Флуктуация

– А говорил – мать тут! Думаешь, не знаю куды ездил? – опершись

на локти в голос заговорил Хохлов: – Ты чо Синицын с ума сошёл? Не выпустят из города и назад не пустят. На всех дорогах посты и без разрешения, без особой бумаги, слушать никто не станет, шлёпнут без разговора, как дезертира, или лазутчика. Что у командира разрешения не спросил? Может и подсобил бы? А я человек маленький. Никакой такой бумаги дать не могу, потому как печать у меня не та! Моя печать на две половинки разделена, могу с сургучом поставить, только проку с того нет

Возле стены заворочался Степан Дронов:

– Хватит уже орать! Спите! Печати потом раздавать будете!

Павел не мог заснуть, думал о Лизе, о сыне, представлял, какой тот

карапуз.

– Ходит уже, наверное, – прошептал под утро и заснул.

Показалось – только закрыл глаза, как будил громогласный голос

Ивана Хохлова. – Вставай, Синицын! Командир уже тут!

4

Чуть свет появился на востоке, бригада Зубавина выехала в

расположение части. Вернулись к обеду. Бойцы в полку бодрствовали и нетерпеливо готовились к приёму пищи, подгоняя кашевара. Тот пыхтел над котлом, мешал большим половником варево и громко ругался, видимо, матом торопил процесс готовки, потому как не успевал к сроку.

Комиссар лично выбежал встречать.

– Ну что, всё в порядке? – спросил Зубавин. – Не перепились тут без

меня? А то дай только волю!

– Лазутчиков поймали, – отрапортовал Обухов. – Ночью задержали.

Один гад ушёл. Разведку производили.

– Сколько их?

– Двое. Один капитан. Важная птица.

– Добре, хлопцы, молодцом, что не спит караул, – похвалил

Зубавин комиссара. – Наши все целы?

– Двоих ранили, паскуды. Отстреливались до последнего патрона.

– Разведчики, говоришь? Не думаю. У них что, кроме капитанов

некому в разведку идти? К своим, видимо, пробирались, да наткнулись… Ладно, разберёмся. Выношу благодарность, Трофим Егорович. А пока, приказываю удвоить караулы. Нужно быть начеку. Раз здесь шныряют, значит, подтягивают силы. Установите на дорогах ещё по пулемёту. Беляков после обеда ко мне. Будем допрашивать.

Павла клонило ко сну. Глаза слипались на ходу, к тому же

перенервничал и был расстроен.

– Чего такой хмурый, часом не заболел? – заметил комполка,

проходя мимо.

– Нездоровится, товарищ командир, голова болит.

– Так! – многозначительно, подняв палец вверх, произнёс Сидор

Борисович. – Давай, топай в санчасть и скажи медсестре Гале, что я приказал налить спирту сто граммов. Но не более! И ложись после обеда. Разрешаю поспать.

– Слушаюсь! – ответил Павел и, проводив взглядом командира,

минуя санчасть, ушёл в хату, где был на постое.

В штаб полка ввели арестованных. Оба держались гордо, достойно.

Руки связаны веревками.

– Кто такие? – вежливо спросил Сидор Борисович и, не дождавшись

ответа, посмотрел на комиссара.

– Документов при них не нашли, видать всё-таки в разведку ходили.

Мрази! Что молчите, твари! С вами разговаривают! – закричал Обухов.

Офицеры молчали, будто и не слышали, о чём спрашивают.

– Прикажите товарищ комполка позвать Васю Зотова, – занервничал

Трофим Егорович, потирая кулаки, – враз из них слова вышибет.

Комиссар прошёлся мимо пленных, угрожающе всматриваясь в

лица врагов: – Не хотите говорить?

Те молчали, будто разговор их не касался.

– Ну что ж, – произнёс командир, – зови Васю, комиссар, пусть

побеседуют. А я пока покурю.

Зубавин вышел на крыльцо, закурил махорку. Со стороны кухни

слышался металлический звон, кашевар созывал бойцов откушать перловки, в которую положил мясных консервов.

Синицына разбудил дед, хозяин дома. Павел просил его об этом,

ложась. Продрав глаза, вышел на улицу, умылся и побрел к полевой кухне. По дороге, ещё зевая, увидел выходивших из штаба пленных офицеров. Их сопровождал конвой. Синицын обтёр рукавом вспотевший лоб и внимательнее всмотрелся в пленников. Лиц увидеть не успел, но фигура, походка капитана показались знакомыми. Беляков завели в сарай и закрыли на амбарный замок. Сон у Павла моментально прошёл, и, всколыхнувшаяся душевная тревога, неприятной дрожью отразилась до самых ног. «Может, показалось?» – успокаивал себя. Прошёл мимо штаба, услышал голос Зубавина, ругавший Васю Зотова, за чрезмерное усердие в допросе, за то, что запачкал кровью кабинет.

– Прибирайся теперь! Чтобы духу ихнего поганого здесь не было!

Иди за тряпками да водой.… Не три на сухую!

Стоя на крыльце, Зубавин увидел Павла и окликнул: – Ну как, помогло

лекарство?

Тот, кивнув, поблагодарил.

– То-то же! – удовлетворённый ответом, возгордился Сидор

Борисович. – От всех болезней таким рецептом пользуюсь.

Павел сидел на пеньке возле рубленых дров для кухни и доедал

обед. Сердце тревожилось. Капитан не выходил из головы. Увидел Прокопа. Тому было уже не весть, сколько лет, а по-прежнему был крепок и ловок. Не каждому молодому под силу было тягаться с ним.

– Накось, брось сюды, твоего творения Стёпа! – говорил он

кашевару, подставляя котелок. – Командир приказал беляков накормить, пусть им неладно будет!

– Белякам не дам! – отрезал повар и закрыл котёл увесистой

крышкой. – Пущай их Врангель кормить!

– Ну, не дури, Степан! – упрашивал дед. – Командир приказал. Не

моя ж выдумка!

– Эти беляки на допросе слова не проронили, – выкрикнул кто-то из

бойцов, – вот наш командир и решил подкормить, думает, сил у них нету разговаривать. Мало каши едят! Обессилили! Не кормит Врангель! Говорит, не заслужили.

Кто был вокруг кухни, рассмеялись, лишь Павел потупил взор.

– А я бы не давал! – крикнул Витя Пастушонок. – Зачем зря добро

переводить, всё равно завтра шлёпнут! Митяю нашему потеха будя!

Павел повесил пустой котелок на забор и пошёл за Прокопом, кое-как

упросившим Степана выполнить приказ командира. Тот шёл к сараю, где находились пленные.

– Дед! – окликнул старика Павел.

Прокоп остановился и обернулся.

– Дай отнесу белякам кашу, – попросил, подойдя. – Поглядеть

хочется на офицерьё.

– А шо на них глазеть? Дерьмо и есть дерьмо, хоть гляди, хоть

понюхай. Что не видывал их сроду? Ты ж недавно троих срубил саблею!

– Так-то казаки были, форма другая, а у этих царская.

– Ну, на ташы коли интерес есть. – Дед отдал котелок, из которого

торчали две ложки. Синицын подошёл к сараю, где сидел охранник Архип.

– Отворяй дядька, – сказал Павел. – Командир приказал накормить.

Выполняя приказ, Архип посмеивался на каждом слове: – Чем есть-то

будуть? Васька зубы-то повышибал! Через задницу кормить тепереча надобно.

Павел открыл дверь и, обернувшись, сказал: – Подожду там, пока

котелок освободится. Прокопу вернуть надобно.

Войдя внутрь бревенчатого сруба, взглянул на пленных. Те сидели на

соломе, прислонившись к стене. Лица были разбиты в кровь, кителя от ворота донизу багрили пятнами. Сердце словно остановилось. Да, не ошибся. Это был брат.

Глеб не сразу узнал Павла, из-за света, слепившего глаза,

пробивающегося в окошко, забитое решёткой.

– Глеб, это ты? – спросил Павел дрожащим голосом.

Тот встал и шагнул навстречу, но, увидев Павла в форме красного

бойца, остановился.

– Брат! – произнёс Павел, подойдя вплотную. Прижался. Обхватил

за плечи.

Глеб молчал, опустив руки.

– Братишка, я искал вас, – чуть не плача сказал Павел. – Долго

искал: тебя, отца, маму.

Услышав родные слова, Глеб обнял и погладил Павла. – Как вырос,

возмужал. Мама о тебе сильно переживает.

– Где они? Ты их видел?

– Виделся полгода тому…

– Как отец?

– Отец в порядке. Сейчас в столице, мама при нём.

– В столице? – переспросил Павел.

– В Омске.

– Ах да, – вспомнил Павел, что Колчак объявил Омск новой

столицей.

– Не ожидал такой встречи, брат, – вздыхая, сказал Глеб. – Почему

с ними?

Павел отпрянул и, поставив котелок на лавку, присел. Глеб сел

рядом, взяв в руки ладони брата. Павлу казалось, через них Глеб слышит пульс, выпрыгивающего из груди сердца.

– Искал вас Глеб, – повторил Павел. – Искал, но не мог найти. —

Голос дрожал, задыхался от довлеющего в горле кома.

Глеб не стал волновать брата вопросами, видя, как тот переживает,

только гладил его родные влажные ладони. – Меня завтра расстреляют, – сказал спокойно. – Если увидишься с мамой, передай ей… а, впрочем, ничего не надо. Ступай брат. – Он беспокоился, что могут увидеть и тогда Павлу – несдобровать. Сильно любил младшего брата и не менял отношения, осознавая, кому тот служит.

Павел, не оглядываясь, вышел на улицу, не чувствуя ног. Бледное

лицо отражало неописуемую скорбь.

– Котелок-то чо не забрал? – крикнул Архип, вешая замок.

Синицын махнул рукой.

– Чо это с ним? – подумал вслух сторож. – Как ужаленный поскакал.

Наступила ночь. Павел не спал, да и не собирался. В таком

состоянии разве можно было спать. Лежал с открытыми глазами и думал, думал.… Передумал обо всём. Вспомнил детство. Как с Глебом отмечали праздники в кругу семьи. Радовались, что все вместе и что так будет всегда… Вспомнил Лизу. Сына, которого ни разу ещё не видел, но в мыслях воображал и представлял его славным весёлым ребёнком….

Решительно встал с кровати, подошёл к окну. По луне определил

время ночи. Взяв в руки сапоги и одежду, чтобы никого не разбудить, потихоньку вышел во двор. Оделся и тылами пробрался к сараю. У двери сидел постовой. Это был уже не Архип, а кто-то другой, в темноте было не разобрать. Горе-часовой спал, удерживая оружие между колен. Павел взялся за ствол. Тот вздрогнул, открыл глаза, хотел встать, но от удара в голову рукоятью нагана, повалился на землю. Карабин так и остался в руке у Павла. Отыскав в кармане охранника ключ, открыл замок. Войдя в темноту, тихо позвал: – Глеб, это я, Павел.

В углу послышалось шуршание соломы. Через миг Глеб стоял рядом.

– Павел? – удивился он.

– Идёмте, я вас выведу, – командовал младший брат.

Пленники пошли за ним. Огородами вышли на край хутора.

– Бегите вдоль балки, – указал Павел, – перейдёте речушку, и в лес.

– Как же ты, братишка? – беспокоился Глеб, – не простят же!

– Бегите! Выкручусь как-нибудь.

– Бежим вместе, Павлуша, – Глеб назвал его, как в детстве, и Павел

понял – брат простил, что служит врагу. – Сделаю всё для тебя! Никто не посмеет осудить. Зачеркнёшь прошлое. Ты же наш…

– Не могу с вами сейчас, – перебил Павел, – рад бы, да нельзя.

Семья у меня неподалёку – жена, сын. Не могу оставить в заложниках. Комиссар не простит.

– Ты женат? – удивился Глеб.

В деревне послышались шум и стрельба. Охранник, что сторожил

сарай, очнувшись, поднял тревогу.

– Уходи, – прохрипел Павел и, обняв брата, передал карабин и

наган. – Бог даст, свидимся.

Беглецы скрылись в высокой траве, оставив за собой след примятой

зелени.

– А ну стой, гад! – услышал Павел за спиной голос Митяя. Хотел

кинуться в кусты, но на него вылетел ещё боец и сбил с ног.

– Вот они! – кричал Митяй. – Видел, к балке побежали! – Он

беспорядочно стрелял в сторону убегающих.

– Этот предатель отпустил! – Митяй пнул, лежавшего Павла в грудь,

в живот. – Ловко скрывался, гнида! – верещал брат Обухова. – Правильно брательник говорил – не наш!

Полк был всполошен и поднят по тревоге. Павла привели к штабу,

бойцы окружили. Вскоре появился Сидор Борисович Зубавин.

– Убежали сволочи! – доложил командиру Обухов. – Как в воде

утонули!

Зубавин приблизился к избитому Синицыну, опутанному верёвкой,

приподнял опущенную голову нагайкой:

– Что же ты натворил, братец? Ведь так доверял тебе. К награде

хотел представить. А ты? Скрывал нутро под пролетарской одеждой? Понимаешь, чего заслуживаешь?

Павел молчал, ему было всё равно, что о нём думают и говорят. Был

даже спокоен и рад. Ведь помог брату избежать расстрела и, наконец, занял то место, где должен был быть с самого начала.

– Зачем это сделал, Павло? – спросил командир. – Хочу понять твою

паскудную суть.

Павел обвёл глазами, светлеющее от восхода небо и гордо, глядя на

окруживших его бойцов, громко произнёс: – Это был мой брат! Я не сын сапожника! Я дворянин!

Толпа загудела. Послышались выкрики в трёхэтажный мат.

– Тихо! Тише! – перекричал подчинённых Зубавин. – Шо, как на

базаре!

Толпа затихла, только голос Митяя слышался в стороне, взахлёб

рассказывающего кучке любопытных, как отважно и вовремя поймал, белогвардейского прихвостня.

– Вот, значит, откуда умеешь саблею махать. В кадетах, небось,

обучался? – сделал вывод Сидор Борисович.

Комиссар, подойдя, шепнул Зубавину. Тот прервал допрос и пошёл в

штаб.

– С этим-то, что делать? – спросил вдогонку Обухов.

– Заприте пока! Пусть посидит, после разберёмся!

В штабе Зубавина ожидал посыльный, приехавший из главка

дивизии. Сидор Борисович принял увесистый пакет, небрежно разорвал и прочёл. Потом скомкал бумагу, положил в пепельницу, поджёг.

В приказе ставилась задача передислокации полка. – Два дня на

сборы. Переезжаем в хутор Лесной, – сказал он командирам взводов.

5

Павел сидел взаперти, где вчера томился брат, ожидавший, как и он

теперь, расстрела. Любопытный Архип, охраняющий сарай в дневные часы, подсел к окну с металлической решёткой, у которого не было стекла, и повёл разговор: – Это правда, был твой кровный братец, али так сказал, совравши?

Павлу было не до разговоров. Не хотелось никому ничего объяснять.

Но помолчав, ответил: – Да, Архип, правда. Мой брат.

– Иш кака карусель? Вот, что жизнь понаделала! Многие щас так

воюють: родственник, против родственника. А чо делать? Не понимают люди, что большевики добро несуть, хотят рабоче-крестьянскую власть наладить. Дай ей господь шансу. Ленин вот из ваших будет, из дворян значит, а правильно мыслит, за народ вступился. Добивается, чтобы по справедливости всё было, по честному. А, что ваши предлагають? Опять с мужика три шкуры драть? Вот что получат! – Архип показал сложенную пальцами руки фигу. – Хотя тебя понять можно. Молодой горячий. Конечно, жалко родного-то. Тоже не знаю, как поступил бы, будь на твоём месте. – Старик затянулся обжигающим пальцы окурком, свёрнутым из газеты и, поплевав на него, потушил о ладошку. – А, ты, вот, что, парень, – сказал скрипучим голоском, – покайся командиру, да перед хлопцами. Сидор Борисыч – мужик справедливый, поймёть. Какова невидаль – беляка упустил? Всё равно ничего не сказал бы. Ну и шут с ним. Сбежал и сбежал. Ты искупись. Скажи, мол, в бою докажешь преданность идее нашей.

– Нет, Архип, – ответил Павел. – Ничуть не каюсь в поступке. Только

сейчас остаюсь доволен в выборе.

– Вот дурень! Его стрельнуть завтра, а он доволен?

– Тебе этого не вразумить, – сказал Павел и отошёл от окна, дав

понять, что не желает больше вести беседу. Сел на солому.

Вторую ночь подряд пролежал, не смыкая глаз. Наступило утро.

Услышал за стенами сарая возню: скрип телег, ржание лошадей, какие-то команды. «Опять в бой, – подумал. – Сейчас, наверное, придут и…»

Встал, размялся, чтобы выглядеть свежее, не желая, смотреться

перед убийцами жалким, напуганным.

Полк Зубавина приготовился к маршу, ждал команду. В штабе

совещались. Сидор Борисович инструктировал взводных. Когда разошлись, Обухов спросил что делать с Синицыным, предложив расстрелять. Зачем, мол, лишняя забота, – держать караул для негодяя, когда люди на счету. Командир не задумываясь, отмахнулся: – Делай, как знаешь, не до него сейчас.

За Павлом пришли два бойца – Степан и Даниил во главе с братом

Обухова. Вывели на улицу, дали лопату.

– Пойдём! – командовал Митяй, – стрелять буду контру.

Красноармейцы нехотя плелись сзади. Митяй маршировал впереди.

Вышли за хутор. Остановились возле леска.

– Всё! – крикнул Митяй. – Тормозитесь. Куда ещё дальше? Только

ноги сбивать? Наши гляди, скоро поедут. Здесь рой!

Конвоиры сели на траву. Павел огляделся вокруг. «Скучновато

будет тут лежать, – подумал, – не могли веселее места найти, там, на холме где-нибудь». – Отмерил лопатой размер, обозначил границы и принялся копать для себя могилу. Бойцы курили, посмеивались.

– Сам его шлёпну, не мешайтесь, – говорил Митяй однополчанам. —

Для этой вражины давно патроны отложил.

– Да ради бога, – ответил Степан. – Лично мне противно этим делом

заниматься – в безоружного-то палить.

– Ты что такое говоришь?! – психуя, заорал младший Обухов. —

Противно стрелять во врагов революции?! Классовый враг должен быть уничтожен! Смотри Стёпа, чтобы не слышал больше гадких речей!

В порыве гнева Митяй ходил по кругу и размахивал руками,

покрикивая на сослуживцев, точно копируя манеру поведения комиссара.

– Ладно, заткнись! – не выдержал Даниил. – Чего командуешь! —

Хочется и стреляй, а к словам не цепляйся. А то не посмотрю, что брат – начальник! Схлопочешь! Степан поддержал товарища. Обухов наигранно улыбнулся, испугавшись обидевшихся сослуживцев и начал заискивать.

Павел углубился по колено. Митяю не терпелось, похаживал рядом,

крутя барабан нагана. – Копай быстрее, собака! Чего еле шевелишься?

– А ты бы кончину торопил? – вступился Степан. – Сядь, ни

мельтеши, пусть человек подышит перед смертью!

Павел откинул лопату и встал на краю ямы. – Всё! Больше рыть не

стану. Стреляй. Устал я.

Митяй крутанул барабан револьвера и прошёл мимо, напевая что-то под нос. – На! Контра! Именем революции, получи, гад! Прицелившись, на вытянутую руку, стрельнул в плечо. Сделал это в излюбленной манере, чтобы заставить мучиться врага революции, доказывая ненависть к классу эксплуататоров.

Павел пал на колени возле ямы. Схватился за раненное место,

превозмогая боль, пытался подняться, но клонило к земле.

– Стреляй, сволочь, зачем мучаешь! – крикнул он, встав в рост.

Даниил и Степан отвернулись. Вдруг в расположении полка

послышался грохот разорвавшегося снаряда, раздались выстрелы, шум и крики. Митяй бросил взгляд в сторону хутора: – Смотайся, Даня, погляди, что там?

Из-за деревьев не было видно, и тот, как ни странно подчинился,

помчался разведать обстановку. Митяй продолжил казнь, поднял пистолет, нацелился Павлу в голову, желая быстрее закончить, потому, что выстрелы доносились чаще и интерес к любимому делу пропал. Но не успел нажать на курок. Из-за деревьев прозвучал выстрел, и Митяй рухнул на землю. Пуля попала в затылок. Степан успел только передёрнуть затвор карабина и повернуться в сторону стрелка. Упал, сражённый в грудь.

На коне подскочил поручик, которого Павел выручил из плена вместе

с Глебом. Ловко спешился и, бросив поводья, подбежал.

– Живой? – спросил, улыбнувшись.

Павлу стало легче, увидев улыбку храбреца.

В это время белые части большими силами атаковали, а

красноармейцы, свернувшие позиции, находясь в походном состоянии, были настигнуты врасплох.

Даниил подбегал к хутору. Его догнал, верхом на коне, Трофим

Обухов. Крикнул: – Где Митька! Брат где?!

– Там в лесу, Синицына расстреливает, – махнул рукой солдат. —

Что произошло, Трофим Егорыч?!

– Белые прорвались! Иди быстрей, занимай позицию! —

Скомандовал комиссар и поскакал в сторону леса, куда указал боец. Выскочил на поляну, где рыл могилу Синицын и, увидев убитого брата, выхватил из кобуры маузер. Поручик, перевязывая раненого Павла, услышал топот копыт, схватил, лежавший рядом револьвер, и обстрелял приближающегося Обухова. Лошадь комиссара, испугавшись, дёрнулась в сторону и потащила в лес. Офицер стрелял вдогонку, но тот невредимым скрылся за деревьями.

Отряду красных пришлось спешно убегать, чтобы сохранить людей и

орудия. Не было времени на перевод полка из походного в боевое положение. Белым удалось внезапным нападением занять хутор.

Спаситель отвёз Павла в передвижной лазарет, переодев в

запасную одежду. Отважный поручик служил под командованием Глеба, был капитану преданным, надёжным другом. Звали его – Егор Томин. Всю войну шли с Глебом бок обок. Егор не случайно оказался на месте, где расстреливали Павла. Перед наступлением по просьбе Глеба взял языка и был в курсе многого. Томин благодарил бога, что так удачно получилось. Выполнить приказ капитана Синицына, было для него делом чести.

Это Глеб упросил командование раньше планированного начать

атаку. Чувствовал, что брату грозит опасность. Не оставалось сомнения, что его уличили в организации побега. Ротмистру пришлось рискнуть, дать штабу такую информацию, которая заставила генерала Гаранина принять решение наступать не мешкая. Как лично ходивший в разведку, Глеб убедил штаб в целесообразности операции и его послушали. Ему повезло, что в этом бою удалось одержать победу. Случись обратное – трибунала было бы не избежать. Командование отметило заслуги капитана. Он был представлен к награде. Но любое поощрение для него было ниже душевного вознаграждения, которое испытывал, встретив брата.

Глеб навестил Павла в санчасти. Радовался, увидев в бодром

состоянии. Тот быстро шёл на поправку, видимо положительные эмоции помогали. Приподнялся на койке, приветствуя родного человека.

– Лежи, лежи, не напрягайся, – Глеб заботливо подложил подушку

ему под спину. – Хорошо выглядишь, молодец.

Павел молился в душе, видя брата живым здоровым. Улыбался. Глеб

торжествовал не меньше: – Теперь будет всё хорошо. Принёс документы. Подлечишься, отправлю к отцу. С матерью увидишься. Хоть успокоится. Вчера дал папе телеграмму по воинским каналам, что мы с тобой вместе.

Как бы ни радовался Павел встрече, дума о семье не давала покоя. —

Скажи мне, Глеб, – умиление сменилось грустью, – хутор Лесной теперь чей, под каким флагом?

– Там красные, брат. Твой полк… – Глеб вдруг замолчал, осмыслив

сказанное. Покряхтел, будто першило в горле. Сказал это машинально, без всякого упрёка. Павел не придал словам значения. Но Глеб извинился, мысленно приказав себе больше не заикаться о прошлом брата, понимая какую душевную травму может нанести необдуманной речью. Он нежно потрепал брата и, краснея, сказал вполголоса: – Полк Зубавина там квартирует. Но скоро отобьём. Готовится операция. Только это военная тайна, понимаешь?

– Можешь не сомневаться – ничего не слышал, – Павел глубоко

вздохнул. Глеб, будто врач, определил его тревожное состояние: – Говори, что волнует?

Павел напрягся, крепко сжав его локоть: – Я должен участвовать в

этой операции. Необходимо… Семья там.

– Куда тебе! Лечись! Пока не окрепнешь – никаких операций. Отыщу

твою семью. Обещаю. Как хоть жену звать и сына?

– Елизавета Леонидовна. Сына Костиком назвали.

– Прекрасно. А у меня тоже недавно сынишка родился. Только с

Натали не так часто видимся. Скучаю страшно.

– Хорошо бы встретиться, познакомиться… – помечтал Павел, обняв

здоровой рукой шею брата.

– Свидимся ещё, – ответил тот. – Отвоюем Родину, заживём

рядышком. Будем служить, – жёны с детьми ждать.

– Скорей бы. Надоела неопределённость. А знаешь, Глеб? Надо

жён с детьми к бабушке отправить!

– Думал так. Не получается пока. – Глеб ушёл, передав привет от

Томина.

6

Павел быстро встал на ноги. Глеб, как обещал, отправил его к отцу.

Андрей Михайлович в это время находился в Царицыне по службе, и Софья Аркадьевна была с ним. Как верная жена всегда и везде следовала за мужем.

Нелегко было Павлу добираться до родителей, пришлось преодолеть

немало трудностей. Глеб позаботился, справил брату мундир, шинель, и тот с иголочки, в чине поручика явился по известному адресу.

Отца, как всегда, дома не оказалось. Мать встретила радостно, со

слезами. Усадила за стол, приготовила чай.

– Ты ранен, Павлуша? Это серьёзно? – спросила сдержанно.

Павел развеял опасения, убедил поверить, что здоровью ничто не

угрожает.

– Это был кошмар, когда расстались, – тревожно, но с

достоинством, как подобает жене генерала, сказала Софья Аркадьевна.

– Весь год волнуюсь за вас с Глебом и за отца. Какое опасное

нынче время. Андрей Михайлович показывается редко, всё в разъездах, на фронтах. Боюсь, не выдержу, сынок.

– Главное не расстраивайся без причин. Мы живы. Всё будет

хорошо.

Она подливала сыну чай, угощала вареньем, старалась побаловать.

Индийский чай в это время – большая редкостью, был выдан семьям комсостава накануне в виде пайка интендантом города.