона в гребаном Айдахо, в то время как в Лос-Анджелесе Runaways[8], Ким Фоули[9], Родни Бингенхаймер[10] и другие чуваки из журнала «Creem» отрывались в самых хипповых рок-клубах, какие только можно представить. А я застрял в захолустье, и весь движ проходил мимо меня.

Глава 2

МИК

О судьбоносной встрече Мика с дерзким продавцом выпивки.

В «The Stone Pony» рюмка текилы стоила два бакса, но платить я не собирался. В тот вечер мы пили за счет заведения, ведь на сцене клуба выступала наша группа. Изначально они назывались Ten Wheel Drive, но я поставил условие: хотите, чтобы я к вам присоединился, – меняйте название. Теперь мы стали Spiders and Cowboys, что по десятибалльной шкале крутых названий тянуло на 4,9 балла.

Я прошелся по бульвару Бербанк в Северном Голливуде и хотел заглянуть в магазин «Magnolia Liquor», чтобы купить полпинты дешевой текилы. На улице было холодно, как в жопе у снеговика. Во время прогулки я задумчиво смотрел себе под ноги, размышляя о том, как привить Spiders and Cowboys любовь к хорошей музыке. Не для того я всю жизнь учился играть на гитаре, пренебрегая детьми, семьей и учебой, чтобы в итоге закончить в рок-группе, которая играет в стиле сатерн-рок.

Когда я вошел в магазин, парень за прилавком усмехнулся: «Да ты похож на рок-н-ролльщика». Я не мог понять, комплимент это или издевка. Я поднял глаза и увидел парня с дикими крашеными черными волосами, небрежным макияжем и в кожаных штанах. Кажется, я сказал ему, что он тоже похож на рок-н-ролльщика.

Я всегда в поиске людей, с которыми можно поиграть, поэтому решил задать ему пару вопросов и посмотреть, есть ли у этого парня потенциал.

Он только что переехал сюда и жил со своими тетей и дядей. Последний был большой шишкой в «Capitol Records» или что-то в этом роде. Мальца звали Фрэнк, он играл на бас-гитаре и казался вполне нормальным парнем. Но потом он ляпнул, что слушает Aerosmith и Kiss, а я терпеть не могу Kiss. Они мне никогда не нравились. Я тут же вычеркнул его из кандидатов на сотрудничество. Мне была по душе хорошая музыка в стиле Джеффа Бека и Paul Butterfield Blues Band.

– Слушай, – сказал я парню. – Если хочешь увидеть настоящего гитариста, загляни после работы в «The Stone Pony».

Он был заносчивым типом, и я не надеялся, что он придет. Кроме того, на вид ему было лет семнадцать, и вряд ли его даже пропустили бы внутрь. По правде говоря, я совсем забыл про этого паренька, пока не заметил его во время выступления. Я играл на слайд-гитаре с помощью микрофонной стойки, выделывал всяческие безумные финты, от которых у этого чувака просто отвисла челюсть до самого пола, так что кто-нибудь мог ненароком наступить на нее.

После концерта мы выпили и судачили о всяком дерьме, как и полагается людям, перебравшим текилы. Я дал ему свой номер телефона. Не знаю, звонил ли он, потому что я уехал на Аляску, чтобы дать несколько концертов. Черт с ним, ведь ему нравились Kiss.

Глава 3

НИККИ

Дальнейшие приключения юного Никки, драка с одноруким противником, море секса, кража пианино, поиск группы, ноздри в порошке и другие весьма увлекательные истории.

Дядя Дон взял меня под свое крыло.

Он разрешил мне водить его небесно-голубой пикап «Форд F10» со здоровенными колесами; он устроил меня на работу в музыкальный магазин «Music Plus», где менеджер пудрил нам носы кокаином; он брал меня в торговый центр и купил мне брюки клеш и модную обувь «Капецио»[11]; он принес для меня постеры Sweet, которыми я оклеил свою комнату. Новая музыка мощным потоком хлестала изо всех щелей – X, The Dils, The Germs, The Controllers. Лос-Анджелес – то, что я искал, и я был без ума от этого города.

Не прошло и нескольких месяцев, как я опять все испортил и стал бездомным и безработным.

В доме дяди я чувствовал себя как панк, которого запихнули в семейное телешоу. Его семейка вела размеренную правильную жизнь в идеальном маленьком доме с идеальным маленьким бассейном. Дети катались на велосипедах, пока мама не звала их на ужин. Они снимали обувь, вытирали ноги, мыли руки, произносили молитву и клали салфеточки на коленочки. Есть два типа людей: для одних жизнь – это война, для других жизнь – это игра. Но эта семья не принадлежала ни к тем, ни к другим. Они предпочитали сидеть в сторонке и наблюдать с безопасного расстояния.

Для меня жизнь была войной: раздражение сочилось из каждой поры моего тела. Я носил облегающие красные брюки со шнуровкой спереди, ботинки «Капецио» и делал макияж. Я терпел неудачу всякий раз, когда пытался вписаться в общество. Однажды мой двоюродный брат Рикки в компании друзей гонял мяч по двору. Я хотел присоединиться к ним, но у меня ничего не получалось: я не помнил, как правильно бить по мячу, пасовать или стоять в воротах. Я все время подначивал их сделать что-нибудь веселое, например раздобыть выпивку, убежать из дома, ограбить банк – да что угодно. Я хотел обсудить с кем-нибудь, почему у Брайана Коннолли из Sweet челка завивается внутрь, но желающих не нашлось. Они просто таращились на меня, как на инопланетянина.