Прядь

Одним из самых удивительных событий своей жизни Ингвар считал путешествие в Константинополь. Будучи частыми гостями в греческих городах Тавриды, русы охотно водили дела с ромеями – причём как торговые, так и военные. Несколько лет назад Хельг увёл свои ладьи вниз по Днепру с большим грузом добытой у чуди пушнины. Разменять меч на купеческие весы – обычное дело для варягов, если предприятие сулило выгоду. В тот год им удалось заключить в Корсуни славную сделку с одним из греческих торговцев, а после тот предложил северянам за хорошую плату сопроводить его по пути на родину. Конечно же, ромей рисковал, сделав такое предложение, – нередко случалось, что русы из охранников во время длинного пути превращались в грабителей, но Понт и без того небезопасен, а Хельг пользовался в Корсуни репутацией хорошего воина и честного купца. Поэтому Ставрос – так звали грека – решил рискнуть, хотя и попросил, чтобы для вящего спокойствия сын Хельга, Ингвар, плыл в одной ладье с ним в качестве гаранта верности русов.

Оказалось, обе стороны остались в выигрыше от этого союза, а более всех – Ингвар. За дни плавания он сдружился с купцом; тот не отличался тонкостью ума, но рассказывал всякие интересные истории. В основном забавные или страшные небылицы о путешествиях, но иногда и вещи правдивые: о жизни на родине, о вере и о прошлом своего народа. Купец обучил смышленого северянина объясняться по-гречески, рассказал ему про распятого на кресте, а потом ожившего Бога, в которого все верят в Царьграде, и в придачу множество невероятных сказов о святых, которых ромеи тоже почитали и которых оказалось куда больше, чем богов в Асгарде. Рассказывал Ставрос живо, но путано и несвязно, а ответы на всё новые вопросы Ингвара подчас просто придумывал. Поэтому Ингвар решил для себя, что греки верят в какую-то околесицу, сами не могут определиться, один у них бог или трое и чем все эти сотни святых отличаются от презираемых ими северных богов (кроме странной христианской любви к страданиям). Да и сам по себе Бог ромеев (если предположить, что он всё-таки один) не вызвал у него расположения – мрачный, с множеством запретов и правил. Один только рассказ Ставроса о них уже утомил юношу, страшно было и представить, каково всё это соблюдать. Словом, христиане – любители многократно усложнять себе жизнь – к такому выводу в итоге пришёл Ингвар. Эту же мысль он озвучил и греческому другу, на что тот рассмеялся и в штуку обозвал его грубым дикарем. Ингвар же вознес хвалу богам матери и отца (он чтил и тех и других), что ему повезло с рождения носить на шее молот Тора и избежать этого обилия нудных правил, мешающих просто радоваться жизни.

Впрочем, религиозные разногласия не слишком затрудняли его общения с попутчиками. Вскоре он завёл множество друзей среди членов команды, и всех по очереди донимал расспросами о цели их путешествия – Константинополе. Недостатка в рассказчиках не было, и ближе к концу пути голова Ингвара ломилась от историй о великолепии города, былых днях могучей ромейской державы, а также от баек попроще: о красивых женщинах, хмельных кабаках и шумных базарах. Чувствовалось, что истории второго рода вдохновляют людей Ставроса куда сильнее, нежели первые, не говоря уже о рассказах про святых.

Но когда их корабли наконец вошли в бухту Золотой Рог, и Ингвар ступил на берег, сокрушительно прекрасный вид знаменитого Миклагарда превзошёл все его ожидания. Юноша понял, что описывать этот город словами – всё равно что пытаться обстоятельно рассказать слепому, как выглядит солнце или море – несколько мгновений настоящего созерцания сотрут всё рассказанное в порошок.

Плодотворное сотрудничество варягов со Ставросом продолжилось и по прибытии. Купец всегда брал с собой на сделки нескольких воинов – для пущей убедительности – в число которых всякий раз входил Ингвар. В те дни юноша увидел много нового, торговые переговоры – вещь и так интересная, но крайне любопытно оказалось и взглянуть на тех, с кем Ставрос их вел. Именно тогда молодой северянин научился легко отличать плавную и немного рычащую арабскую речь от лёгкой, словно чуть-чуть вздыхающей, персидской; именно там впервые увидел упитанные маслами бороды иудейских купцов, перстни светловолосых, похожих на самого Ингвара франкских воинов, чёрные лица рослых и губастых выходцев из Серкланда.

Дыхание огромного города никогда не оставит молодого человека равнодушным, оно либо повергает его в ужас, либо пленяет навсегда. Бывает, что эти впечатления дают о себе знать не сразу, но для Ингвара всё решилось, как только он увидел очертания ромейской столицы с борта ставросова корабля. Константинополь захватил его без остатка, юноше нравилось тут всё: шум городских площадей, заинтересованные взгляды необычных местных женщин, крики уличных торговцев. Он видел подобное и ранее, ведь города уже встречались в его жизни, однако размах и восточная яркость, увиденные в Константинополе, просто вскружили ему голову. Вечерами, возвращаясь с торговых сделок на постоялый двор, целиком занятый дружиной Хельга, юноша порой нарочно петлял по улочкам и даже разговаривал с людьми, применяя в деле полученные от купца языковые знания. Из любопытства он заходил то в увеселительные заведения, то в церкви, причём делал это с такой регулярностью, что и там и там его вскоре стали признавать за постоянного гостя. В кабаках его привлекали люди и их истории, в церквях же – таинственные службы и лежавшие на деревянных аналоях книги.

Недавно выучившись понимать и говорить по-гречески, постигнув таким образом впервые в своей жизни тайну человеческого языка, Ингвар испытывал чувство священного благоговения перед книгами и умеющими читать людьми. Беседы с купцом, его прислугой и уличными незнакомцами утроили в голове юноши число вопросов о прошлом и о настоящем, на которые каждый норовил выразить отвлечённое мнение и никто не мог дать точных ответов. Ингвар чувствовал неполноту этого обрывочного знания и ему казалось, что научись он распознавать загадочные знаки на страницах виденных им книг и свитков, всё сразу же станет на свои места и образ мира чудесным образом приобретет полноту. Но, увы, на это он не имел ни времени, ни, как ему казалось, достаточного таланта – ведь задача была поистине не из лёгких.

Но как-то раз молодому северянину представилась возможность приблизиться к разрешению тяготевших над ним вопросов. Пристыженный собственным незнанием Ставрос решил устроить ему встречу со своим старшим братом Николаем. Николай как нельзя лучше подходил на роль открывателя вечных истин: на жизнь он зарабатывал преподаванием истории и философии в одной из константинопольских школ средней ступени – в них учились дети чиновников.

Разговор с этим спокойным, в меру полноватым и в меру морщинистым человеком оказался плодотворным и интересным, но ожиданий Ингвара не оправдал. Длинную речь о могуществе греков и великом наследии Рима он в целом понял (как и то, что сам он, со слов Николая, проявляет странную любознательность, несвойственную таким варварам, как его земляки). Но вот религиозная сторона беседы только укрепила его во мнении, что христианский Бог и все его последователи – существа более чем странные. Закончил беседу юноша тем, что вновь вынес ромеям (в лице Николая и Ставроса) предложение для начала определиться сколько у них в конце концов богов. Ставрос на это расхохотался, а его брат многозначительно покачал головой, как бы говоря: «Ну а чего вы ещё ожидали от северного дикаря». Тогда же, вняв горячим просьбам гостя, хозяева позволили полистать несколько книг и свитков из обширной библиотеки Николая. Ингвар с трепетом переворачивал страницы и вглядывался в неведомые знаки и символы. То, какие смыслы за ними скрывались, оставалось для него тайной, ну а многообещающий разговор с Николаем дал ничтожно мало ответов по сравнению с количеством вопросов, волновавших северянина.

Однажды, почувствовав острую необходимость с кем-то поделиться, он обратился со своими мыслями к отцу. Хельг слушал внимательно, а когда Ингвар закончил, ответил ему так: «В нас с тобой немало общего, и всё-таки мы друг от друга сильно отличаемся… ответов на твои вопросы у меня нет. Найдется совет, хоть ты, по обыкновению, и сочтёшь его бесполезным. Глядя на чужих богов, помни, кто даёт в бою силу нам. Может быть, христианский Бог и хорош чем-то… для христиан, но для защиты они ищут наших мечей, а это многое значит. Христианский Бог в нашем деле без надобности, это Бог книжников, но не Бог воинов. Посему мы следуем завету предков и не ищем помощи у богов, которые позволяют себя распять».

Эти слова действительно не стали для Ингвара откровением, но глубоко врезались в память. Старый Хельг боялся, что иноверцы запутают сына и уведут от почитания богов предков, не зная, что Ингвар и так уже достаточно запутался. С детства он жил окружённый богами матери и отца, очень похожими, но всё же разными. Славянское в сердце юноши смешивалось с варяжским, что делало невозможным полное обращение ни к тому, ни к другому. Отсюда и происходили корни увлечения всем неизвестным и чужестранным. Смешение двух миров стало для Ингвара живым примером, сколь по-разному можно смотреть вокруг, сколько причин тому есть и сколь многое надо понять и почувствовать, чтобы объять мироздание целиком.

И вот, товар был распродан, непосредственного основания дел Ставроса с северянами не стало, и купец щедро расплатился с Хельгом. Ставрос знал, что удержать варягов на больший срок ему не под силу, но надеялся, что ярл выполнит одну его просьбу.

Просьба эта была об Ингваре, купец просил Хельга оставить ему сына в качестве телохранителя, хотя бы на время. Ставроса развлекали разговоры со смышлёным юношей, а его любознательность вкупе с суровой северной наружностью обещали превратить варяга в незаменимого помощника в торговле. Хельг от этого предложения наотрез отказался, сославшись на излишнюю молодость своего отпрыска, а Ингвар узнал об этом, лишь когда попутный ветер погнал их драккар в сторону устья Днепра. Новость эта повергла его в замешательство. С одной стороны, он почувствовал жгучее желание вернуться к шуму и тайнам ромейского города, а с другой, он понимал, что не готов оставить родителей, братьев, дружину. Да и правду сказать, сквозь восхищение древней столицей уже начала пробиваться тоска по дому: по крутым волховским берегам, по родным лицам, которых он уже больше года не видел, по багровым закатам на Нево-озере.

Поэтому он смиренно согласился с решением отца, лелея в душе надежду, что извилистые варяжские пути однажды вновь приведут их в этот удивительный город. С собой помимо многочисленных подарков Ставроса он увозил ещё один, который он подарил себе сам – украдкой вырванную страницу книги из библиотеки Николая. Он не удержался и сделал этот не вполне приличный жест, как бы подтверждая слова собеседников о собственной дикости. Однако, делая это, Ингвар твёрдо верил, что наступит день, когда он сможет самостоятельно понять значение написанного.

                                            * * *

Теперь же этот листок, бережно сложенный вчетверо и упрятанный в непроницаемый кожаный мешок с железными спайками, висел у него на груди. До Константинополя – многие месяцы пути, они от него так же далеки, как и от дома, а вокруг совершенно неведомый край. Но в неведомом и прелесть, пусть иная, но в чём-то даже более притягательная, чем в уже известных ромейских землях.

Воспоминания смешались со снами, хотя гудящие ноги и не позволили в полной мере насладиться ни тем, ни другим. Ингвару показалось, что за время отдыха он и до двадцати-то не успел бы сосчитать, но на деле времени прошло куда больше – на небо уже влезла полная луна. Северяне сочли это за удачу: в совершенной темноте пробираться стало бы совсем невозможно.

Перекусили сырой рыбой – её успели запасти за время стоянки у берега, пусть и немного. Рори рядом недовольно рассуждал, что в краю, где яблоки наверняка вырастут даже на воткнутой в землю палке, они вынуждены есть такую гадость. Остальные ели молча. Покончив с трапезой, варяги как смогли замели следы своего присутствия, благо их осталось немного, – разжигать костёр дураков не нашлось.

Вскоре пришёл черёд Ингвара нести поклажу. Вес её оказался удручающе мал: пара мешков рыбы, чаячьих яиц, спасённых от морской воды лепёшек, шерстяные плащи и утратившее хозяев оружие. И всё же идти с ней оказалось гораздо тяжелее – день пути оставил от утренней бодрости лишь воспоминания, горели стёртые ноги и противно поднывали полученные в бурю ушибы. Ингвар держался крепко; постанывание Ислейва, стариковское кряхтение Бора и недовольный бубнёж Рори – всё это придавало ему сил, их слабости заставляли юношу забыть о своих. Вместе с усталостью накатывали и воспоминания о тех, кто не пережил плавания: Искро, Гудни, Злоб, Снеульв, Кётви, Мер, Ярунд, Орлик, Умил, Кнут, Ярви, Оффи… – их тени словно поджидали на лунных бликах чужого ночного мира. «Их здесь быть не может, толстолягая Ран уже утащила их на остров к своему дикому отцу…». Ингвар не знал, верит ли он в это по-настоящему, но пусть уж лучше будет так. Встряхнувшись, юноша напоминал себе, что лучшее из посильного ему сейчас – убедить себя радоваться походу. Свежий запах моря, ещё доносившийся до его ноздрей, смешиваясь с тонким ароматом пряных трав, идущих с материка, придавал ему сил. Ингвар находил радость и в клекоте не слышанных ранее птиц; в ночной темноте его слух и обоняние обострились, поэтому звуки и запахи теперь кружили голову, словно плотно сваренное пиво. Далекие зелёные холмы были в этот час абсолютно невидны, но для Ингвара они не потеряли ни капли своей притягательности. Просто манящее чувство перешло из зримого мира во владение слуха, обоняния и воображения.

Под утро западнее их пути показались очертания небольшой деревушки – не больше пары десятков дворов. Место, где ютились хижины, с двух сторон обрамляли скалы; к юго-востоку темнел лес с густым кустарником, дорога же проходила через юго-западный край и исчезала в предрассветных сумерках. Дома не отличались особенным богатством, однако крытые загоны для скота и обилие садовых деревьев свидетельствовали – там есть чем пополнить запасы. Глаз выхватывал и небольшие пахотные участки, зерно на которых уже заколосилось… Ингвар подумал, что для него с товарищами это как будто мучения того грека, который мучился от жажды, стоя по горло в воде, а глотнуть не мог… как бедолагу звали, он забыл. В шаге от них лежало всё, чем так славно набить желудок и что так нужно им для дальнейшего пути, но сделать этот шаг нельзя. Желанный грабёж мог привлечь к «путникам» внимание и других обитателей этих мест, предпочитающих плугу и пастушеской дудке мечи и копья.

Отряд замер в ожидании решения Хельга.

– Устраивать привал здесь нельзя, – тихо, но отчётливо произнес старый ярл. – Нас легко заметить, и ежели кто торопится в чертог владыки Одина – оставайтесь, прочих же я поведу дальше.

Волх и Фрелав недовольно переглянулись, Хельг, перехватив их взгляды, добавил:

– Мы легко одолеем пару дюжин увальней-крестьян, но, кажется, в ваши зелёные головы не вмещается, что даже самая малая схватка может выдать наш след какому-нибудь жалкому местному князьку с сотней воинов. Боюсь, знакомство с ними окончит наше путешествие раньше времени, и вряд ли это будет славный конец…

– Но Хельг, – вскричал Волх, крутя пальцем в широких прорехах своей изодранной рубахи. – Нам хоть бы припасы пополнить ночью, у нас хватит сноровки сделать это незаметно…

– Да, ведь нам ещё идти невесть сколько, а с нынешними харчами такой путь поди одолей! – подхватил стоящий рядом Рори.

Тут закивали и некоторые из опытных. Ингвар решил пока остаться в стороне и подождать, что ответит отец.

– У меня в брюхе так урчит, что в самом Миклагарде слыхать, – проворчал негромко Борг.

– Да, нам и правда предстоит идти с пустыми животами. – снова отчётливо, почти по слогам произнёс Хельг, – Да, вам известно, что легко нам не будет. – Хельг медленно обводил взглядом своих людей. – И всё же с пустым брюхом пройти наш путь легче, чем с пропоротым… Мы не станем рисковать и сегодня уйдём от деревни как можно дальше. Припасы пополним дичью.

Оранжевое зарево сначала робко тронуло вершины скал, а потом яростно заплясало в дрожащих под ветром кронах деревьев. В поселении пели петухи и жители уже начинали свой тяжёлый ежедневный труд. Русы, придя с востока, смотрели на деревню с невысокого холма, оставаться на котором было нельзя, потому как, чем больше светлело небо, тем виднее для жителей становились их силуэты.

Решили вернуться назад, попробовать при свете дня отыскать подходящую тропу в скалах и добраться до леса, минуя открытую местность. Лес казался тяжёлым для переходов, что красноречиво подтверждала колючая копна кустарника, выползающая от подножия деревьев и тянущаяся редеющей полосой к хижинам селян. Тем не менее это самый безопасный путь: продираясь через кустарник, северяне могли быть уверены, что по их следу не отправится погоня.

Нужная тропа отыскалась, пусть и не сразу, но довольно быстро. После нескольких неудачных изматывающих подъёмов по ложным путям Рори заприметил, что если вскарабкаться по камням на высоту в рост человека чуть дальше их последнего поворота, то открывается относительно пологий подъём. Тропу было не проследить до самых вершин, поэтому Рори сам слазал на несколько локтей вверх, дабы убедиться в своей правоте. Эйнар, Сдеслав и Фрелав, не без основания считавшие Рори ненадёжным болтуном, выразили сомнения: разумно ли идти по тропе, обнаруженной абы кем (Рори тогда обиженно скривился), мало ли, она вовсе не такая длинная, как кажется.

Сомневались и другие, но временем на споры они не располагали. Окончательно убедил всех прислушаться к другу Ингвар; пока другие препирались, он присел на землю, пользуясь возможностью перевести дух перед неминуемым подъёмом. Сын Хельга облокотился на скалу, и что-то насторожило его, как будто едва заметный шум отдавался в камне. Ингвар приложил ухо к земле, и слова Рори мигом обрели весу.

– По дороге скачут лошади, – выпалил он, – несколько десятков, не меньше!

Хельг тут же припал ухом к земле, следом за сыном.

– В нашу сторону скачут.

Помолчав пару мгновений и окинув взглядом тревожные лица дружинников, он приказал:

– Наверх!

Повторять несколько раз не пришлось, один за другим все тринадцать воинов, подсаживая друг друга и подтягивая сверху следующих за собой, взобрались к началу тропы. Труднее всех пришлось Ислейву, но дюжий Лилуль бережно поднял поломанного кормчего и взлетел с ним наверх с ловкостью рыси. «Глянь, какова валькирия», – ядовито шепнул Ингвару на ухо Рори. Тропа не отличалась шириной, двигаться приходилось гуськом, и всё же она оказалась достаточно пологой, чтобы не опасаться случайного падения вниз. Вскоре тропа свернула и маленький отряд скрылся за камнями; тогда напряжение, царившее с момента выхода к деревне, немного убыло. Хельг объявил короткий привал.

В этот раз отдыхали молча. От скалы тянуло утренней сыростью, пробивающиеся из трещин пучки травы набухли росой; жалея запасы воды, воины смачивали росой губы и растирали капли по лицу. Ингвар растерянно оглядывал товарищей, в голове крутилась бесполезная мысль: «А змеи тут есть?» Такие мысли не требуют ответа… Юноша тоже запустил пальцы в зелёный клок травы у себя над головой; ладони горели, чувство влаги приятно холодило. Хельг велел выступать. Размазывая по щекам воду пополам с пылью, Ингвар встал на ноги.

После отдыха подъём перестал казаться таким мучительным, а уход от основных троп добавил приятное чувство какой-никакой, но безопасности: на узкой скалистой тропке да в такую рань встреча с врагом казалась сомнительной. Готовились, впрочем, ко всему – край чудной, расслабляться нельзя.

Путь до вершины занял довольно времени, чтобы запыхаться, ободрать пальцы и поразбивать колени, наградой за его преодоление стал удивительной красоты вид на окрестности. Лес пестрел всеми оттенками зелёного с лёгкими вкраплениями синевы. Судя по тому, что варягам не удавалось даже примерно различить, где он кончается, переход через него будет делом посложнее, чем показалось изначально. Северные леса, в которых каждый из них с детства охотился на пушного зверя, тоже погубили не одного путника, однако узор земель, куда русов теперь забросили боги, многократно усложнял задачу. Покрытые деревьями холмы, как пузыри в кипящем котле, возникали один за другим, насколько хватало глаз – этим зрелищем сложно не залюбоваться, но идти этим путём не хотелось никому. Ингвар с Рори невесело переглянулись.

Лес, будучи воплощением их грядущих страданий, приковал к себе всё внимание. Из-за этого варяги не сразу увидели движение в деревне, невзрачные строения которой лежали теперь у подножия скал подобно игрушечным фигуркам, что отцы вырезают своим детям из дерева во всех концах света.

– Гляньте-ка, а вон ведь и наши друзья с дороги, – присвистнул Первуша. – В село въезжают. Пожалуй, хорошо, что мы их не встретили…

Все обернулись. В село въезжали несколько десятков воинов, расстояние не позволяло хорошо рассмотреть их вооружения, но сталь кольчуг и лат, виднеющихся из-под плащей, помогло распознать яркое утреннее солнце. В деревне был переполох, но гости явно пришли с миром: всадники держали оружие в ножнах, а их предводители говорили с группой селян, по-видимому деревенских старейшин.

– Тут точно что-то будет, Инги! – прошептал Рори.

Ингвар кивнул. Юноши придвинулись ближе к камням на краю скалы.

– Они ехали всю ночь и решили остановиться на отдых утром, да ещё в этом забытом богами месте, я не силён в местных обычаях, но выглядит это странно, – вновь шёпотом заметил Рори.

Ингвар устало пожал плечами:

– Возможно, они и сами чужаки здесь или же просто рассчитывают, что не встретят лишних глаз, забравшись так далеко.

– В любом случае нас это не касается. – вступил в разговор Хельг, который, несмотря на старания юношей говорить тихо, всё слышал. – Всем отойти от края; снизу нас заметить проще, чем вам кажется.

Северяне расположились за камнями – перед спуском решили снова сделать короткий отдых. Лежали молча. Кто-то думал о воинах в деревне, кто-то о предстоящем пути, а кто-то просто прикидывал, велика ль удача – в целости вернуться домой, гнев ли богов все эти невзгоды или же напротив – испытание, свидетельство вышнего благоволения и внимания…

Ингвар думал о том, что в такие отрезки вся жизнь выстраивается вокруг коротких возможностей перевести дух. Остальное время просто не замечаешь, оно целиком уходит на преодоление внешних преград. Ещё недавно, в первую ночь пути, у него были силы думать о приключениях и новых землях, сегодня же он чувствовал в теле и в уме один большой комок усталости, которая уже не перебивалась никакими привалами. Головой он понимал, что этот ожидаемый упадок духа пройдёт – так бывало и в прошлых походах, но в данный миг он ничего не мог поделать с острым чувством накатившей грусти.

Очередная передышка закончилась, Ингвар, встав, подошёл к расщелине в скале и окинул долину прощальным взглядом. Внизу воины ставили шатры, некоторых принимали в домах, но жизнь, казалось, шла своим чередом. Вдруг Ингвар заметил новое движение: с запада в деревню въезжал ещё один отряд. Юноша немедля сообщил об этом отцу, на что тот ответил: «Не будь мы сборищем из полутора десятков оборванцев, то б узнали об этом побольше. Не сомневаюсь, есть люди, готовые дорого заплатить за знания об увиденном нами, но сейчас мы слишком слабы для подобных сделок». Ингвар тогда подавил лёгкое раздражение на отца; с одной стороны, он понимал: у них и правда нет выбора, влезать в эти таинственные переговоры – самоубийство, не иначе. А с другой, то, как легко люди, умудрённые опытом, могут предпочесть безопасное интересному, у молодых всегда вызывает досаду.

Тем не менее спорить было не о чем, и Рори с Ингваром понуро потопали вниз, вслед за остальными. Когда скалистый склон остался позади, от леса северян отделяла лишь небольшая полоска открытой земли, её отряд тоже миновал без происшествий. На подступах к лесу их наконец встретил кустарник, к счастью, оказавшийся неколючим, и чем глубже они забирались, тем чище становился лес. Вскоре кустарника стало так мало, что их путь грозил превратиться едва ли не в прогулку. На всех это подействовало ободряюще; Волх отпустил какую-то шутку, на что Сдеслав гоготнул громче, чем следовало, а Фрелав и вовсе прыснул со смеху. Даже угрюмый Эйнар стал насвистывать какую-то песенку, привезённую им из краёв к западу от ромейской державы. Рори тоже хотел было о чём-то потрещать Ингвару, но тот спугнул его суровым взглядом – сын ярла чувствовал: отец не доволен. Хельг вскоре и правда резко оборвал развеселившихся, напомнив, что пусть они и потратили немало времени на переход через скалы, деревня всё ещё близко, а в ней, на их удачу, – под сотню скучающих без дела бойцов.

Чтобы остудить опасное веселье людей, Хельг приказал ускорить шаг. Вместе с нагрузкой к северянам вернулось и досадное понимание: отдохнуть по-настоящему они смогут, только когда деревня останется далеко позади.