Ошо. Ключи к новой жизни. 9 книг

Но помни одно: никогда не забывай искусство рисковать – никогда, никогда. Всегда оставайся способным рисковать. Где бы ты ни нашел возможность рискнуть, никогда не упускай ее, и ты никогда не будешь в проигрыше. Риск – это единственная гарантия того, что ты будешь действительно жив.

Что бы ты ни делал, жизнь – это тайна

Уму довольно трудно принять, что есть нечто необъяснимое. Ум полон безумного стремления все объяснить… если не объяснить, то, по крайней мере, отмахнуться! Все, что остается загадкой, парадоксом, продолжает беспокоить ум.

Вся история философии, религии, науки, математики имеет один и тот же корень, один и тот же ум – один и тот же зуд. Ты можешь почесаться определенным образом; кто-то другой сделает это по-другому… но этот зуд нужно понять. Этот зуд – верование, что существование не таинственно. Ум может чувствовать себя, как дома, только если существование разъяснено.

Религия сделала это, создав Бога, Святого Духа, Единородного сына; разные религии делали разные вещи. Это их способы закрыть не закрываемые прорехи; что бы ты ни сделал, прореха сохраняется. Фактически, чем больше ты ее покрываешь, тем более она подчеркнута. Само твое усилие показывает страх, что кто-то увидит это прореху.

Когда я был ребенком, это происходило каждый день, потому что я любил лазать по деревьям, и чем выше было дерево, тем больше это приносило радости. И, естественно, много раз я падал с деревьев; у меня до сих пор шрамы от этих царапин где-то на ногах и на коленях. Поскольку каждый день я лазал по деревьям, моя одежда постоянно была порвана. И моя мать говорила:

– Не иди гулять с этой дыркой. Позволь мне ее заштопать.

– Нет, – говорил я, – не нужно штопать.

– Но люди подумают… ты сын лучшего торговца одеждой в городе, но все время бродишь по всему городу в порванной одежде, и никто о ней не заботится.

– Если ты ее заштопаешь, – говорил я, – она станет уродливой. Прямо сейчас все видят, что дыра свежая. Я не вышел из дому с этой дырой. Она свежая, я просто упал с дерева. Но с твоей заплатой она будет выглядеть, как старая вещь, которую я выдаю за новую. Твоя заплата заставит меня выглядеть бедным, а моя разорванная рубашка заставляет меня выглядеть храбрым. Не волнуйся об этом. И каждому, кто мне что-то скажет, я могу бросить вызов: «Можешь пойти со мной к этому дереву, и если у тебя получится не упасть, только тогда у тебя будет право что-то сказать».

В Индии есть некоторые деревья, которые очень мягкие и легко ломаются. Одно из них называется джамун. У джамуна очень сладкие плоды, но это дерево вырастает очень высоким и очень слабым; его ветки могут сломаться в любой момент. И если не забраться достаточно высоко, нельзя получить самые лучшие фрукты, потому что те, что росли снизу, уже сорвали люди низшего качества – те, кто не осмелился подняться выше десяти футов.

Если тебе хватит храбрости подняться на тридцать футов, там растут действительно сочные фрукты. Они сохраняются для тех, у кого есть храбрость. Но оттуда падение почти гарантировано. С этим ничего нельзя сделать, это не в твоих руках. Небольшой ветер… Ты можешь оказаться внизу очень быстро; целая ветка отламывается от дерева, и прежде чем ты что-нибудь можешь сделать, ты уже на земле.

Но моя мать никогда не могла понять мою идею. Я пытался ей объяснить:

– Это очень просто. Если ты не зашила мне рубашку, это просто значит, что разрыв свежий; это случилось только что. Но если рубашка зашита – это, несомненно, показывает, что дыра не свежая; ты вышел из дому в зашитой рубашке. Она выделяется больше, а я не хочу, чтобы меня считали бедным.

Она говорила:

– Я не могу понять, что у тебя за ум, потому что все остальные в доме… когда у кого-то рвется рубашка или отрываются пуговицы, они приходят ко мне и говорят: «Мне нужно идти – сначала зашей дыру». Ты единственный… Я сама прихожу к тебе, и все же ты не хочешь, чтобы дыра была зашита.

– Нет, дело не в том, зашита ли дыра. Если хочешь, дай мне другую рубашку, я согласен. Зашитую рубашку я не буду носить. Если она останется незашитой, я буду носить ее целый год; нет никаких проблем, потому что дыра всегда свежая. Я могу всегда сказать, что только что упал с дерева.

Вся история ума, в разных его ветвях, делала эту штопку – особенно в математике, потому что математика – это в чистом виде умственная игра. Есть математики, которые думают, что это не так, точно так же, как есть теологи, которые думают, что Бог – это реальность. Бог – это только идея. И если бы у лошадей были идеи, их Бог был бы лошадью. Можно сказать с полной уверенностью, что он не был бы человеком, потому что человек был так жесток к лошадям, что его они могут воспринять только как дьявола, не Бога. Но тогда у любого животного будет свое представление о Боге, точно так же, как свое представление о Боге у каждого человеческого существа.

Идеи становятся заменителями, когда жизнь таинственна, и ты находишь, что прореха не может быть заполнена реальностью. Ты заполняешь эти прорехи идеями; по крайней мере, ты чувствуешь удовлетворение от того, что жизнь понята.

Думал ли ты когда-нибудь о слове «понимать»? Оно означает то, что «стоит под тобой». Странно, что это слово мало-помалу приняло значение, далекое от первоначального, – все, что ты можешь заставить стоять под собой, под твоим большим пальцем, под твоей властью, под твоим каблуком; то, чему ты хозяин.

Люди пытались понять жизнь таким же образом, чтобы они могли бросить жизнь себе под ноги и объявить:

– Мы хозяева. Теперь нет ничего такого, чего мы не понимаем.

Но это невозможно. Что бы ты ни делал, жизнь – это тайна, и она останется тайной.

Запредельное есть во всем. Мы окружены запредельным. Это запредельное есть Бог; в это запредельное нужно проникнуть. Оно внутри, оно снаружи; оно всегда здесь. И если ты забываешь о нем… как мы обычно делаем, потому что очень некомфортно, неудобно смотреть в запредельное. Так человек, заглядывая в бездну, начинает дрожать, ему становится плохо. Само осознание бездны заставляет тебя дрожать. Никто не смотрит в бездну; мы продолжаем смотреть в другие стороны, мы продолжаем избегать реального. Реальное подобно бездне, потому что реальное – это великая пустота. Это бесконечное небо без границ. Будда говорит: дурангама – быть доступным запредельному. Никогда не оставайся скованным границами, всегда нарушай границы. Создай границы, если они тебе нужны, но всегда помни, что должен из них выйти. Никогда не создавай тюрьму.

Мы создаем все возможные тюрьмы: отношения, верование, религия – все это тюрьмы. Человек чувствует себя уютно, когда не дуют никакие дикие ветры. Он чувствует себя защищенным – хотя защищенность ложна, потому что смерть придет и утащит тебя в запредельное. Прежде чем придет смерть и утащит тебя в запредельное, войди в него сам.

История.

Дзэнский монах собирался умереть. Он был очень стар, ему было девяносто лет. Внезапно он открыл глаза и спросил:

– Где мои туфли?

Ученик сказал:

– Куда ты? Ты что, сошел с ума? Ты умираешь, и доктор сказал, что надежды больше нет; осталось несколько минут.

– Именно поэтому я прошу туфли: я хотел бы пойти на кладбище, потому что я не хочу, чтобы меня тащили. Я пойду сам и встречу смерть там. Я не хочу, чтобы меня тащили. Ты меня знаешь – я никогда ни на кого не опирался. Это будет очень уродливым: четыре человека меня понесут… Нет.

Он пришел на кладбище. Больше того, он выкопал себе могилу, лег в нее и умер. Такая храбрость принять неизвестное, такая храбрость пойти самому и приветствовать запредельное! Тогда смерть трансформирована, тогда смерть больше не смерть.

Такой храбрый человек никогда не умирает; смерть побеждена. Такой храбрый человек выходит за пределы смерти. Для того, кто сам идет к запредельному, нет ничего подобного смерти. Тогда запредельное становится приветствием. Если ты приветствуешь запредельное, запредельное приветствует тебя; запредельное всегда отзывается на тебя эхом.

Жизнь всегда в диких просторах

Эго окружает тебя стеной. Оно убеждает тебя, что, окружив тебя таким образом, оно тебя защитит. Это соблазн эго. Оно продолжает снова и снова тебе говорить:

– Если меня не будет, ты будешь незащищен, ты будешь слишком уязвим, это будет слишком рискованно. Поэтому позволь мне тебя ограждать, позволь мне окружить тебя.

Да, эго дает определенную защиту, но эта стена становится и твоей тюрьмой. Есть определенная защита, иначе никто не страдал бы от несчастья, приносимого эго. Есть определенная защита, которая защищает тебя от врагов, но тогда она защищает тебя и от друзей.

Точно так же ты закрываешь дверь и прячешься за ней, потому что боишься врага. Тогда приходит друг, но дверь закрыта, и он не может войти. Если ты слишком боишься врага, не сможет войти в тебя и друг. А если ты откроешь дверь другу, есть риск, что может войти и враг.

Человек должен глубоко над этим задуматься, это одна из величайших проблем жизни. Только очень храбрые люди решают ее правильно, остальные становятся трусами и прячутся, и вся их жизнь пропадает.

Жизнь рискованна, в смерти риска нет. Умри, и тогда у тебя не будет проблем, и никто тебя не убьет, потому что как можно убить того, кто уже мертв? Войди в могилу, и пусть с тобой будет покончено! Тогда не будет ни болезней, ни тревог, ни каких-либо проблем – ты покончишь со всеми проблемами.

Но если ты живой, проблем миллионы. Чем более человек живой, тем больше у него проблем. Но в этом нет ничего плохого, потому что, именно борясь с проблемами, встречая вызов, ты растешь.

Эго – это тонкая стена вокруг тебя. Она никому не позволяет войти в тебя. Ты чувствуешь себя защищенным, в безопасности, но эта безопасность подобна смерти. Это безопасность растения внутри семени. Растение боится, потому что – кто знает? – мир так опасен, а растение так мягко, так хрупко. За стеной семени, прячась за скорлупой, все защищено.

Или представь себе маленького ребенка в чреве матери. Все есть, каждая потребность ребенка моментально удовлетворена. Нет ни тревоги, ни борьбы, ни будущего. Ребенок просто живет блаженно. Каждая потребность ребенка удовлетворена матерью.

Но хотел бы ты всегда оставаться в чреве матери? Там ты был полностью защищен. Если бы тебе был дан выбор, выбрал бы ты всегда оставаться в чреве матери? Это очень удобно, возможно ли большее удобство? Ученые говорят, что мы еще не смогли создать ситуацию, более комфортную, чем утроба. Утроба кажется последним, предельным словом в комфорте. Так комфортно – ни тревоги, ни проблем, ни необходимости работать. Сущее существование. И все автоматически поставляется – возникает потребность, и она немедленно удовлетворена. Не нужно даже беспокоиться о том, чтобы дышать, – мать дышит за ребенка. Не нужно беспокоиться о еде – мать ест за ребенка.

Но хотел бы ты оставаться в утробе матери вечно? Это удобно, но это не жизнь. Жизнь всегда в диких просторах. Жизнь всегда снаружи.

Английское слово «экстаз» очень, очень значительно. Оно означает: стоять снаружи. Экстаз значит выбраться – из скорлупы, из всех защит, из эго и удобств, из всех подобных смерти стен. Быть экстатичным значит выбраться, быть свободным, быть движущимся, быть процессом, быть уязвимым, чтобы ветры могли прийти и пройти через тебя.

У нас есть выражение, иногда мы говорим: «Этот опыт был выдающимся». Именно это в точности значение экстаза: стоять снаружи.

Когда семя лопается и скрытый за ним свет начинает проявляться, когда ребенок рождается и оставляет позади утробу со всеми ее удобствами и движется в неизвестный мир, – это экстаз. Когда птица вылупляется из яйца и летит в небо, это экстаз.

Эго – это яйцо, и тебе придется из него вылупиться. Будь экстатичным! Выберись из всех защит, скорлуп и оград. Тогда ты снова достигнешь более широкого мира, безграничного, бесконечного. Только тогда ты живешь, и живешь изобильно.

Но страх калечит тебя. Ребенок, прежде чем выбраться из утробы, наверное, тоже колеблется, выходить или нет. Быть или не быть? Наверное, он делает шаг вперед и шаг назад. Может быть, именно поэтому мать проходит через такую боль. Ребенок колеблется, ребенок еще не готов быть экстатичным. Прошлое тянет его назад, будущее зовет вперед, и ребенок разделен.

Это стена нерешительности, цепляние за прошлое, цепляние за эго. И ты носишь ее с собой всюду. Иногда, в редкие мгновения, когда ты очень живой и бдительный, ты сможешь ее увидеть. Иначе, хотя это и очень прозрачная стена, ты не сможешь ее увидеть. Человеку приходится жить всю жизнь – и не одну, много жизней, не осознавая, что он живет в камере, закрытой со всех сторон, лишенной окон, которую Лейбниц назвал «монадой». Ни дверей, ни окон, просто закрытое пространство – но оно прозрачно, обнесено стеклянной стеной.

Это эго должно быть отброшено. Человек должен набраться храбрости и разбить его об пол. Люди продолжают его питать миллионами способов, не зная, что питают собственный ад.

Миссис Кохрэйн стояла у гроба своего покойного мужа. Рядом с ней стоял их сын. Скорбящие, один за другим, проходили мимо и прощались с покойным.

– Ему больше не больно, – сказала миссис Крой. – От чего он умер?

– Бедняга, – сказала миссис Кохрэйн, – он умер от гонореи!

Другая женщина воззрилась на труп.

– У него уже нет тревог, – сказала она. – От чего он умер?

– Он умер от гонореи! – сказал вдова.

Внезапно сын потянул ее за рукав в сторону.

– Мама, – сказал он, – ужасно говорить такие вещи о папе. Он умер не от гонореи! Он умер от геморроя.

– Я знаю, – сказала миссис Кохрэйн. – Но лучше пусть они думают, что он умер, как мужчина, а не как жопа, которой он был!

До самого конца люди продолжают играть в игры.

Эго не позволит тебе быть правдивым, оно будет продолжать заставлять тебя быть фальшивым. Эго – это ложь, но это решает человек. Великая храбрость требуется, потому что это разобьет вдребезги все, с чем ты нянчился до сих пор. Это разобьет вдребезги все твое прошлое. Это совершенно разобьет вдребезги тебя. Кто-то будет, но ты не будешь этим человеком. В тебе возникнет сущность, которая не будет продолжением тебя, – свежая, неразвращенная прошлым. Тогда не будет стен; тогда, чем бы ты ни был, ты увидишь бесконечное без всяких границ.

Войдя в свой любимый бар, старик обнаружил на месте знакомой барменши незнакомую. После минутного замешательства он галантно сказал ей, что она «самая хорошенькая девушка, которую он видел в последнее время».

Новая барменша, будучи задиристой, ответила ледяным тоном:

– Жаль, что я не могу вернуть вам комплимент.

– Ну, моя дорогая, – ответил старик безмятежно, – не могли бы вы сделать то же, что и я? Солгать?

Всеми нашими формальностями мы делаем не что иное, как помогаем эго друг друга. Они ложны. Ты что-то кому-то говоришь, и он возвращает комплимент. Ни ты, ни он не правдивы. Мы продолжаем играть в игру: этикет, формальности, цивилизованные лица и маски.

Тогда тебе придется столкнуться со стеной. И мало-помалу эта стена станет такой толстой, что ты не сможешь ничего увидеть. Эта стена с каждым днем становится все толще и толще, поэтому не жди. Если ты стал чувствовать, что носишь вокруг себя стену, отбрось ее! Выпрыгни из нее! Чтобы из нее выпрыгнуть, нужно только решение, ничего больше. Тогда с завтрашнего дня она тебе не нужна. Тогда, когда бы ты ни увидел, что снова нянчишься с ней, прекрати это. Через несколько дней ты увидишь, что она умерла, потому что ей нужна постоянная поддержка, кормление грудью.

Предельная храбрость: ни начала, ни конца

Есть много страхов, но в своей основе это ответвления одного страха, ветви одного дерева. Имя этого дерева – смерть. Ты можешь не осознавать этого страха, связанного со смертью, но каждый страх связан со смертью.

Страх – это только тень. Он может быть не очевидным, если ты боишься банкротства, но на самом деле ты боишься, что, оставшись без денег, ты станешь более уязвимым для смерти. Люди держатся за деньги, как за защиту, хотя прекрасно знают, что нет способа защитить себя от смерти. Но все же что-то нужно сделать. По крайней мере, это удерживает тебя занятым, а удерживать себя занятым – это какого-то рода бессознательность, некий наркотик.

Поэтому, точно как алкоголики, есть работоголики. Они всегда остаются занятыми какой-то работой; они не могут перестать работать. Праздники вызывают страх; они не могут сидеть молча. Они могут перечитывать одну и ту же газету три раза за одно утро. Они хотят оставаться занятыми, потому что это поддерживает занавес между ними и смертью. Но, если свести это к существу, это страх смерти.

Важно понять, что все остальные страхи – это только ответвления, потому что, если известны корни, можно что-то сделать. Если смерть является основным и фундаментальным страхом, только одно может сделать тебя бесстрашным, и это внутренний опыт бессмертного сознания. Ничто другое: ни деньги, ни власть, ни престиж – ничто не может застраховать от смерти, кроме глубокой медитации… которая открывает, что твое тело умрет, ум умрет, но ты за пределами структуры телоума. Твое существенное ядро, твой существенный источник жизни был до тебя и останется после тебя. Он сменил много форм; он эволюционировал через множество форм. Но он никогда не исчезал с самого начала, если было какое-то начало. И он никогда не исчезнет до самого конца, если есть какой-то конец… потому что я не верю ни в какое начало и ни в какой конец.

Существование безначально и бесконечно. Оно было всегда, и ты был всегда. Может быть, формы были другими, формы изменялись даже в этой жизни.

В первый день, когда ты входишь в матку матери, ты не больше точки в вопросительном знаке. Если тебе показать фотографию, ты не сможешь себя узнать. И фактически, даже до этого…

Два человека спорили о том, как далеко они могут продвинуться в памяти, насколько они помнят свою жизнь. Один сказал, что помнит детство до трех лет. Другой сказал:

– Это ерунда. Я помню тот день, когда моя мать и мой отец отправились на пикник. Когда мы пошли на пикник, я был в отце. Когда мы вернулись с пикника, я был в матери!

Узнаешь ли ты себя, когда ты был в отце? Тебе можно показать фотографию; ее можно увеличить, чтобы ее можно было увидеть невооруженным глазом, но ты не сможешь себя узнать. Это форма одной и той же жизни, тот же источник, что пульсирует в тебе прямо сейчас.

Ты меняешься каждый день. Когда ты только родился, когда тебе был один день отроду, – таким ты тоже не смог бы себя узнать. Ты сказал бы:

– Боже мой, это я?

Все изменится; ты состаришься, молодость пройдет. Детство утрачено давно… придет смерть. Но она придет только к форме, не к существу. И то, что менялось всю твою жизнь, было только формой.

Твоя форма меняется с каждым мгновением. И смерть – это не что иное как перемена, жизненно важная перемена, немного большая перемена, более быстрая перемена. От детства к молодости… ты не узнаешь, когда детство кончается, и ты становишься молодым. От молодости к старости… все происходит так постепенно, что ты не узнаешь, в какой день, какого числа молодость ушла. Эта перемена очень постепенна и медленна.

Смерть – это квантовый скачок из одного тела, из одной формы в другую форму. Но это не твой конец.

Ты никогда не рождался и никогда не умрешь.

Ты всегда есть. Формы приходят и уходят, а река жизни продолжается. Пока ты не испытаешь это, страх смерти не оставит тебя. Только медитация… только медитация может помочь.

Я могу сказать, все писания могут говорить, но это не поможет; все же может остаться сомнение. Кто знает, эти люди, может быть, лгут, а может быть, эти люди обманывают сами себя. Или этих людей обманывает литература, другие учителя. И если остается сомнение, останется и страх.

Медитация ставит тебя лицом к лицу с реальностью.

Как только ты узнаешь сам, что такое жизнь, ты никогда не сомневаешься о смерти.

Ты можешь выйти за пределы… Это в твоей власти, это твое право. Но тебе придется приложить небольшое усилие, чтобы переместиться из ума в не-ум.

В то мгновение, когда ребенок рождается, ты думаешь, что это начало его жизни. Это неправда. В то мгновение, когда старик умирает, ты думаешь, что это конец его жизни. Это не так. Жизнь гораздо больше рождения и смерти. Рождение и смерть – это не два конца жизни: в жизни происходит много рождений и смертей. Сама жизнь не имеет ни начала, ни конца; жизнь равнозначна вечности. Но ты не можешь легко понять, как жизнь превращается в смерть; даже представить это невозможно.

Но в мире есть некоторые непостижимые вещи, и одна из них заключается в том, как жизнь превращается в смерть. В какой точке это больше не жизнь, в какой точке это стало смертью? Где провести линию? Нельзя провести линию и в рождении, когда начинается жизнь: начинается ли она, когда ребенок рождается, или когда ребенок зачат? Но даже перед зачатием живо материнское яйцо и отцовский сперматозоид – они не мертвы, потому что встреча двух мертвых вещей не может создать жизнь. В какой точке рождается ребенок? Наука так и не смогла этого решить. Нет способа решить, потому что яйцеклетку, которую мать носит в матке, она носила с самого рождения…

Одно нужно принять: часть твоего существа была жива в твоей матери еще до того, как ты был зачат. Часть тебя внес твой отец – его вклад тоже должен был быть внесен живым. Когда сперматозоиды в теле твоего отца, они живые, но у них нет долгой жизни, их жизнь длится только два часа. Через два часа они должны встретить яйцеклетку матери. Если за два часа они не встретятся, если они начнут бродить по сторонам…

Абсолютно определенно, что каждый сперматозоид должен обладать характерной личностью. Некоторые – ленивые ребята; другие бегут к яйцеклетке, а они просто совершают утреннюю прогулку. Таким образом они никогда никуда не доберутся, но что они могут сделать? Их характеристики заложены с самого рождения: они не могут бегать, они предпочитаются умереть; и они даже не осознают, что происходит.

Но некоторые ребята – чистые олимпийские бегуны: они тут же стремглав бросаются бежать. И соревнование напряженно, потому что несколько сотен клеток бегут к одной-единственной яйцеклетке… В матке матери есть резервуар яйцеклеток, который выпускает одну яйцеклетку в месяц. Именно поэтому у матери происходят месячные; каждый месяц выпускается одна яйцеклетка. И только один парень из всей этой толпы, состоящей из миллионов клеток… это действительно великая философская проблема!

Это ничто, просто биология, потому что проблема в том, что из стольких миллионов людей родиться может только один. А кто остальные миллионы, которые не смогли добраться до яйцеклетки? В Индии ученые, пандиты, шанкарачарьи использовали это как один из аргументов против контроля рождаемости.

Индия очень хитра в аргументации. Папа продолжает выступать против контроля рождаемости, не приводя ни единого аргумента. По крайней мере, индийская сторона привела несколько разумно звучащих аргументов. Вот один из них. В какой точке прекратить производить детей? – двух, трех детей? Говорят, что Рабиндранат Тагор был тринадцатым ребенком в семье; если бы его родители практиковали контроль рождаемости, Рабиндраната не было бы.

Этот аргумент кажется разумным, потому что контроль рождаемости предполагает остановиться, родив двух детей, самое большее – трех: не рискуйте, один может умереть, что-то может случиться. Ты можешь произвести на свет двух детей, чтобы заменить себя и жену, и не произойдет никакого роста населения; но Рабиндранат был тринадцатым ребенком своих родителей. Если бы они остановились на дюжине, даже тогда Рабиндранат упустил бы поезд. Сколько Рабиндранатов упускает поезд?

Я говорил с одним из шанкарачарий. Я сказал:

– Совершенно правильно, ради самого аргумента я принимаю, что это правильно: мы лишились бы одного Рабиндраната Тагора. Но я готов его лишиться. Если вся страна сможет жить спокойно, получит достаточно еды, достаточно одежды, и все ее основные нужды будут удовлетворены, я считаю, что это того стоит. Я готов потерять Рабиндраната Тагора, это не так много. Ты должен увидеть баланс: миллионы людей умирают, голодают, только чтобы произвести одного Рабиндраната Тагора? И ты хочешь сказать, что каждые родители должны дойти до тринадцати? Но как насчет четырнадцати? Пятнадцати?

Забудьте об этих маленьких числах; каждый раз, занимаясь любовью, мужчина высвобождает миллионы сперматозоидов – и не каждый раз, когда он занимается любовью, рождается ребенок. Миллионы людей просто исчезают. Мы никогда не узнаем, сколько Нобелевских лауреатов потеряли, сколько президентов, премьер-министров… наверное, там были все возможные люди.