Видоизмененный углерод: Сломленные ангелы

– У меня хорошее воображение, Шнайдер.

Он пожал плечами:

– Ну ладно. Значит, просто с большими деньгами. Интересно это вам?

Я задумался, пытаясь прикинуть, что стоит за этим предложением:

– Если это подразумевает смену сторон, то не интересно. Не имею ничего против Джошуа Кемпа лично, но считаю, что он проиграет, и…

– Политика, – Шнайдер пренебрежительно махнул рукой. – Политика к этому никакого отношения не имеет. И война тоже, разве что в качестве сопутствующего обстоятельства. Я говорю о чем-то более основательном. О товаре. За обладание которым любая корпорация заплатит процентов десять своей годовой прибыли.

Я здорово сомневался, что такой товар может существовать в глухомани, вроде Санкции IV, и еще сильнее сомневался, что кто-то вроде Шнайдера может иметь к нему доступ. Но, с другой стороны, просочился же этот тип на военный корабль Протектората и получил медицинское обслуживание, о котором – по утверждениям проправительственных источников – безнадежно мечтают полмиллиона человек на планете. Что-то у него, возможно, и было, а сейчас что угодно, способное вызволить меня с этого комка грязи до того, как он разлетится на части, заслуживало внимания.

Я кивнул и затушил сигарету:

– Хорошо.

– Вы в деле?

– Я слушаю, – ответил я мягко. – В деле я или нет, зависит от того, что я услышу.

Шнайдер втянул щеки:

– Не уверен, что мы можем продолжать на таких условиях, лейтенант. Мне нужно…

– Тебе нужен я. Это очевидно, иначе этот разговор вообще бы не затевался. Так как, будем продолжать на означенных условиях или мне вызвать охрану «Клина», чтобы информацию из тебя выбили?

Повисла напряженная тишина. По лицу Шнайдера, точно кровь, растекалась усмешка.

– Что ж, – произнес он наконец. – Вижу, что недооценил тебя. В твоем личном деле нет ничего об этом, м-м, аспекте твоей личности.

– Любые данные обо мне, к которым ты мог получить доступ, не дают и половины реальной картины. К твоему сведению, Шнайдер, моей последней официальной военной должностью была служба в Корпусе чрезвычайных посланников.

Я подождал его реакции, пытаясь понять, удалось ли мне его припугнуть. Посланники имеют почти что мифологический статус в пределах Протектората, и славятся они отнюдь не мягкостью характера. Эта часть моей биографии не была секретом на Санкции IV, но я старался не афишировать ее без нужды. В лучшем случае из-за такой репутации в столовой воцарялось напряженное молчание при каждом моем появлении, а в худшем свежеоблаченные юнцы, в которых нейрохимии и пересаженных мускулов больше, чем здравого смысла, решали бросить мне вызов. После третьего летального исхода (с сохранением стека) Каррера вызвал меня на ковер. Командование, как правило, неодобрительно относится к убийствам внутри личного состава. Такого рода энтузиазм следует приберегать для врага. Было решено, что вся информация о моем прошлом в Корпусе посланников будет погребена в базе данных «Клина», а во всех прочих записях я буду проходить как профессиональный наемник, бывший морпех Протектората. Достаточно распространенная здесь карьера.

Но если мое прошлое посланника и напугало Шнайдера, он этого никак не выказал. Он снова склонился ко мне, и в его проницательном взгляде читалась напряженная работа мысли.

– Посланник, значит? И когда служил?

– Довольно давно. А что?

– При Инненине довелось быть?

Огонек его сигареты ярко светился перед моими глазами. На какое-то мгновение мне показалось, что я проваливаюсь в этот огонь. Красная точка расплылась, превратившись в узоры лазерного огня, хлещущего по разрушенным стенам, в чавкающую под ногами грязь, где умирал раненый Джимми де Сото, вырываясь из моих рук и крича от боли, и распадающуюся вокруг нас линию обороны на Инненинском плацдарме.

Я на секунду прикрыл глаза.

– Да, я был при Инненине. Так ты будешь рассказывать об этом своем сказочно выгодном деле, или как?

Желание поделиться секретом буквально распирало Шнайдера. Он вытянул еще одну сигарету из моей пачки и откинулся на стуле.

– Тебе известно, что на взморье Северного предела, чуть подальше Заубервиля, находится одно из старейших марсианских поселений, известных археологам?

Ну все ясно. Я вздохнул, и мой взгляд скользнул с его лица обратно к иллюминатору с видом на Санкцию IV. Конечно, чего-то этакого и следовало ожидать, но почему-то я разочаровался в Яне Шнайдере. За недолгие минуты нашего знакомства мне показалось, что в нем чувствуется некий твердый стержень, обещавший что-то более сто́ящее, чем всякая фигня о затерянных цивилизациях и зарытых техносокровищах.

Прошло уже добрых полтысячелетия со времени, когда перед нами открылся мавзолей марсианской цивилизации, а люди все никак не поймут, что артефакты, оставшиеся от вымерших соседей по Солнечной системе, по большей части либо нам совсем не по зубам, либо находятся в нерабочем состоянии. (А очень может быть, и то и другое, откуда же нам знать.) Практически единственной по-настоящему полезной находкой были астронавигационные карты, люди разобрали их с большим трудом, но в результате смогли послать колонизационные корабли в точки, где гарантированно располагались планеты земного типа.

Этот успех плюс разрозненные руины и артефакты, обнаруженные на планетах, которых удалось достичь с помощью карт, породили огромное количество самых разнообразных теорий, идей и верований. За время, что я бороздил просторы Протектората, я ознакомился почти с каждой. В некоторых регионах в уши мне лилась параноидальная белиберда о том, что вся история придумана ООН для прикрытия, а на самом деле астронавигационные карты получены от пришельцев из нашего же собственного будущего. Существовала также стройная религиозная доктрина, приверженцы которой считали людей затерянными потомками марсиан и ожидали воссоединения с духами предков после достижения достаточного кармического просветления. Некоторые ученые с затаенной надеждой разрабатывали относительно перспективные теории, полагавшие Марс всего лишь одним из аванпостов, колоний, отрезанных от материнской культуры, и утверждавшие, что сама эта культура по-прежнему существует где-то на другом краю Вселенной. Согласно еще одной, моей любимой версии, марсиане переехали на Землю и стали дельфинами, чтобы стряхнуть с себя оковы технологической цивилизации.

Как бы то ни было, суть одна. Их больше нет, а мы всего-навсего подбираем оставшиеся крохи.

Шнайдер ухмыльнулся:

– Думаешь, я спятил, да? Несу что-то в духе детских голограсказок?

– Что-то вроде того.

– Ты сначала послушай, – он делал короткие и быстрые затяжки, не прекращая говорить, так что дым сочился изо рта при каждом слове. – Понимаешь, все думают, будто марсиане были похожи на нас. В смысле, не физически, нет, мы считаем, что у их цивилизации были такие же культурные основы, как и у нашей…

Культурные основы? Такие обороты были не в стиле Шнайдера. Это он услышал от кого-то другого. Во мне шевельнулась легчайшая тень любопытства.

– А значит, когда мы исследуем мир, подобный этому, то все в штаны кончают от радости, когда удается обнаружить центры расселения. Это города, тут же решают все. Мы находимся на расстоянии двух световых лет от основной системы Латимера – а это две пригодные к обитанию биосферы и три условно пригодные; и в каждой есть марсианские руины, – но, однако же, стоит только зондам добраться до этого места и зафиксировать что-то, смахивающее на города, все немедленно бросают свои дела и несутся сюда.

– Ну, «несутся» – это, я бы сказал, преувеличение.

На субсветовых скоростях даже самой навороченной колонизационной барже потребуется почти три года, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее двойные солнца Латимера от этой звезды-недоростка с незамысловатым названием. В межзвездном пространстве ничего не происходит быстро.

– Да? А ты знаешь, сколько времени прошло? С момента получения данных от зонда до инаугурации правительства Санкции?

Я кивнул. Как региональный военный советник знать такие вещи я был обязан. Заинтересованные в ситуации корпорации ускорили подготовку Хартии Протектората до одной недели. Но это случилось около века назад и имело мало отношения к тому, о чем сейчас собирался поведать мне Шнайдер. Жестом я попросил его продолжать.

– Дальше, – он наклонился вперед и вскинул руки, точно собрался дирижировать оркестром, – в дело вступают археологи. Порядок обычный: право собственности принадлежит нашедшему, правительство выступает в роли посредника между ним и корпорацией-покупателем.

– За процент.

– За процент. Плюс право на экспроприацию – цитирую – «с соответствующей компенсацией стоимости любой находки, которая может быть расценена как представляющая особенную важность для интересов Протектората», и так далее и тому подобное. Понятно, что любой приличный археолог, желающий озолотиться, отправится прямиком в эти самые центры расселения, и именно так они все и поступили.

– Откуда тебе-то это все известно, Шнайдер? Ты-то не археолог.

Он вытянул левую руку и оттянул рукав, демонстрируя свернувшуюся кольцом крылатую змею, вытатуированную иллюминиевой краской. Чешуя змеи мерцала и переливалась, а крылья еле заметно двигались вверх и вниз, так что, казалось, можно расслышать их сухой шелест. Между зубами змеи вилась надпись: «ГИЛЬДИЯ МП-ПИЛОТОВ САНКЦИИ IV», и все это окаймлял девиз: «ЗЕМЛЯ – ЭТО ДЛЯ ПОКОЙНИКОВ». Выглядела татуировка практически свежей.

Я пожал плечами:

– Красиво. И?

– Я занимался перевозкой грузов для группы археологов, работавших на побережье Дангрека к северо-западу от Заубервиля. По большей части скребуны, но…

– Скребуны?

Шнайдер моргнул:

– Да. И что?

– Я родом с другой планеты, – заметил я терпеливо. – Здесь я просто воюю. Что за «скребуны»?

– А… Ну молодняк. – Он неопределенно покрутил руками. – Только что из Академии, их первые раскопки. Скребуны.

– Понял. Скребуны. Ну и кто из них не?

– Что? – он снова сморгнул.

– Кто не был скребуном? Ты сказал, «по большей части скребуны, но…». Но кто?

На лице Шнайдера читалось недовольство. Ему не нравилось, что я его сбиваю.

– Люди с опытом там тоже имелись. Скребунам обычно оставляют участки, где не предполагается значительных находок, но и среди ветеранов всегда есть люди, которые стараются мыслить нестандартно.

– Или заявляются уже после того, как все лучшие делянки расхватаны.

– Ну да, – по какой-то причине эта острота ему тоже не пришлась по душе. – Иногда и так. Короче говоря, мы – они – кое-что обнаружили.

– Что?

– Марсианский корабль. – Шнайдер затушил сигарету. – Целехонький.

– Брехня.

– Нет, в самом деле.

Я снова вздохнул:

– Предлагаешь мне поверить, что вы откопали целый космический корабль – нет, пардон, целый звездолет, – и о нем никто не узнал? Никто не увидел. Никто не обнаружил, что он там лежит. И как же вы его спрятали, баббл-тент над ним натянули?

Шнайдер облизнул губы и усмехнулся. Неожиданно он снова начал упиваться собой.

– Я не говорил, что мы его откопали, я сказал, мы обнаружили. Ковач, он размером со сраный астероид, и находится на окраине системы Санкции на парковочной орбите. А откопали мы портал, который к нему ведет. Швартовочную систему.

– Портал? – произнося это слово, я почувствовал, как по моей спине поползли еле ощутимые мурашки. – Ты имеешь в виду гиперпространственный передатчик? Ты уверен, что вы правильно разобрали техноглифы?

– Ковач, это портал, – сказал Шнайдер тоном, каким разговаривают с маленькими детьми. – Мы его открыли. И видели, куда он ведет. Похоже на дешевый спецэффект из эксперии. По картине звездного неба понятно, что корабль находится где-то в этой системе. Все, что нам оставалось сделать, – это войти внутрь.

– Внутрь корабля?

Против собственной воли я был заинтригован. В Корпусе чрезвычайных посланников учат лгать: лгать под детектором лжи, лгать в условиях жесточайшего стресса, лгать при любых обстоятельствах – и делать это со стопроцентной искренностью. Посланники умеют лгать лучше кого угодно в Протекторате, в естественном ли состоянии или в аугментированном, и, глядя сейчас на Шнайдера, я видел, что он говорит правду. Что бы там с ним на самом деле ни произошло, он твердо верил своим словам.

– Нет, – покачал головой он. – Не внутрь корабля. Портал ведет в точку, расположенную километрах в двух от корпуса. Ходит по достаточно близкой орбите с периодом четыре с половиной часа. Нужен скафандр.

– Или шаттл, – я кивнул в сторону его татуировки. – У тебя что был за корабль?

Он сморщился:

– Дерьмовый суборбитальный «Мовай». Размером с долбаный дом. В портал он не пролез.

– Что? – у меня неожиданно вырвался смешок, отозвавшийся болью в груди. – Не пролез?

– Смейся-смейся, – угрюмо буркнул Шнайдер. – Если бы не эта небольшая логистическая загвоздка, я бы в этой сучьей войне не завяз. Щеголял бы в сделанной на заказ оболочке в Латимер-сити. Клоны в холодильнике, цифровое хранение, гребаное, блин, бессмертие… Полный набор.

– И что, ни у кого не нашлось скафандра?

– С какой бы стати? – Шнайдер развел руками. – Полет суборбитальный. Никто не собирался выбираться за пределы орбиты. На самом деле никто и не мог выбраться за пределы орбиты, минуя межпланетные порты в Лэндфолле. Все найденное на раскопках должна была освидетельствовать Экспортно-карантинная служба. А эта идея тоже ни у кого восторга не вызвала. Пункт об экспроприации помнишь?

– Угу. Любые находки, которые могут быть расценены как представляющие особенную важность для интересов Протектората. Вариант с «соответствующей компенсацией» тебя не манил? Или ты не считал, что она будет соответствовать?

– Да ну брось ты, Ковач. Какова должна быть компенсация, чтобы соответствовать такой находке?

Я пожал плечами:

– Зависит от множества факторов. В частном секторе в основном от того, к кому надумаешь обратиться. С большой вероятностью можно получить пулю в стек.

Шнайдер натянуто усмехнулся:

– Полагаешь, нам не удалось бы продать его корпорациям?

– Полагаю, сделка вышла бы вам боком. А остались бы вы при этом в живых или нет, зависит от того, с кем иметь дело.

– Ну и к кому бы ты пошел?

Я вытряхнул из пачки новую сигарету, дав вопросу повисеть в воздухе, прежде чем удостоил его ответом:

– Это, Шнайдер, мы с тобой сейчас обсуждать не будем. Мои расценки как консультанта тебе слегка не по карману. А вот как партнер, с другой стороны… – я в свою очередь расщедрился на улыбку. – Я все еще слушаю. Что было дальше?

Горький смех Шнайдера был таким громким, что заставил даже зрителей голопорно в другом конце палаты на секунду оторваться от проектора, где извивались яркие, отполированные спецэффектами человеческие 3D-тела в натуральную величину.

– Дальше? – Шнайдер снова понизил голос и дождался, когда любители плотских наслаждений отвернутся. – Дальше? Да война эта сраная, вот что было дальше.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Где-то плакал ребенок.

Какое-то время я висел на руках, держась за комингс двери, давая экваториальному климату проникнуть на борт. Из госпиталя меня выписали с формулировкой «годен к службе», но состояние моих легких было не так безупречно, как хотелось бы, и во влажном воздухе я начинал задыхаться.

– Жарковато тут.

Шнайдер заглушил двигатель шаттла и навис над моим плечом. Я спрыгнул вниз, освобождая ему проход, и прикрыл глаза от солнца. С высоты лагерь для интернированных выглядел так же невинно, как выглядит большая часть типовых застроек, но вблизи это впечатление аккуратного единообразия таяло под напором реальности. Установленные наспех бабблы потрескивали от жары; в проходах между ними текли ручьи жидких отходов. Слабый ветерок обдавал смрадным запахом горящих полимеров: при посадке шаттл взметнул мусор, распластав его по ограждению, и теперь электричество поджаривало бумагу и пластик, превращая их в труху. За забором, как железные сорняки, на высушенной земле росли автоматические турели. Сонный гул конденсаторов служил неумолкающим фоном к людскому шуму на территории лагеря.

Приплелся небольшой отряд местного ополчения, возглавляемый сержантом, смутно напомнившим мне отца в его лучшие дни. При виде униформы «Клина» отряд застыл на месте. Сержант неохотно отдал честь.

– Лейтенант Такеси Ковач, «Клин Карреры», – коротко бросил я. – Это капрал Шнайдер. Мы здесь для того, чтобы забрать для допроса одну из ваших интернированных, Таню Вардани.

Сержант нахмурился:

– Мне об этом не сообщали.

– Так я вам сейчас и сообщаю, сержант.

В таких ситуациях обычно хватает униформы. На Санкции IV широко известно, что серьезные ребята из «Клина» неофициально представляют интересы Протектората, и обычно получить желаемое не представляло проблемы. Даже другие наемники шли на попятный, когда доходило до стычек из-за порядка реквизиции. Но этому сержанту, похоже, попала под хвост какая-то вожжа. То ли смутная память о святости устава, внушенная на плацу в пору, когда это и в самом деле что-то значило, задолго до войны. То ли, может, просто зрелище соотечественников, страдающих от голода в своих баббл-тентах.

– Мне нужно видеть приказ.

Я щелкнул пальцами, и Шнайдер вложил мне в руку документы. Раздобыть их не составило особенного труда. В военных конфликтах планетарного масштаба вроде нынешнего Каррера предоставлял своим младшим офицерам такую свободу действий, которая и не снилась дивизионным командирам Протектората. Никто даже не спросил, для чего мне понадобилась Вардани. Всем это было безразлично. Пока самым сложным делом оказалось заполучить шаттл; межпланетных кораблей не хватало, они были нужны всем. В итоге мне пришлось вытрясать его под дулом пистолета из полковника регулярной армии, заведовавшего полевым госпиталем к юго-востоку от Сучинды, о котором нам кто-то рассказал. Неприятностей из-за этого в конечном счете не избежать, но, как любил говорить сам Каррера, это же война, а не конкурс зрительских симпатий.

– Этого достаточно, сержант?

Тот принялся изучать бумаги с такой тщательностью, словно надеялся, что при близком рассмотрении печати на них окажутся наклейками-фальшивками. Я переступил с ноги на ногу в нетерпении, которое было лишь наполовину притворным. Атмосфера лагеря действовала угнетающе; где-то продолжал надрываться невидимый мне ребенок. Хотелось убраться отсюда как можно быстрее.

Сержант поднял голову, возвращая документы.

– Вам придется обратиться к коменданту, – произнес он деревянным голосом. – Лагерь находится под правительственным контролем.

Я бросил взгляд через его левое, затем правое плечо, после чего снова посмотрел ему в лицо.

– Ясно, – мои губы скривились в усмешке, и через какое-то мгновение сержант отвел глаза. – Что ж, пошли к коменданту. Капрал Шнайдер, подождите здесь. Это не займет много времени.

Офис коменданта располагался в двухэтажном баббле, отгороженном от остального лагеря еще одной линией высоковольтного ограждения. Автотурели размером поменьше угнездились на верхушках конденсаторов, подобно горгульям начала тысячелетия; у ворот застыли затянутые в униформы рекруты, еще не вышедшие из подросткового возраста. В руках они сжимали здоровенные плазменные винтовки. Юные физиономии под увешанными датчиками армейскими шлемами были воспаленными и исцарапанными. Для чего вообще понадобилось ставить часовых, для меня оставалось загадкой. Либо автотурели представляли собой муляж, либо в лагере наблюдался серьезный переизбыток персонала. Мы молча прошли за ограждение и поднялись по лестнице из легкого сплава, кое-как приклеенной к стенке баббла эпоксидкой. Сержант нажал на кнопку звонка. На секунду ожила установленная над дверью камера наблюдения, после чего дверь раскрылась. Я шагнул внутрь, с облегчением набрав в грудь охлажденного кондиционированного воздуха.

Основное освещение в офисе исходило от мониторов системы видеонаблюдения на дальней стене. Рядом стоял стол из гнутого пластика, добрую половину которого занимал дешевый голопроектор и клавиатура. Остальная поверхность была усеяна бумагами, норовящими свернуться в трубку, маркерами и прочим канцелярским хламом. Тут и там посреди завалов, словно градирни в индустриальных зонах, высились забытые кофейные кру́жки. Тонкая змейка кабеля протянулась к руке скособоченной фигуры, сидевшей за столом.

– Комендант?

На паре мониторов сменилась картинка, и в отраженном свете блеснула сталью рука сидящего.

– В чем дело, сержант?

Говорил он невнятно, в голосе слышались скука и безучастность. Я шагнул в прохладный полумрак, и человек за столом слегка приподнял голову. Я различил синий фоторецепторный глаз и лоскуты протезного сплава, покрывавшие одну сторону лица и шеи, а массивное левое плечо выглядело как боевой скафандр, но все же им не было. Почти вся левая сторона тела отсутствовала, ее место от бедра до подмышки занимали сочлененные сервоблоки. Рука представляла собой несколько стальных гидравлических систем, на конце которых находилась черная клешня. Запястье и предплечье были оборудованы полудюжиной блестящих серебряных разъемов, в один из которых и был воткнут лежавший на столе кабель. Рядом с этим разъемом лениво пульсировал маленький красный огонек. Индикатор тока.

Я подошел к столу и отдал честь.

– Лейтенант Такеси Ковач, «Клин Карреры», – сказал я негромко.

– Ну что ж, – комендант с трудом выпрямился в кресле. – Наверное, вам хочется, чтобы здесь было посветлее, лейтенант? Я-то люблю темноту, но, – он хмыкнул, не разжимая губ, – у меня к ней приспособлены глаза. А у вас, скорее всего, нет.

Он пошарил по клавиатуре и с третьей попытки включил основные светильники, расположенные в углах комнаты. Фоторецептор потускнел, и на меня уставился мутный человеческий глаз рядом с ним. То немногое, что осталось от лица, имело тонкие черты, которые могли бы выглядеть привлекательно, если бы долгое злоупотребление электричеством не лишило мелкую мускулатуру способности верно реагировать на нервные импульсы и не придало коменданту вялый и туповатый вид.

– Так лучше? – комендант скорее осклабился, чем улыбнулся. – Думаю, да, вы ж все-таки уроженец Внешнего Мира.

В заглавных буквах «внешнего мира» сквозила ирония.

Комендант жестом указал на мониторы в противоположном конце комнаты:

– Мира, которого не видят их маленькие глазенки и который превосходит все, о чем только могут мечтать их злобные умишки. Скажите-ка, лейтенант, мы все еще воюем за нашу на все лады перетраханную, то есть я хотел сказать «перепаханную», полную археологических сокровищ, вдоль и поперек перепаханную землю нашей дорогой планетушки?

Мой взгляд скользнул к разъему с воткнутым кабелем и к мерцающему рядом рубиновому огоньку, затем вернулся к лицу коменданта.

– Мне понадобится все ваше внимание, комендант.

Какое-то время он смотрел на меня, затем голова его склонилась – так, словно была механической полностью, а не частично, – к разъему с кабелем.

– А, – прошептал он. – Вы об этом.

Он резко развернулся и уставился на сержанта, который маячил у самого порога вместе с двумя ополченцами.

– Покинуть помещение.

Сержант повиновался с живостью, которая давала понять, что он в принципе не больно-то хотел здесь оставаться. Статисты в формах последовали за ним, аккуратно закрыв за собой дверь. После того как щелкнул замок, комендант вновь обмяк в кресле, положив правую руку на разъем. С его губ слетел то ли вздох, то ли кашель, то ли смешок. Я ждал. Комендант поднял голову.

– Теперь там еле капает, могу вас уверить, – сказал он, указывая на по-прежнему мигающий индикатор. – Если его совсем отключить, на настоящем этапе меня это, думаю, прикончит. Если лягу, вряд ли уже встану. Вот и остаюсь в этом… кресле… Дискомфорт меня будит… время от времени… – с видимым усилием он попытался сосредоточиться. – Ну так что же от меня нужно «Клину Карреры», позвольте спросить? Ценного у нас ничего нет. Медикаменты закончились уже несколько месяцев назад, даже продовольствия, что нам привозят, и то еле хватает на рационы. Для моих людей, разумеется, – я говорю о доблестных бойцах, вверенных моему командованию. Обитателям лагеря достается и того меньше, – еще один жест рукой, на этот раз в сторону мониторов. – А вот машины, конечно, есть не просят. Они самодостаточны, непритязательны и не обременены неудобным свойством сопереживать тем, над кем поставлены надзирать. Отличные солдаты, все как на подбор. Как видите, я пытался стать одним из них, но пока не очень преуспел…

– Я не претендую на ваши материальные резервы, комендант.

– Так что тогда, карательная миссия? Я что, не вписался в какой-то новый поворот в планах Картеля? Или, может быть, подрываю боевой дух армии? – идея, по-видимому, его позабавила. – Ты ассасин, что ли? Клиновский киллер?