Свет родной звезды

«Вот бы сейчас сосиску с белым хлебом. И чтобы хлеб был свежий, с твёрдой корочкой и бархатным холодным мякишем. И чаек погорячей, сладкий-сладкий, ложки три положить, как в старые добрые времена, когда я любила Виило», – мечтала она.

Когда она вернулась в комнату, стекло окна искрилось и пропускало нежные желтоватые лучи, как будто солнечные. Прямые линии стен создавали впечатление порядка.  Женщина подошла к стене и, положив на неё руку, стала медленно обходить комнату по периметру.

Гладкая поверхность ребрилась от прикосновений и расходилась складками, как шелк. А если провести пальцем, волны бежали треугольником. Если же просто ткнуть пальцем, возникали круги. Как на воде.

У окна она замерла в нерешительности. Оно выглядело толстым, как стеклянная плитка в общественных банях. Ольга положила на него обе ладони – мягко, надавила, потом снова и снова, и её пальцы погрузились в упругое податливое желе. Кожу покалывало, как от обжигающего южного песка, и она тихо засмеялась, прильнула к нему щекой, коснулась лбом, замерла. Остановись этот миг. Остановись внутренняя боль и страх. Остановись прошлое, будущее – исчезни. Нет, просто замри.

Она уловила аромат горячего хлеба и не поверила себе. Подошла к столику: у кровати на тарелке с белыми гусями, прямо как дома, обнаружила два куска белого хлеба, а рядом две сосиски! В цилиндрической кружке с цветочками был налит чай, и невесомый парок истаивал к потолку.

– Тут кто-то есть? – выкрикнула она и замерла, ожидая услышать металлический голос «твоя-моя не понимать», но ответа не было. Запах еды поторапливал, и Оля накинулась на бутерброды, щедро откусывала ароматный мякиш под хрустящей корочкой, сочную, брызнувшую в рот сосиску, прихлебывала крепкий сладкий чай. Она глотала быстро и жадно, выдохнула облегченное «ух» и откинулась в кресле.

– И что же дальше? – снова прошептала она этот вопрос, чтобы отогнать навязчивое беспокойство.

– Просим приготовиться.

Звук этого металлического голоса заставил ее вздрогнуть и развернуться к условному входу, месту, откуда в прошлый раз появились отталкивающие тени серых гуманоидов.

Оля почувствовала, как начала кружиться голова. От браслетов пошла сбивчивая пульсация, женщина закатила глаза и опустилась на постель.

Миг-другой сохранялась полная тишина.

Оля заставила себя собраться: «Успокойся, ты что, малахольная совсем? Подъем. Надо выяснить, что происходит».

Тишина продолжалась. Где-то с жужжанием должна была летать муха, раз за разом ударяться в стекло, но мухи не было. «Тело подтянутое и гибкое, ум светлый. Это мой шанс», – повторила себе Оля и неожиданно для себя вслух ответила:

– Я готова.

– Тогда следовать, – услышала она совсем рядом.

Она поднялась, робея, и сделала несколько шагов вперед.

Справа от нее, против света, уже возвышалась фигура, напоминавшая силуэт высокого человека, одетого в длинный плащ с капюшоном.

– Пойдемте.

Оля не могла понять, откуда исходил звук его голоса. Может быть, он возникал только в ее голове? Можно ли уловить колебания звука или увидеть его отражение на предметах? Или просто посмотреть, открывается рот инопланетянина или нет.

А тем временем существо обогнало ее и плавно потекло вперед. Перед ними разъехались створки стены, и Оля шагнула за пределы своей опочивальни.

Ее беспокойство притихло, и она старалась выглянуть из-за плеча инопланетянина, чтобы осмотреться. Видеть самого гуманоида ей было неприятно. Возвращались смутные образы серой толпы, прижимавшей её к полу, и ощущение опасности. По телу волнами пробегали мурашки, начинало знобить.

Сначала она думала, что окажется в сером туннеле из «Звездных войн», где воины в металлических шлемах охраняли раздвижные двери. Но она оказалась в подсобном помещении своего магазина.

Первой была стеклянная дверь, с обратной стороны заклеенная рекламным плакатом. Длинные полоски уже матового и пыльного от времени скотча скрутились на концах. А через несколько шагов – поворот налево и три ступеньки. Дальше длинный узкий ход, светло-серые стены, третья лампа мигала с противным металлическим постукиванием. Да и запах парфюмерии и шипучей соли для ванн, которая продавалась килограммами, мог быть только в ее родном магазине косметики «Леди Руж» на Привокзальной, 10.

Оля с шумом выдохнула и уставилась в спину своего провожатого.

Она видела исполина с покатыми плечами и броней костюма. Его неспешные движения в паре шагов от нее укачивали, и ей показалось, что она так же на Земле, а все вокруг – следствие событий, которые она подзабыла, например, из-за болезни. Или, спасая собаку, она свалилась в люк канализации, попала в кому, и окружающие образы снятся ее мозгу.

Впереди послышался равномерный гул. Оля встрепенулась и начала озираться из стороны в сторону, будто искала кого-то. Вспотела, ноги налились тяжестью.

Звуки исходили из большого мрачного зала, где в общей темноте, не ограниченной ни стенами, ни потолком, словно это было не помещение, а пятачок земли под открытым небом, били яркие пятна направленного света. Они располагались линиями и создавали двойную пеструю дорожку неведомой автострады, которая уходила далеко вперед и исчезала из виду бледной нитью.

В лучах розового света, согнувшись, сидели женщины. Друг от друга их отделяли разрозненные предметы, похожие на пухлые столы. Было тихо, и только прислушавшись, можно было уловить отзвуки равномерного жужжания, которые снаружи звучали монотонным продолжительным гудением.

Оля ахнула и уставилась на ближайшую фигуру пожилой блондинки. Она хотела приблизиться, попыталась разглядеть ее и тех, кто сидел дальше, но почувствовала толчок в спину и переступила порог. Что делают тут все эти женщины?  Неужели она не одна такая? Как долго они здесь?

А между тем сзади ее окликнули, и когда она посмотрела перед собой, оказалась напротив трех совершенно одинаковых фигур. Они стояли за линией света. Его полоски казались неестественными, плотными, как сироп или атласная лента и не рассеивали темноту, а ложились на жесткие лица гуманоидов наподобие ритуальных масок в стиле провинциального сексшопа.

Это были особи одного роста, одного цвета, с одинаковыми головами и далеко посаженными миндалевидными глазами под тяжелыми длинными складками то ли бровей, то ли век. В голове, как пчела на цветке, закопошилась ассоциация, Оля прикрыла глаза подумать, но образ исчез.

– Приглашать быть здесь, – прозвучал размеренный механический, но достаточно мелодичный голос.

Она еще раз огляделась и присела на небольшой и очень удобный стульчик по соседству. Он был приставлен к белому коробу с обтекаемыми краями, внутри которого градиентом от розового к сиреневому расползался плотный пучок света.

Взгляд женщины скользил по очертаниям предмета внутри, Оля различила серое удлиненное тельце с недоразвитыми отростками и тройным хвостиком на конце, которыми существо пыталось уцепиться за что-то невидимое. Она равнодушно скользнула по нему взглядом пока не различила черные мутные глазки под набухшими розоватыми бугорками.

И вот тогда Оля поняла, что этот предмет живой, и что он смотрит на нее.

Она вскрикнула и всплеснула руками, потеряла равновесие и упала на бок. Женщина завертелась на полу, как жук, встала и замахала кистями, причитая:

– Господи, что это? Господи, что это за мерзость?

– Дитя планеты Заграй.

– Зачем это?

– Взрастить, как дитя с Земли. Любить, видеть сильным.

– Господи, это гусеница? Мерзость, мерзость!

Ольга пятилась назад и продолжала отталкивать от себя воздух.

– Какое дитя, я на него смотреть не могу… Уберите! Меня сейчас вырвет!

Она прижала ладони ко рту, закашлялась.

– Куда я попала?! Божечки мои!! Ох, мамаааа, ох, кх-кх… Противно-то как, это же личинка! Она же двигается, о боже.

Женщина зажала рот руками, надеясь спастись от тошноты.

– Ха, личинок любить. Да вы тут все уроды! Да пошли вы! Да пошли вы!!!! – голос превратился в мычание и оборвался.

Резко, в порыве внутреннего отчаяния она чуть было не бросилась назад, но в проходе позади уже висели длинные призраки, и пленница беззастенчиво зарыдала.

Ее взяли под руки. Долго и автоматически Оля переставляла ноги пока не поняла, что находится у себя. Собственная участь теперь окончательно ясная показалась ей не только пугающей, но и беспросветной. Она опустилась на кровать и долго сидела в тупом оцепенении.

Так же, как и до этого, перед ней стоял стол с подобием фруктов. И вдруг, что было сил, она оттолкнула его и начала топтать инопланетные плоды, уничтожая воспоминания о сером детеныше.

Она давила, пинала, растирала липкие следы по полу, и тут браслеты мигнули белым светом, затем еще раз и еще, и когда она снова подняла ногу, ее прошибло разрядом от пяток до макушки. Свет погас.

– Очнитесь.

Голос прозвучал в ушах ледяным эхом, и Оля закрыла их ладонями и перевернулась на живот.

«Я никуда не пойду, я не хочу думать, ничего вспоминать, я ничего не буду есть, я не хочу жить. Все исчезнете, вы все для меня исчезнете», – она заплакала. – «Ничего не хочу знать!»

Вокруг все стихло. Она сгребла подушку и представила маленькую шуструю Берту, которая так задорно прыгала по кровати, когда Оля отдыхала, или начинала делать в одеялах подкоп, совать мордочку ей в нос и щекотать усами. Оля улыбнулась, глубже зарылась в простыни, от них пахнуло Бертой и любимыми духами. Хорошо.

Она долго лежала, укутавшись с головой, заснула, и снова ее разбудил холодный голос. Она сильнее сжалась, вцепилась в простыни и зажмурилась так сильно, что перед глазами пошли круги.

– Время ничто, мы ждать, – прозвучало настолько близко, что Ольга подскочила чтобы поскорее отделаться от этого звука, забилась в изголовье кровати, подобрала под себя ноги и заслонилась подушкой.

На стуле, спиной к окну, за которым двигалось грязно-розовое мерцание, сидел инопланетянин. Его силуэт с удлиненным черепом и покатыми плечами напоминал Оле гору подушек, за которыми она пряталась в детстве. Запрыгнет на бабушкину кровать и шась к стенке, а на подушках тюль белая с кружевными краями, как фата, она под нее подлезет, притаится, найдет ли бабушка. Но бабушка, занятая бесконечными домашними делами, шла долго, и девочка засыпала в мягком убежище.

А сейчас с ней говорила эта гора подушек, от нее зависела вся Олина жизнь.

– Человеческие женщины – большая цена, – продолжал хозяин, – Все проходят боль. Ждем. Вас ждем.

– Не дождетесь, – выпалила Оля и втянула голову в плечи, словно ожидала удара. – Хоть на органы распустите.

– Тело нет интереса. Нужны свойства души.

Оля помотала головой и отвернулась.

– Землянки создавать любовь.

– Чушь, любовь либо есть, либо нет, – гаркнула из-за укрытия.

– Опыты показать, дети планеты Заграй стать главой из-за женщины Земли.

– Интересно. А где их матери?!

– Они вынашивать, рожать. Только.

– И что такого в женщинах с Земли, – Оля вытянула шею.

– Душа.

– Что с ней?

Хозяин повернул голову к окну.

Житель планеты Заграй был существом большого роста с продолговатой головой и длинным лицом. Небольшие широко расставленные глаза с большим синим зрачком притягивали на себя все внимание, и даже выступ розоватого носа, похожий на пятачок, не отвлекал от этой глубокой синевы. Изогнутая, будто сутулая, спина укрывалась серым костюмом из множества тонких пластинок, нанизанных, как чешуя. И Оля узнала…

– Милосердие, нежность, радость, сострадание, вера, зреть будущее.

Исполин подвигал плечами и разложил перед собой небольшие крепкие руки с крупной ладонью и тремя длинными пальцами. Броненосцы!

– Умение представлять будущее – что это еще такое, не понимаю.

– Видеть сильным, эффективным.

– А если оно не такое будет?

– Вы видеть его слабым, жертвой.

– Что за чушь!– Оля откинула подушку. – А если будущее будет другим, я-то причем! Если будущее такое вот несправедливое и мрачное!

– Будущее, каким его видеть. Будущее, какие ваши мысли.

– Это не так! Поверьте мне! – Оля подалась вперед и положила руку на грудь.

– Опыты доказать прав Заграй.

– Хм, ну а если не получается так, как хочешь? Сколько раз я работу меняла, вот, думаешь, сейчас бы мне в бутик на люксовую марку, а меня не берут. Нет мечтам, нет светлому будущему, – она развела руками.

– Вы страхи. Вы нет веры. Вы думать недостойны, – сухо произнес исполин. Маленькая щелка его рта не шевелилась.

Оля опешила.

– Ну, знаете ли, – она задумалась, – Ну, может быть… Так это вообще у всех и каждого.

– Есть люди другие. Верят, выбирают.

– Как это выбирают. Да вы не знаете, вы же с этой как ее…

– Планета Заграй. Раса заграян, – он неуловимо кивнул, – Проводить опыты. Много земных лет женщины качать детей Заграй. Сотни земных лет. Заграй знать, раса заграян нет выбора. Выбор есть земляне.

– Да какой выбор, о чем вы! Я замуж выскочила, как все. Почти сразу родила, а муж сбежал! Сбежал, падла. Алешка недоношенный родился, чуть не задохнулся при родах. Болел, слабенький был. А муж что? Нет, убежал от проблем.

– Не хотеть дать теплоты, много требовать. Не хотеть хорошего будущего, хотеть жить как мать.

– Да что вы говорите! – Оля перешла на крик. – Мать всю жизнь с алкашом мучилась. Всю жизнь у меня перед глазами ее слезы. О каком желании вы говорите!?

– Успокоиться. Вы нет безопасно.

– Тьфу на вас! Оля подошла к столу, где еще стояла кружка с чайными потеками. Быстрым решительным шагом, что-то шамкая себе под нос, она прошла к санузлу и налила из крана прозрачную жижу, а затем вернулась обратно и села на край напротив собеседника.

– Вот смотрите, я вам сейчас все объясню о своих мечтах, – она по-мужски расставила ноги и уперлась локтем в колено, – Я семью хорошую хочу, чтобы у сына братик там был или сестричка, мужик нормальный чтоб его воспитывал. А что получается, вокруг одни слабаки. Пьют или гуляют. Да и Лешка что, вечно молчит, огрызается, домой не ходит. Это нормально на мать гаркнуть, игнорировать, не учится! Только шмотки ему подавай да на карман, чтобы школу прогуливать. Мать ему вообще никак, только криком и можно.

Во рту у нее пересохло и давно уже хотелось отхлебнуть прохладной водички, а лучше выпить залпом, но она считала жизненно необходимым высказать этому яйцеголовому, как он ошибается.

– Выбрать не любить сына, не проявлять добрых чувств. Выбрать думать самцы слабые и плохие. Дитя расти слабым, плохим.

– Ложь!– Оля подавилась и глухо откашливалась.

– Хотеть обвинять других.

– Это все неправда, я хочу счастья. Но все против меня! – Оля сделала быстрый щедрый глоток.

– Самка не хотеть.

– Да с чего вы это взяли? Опыты что-ли ваши? – с высокомерной ухмылкой она отхлебнула из кружки.

– Опыты. Пить воду, – его кисть вздрогнула, инопланетянин медленно отогнул длинный костистый палец и ткнул ей в лицо, – Заграй нет воды. Самка Земли делать вода.

Множество брызг разлетелось по сторонам, Оля закашлялась, ее щеки раскраснелись, глаза блестели.

– Можно менять ход мысли. Всегда можно дать детеныш любовь. Времени нет, пространства нет. Любовь орган тела самки Земли. Любовь нет конца. Нет любви, особь брак, смерть.

– Вас послушаешь, так получается, я деформировала собственного сына!? – Оля жадно всматривалась в собеседника.

– И жизнь.

Оля сцепила зубы, внезапно ее взгляд остекленел, кровь отхлынула от лица, щеки побледнели. Она зло и равнодушно заявила:

– Это все ложь. Дичь какая-то! Мне это не подходит.

– Сотни земных лет самки Земли детеныши Заграй. Заграй стать великая.

– А сами-то вы, сами-то что?

– Раса Заграй нет выбора.

– А мне-то что? Какое мне до вас дело? Мне-то что делать? – она самодовольно ухмыльнулась и перекрестила руки на груди.

– Другие особи говорить, просить прощения.

– Ахах! Ага, – отхаркнула она и встала, – Да пошли вы со своей философией. Я во всю эту чушь не верю! Психология… Карты-звезды-прогнозы… Нет. Прощения я у них ещё просить буду. Это они мне жизнь испортили. Они! Я – жертва. Я!

Оля встала напротив гостя, помолчала, несколько раз кольнула грудь сведенными пальцами и начала ходить по комнате. Она будто что-то напевала, наклонялась к полу, поднимая невидимые предметы, ушла за загородку, долго возилась, и когда вернулась, комната была пуста.

Оля села, положила перед собой тугие кулачки и тяжело вздохнула. Комок в груди, снова душил её. Все это было гадко.

Все до одной мысли врезались в одну точку, этой точкой был Леша, сын, которого она на самом деле давно предпочитала игнорировать. Оля представила его одного, растерянного, больно закусила губу, чтобы не заплакать. А потом перед глазами возникла шумная компания незваных гостей и захламленный дом, и почувствовала прилив испепеляющей ярости: «Сволочь!» – свистнуло между зубами, – «Вы все сволочи!»

Дни тянулись медленно и скучно. Оля безраздельно предалась апатии и злой раздражительности. Общение с заграянами она открыто саботировала. Действенный способ – просто не обращать внимания, а если сильно докучали металлическими голосами или бесшумными посещениями, она начинала орать, громко причитать или изо всех сил размахивать простыней.

Оля безумствовала со вкусом и полной самоотдачей, а затем перестала вставать, в санузел ходила только по острой нужде. Так же пропали из рациона вода и земные деликатесы вроде сосисок и чая. Она безучастно жевала биомассу в виде фруктов и снова пряталась под одеяло в его сомнительный покой.

Каждую минуту, что обволакивала её, сдавливала, душила, она растворялась в воспоминаниях о Берте. Любовь этого маленького создания, искренняя и безупречная, согревала её душу и ещё дальше отдаляла от остального мира. От родных людей, отношения с которыми требовали труда и любви. От себя, жалкой и грязной. От будущего, которое теперь могло стать только унылым и беспроглядным.

Собака принимала её и такой, собака не требовала понимания, поддержки, веры. Это была хорошая породистая псинка с весёлым характером и живыми глазками. Она так быстро откликалась на её голос и так обезоруживающе ей радовалась, что никакого труда от Оли было не нужно. Чистая обоюдная любовь связывала их воедино. И это все. Не было претензий, неоправданных ожиданий, гниющих внутри обид. Нет, только радостный лай, безумная радость встречи и лёгкий нрав.

Она прибегала к ней в постель, юлой крутилась на подушке и засыпала с тоненьким умилительным посвистом, как малыш. Оля трепетала от нежности, и заходилась от приливов горячей и чистой любви. От любых проблем можно было спрятаться в этот Бертин писк и топоток маленьких лапок, несущих её к хозяйке.

И сейчас, каждую минуту она воскресала в себе безопасные воспоминания и погружалась в них без остатка. И даже утрата самой Берты, оставшийся от нее лишь дух памяти, были зоной безмятежности и покоя.

Дальше падать было некуда. И Оля схватила за хвост одну быструю мысль: вот так и буду жить. Но внутренние силы крепли, и она стала высовывать нос из укрытия чаще и мечтать о неведомой, запредельной жизни, глядя в сказочный, переливчатый монолит окна. На ум приходили книжки, прочитанные еще в детстве, о бескорыстных разбойниках и великих мореходах, рыцарях, феях. Она листала их далекие страницы и дописывала новые главы, меняла финалы и наполняла свою жизнь совершенно неправдоподобными личностями. Они заменяли собой ее реальную жизнь.

Когда в комнате послышался шорох, Оля не повела и глазом. Пришельцы ее не отвлекали, пусть ходят, сколько хотят. Но издали опасливо окликнули по имени, и Оля напряглась. Голос был абсолютно мужской. В нем был и тембр, и эмоции, и даже легкая, едва уловимая картавость. Она вскочила на постели.

– Ух, – глухо выдохнул силуэт у входа.

Оля подскочила на ноги и замерла на скомканных простынях.

– Святые кустики! – проговорила тень, – Здра-вствуйте.

Женщина ринулась вперед и через миг была рядом.

– Кх, кх, – кашлянул в кулачок, – Анатолий, – поправил очки и посмотрел на нее ясными голубыми глазами.

Оля молчала, сверлила мужчину взглядом. Он еще раз кашлянул и отступил в сторонку. Поглядывая себе под ноги и прищурившись, Анатолий внимательно осматривал комнату.

– Можно я, – кивнул на креслице у стола, – присяду?

Оля тяжело дышала, ноздри вздымались, как у загнанной лошади, в груди хрипело, и она приоткрыла рот, будто силясь что-то произнести. Но вместо слов пленница ринулась на вторженца и размашистым отважным движением положила ему на грудь жадные пятерни.

– Что, – фальцетом выкрикнул Анатолий, – кх, кх, вы делаете? – он отступил назад.

– Живой, – раздалось из сухого молчаливого Олиного горла, и дальше, как угроза, – Откуда?!

Она, роняя неразборчивые слова, тянула вперед руки. По щекам катились слезы. Анатолий вжался, склонил голову (объятий было не избежать), и тут же Оля прильнула к нему и запричитала в ухо.

– Родненький, человечек. Да как ты здесь, да как же это так? О, Господи, живой, живехонький. Анатолий, Толечка! Да неужели этот мир обитаем-то.

– Ну, конечно, тут же много женщин, – Анатолий пытался высвободиться и крутил корпусом.

– Хорошо-то как, с живым человеком поговорить. Так вот дождалась Олька-то. Ох, батюшки мои! Защитник ты мой. Человечище! Толечка.

Она заплакала, уткнувшись ему в шею, и мужчина положил на нее руки. Так они стояли, пока Оля не скользнула назад и села на кровать. Анатолий опустился в кресло, снял очки и провел ладошками по глазам и щекам.

– Грязно тут как-то у вас.

– Что? – Оля отмахнулась, – Откуда ты тут? Как ты здесь оказался? Ха-ха-ха. Я же не поверила, думала галлюцинации начались.

Засмеялась. Провела руками по волосам.

– Сколько я тут всего натерпелась. Да я сначала и думать не могла, что меня того, киборги эти выкрали. Думала бывший. Ох, ну и происшествие. А ты знаешь, у них тут личинки такие, типа их дети, так я нужна для того, чтобы их нянчить. Вот умора! А тут ты. Ох, я не могу.

Замерла, глаза ее сияли. Свет из окна освещал ее грязные слежавшиеся волосы, несвежий в пятнах балахон, но внутренний свет женского горения преображал все несовершенства, и Анатолий не мог отвести глаз. Сковывающая его неловкость отошла, и мягкая улыбка изогнула пухлые бархатные губы.

Оля засмеялась и запустила руки в волосы.

– О, боже, – спохватилась она и начала себя осматривать. – Мамочки, не смотри на меня. Ох, подожди, я сейчас.

Она метнулась к санузлу и вдруг замерла, развернулась к нему.

– Ведь ты же не уйдешь? Ты не исчезнешь?

Она бросилась обратно и упала к его ногам. Она забыла, что свет из окна может высветить все ее морщины и помятое лицо, что такая близость обнажает все ее стыдные запахи, но страх заглушил все остальное.

– Ммм, – промычал Анатолий.

– Иди, иди сюда, постой рядом. Давай ты мне о себе расскажешь, я превращусь в слух, ни словечка не пропущу. Но я это, в душ, срочно, ой, быстро.

Оля смутилась, засмеялась, потащила его за собой и прислонила к загородке у санузла.

Свет за окном бил в комнату. Анатолий мялся на месте. Взглядом он щупал кучи простыней на кровати и рассматривал пятна на полу, то и дело почесывал кончик носа и обтирал тыльную сторону ладони о длинный балахон.

– Ну, расскажи о себе. Ой, я никак в себя не приду. Как это вообще возможно? Как это вообще возможно!

За перегородкой журчала вода и вторила журчанию Оли, легкому смеху и возгласам, произносимым с искренней детской непосредственностью.

– Эм, мэ, ну, как все.

– Что, как все? Не расслышала, – снова смех.

– Как все сюда попал, украли эмм…

– Вот зачем так поступать! Одно слово, нелюди. Ты представляешь, меня как скрутили, чпок, браслетами по рукам и ногам, я думала… отрезали. Ноги и руки имею в виду. Ох, нелюди.

– Ох, Толя, вот и сказала, не думала, что язык повернётся, – усталый голос замер, – Ненавижу!

Грохот, отголоски торопливых движений, и Оля вышла обратно в молочном платье с тюрбаном из полотенца на голове. Она была свежей и помолодевшей, спокойной и грациозной. Стояла, молчала, смотрела на него ласково и безотрывно. Взяла за руки и медленно, как невесту, подвела к кровати. Сели.

Анатолий тоже улыбался. Его радовала исходившая от нее прохлада и женское тепло. Он дышал всей грудью и твердо сжимал ее мягкие кисти.

– Ну, как ты тут оказался? – прошептала она и коснулась его прядки на лбу.

– Меня тоже украли, ничего не помню. Проснулся привязаный, тут, заграяне вокруг стоят. Дернулся раз, два, говорят, не пытайся.

Оля прижала руки ко рту, ее глаза наполнились болью.

– Как же ты?

– Э, ну, пострадал, – монотонно проговорил Анатолий, – Там же все, семья!

Он вырвал руки, ударил себя в грудь, опустил глаза и отвернулся.

Оля уронила голову на ладони и тихонько заплакала.