Дорогая, а как целуются бабочки?

Приехали мы на Киевский, уезжать должны были с Казанского, и от вокзала к вокзалу нас экскурсионный автобус вез. А я чего – то съел в ресторане. Ну, вот случается и в транспорте международного класса недоброкачественная пища. Съел, и утром чувствую – хреново моему животу. Побежал в туалет – глухо. А автобусы уже копытами бьют. Ну что делать – влез в автобус этот. Сижу, и чувствую: процесс пошел нешуточный. А еще как нарочно вырядился. Я там мокасины купил, в Болгарии. И блайзер.Шикарный – пуговицы в два ряда. Потом к нему герб Парижа пришил, и все умирали от зависти. Но тогда он у меня еще без эмблемы был. Но все равно красивый. И вот я в этом во всем, и полкилометра не проехали, покрываюсь холодным потом.. И тоненьким таким голоском говорю: «Остановите автобус, ребята – тошнит». Ребята радостно: «Да, блюй в пакет».

– Остановите, – ору. – Заразы!

Остановили. Посреди Москвы. Куда бежать? Кому сдаваться? Смотрю – арка. Ныряю. Двор довольно большой, Скорая в центре, выходят врачи. Подбегаю: «Люди, где тут сортир?» – «Да не местные мы, за больным приехали» – и в подъезд. Я за ними. Они – в лифт, а я… Ну что делать? Сел под лестницей. Народ наверху топает. Стыд и срам. Сделал дело и медленно –медленно от подъезда. Шагов через десять чую – надо бежать назад. И опять: стыд, срам. И вот как челнок: туда-сюда. Протерпел, наконец, до дороги. Ловлю такси, жмем – на Казанский. А вокзал этот я как пять своих пальцев знаю. И мчусь не вниз в туалет, где очереди змеей, а в тот, что у воинских касс, солдатский. Там, обычно, свободно. Добежал, сел, посидел и в медпункт. Врачом – мужик. «Так и так, – говорю. – Съел что-то не то в ресторане». Он в кружке пол -литровой марганец размешал – пей. Я залпом, и в воинский зал к солдатскому туалету. Раза четыре, наверное, сбегал еще. Смотрю: успокаивается.

Звоню Куприну: «Геша, сижу на вокзале возле туалета – оторваться не могу». Он: «Мы тебя выручим». Приваливают человек пять бывших кадетов – коньяк, сухарики…. Рюмашка, другая, третья, проблемы как не было. Я даже настолько осмелел, что мы за пределы Казанского вышли и продолжили пиршество в ресторане, ну и в поезд меня, скажу честно, вносили. Проспался, выхожу поутру на родном перроне, а там… Кто бы вы думали? Правильно – Аня.

– Ты откуда?

– Из Болгарии.

– А ты куда?

– На дачу. Яблок набрать.

Дача у них действительно, вдоль железнодорожной ветки. Остановки две на электричке от города. И я смотрю на нее, загорелую, в коротеньком сарафанчике, и понимаю: хочу. Мочи нет. И прямо в этом своем блейзере и макасинах в электричку, рядом сажусь, и мы даже до избушки не доходим, а падаем под первой же яблоней.

Много ли нужно мужчине для счастья? Тем более после месяца воздержания. Лежу счастливый, а она, как ни в чем ни бывало, и не беря во внимание мои синяки:

– Я квартиру нам нашла. С родителями жить невозможно, ну согласись.

– На какие бобы?

– Моя учительница… Ну, Серафима Михайловна, помнишь? Уезжает с мужем на Байконур, а у них трешка. Почти у самой Волги, представляешь? Так вот, никаких денег они с нас брать не будут. Ну, только за свет и коммунальщикам платить.

И, вы не поверите, но мы опять стали жить вместе. Квартира отличная, в элитном районе. Пустая только. Но она чего – то из дома приволокла, я подсуетился и достал две раскладушки. Ой, как сокурсники радовались! И ее, и мои. Все вечера у нас. Палас нам мама моя дала, вот мы на паласе и принимали гостей. Тогда вообще это было модно – «застолье» на полу. Сокурсникам радостно. Ну и нам вроде ничего. Но этажом выше жил некто Роман. Жену его звали Виолетта, и был у Романа этого еще дружок неженатый по имени Вадик, сын профессора политеха, и сам – кандидат наук и владелец волги 21-й модели. Ну, страшная по тем временам крутизна. Рома тоже был кандидатом. И тоже из политехнического. И вообще личность известная. Комиссар стройотряда, принимавшего участие в возведении ВАЗа. И при этом оба, ну чуть старше нас. Ну и моя с ними знакомится. Сначала с Виолеттой, потом с Ромой, а после и с Вадиком. И я только и слышу: Вадик да Рома. Рома да Вадик. А потом мы начинаем вместе праздники отмечать. И вот как-то пьем, то ли за Октябрьскую, то ли за Первомай, и выхожу я за чем то на кухню, а там… Там моя ненаглядная с Вадимчиком. И так это он ее хорошо прижал, и видно, что и она не против. Твою мать, да сколько же это может продолжаться!

–Ань, – говорю, – когда компания эта отчалила, – че ты делаешь, а?!

Губы поджала – молчит. Хлопнул я водки стакан, запил сырым куриным яйцом – тогда еще сальмонеллеза не боялись. «Все, -говорю, -дорогая, разводимся», -и – к Таньке. К регистраторше этой моей. А через неделю мы с Аней подаем заявление, и разводят нас быстренько. Быстренько – делить то нечего: ни детей, ни плетей. Но заноза в сердце торчит. И я, чтоб от себя убежать, кроме Таньки еще с одной замутился. Потом и вовсе девочки пошли косяком. И вот как то проводил очередную, транспорт жду. А мороз страшенный. Стою, ежусь, ну и думаю, надо бы к Ромке зайти. Ромка этот Виолетткин кавказцем по отцовской линии был и собирал холодное оружие. А я ему как – то про саблю немецкого морского офицера брякнул – отец с фронта привез. Он пристал – покажи. Шикарная вещь, такой лев слоновой кости на рукоятке. Ну я и принес. И так она, эта сабля, за нашими с Аней разборками и у него и осталась. Ну и думаю: надо б забрать. Гляжу, а по другой стороне бывшая моя под ручку с Виолеттой чешет. Запеленговали меня, и через дорогу: цок, цок, цок.

– Ой, Вов, привет!

Смотрю, а у моей красавицы вот такой вот фингал. Красавица рыдать, а Виолетта рассказывает: собрались они в ресторан. Ромка, Виолетта, моя и Вадик. Вадим задержался, а мою, на беду, какой-то танцевать пригласил. Ну и когда Вадим, в залу вошедши, танец сей обнаружил, то поступил так, как многие мужчины на самом деле и поступают: размахнулся и слова, не говоря, Анне в торец.

Виолетта рассказывает, а меня, вы не поверите, смех разбирает. Я в воротник уткнулся, ну чтоб не заметили. И, видимо, не заметили, потому что Анна сквозь эти сопли свои и слезы вдруг говорит:

– Ты не проводишь меня? Мне так плохо!

– Нет, ты знаешь, устал, как не знаю кто. Жрать охота, спать охота…, – и в автобус, который как раз проходил. Прыгнул, и эдак мне стало легко. Воткнуть перо, полетел бы, наверное.

Да, а саблю тот хмырь так и не вернул. Они в Москву подались, Ромка с Виолеттою. Ну и с саблей моей.

Глава 6

«Меховой воротник, чтобы согреться суровой русской зимой, глаза голубые, волосы взлохмаченные…Это тебе, возможно, напомнит кого-то… Что касается меня, то я не намекаю абсолютно ни на кого, – напишет Катрин на оборотной стороне открытки с репродукции из серии «Пацаны». Антонио Гонзалеза.

Гонзалезский «Пацан» не просто похож на Катрин, он ее точная копия. Те же голубые глаза, тот же овал, те же припухлые губы с ямочками в уголках…

Эту ее открытку я получу в конце 69-го. А пока – начало, самое начало этого поворотного для меня года. О существовании Катрин я даже не подозреваю, и у меня опять – проблемы, и опять их автор – женщина.

Да, да – та самая Татьяна, в объятиях которой я зализывал раны, нанесенные Анной.

Как это пишут в плохих романах? «Ничто не предвещало беды».

Беды не предвещало ничто. Напротив, все сулило одно наслаждение. Танькины мать с отцом в тот вечер опять куда – то отчалили, сестрица работала в ночь, и мы завалились в эту их двушку. И сначала дарили друг друга ласками, потом пили на кухне чай, а потом в дверь позвонили.

– Родители? – спросил я подругу одними губами.

– Нет, – дернула та головой, впихнула меня в комнату и, толкнув на диван, потушила свет – посиди.

Двери прикрыла. Но двери были со вставками из стекла, и человека, которого она провела мимо этих дверей , я видел, не смотря на мутность, стекол, отчетливо, и я этого человека узнал. Это был Коля. Молодой, высокий и довольно симпатичный жеребец, который , как и все мы , слонялся вечерами по нашенскому «Бродвею». Николай был известный ловелас и жил под лозунгом: всех девушек не перелюбишь, но к этому надо стремиться.

– А не дурак ли ты, кадет? – спросил я себя. Хлопнула входная дверь, впорхнула Таня и плюхнулась рядом.

– Кто это?

– Ой… ну… знакомый.

– Чего ему?

– Ну … про подружку приходил спросить. Ты ее не знаешь.

Из всех подруг пассии я действительно знал только одну. Ту, с которой мутился Сашка Кузьмин. Я сделал вид, что поверил. Но на следующий день отправился к Игорю, еще одному нашему кадету, который жил в центре и знал всех и вся.

Игорю не надо было долго объяснять, что и как. Игорь взял трубку и позвонил Николаю.

– Здорово, старый конь. Слышь, информуха нужна человеку про одну чувиху. Встретимся?

Встретились в сквере у главной площади города.

– Многостаночница, – коротко, но емко охарактеризовал мою подругу Коля. – Добрая – никому не отказывает. Ну и у «Центральной» ее ребята встречали.

Гостиниц в нашем городе несколько. Одна из них носит гордое имя «Центральной». И не зря. Приезжие, из состоятельных и щедрых, а это в основном гости из южных регионов отечества, предпочитают ее всем остальным, и именно там пасутся наши жрицы любви.

Ну что ты ляжешь будешь делать! Опять – двадцать пять!

Нет, я, конечно, не тешил себя иллюзиями на Танин счет. Но то, что девушка окажется откровенной шлюхой, решающий в койке еще и финансовые проблемы…Вот этого я никак не ожидал. Информация меня, признаюсь, прибила. Буквально расплющила. Все мужчины же собственники. А я к тому же до жути брезглив. По мне хоть через парную девицу пропусти, рядом не лягу, коли буду знать, что кто-то еще, кроме меня, пользуется ее расположением. «Как же Аня? – спросите вы. Аня мне крышу снесла. Таня – другое, хотя, если честно, я даже как – то привязался к ней. И не только телом. В принципе -то человек она неплохой. И она такая…Легкая! Не грузила, понимаете? Но эти ее «факультативные занятия»… Это круто меняло дело.

День клонился к вечеру, когда я позвонил в эту ее двушку. Было часа, наверное, четыре, но, судя по мордашке, и торчащей из под халата ночнушке «любимая» только-только встала.

Родители, видимо, были дома, потому что принимала она меня на лестничной клетке. Сладко жмурясь, потянула ко мне припухшие со сна губы. Не найдя моих, уставилась удивленно. Я передал ей привет от Коли. Опустила глаза, но ни слова в ответ.

Ну,– сказал тогда я, приблизившись к ней вплотную, – счастья тебе в личной жизни. Нежная и удивительная. Прощай. Писем не надо.

***

Лето. Лето 69-го. Американцы высаживаются на луну, а я еду во франко-советский лагерь. Шурик подсуетился. Точнее сказать, суетились мы вместе, но информацию к размышлению раздобыл Кузьмин.

– Слушай, есть возможность месяц провести среди прекрасных француженок. Лагерь. Франко-советский. Половина – наших, половина – «ихних». Нет, старичок, не Париж. Пока не Париж – Казань. Ты к братушкам через «Спутник» мотался? Вот и Казанью «Спутник» занимается. Нужны парни. До 24-х и с языком. В смысле лет, и в смысле с французским. Если эти парни не мы, то кто же?

Ну, разумеется, это были мы. В чем быстренько убедили Аверьянова. Того самого, что проверял меня на идеологическую прочность Болгарией.

– Ну, ты знаешь Игнатов как действовать

– А то, – с воодушевлением ответил я главному по международным связям, и мы рванули с Саньком по инстанциям – оформление путевок в отечественный международный лагерь мало отличалось от оформления загранки. Мы прошли все инстанции влет, получили путевки , сели на авиалайнер и через час были в Казани. Но надо было еще до лагеря добраться. Лагерь в тридцати километрах от столицы Татарской АССР, рейсовые автобусы все уже ушли, а таксисты требуют оплатить не только дорогу туда, но и обратно. «Два конца», – это у них называлось.

« Я ж – пояснял таксист, – оттудова порожняком пойду». Один говорит: «оттудова», другой, третий… «Но мы тоже – не дети Рокфеллера», – говорю я Саньке, вглядываясь в него пристально и понимаю, что есть способ за «оттудова» не платить.

«Depuis quelques jours je vis dans le silence… , – начинаю напевать, гипнотизируя приятеля.

«Шербурские зонтики». Мы сходили с ума по Женевьеве (Денёв там была совсем молоденькой), девчонки нашей группы по Ги (его играл итальянец Нино Кастельнуово). И все вместе по сахарным мелодиям Мишеля Леграна.

– Игнат, ты перегрелся?

– Александр, вам никто не говорил, что вы чертовски похожи на Кастельнуово? Ну, просто одно лицо. Случаем, не кузен? Ну, так будете им!

– А почему не ты?

Потащил приятеля к витрине ближайшего гастронома. Мы отразились там в полный рост. Потертые джинсы, растянутый свитер. Это я. Элегантный, насколько позволяли тогдашние технологии фабрики «Большвичка», костюм, зонт – трость, выменянный у джазового меломана на пластинку «Дюка Эллингтона», выменянную на билет в московский театр «Современник». Это Саня.

– Ну, ты тоже можешь сойти за «ихнего». Хиппи там. Или клошара.

– Из-за клошара не станут устраивать международного скандала. А из-за директора франко-советского лагеря легко.

Сашка приосанился, я тормознул волжанку с шашечками. За штурвалом – молоденький татарчонок.

– Вот, – киваю на изображающего иностранца Кузю, директор франко – советского лагеря, я его переводчик, добрось до базы.

– Два конца, – кидает паренек коронную фразу казанских таксистов.

– Ты – комсомолец? – перехожу на конспиративный шепот?

– Ну?

– Завтра же о твоем возмутительном предложении станет известно в райкоме, горкоме, обкоме, а также ЦК ВЛКСМ И я не уверен, что с лишением тебя премиальных инцидент будет исчерпан.

– Садитесь, – сдался паренек.

Загрузились – беседу меж собою ведем. Разумеется, на французском.

– А спроси, – предлагает Шурик, – че дороги то у них такие раздолбанные?

– Товарищ – обращаюсь к таксисту, – месье смущен качеством дорог. Почему, спрашивает, они у нас такие раздолбанные.

– А уже, – встает на защиту отчизны паренек, – ремонтируют. Того и гляди начнут.

– Ну а машина, почему у него такая хреновая? – продолжает Саня, опять же по-французски.

Когда ГАЗ-21 начали выпускать? В 56-м? «Волга», которая нас везет, была если не из первой, то из второй партии точно.

Я перевел.

– Да вот, – зашмыгал парень носом, – ставлю ее на капитальный ремонт. А мне новую дадут. Обещали.

Минут, наверное, двадцать едем молча. В гору едем, начинается спуск.

– А зато, – нарушает вдруг молчание наш водитель, – длина этого спуска 3 километра.

Сашка ржет, не дожидаясь перевода.

***

Международный лагерь наши разбили в правильном месте. Берег Волги, сосновый бор. Бунгало симпатичные. Такие полубочки на сваях. Территория огорожена сеткой-рабицей, парни у проходной. С комсомольскими значками на лацканах. Из окружкома, как выяснилось.

– А мы, -говорим, – по путевкам.

– Ну, это вы, ребята поторопились. Бунгало только завтра освободятся. Первая смена еще не съехала. Вы эту ночь в гостинице должны провести. Там вам и места забронировали.

– В какой гостинице? Где?

– А мы вас проводим. Нам тоже надо в Казань. Машина ваша?

–Наша, но тут вот какое дело, – говорю окружкомовцам и излагаю сюжет комедии. Ребята не возражают: директор лагеря, так директор. А водила такому повороту событий даже рад: и по комсомольской линии не взгреют, и порожнего прогона не будет.

Въезжаем в Казань. Уже вполне себе ночь, и гостиница на замке. Стучим. Деликатно сначала, потом громче – реакция нулевая. Водила достает из багажника ключ разводной и начинает ключом барабанить. Тоже не сразу, очень даже не сразу, но дверь отворяется. На пороге мужик в тапках и спортивных трико о двух здоровенных в районе колен пузырях.

– Че надо?

– Да вот ребят разместить. У них и места забронированы.

– Администратора нет, местов нет, я ничего не знаю, – мотает взлохмаченной головой мужик и дверью – хлоп у нас перед носом. Слышим по лестнице – топ, топ , топ.

– Да вот же путевки! – орут окружкомовцы. А водила опять ключом колотить.

Мужик назад. И снова: «администратора нет, местов нет…»

– Да ты знаешь, кто тут у тебя под дверьми стоит?! – орет наш таксист. – Директор французского лагеря! Скандала международного хочешь? – и опять в дверь этим своим ключом. Мужик свое: «Никакого директора не знаю, ничего не знаю, местов нет».

Долго они так препирались, комсомольцам, видимо, надоело. -Едем, – говорят, – в окружком. Там у нас диваны, ночь перекантуетесь, а утром – в гостиницу.

Гоним в окружком. Расплатились с водилой, Сашка ему: «Мерси боку» и по-русски, но вроде как бы с акцентом: « Ты очень хороший шофер». Тот аж весь просиял.

Диваны окружкомовские оказались довольно мягкими, и мы отрубились на раз. Приезжаем утром в гостиницу – она полна теми, кому, как и нам, улыбнулась счастье оценить свои лингвистические достижения в трехнедельном общении с непосредственными носителями языка. Кто за день до нас приехал, а кто и за два. Загодя собирали народ. Для чего? А для накачки. Ну, чтобы, значит, объяснить, что есть тлетворное влияние Запада и как с этим бороться. В день по нескольку лекций. О международной обстановке, о язвах капитализма и достижениях нашей родины. Самой яркой оказалась та, где речь шла о форме одежды.

«Вы больно то, – по отечески напутствовал очередной куратор, – на эти их джинсы с футболками не смотрите. И не смущайтесь. Мы советские люди, у нас своя форма одежды. Отличная от капиталистической. Ну, вот как у меня, например: белый верх, черный низ. Жарко – рукава у рубашечки закатал. Похолодало – распустил их обратно.»

– Да, Игнат, – шепчет Санька. – Маловато как то в тебе советского.

– Все претензии к родной текстильной промышленности : и штаны, и свитер, и даже плавки, чтобы ты знал – отечественного производства. Или Прибалтика уже не отечество?

***

Накачали, по автобусам, и – в аэропорт. За французской частью смены, которая только – только приземлилась. И в лагерь ехали разношерстными такими компаниями: пол – автобуса – наши, пол-автобуса – «не наши». И жили в бунгало интернациональным составом. В каждом – семь коек, на пяти – французы. И мы в первый же вечер – куда? На танцплощадку, конечно же. Кадрить. Француженки, ексель – моксель!

В центре лагеря – надувной такой купол, а под ним – столовая, бар, и вот эта самая танцплощадка. Он тоже на сваях, купол. И вечерами его вот так вот приподнимали, и открывался чудеснейший вид на Волгу…

Я решил соответствовать. Отутюжил брюки, принял душ, достал бритву и помазок…

– Не слишком ли вы перевозбуждены, милорд? – интересуется Санька, наблюдая, как я режу щеки, соскабливая щетину.

– А что вы хотите? «Нева». День прошел и ты вдова.

– Я о буйстве гормонов, милорд. Неуправляемый гормон он далеко заводит.

– Я президент клуба интернациональной дружбы?

– Ну, президент.

– Я должен дружбу крепить?

– А я что ли не должен?!

Ну и двинули мы крепить.Обстановка располагала – кустов там было полно, а у сердца лежало изделия №2. Секса, однако, в тот вечер не было никакого. Даже безопасного. Сначала была какая-то официальщина, а потом … а потом я влюбился.

Джерк. Так назывался новомодный танец, который демонстрировали французы, скользя по деревянному помосту. Такой облегченный рок-н-ролл.

– Скользить, так скользить! – Шура осмотрел контингент и вытащил девчонку по имени Доминик. Ту что, вытащил я, звали Катрин.

Сколько ей было тогда? Семнадцать? Да, черт побери, семнадцать, и это было видно невооруженным глазом. И Саня делал специальные глаза, но Остапа уже, что называется, несло. Стройная, с меня ростом, волосы щекочут щеку и пахнут яблоком.

Жара. Жара стояла, несмотря на поздний час, страшная. И после танца, я помчался в бар принести чего – нибудь холодненького. Возвращаюсь, а возле Кати -Алексей. Один из штатных переводчиков лагеря. И видно, опять же невооруженным глазом, что отнюдь не профессиональные обязанности держат его возле нее. Но нет лучшего стимула, чем препятствие. Сую парню бокалы с трубочками, он от неожиданности принимает, и мы опять танцуем с Кати. Рок-н-ролл помогает сближению.

– Ты нежная и удивительная, – пускаю я в ход тяжелую артиллерию, – я таких, как ты, никогда не встречал, – и к выходу ее. На предмет прогуляться. А она только что такая податливая, вдруг начинает упираться…

– Алеша… Он будет обижен.

– А если я умру? Вот прямо у ваших ног?

Пожимает плечами, неуверенно как-то пожимает, но все равно к этому Алексею… А я стою. Долго стою, прежде чем понять, что музыка кончилась, что в ожидании новой, народ вдоль стенок рассредоточился и посреди зала один только я…

Мадлен. Эту девчонку звали Мадлен. Ростом не высокая, волосы распущены по плечам и грудь… Шестой точно. Заметил я ее еще в порту. Ее невозможно было не заметить. Из наших ее заметили все, и вот эта вот секс –бомба приглашает меня танцевать. Я стою посреди площадки, один, музыканты еще перекуривают, но она кладет мне руки на плечи, и совершенно при этом ясно, что если бы мы с ней развлеклись в кустах, ни наша фемида, ни французская не обвинили бы меня в совращении малолетних. Но я уже не принадлежу себе. Я вдруг опять тот, кем был десять лет назад, когда часами торчал у окошка, что выходило во двор, и ждал, когда во дворе этом появится большеглазая девочка с густющими волосами. Только теперь эту девочку звали Кати и у нее была тень, которую она звала нежно Алеша…

Моей тенью стала Мадлен. Ходила с этими своими вызывающими формами хвостом . Куда я, туда и она. Уцепится за руку и идет. А ходили мы много. У нас сколотилась довольно теплая такая компания. Я, Санька, Олег из Чебоксар, ударник оркестра казанец Равилька, Роже, фотограф, из бедняков, но с замашками лорда (он называл себя плейбой) и Жан Клод. Парень из семьи фабрикантов, но совершеннейший демократ.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.