Дары инопланетных Богов

– Жаль, – повторил он как эхо вслед за доктором. Соглашаясь с его оценкой.

– Что тебе жаль? – спросила Нэя, ловя его глаза, будто надеясь на то, что он даст разрешение её запутанным мыслям и чувствам. Но ведь это был её выбор, за который она и несла свою личную ответственность.

– То, что вы поссорились…

– Да не ссорились мы! Мы расстались. Во всяком случае, я так решила. Ты же видел, как он ко мне относится? Как будто я особая дева. А я потомственная аристократка!

– Тем более… Я пойду, – и он встал.

– Мне тоже жаль, Антон.

– Чего тебе жаль?

– Что ты не смог полюбить меня.

– Зачем тебе это? – и он ушёл, забыв о ней почти сразу, едва повернулся к ней спиной. Она была наполнением не его жизни. Её смех, её боль, всё это разве его касалось? Её волнующая, только когда он видел её, красота была утешением вовсе не ему, а другому. Даже жёстче всё. Она неприкосновенная собственность другого. И чего именно не хватало этому другому, ему-то, Антону, что до этого? А ведь в ней всё взывало к внутренней тишине и гармоничному слиянию, лишь прикоснись и затихни на её груди, обещающей счастливчику только покорную ласку. А буйному вояке только отдохновение, отрыв и воспарение, но уж никак не соскальзывание в бурный водоворот, грозящий разбить голову. И было бы неплохо, зло думал он, Венду столкнуться с подобным опытом, чтобы оценить «мудриле» не заслуженную им фею «Мечты» с её любовью – даром. И это не было завистью, а только спокойным размышлением на тему о…

Как же они надоели!

Сбоку всё также бесшумно, будто он летал на крыльях как дух зла, возник Рудольф из зарослей кустарника, мерцающего соцветиями своих верхушек.

– Почему она плакала? – спросил он с видом виноватым и сожалеющим. Даже не верилось в то, что только что они ударяли друг в друга молнией взаимной напряжённой агрессии, готовые схватиться.

– Пошёл бы и узнал… – буркнул Антон себе под нос. – С чего бы ей плакать?

– Я же видел, как она прятала своё лицо в шарфик. Я позади вас стоял, неподалёку.

– Ей в глаз попала мушка, – ответил Антон первое, что и пришло в голову. Он не заметил, чтобы Нэя рыдала. – Или лицо вспотело. Жарко же…

– У неё никогда не потеет лицо, болван! И никакая гнусная мушка не смеет прикасаться к её нездешним глазам! Потому что она не потливая троллиха, а Фея Мечты. И то и другое с большой буквы. Это и есть её настоящее имя. Её истинная суть.

– Вы, шеф, напрасно подавляете столь чувствительную женщину своим командным голосом. Честно, я едва не оглох от вашего рычания. Не удивительно, что она и сбежала…

– Так зачем же ты околачивался рядом с ней? Раз уж я подошёл, сваливать надо было!

– Она меня удерживала. Прежде я не верил, что военные очень грубеют от своей службы, даже если от природы обладают рафинированной натурой. Мне есть о чём подумать. Вряд ли я останусь тут надолго. И вряд ли поступлю в ваш десант. Стать безликой единицей вымуштрованного стада мне как-то расхотелось.

– Считаешь, что я как волчара для овец?

– Я не понимаю ваших историзмов.

– Я ведь не только для них, мне навязанных сынков, охранная система. Если бы не мы, в том числе и я, на этой части планеты уже и не было бы этого «Лучшего города континента».

– А что было бы?

– Местная резиденция Паука, должно быть. Ты у Нэи спросил бы, какие лютые то ли маги, то ли факиры, проживают в Архипелаге. А она там жила семь лет…

– Я никогда не лезу в душу, если меня туда не зовут.

– За что тебя и ценю, цветовод Кубани.

– Далась вам эта Кубань! Что это означает-то?

– Родители моей земной жены там жили. И всё хвалились, какие чудные цветы там растут. Бескрайние поля растительных солнц, уходящие за горизонт. Подсолнухи называются.

– Я никогда не разводил подсолнухи, – совсем по-детски обиделся Антон, – я же не аграрий…

– Разве нет? А ведь вместо тебя хотели прислать именно что агрария. Некоего Ксенофана Зотова. Но прибыл ты. И что смешное, тот Ксенофан тоже был моим соперником, но на Земле.

– Однодырник? – поддел его Антон.

– Дурак же! – невольно засмеялся Венд. – Не о жене моей речь.

– И сколько же у вас этих жён и прочих было-то? Со счёта не сбиваетесь?

– Для такого боевитого и молодого парня, кем я и был тогда, очень умеренное количество, надо тебе заметить. Одна невеста, женой не ставшая. Другая жена, не успевшая пройти фазу невесты. Вот и всё, пожалуй. И тут, на Троле, лишь пара. Для столь зрелого моего возраста это не та летопись, которой можно упиваться при её прочтении. Тряхнёшь своей памятью, а там пустынно как-то в смысле её заселения женскими персонажами. Ты ведь и представления не имеешь, какие богатые коллекционеры в этом смысле бывают… Вот доктор Франк. Думаю, он и лиц своих бывших жён не помнит. Его детьми и их потомством можно целый город заселить. А он опять припас эту летопись для нового заполнения её страниц.

– Не думаю, что летопись доктора в его-то возрасте готова вместить в себя хоть кого, – засмеялся Антон.

– Ты не веришь в молодую полноту его старческих чувств? А зря. Я как раз верю. Но в молодости человек воображает, что всё способен понять и испытать так, как это не дано старшему поколению. На самом деле ни черта ничего не ценит. Даже саму жизнь молодость не ценит. И подлинная глубина чувств или понимание этого приходит к человеку лишь в зрелости, когда развивается способность оценить себя и других вокруг себя. Понимаешь? Ты, как и все юные, возрастной шовинист по отношению к тем, кто старше. Я и сам был таким.

– Что же вы не искупались с той ундиной? – Антону надоела его болтовня, но как отвяжешься?

– Место не располагало. Слишком уж многолюдное.

– Так пригласили бы в «Зеркальный Лабиринт», если уж потратились на элитные лакомства.

– Обойдётся без элитных лакомств. И так похожа на сдобную булку. Живёт сытно. Я лучше пирожные каким-нибудь худышкам отдам, студенткам, убирающимся в «Зеркальном Лабиринте». Ты что же, не замечал, какое тут царит сословное расслоение? Одни жиреют не в меру, другие сохнут не по возрасту, а от избыточных трудозатрат и нехватки средств даже для пропитания. Так что и подкармливать надо не всех подряд. А эта привлекательная по виду, но ядовитая по своей начинке, жаба повадилась бродить и на территорию «Зеркального Лабиринта», чтобы девчонок там отлавливать за их вольные художества.

– Какие художества? – опешил Антон. – И как жаба может быть привлекательной? У вас и вкус…

– Есть же такие люди, что спят на ходу и ничего не видят у себя под носом, – усмехнулся Венд. – Ты же там работаешь днями, в отличие от меня. И как только работаешь, если хронически отсутствуешь своими мыслями в реальности. Злиться на тебя всё равно, что на ребёнка, Антон. А опасные земноводные обладают порой очень оригинальной и приманчивой для зрения фактурой, и тебе как биологу должно быть о том известно.

– У вас все женщины или бабочки или птицы, ещё и земноводные. Вы точно шовинист!

– Доктор Франк считает меня расистом, ты кобелём и шовинистом, а она и вообще оборотнем. Вот как мне оставаться добряком при таком предвзятом отношении?

– Шеф, как вы умеете так бесшумно и непредсказуемо появляться там, где вас никогда не ожидаешь? – спросил Антон, усмехаясь забавному наложению собственных размышлений на откровения Рудольфа, но не желая дискуссий на темы о…

– У меня хорошо работают мозговые центры, отвечающие за локомоцию, за бесшумное и быстрое передвижение. Да нас всему учили в Академии ГРОЗ, и не только учили, но и подвергали определённой стимуляции перед броском в глубокий Космос, хотя не всем консерваторам, вроде старика Франка, это по вкусу. В каком-то смысле это же происходит за счёт боле важных и чисто человеческих, более тонких структур, так он считает. И прав, конечно. Приобретая одно умение, взамен платишь чем-то другим, и не исключено, что более ценным. В человеке просто нет настолько бездонной энергоёмкости, чтобы быть всеохватным совершенством, как выдумывают это фантасты. Ты же «ксанфик» – ботаник, тебе учиться и учиться ещё всему. А ведь порывался на меня наскочить. Чудила же! Да я бы тебя с того холма закинул в центр той лужи одним броском.

– Может, попробуете сейчас?

– Отсюда, пожалуй, не докину. Слишком высокие деревья вокруг растут. А ну как ты застрянешь в их вершинах? Придётся доставать при помощи нашей техники, а это уже нарушение строжайших инструкций.

Антон смеялся, даже не желая того. Рудольф как-то совсем по-отечески наблюдал за ним, – Ни разу не видел, чтобы мой Артур так же смеялся, – вздохнул он, – Хмурый парень, как считаешь?

– Артур? Да вы что! Он весёлый.

– Я прекрасно к тебе отношусь. А так, стал бы я с тобой и общаться? Понимаешь, любя тебя, я хочу иметь в твоём лице, если и не друга, то человека, кого мне вовсе не хотелось бы собою коробить…

– Подружку? Антуанету?

– Сам-то понимаешь, чего ляпнул, болван раскрашенный!

– Вы же прекрасно понимаете, что я не могу ответить на оскорбление старшему по возрасту и званию. Зачем же…

– У тебя нет звания, потому и старших над тобой нет. Ты же ботаник-нарцисс бледнолицый, как и те цветочки, которые ты тут исследуешь…

Антон обрадованно решил, что есть повод убежать от него. Но зря и надеялся.

– Не обижайся! Будь ты в моём подчинении, как мои подземные и угнетаемые дисциплиной сынишки, ты никогда не удостоился бы моей дружбы. Субординация, вещь такая… А среди моих сверстников у нас повальный индивидуализм, доходящий до аутизма порой, предельное отстранение друг от друга. Так уж сложилось. И не мне ломать этот сложившийся задолго до моего прибытия алгоритм совместного существования. Даже Разумов не смог оздоровить нашу затворническую жизнь, а как стремился. Всякий заперт в своей сугубо сложной сфере деятельности, где нечего делать непосвящённому в тайны профессии. Мальчики – космодесантники дружны опять же в рамках своего коллектива, а и там не всё гладко. Есть слаженные группировки, а есть изгои. Я деспот, отец и психолог в одном лице. Деспот лишь по видимости, психолог никакой, как отец не всеми любим. Здесь тяжело жить долго одному. И проблематично позволять себе то, в чём отказано тем, кто обитают рядом со мной.

– Почему проблематично?

– Не слышал, что обо мне говорит тот же Сурепин? Феодал, мол, позволяет себе все радости, тогда как прочим их добыча запрещена. Да и для того же Олега я, вроде как, уподобился архаичному божеству, а обязан быть личным примером стойкости и воздержанности во всём. Раз уж я ГОР.

– Я не понимаю Олега и того же Сурепина. Они что, авторитет для вас? Сурепин и его друг Соколик и вообще не из тех, кто сами образцы. Это вы для них авторитет и образец.

– Авторитет – да, но образец ли?

– Кому какое дело, есть у человека потребность в близкой девушке или нет? Да и всё равно, она у вас уже есть. Но вы третируете её, воображаете, что приняли аскезу. Стали настоятелем подземного монастыря? У нас разве монастырь?

– А если все захотят подобного? И что будет? Все мы дружно превратимся в какую-нибудь страну Блаженных, в подземную Аркадию? А кто будет нести службу? Одно дело – иногда, для разрядки, а так?

– И вас это серьёзно заботит?

– Да. Заботит. Тролли её уже травят, исподтишка, боятся открыто проявлять своё отношение к ней. Понимают, кто за нею стоит. А ты думал? Они спят и видят, чтобы её унизить, использовать и выкинуть из своего «Лучшего города континента». У них тут страшная конкуренция за удобное местечко. И что мне стать её мужем? По их дикому обряду?

– Почему нет? Очень красивый обряд…

– Ты играл в этот обряд, потому что ты мальчик-игрун в силу возраста. А я не выдержу этого маскарада в их Храме и оскверню ещё, чего доброго, их Надмирный Свет. А вдруг Он и есть? А то и они прибьют меня на месте за кощунство, как начну заходиться в хохоте над собою же. Я же знаю себя. Я и на Земле-то не любитель был подобных условностей и пережитков. Или поселить её у себя, внизу ли, вверху ли, это тоже вызов. И уже двойной. И своим, и местным. Тебе странно, что я этим озабочен?

– Нет. Не странно. Это как раз нормально. По сравнению с тем, как вы выкручиваете ей душу сейчас.

– С чего взял? – он остановился, перекрыв ему путь, ища в его глазах ответ на вопрос, который не был задан. – Она тебе что-то говорила?

– Что? – спросил Антон.

– Обо мне? – спросил Венд.

– Я что же, подружка? – спросил Антон

– Тогда скажи честно. Как мужчина. Поскольку ты уже прошёл тут свою настоящую и даже огненную инициацию, став из оранжерейного мальчика мужчиной космической выплавки. У тебя была с ней близость? – его зрачки опять уподобились заточенным остриям. Разве что не царапали. – Она же льнёт к тебе настолько очевидно…

Антон не ответил. Дикий допрос соответствовал столь же дикому поведению, какое он позволял и на пляже.

– Поверь, мне легче уступить тебе, чем мучить и её, и себя…

Антону вдруг пришло в голову, не хлебнул ли Венд местного опьяняющего напитка, раз настолько неадекватно и навязчиво себя ведёт?

– Шеф, очнитесь же! Не я, а вы не видите очевидного, будто лишились трезвости восприятия. Она никогда ко мне не льнула! Мы просто дружим с ней. Любим поговорить на разные мировоззренческие темы, хотя она и смешная такая…

– Смешная? Да она умнее тебя и куда как развитее! Сам ты смешон в этом своём чувстве превосходства! Зачем тогда ночью околачивался вокруг «Мечты»?

– Да просто гулял. Там же пролом в ограде был, вот я и решил искупаться в их лягушатнике…

– Водоём для лягушонка… – пробормотал Венд, – Куда ты попёрся-то купаться, если озеро рядом?

– Да так. Душно было, я весь пропотел, подумал, чего не окунуться? – Антон таращил свои чистые, абсолютно лишённые двусмысленности, глаза, как невиновный школьник перед вопрошающим педагогом. – К тому же она плохо себя чувствовала накануне, не вышла на вечернюю прогулку, я и встревожился…

– В каком смысле плохо себя чувствовала?

– Не знаю. Её тошнило в последнее время, и она как-то едва не потеряла сознание, голова закружилась, но немного посидели на поваленном дереве, и ей лучше стало. Я подумал, что это от перегрузки, от возможного малокровия. Она всегда же работает без выходных, аппетит не очень. Вот я и дал ей восстанавливающие препараты, для укрепления иммунитета…

– Заботливый ты парень. А я даже не подозревал, что она… – Рудольф изобразил странную страдальческую гримасу.

– Да у неё всё уже отлично. Вот и Франк как доктор взял над ней опеку.

– Франк не рассказывал тебе, чем она… ну… болела?

– Нет. Зачем бы ему выдавать врачебные тайны?

В порывистой, нервной откровенности Венда ощущалось нечто жалкое, плохо с ним увязывающееся. Он словно оправдывался перед Антоном, хотя Антон и не нуждался в его оправданиях. Оправданиях в чём?

– Разве она против вашей привязанности? И неужели вам, действительно, необходимо всеобщее одобрение всех наших? Мне лично, случись такое, как и Олегу, было бы не до высших разрешений, ни до всяких там одобрений.

– У нас же тут не казарма в привычном смысле, а семья. Земная семья. Мы пребываем в немыслимом отрыве от породившего нас мира, от Родины. Здесь нельзя враждовать внутри нашей замкнутой системы. Поэтому важно всё.

– Зря вы выбросили за стену ту девушку Олега, Колибри, – сказал вдруг Антон, устав от его навязчивости и тронув трагедию Олега с умыслом. В трагедии двух влюблённых людей был виноват Венд. Собственно, он и породил эту трагедию.

– Она была проститутка! – Рудольф резко изменил свой задушевный тон, – Олег чистый мальчик, землянин, а не земляной червь, как эти тут. Он и не ведал о том, что бывает продажный секс. Но если не любила? Просто пряталась от своих дружков, неизвестно, что они там не поделили. Впускать к нам духовную заразу из притонов? Ты шутишь? Что ли, – выражение «что ли» он произнёс, уже издеваясь над Антоном. Он вмиг утратил свою доверительность, внезапно ожесточившись и за свою искренность, и на Антона, и на Олега заодно. – Он нарушил настолько серьёзную инструкцию, что только такой добряк как я и не вывесил его сушиться в вакууме. Он стал откровенным преступником – убийцей после того, как не сумел справиться вначале с сексуальным инстинктом, утаив на закрытом объекте «девушку по вызову», – щажу твой деликатный слух и не называю её сущностным определением, а потом он просто провалился в омут примитивной агрессии. А если бы убили уже его? Убили Артура? Кто бы за это отвечал?

– Олег говорил, что «девушки по вызову» у них внизу и не являются редкостью.

– Именно что по вызову, а не на совместное с ними обитание. Ты что не понимаешь разницу?

– Нет. У меня никогда не было «девушек по вызову».

– Счастливчик, если можешь так жить. Ладно, ищи свой мираж и женись на ней, если хочешь. В конце концов, мы никому там, в ГРОЗ, не давали присягу на безбрачие. И не обязаны отчётом ни перед кем, если это касается наших интимных потребностей. И вся эта семейная этика, если хочешь, это моя блажь. А ты… да живите вы, как хотите! Хоть друг с другом, как это и бывало, если верить историкам, в монастырях и древних закрытых воинствах. Но я историкам не верю. Ни в чём. Низкие писаки – они даже летающих птиц пытаются поселить в болотной тине. И жабу, случайно затянутую смерчем в облако, объявляют гением высокого полёта. Не верь низкому человеку, если он повествует тебе о том, кто высок. И возвышенному умом не доверяй, если он судит о низком человеке. Так что можешь и дальше жить в своих миражах. И спать при этом спокойно.

– Чего и вам желаю, – подытожил Антон, пятясь от его налёта. Заклевал!

– И тебе счастливых снов! – Рудольф направился в сторону, противоположную той, куда шёл Антон. Антон обернулся с любопытством, неужели пойдёт в сиреневый кристалл? Но нет. На дорожке, ведущей к «Мечте» его не было. Он скрылся где-то в боковых зарослях.

На цветочных террасах Нэя в цветной косынке радостно смеялась вместе с Элей над чем-то, что рассказывал им молодой абориген – их охранник, дворник и грузчик в одном лице. Её смех настолько не вязался с её тоской только что, на бревне и на пляже недавно, что Антон тоже невольно улыбнулся над непостижимой загадкой женской души, где бы эта душа ни обитала. И чего спрашивается, они с шефом тут высекали друг из друга искры? Когда всё незамысловато и просто у этих местных обитателей. У Нэи, у вертушки Эли, у пустых и всегда готовых отдаться любому желающему девиц из сиреневого кристалла. Злость на шефа перетекла на здание-кристалл и всех, кто в нём обитал. Антону захотелось в горы, в холодное глубокое синее озеро, чтобы отполоскать в нём свою душу и остудить тело, изнемогающее от пота и жары, от тоски по девушке, не желающей быть найденной, не желающей выходить из своих миражей и своей неизвестности. Где он её найдёт? Как? Скука имела тяжесть и плотность зноя вокруг. И был непонятен Венд со своей тоской по женщине, которой обладал, и которая звонко щебетала в цветниках как птица, забыв быстро и совсем по-птичьи о своих стонах и слезах.

Пасмурные раздумья ясным утром

О своих стонах и слезах перед посторонними вспоминать всегда стыдно. Почему она вообразила, что равнодушный, в сущности, мальчик Антон ей настолько и близок, едва ли не как родной брат? Да и с братом откровенной она никогда не была. Брат был старше и в откровениях её не нуждался. Об Антоне вспомнилось потому, что сегодня Инар Цульф не приедет из столицы и не привезёт сливочные бомбочки. Об этом сообщила вчера Эля. У Инара забот столько, что лучше о них не знать.

– Даже само представление о его умственных и психических нагрузках нам с тобой не по силам, – сказала Эля.

Стало привычным для всех, что Антон по утрам сидит за столиком на террасе у стен «Мечты» или гуляет вместе с Нэей вечером по устоявшейся уже привычке. Он всегда соглашается с ней, улыбается, что-то и отвечает, зачастую невпопад, потому и кажется, что ему неинтересны затрагиваемые темы. И беря за руку свою собеседницу, он не всегда осознаёт, кто с ним рядом. Она или Голу-Бике? Он хочет внушить себе, что Голу-Бике по-прежнему жива? Какие чувства питал он к несчастной Голу-Бике? При жизни бывшей как раз счастливой Голу-Бике.

Этот ангел-пришелец показался ей поначалу бесполым, созданным лишь для любования, а в силу своей разумности отлично осведомлённым о собственной уникальной красоте, милостиво позволяющим собой восхищаться всякому, мимо проходящему. Однако… иногда он озирал её с таким очевидным мужским вожделением, что ангельская гармония черт сразу же нарушалась. Но он всегда держал не столько внешнюю, сколько внутреннюю дистанцию, ни разу не попавшись на прикосновении, наэлектризованным сильным желанием.

Но она-то чувствовала, он вовсе не настолько и бесстрастен, каким стремится казаться. Он наделён сильным темпераментом, развитой чувствительностью. Но такой вот особый и оригинальный стиль поведения, когда человек умеет отменить влечение, если оно неуместно в его понимании. Хотя, к чему ей его влечение, если оно ни к чему не приведёт в будущем? Стоило бы им оказаться в его жилище в тот вечер, когда они направились к жилым корпусам «Зеркального Лабиринта» и прощай выдержка! Всё повторилось бы с той же безысходностью, как в машине с Рудольфом, разве что в удобной постели юного вдовца. Наложница приобрела бы своё законное ложе, а также отменную эрекцию своего нового и очень красивого потребителя, сумасшедшей силы разрядку, а потом… безразличие к её судьбе. И она опять одна…

Мысли о Рудольфе, не подчиняясь насильственному заточению, вырвались на волю, опутывали уже снаружи, властно отпихивая Антона прочь. Пользуясь её же воображением, он воссоздавал для неё сладостные картины уже пережитого. Она ощущала, он о ней думает именно в данный миг. Их мысли и ощущения сливаются в единое раскалённое целое, и потому он столь властен над ней, даже находясь где-то в отдалении. Почему-то представился тот самый подземный отсек, ибо другого опыта у неё не имелось. Но она видела едва ли не отчётливо, что он, проснувшись, лежит на той же самой обширной постели, скрывая белым и невесомым пледом своё устремление к ней, воплощённое в телесном своём великолепии, но при мучительной невозможности его осуществить. Она скользила горячими же губами по его телу, хотела того же, что и он…

Изысканное плетение его слов как паутина для мухи, из которой паук высасывает сладкие для него соки. Вот ножки её умело и с мягкой властностью распялил, вот ласково опутал всё тело целиком едва ощутимыми прикосновениями, проведя вдоль чувствительной спинки ещё одну ниточку для кокона послушания. Особенное старание в искусстве обворожительно нежного массирования груди, затем постепенный спуск всё ниже и ниже, всё откровеннее прикосновения, хотя и еле уловимые, как бы и случайные… и вот уже жадные уста впиваются, смакуют любовное истечение глупой и околдованной полонянки, отключая столь естественный стыд. И только потом раскалённый глубокий прокол внутрь! Чтобы высосать ещё одну порцию её жизненных сил, её истощающейся молодости, взамен накачав наркотиком иллюзорного счастья. Он же сам сказал, что у функции могут быть любые лица. Ему никто не нужен по-настоящему. Лишь на данный временной промежуток он зациклился на ней по неясной причине, далёкой от того, что она понимает под истинной любовью.

Пригожим и розово-ранним утром, предшествующим тому самому дню, когда она и подралась с Рудольфом на холме, Нэя вынырнула из своих эротических, но с горьковатым привкусом, грёз. И на этом стыке сна и реальности возникло предчувствие не только встречи с ним, но и неосуществимости всего того, к чему она стремилась. Что касается его отношения, то реальность обычно осмеивала её самонадеянность.

Хотелось дождя, прохлады и пасмурности вокруг. Она вяло раздумывала о том, а не выбросить ли все свои комнатные безделушки, мерцающие из витрин встроенной мебели? Рудольф прав, никчемности пожирают пространство вокруг. Отдать куклы первым попавшимся детям, содрать со стен все эти свои картиночки, выбросить пошлейшие подушечки с красочной вышивкой. А каждая подушечка есть обличительница не только её прошлой дурости. Это и зримое воплощение её безвкусия, её бездарности, её ничтожности. Тщета полуобразованной нищенки создать в себе, вокруг себя подлинную роскошь вселенской гармонии, настолько и далёкой от тряпичной и прочей каждодневной суеты, облезающей уже на следующий день и негодной ни для чего. Зато, какой праздник она устроит своим служащим, раздарив им якобы аристократические сокровища!

Порадуйтесь хотя бы вы, мои бедные девочки, труженицы, у которых от рождения ничего не было, нет и теперь, но которых обитатели «Лучшего города континента» отчего-то назначили, всех скопом, быть здешним средоточием зла и отвратительного порока. А где же они, зло и порок? Ау! Отзовитесь. Вокруг тишина, чистота и хрустальный свет, мерцающий разноцветными искрами в затейливо украшенных витринах. Опрятные ловкие служительницы аккуратно скользят по, также отражающим свет от потолка, идеально вычищенным полам, а в цехах все заняты работой, а вовсе не бесчинством и воспроизводством зла и разлада в городе. Любой, кто входит впервые, вначале растерянно, а потом и восхищённо, оглядывает всё, что его и окружает. Так что ей, Нэе, есть чем гордиться, и нет ничего такого, чего стоило бы стыдиться.