Три осколка луны

– И зачем же? – прижимая ее к себе, спросил он.

Взглянув на него, Ева недоуменно покачала головой:

– Я хочу утопиться.

– Утопиться? Но почему? – недоуменно спросил он.

– Не знаю, – покачала головой Ева. – В моей душе много горя. На середине озера я поднимаюсь во весь рост, смотрю вверх, на небо, оно огромное, каким я никогда не видела его раньше, оглядываюсь на берег – вот его помню плохо – и прыгаю в воду. Пытаюсь побольше проглотить воды, нырнуть поглубже. И когда вода проникает в меня, я смертельно пугаюсь, хочу выбраться наружу. Но света над моей головой все меньше и дышать нечем. Я осознаю, что смерть совсем рядом. Достигаю дна, вижу ил, песок, корни деревьев, водоросли, и там, в зеленом зыбком тумане, навстречу мне идет женщина, протягивая руки. Вот когда мне становится по-настоящему страшно! Она суха и уродлива, на лице улыбка, но глаза пустые, выцветшие. За ней тяжело тянутся длинные одежды. Я знаю, что это и есть Смерть. Я изо всех сил отталкиваюсь от дна, бью ногами, стараюсь выплыть; свет уже брезжит над головой, я приближаюсь к нему; но мне не хватает дыхания; я теряю ориентацию, и вдруг надо мной выплывает длинное темное пятно. Я ударяюсь о днище лодки – той, на которой приплыла сюда, – сил больше нет, мне нечем дышать, сознание оставляет меня. И я чувствую только одно: как меня хватают за ногу и тащат вниз. Это ее рука, той, что идет по дну.

Тогда, в темноте, он долго смотрел в глаза Евы, вдруг потухшие, чужие, почти незнакомые. А за окном гудело штормовое море, и слышно было, как оно борется с гранитными волнорезами. И неизвестно еще, кто победит…

В начале осени Гордеев выехал в Суровскую губернию, в городок Мохов, на бумажную фабрику. Петр должен был договориться о поставке крупной партии продукции для полиграфии. Вернуться он собирался через трое суток утром.

За окном поезда была тьма. Она летела, и в ее густоте читался контур леса, идущего сплошняком вдоль полотна. На столике покоились остатки недавнего пиршества. В бутылке чернел коньяк – на рюмку, не больше. В купе стоял методичный, раскатистый храп. Сосед Гордеева по СВ, грузный пожилой человек в пижаме, то и дело выдавал лошадиное: «Тпррру».

Поезд тряхнуло. Сосед очнулся, сонно открыл глаза.

– Я не очень вам мешаю, м-м-м, Петр Петрович? – Спросонья он не сразу вспомнил имя недавнего сотрапезника.

– Нет, Иван Степанович, пустяки.

– А то ведь я вас предупреждал, что храплю – особенно после коньяка.

– Спите дальше. После полуночи я выхожу.

Привалившись к подушке, Гордеев смотрел на черный лес, полосой уходивший назад, и вспоминал Еву. Она – на балконе, ослепшие глаза, словно мертвое лицо…

Спустя двенадцать часов, около полуночи, на перроне города Сурова его встретил угрюмый шофер, взял вещи, донес их до «Нивы»; Петр забрался в салон, и они поехали.

Долго тянулся пригород, за ним черные леса и поля, далекие огни…

Петр клевал носом. Встряхнулся он, когда недалеко от дороги сверкнул мутно-золотым осколком край гигантского озера. Среди черных крон деревьев вырос особняк, горевший окнами всех трех этажей. Бледно светилось маленькое окошко на островерхой крыше, темным треугольником разрезавшей ультрамарин ночного неба.

Они проехали озеро; затем был переезд, стали появляться дома, многоэтажные, но чаще – самые что ни на есть деревенские.

– Мохов? – спросил Гордеев.

– Он самый, – сухо сказал шофер.

Скоро машина остановилась у провинциальной гостиницы. Гордеев поблагодарил шофера и вышел. В единственном номере люкс на всю гостиницу было довольно уютно. Петр наспех разобрал вещи; между джемпером и нижним бельем в рамочке итальянского багета лежала фотография. Он и Ева. Свадебное путешествие, Крым, берег моря. Он обнимает ее, загорелую; челка коротко стриженных волос неровно прилипла ко лбу; она смеется, вся светится от радости. А за их спинами уже набегает гигантская черноморская волна…

В десять утра в гостиницу должен был приехать один из коммерческих директоров фабрики Иван Иванович Крохов. Гордеев к тому времени принял душ, позавтракал в маленьком кафе при гостинице и теперь смотрел новости.

На деле Крохов оказался здоровенным блондином, плечистым и улыбчивым. Пока Гордеев завязывал галстук, подтягивая узел к горлу, и надевал пиджак, Крохов ходил взад-вперед по гостиной, расхваливая свою фабрику и ее продукцию, а также начальника фабрики Федора Михайловича Дронова, его сноровку, чутье, умение работать с коллективом и клиентами. Голос Крохова был басовитым и мажорным, звучавшим на одной ноте. От него начинало звенеть в ушах и голове.

Когда Петр, открыв «дипломат», стал перелистывать необходимые документы, Крохов, остановившись у стола, сказал:

– Поразительно.

– Что? – обернулся к гостю Гордеев.

Вместо ответа Крохов взял фотографию, положил ее на широкую ладонь и спросил:

– Ваша жена?

– Да.

– Очень красивая.

Петр кивнул:

– Я тоже так думаю.

– А как ее зовут?

Гордеев захлопнул «дипломат»:

– Ева.

– Бывает же такое, – покачал головой Крохов и кивнул на фотографию. – В нашем городе жила девушка, как две капли воды похожая на вашу жену. Даже не верится… Она утонула.

Гордеев уже встал; снимая с вешалки пиджак, он обернулся:

– Утонула?

– Да, ее вытащили рыбаки. Браконьеры. Город у нас небольшой, многие друг друга знают. Говорили, хорошая была девушка. Моя сестра училась с ней в одном классе. Они дружили. Дашей, кажется, звали. У нас дома есть фотография их класса.

Петр не понимал, зачем блондин-здоровяк рассказывает ему эту историю.

– Поразительно, – повторил Иван Крохов, только заметив, что Гордеев уже стоит в дверях. – Ей-богу, – он вернул фото на место. – Через двадцать минут будем на фабрике, Петр Петрович, – и широко улыбнулся. – В аккурат.

Моховская бумажная фабрика находилась на окраине города. Уже были видны ее здания, когда блондин кивнул вправо:

– Эта церковь – наша гордость. – Старинная белокаменная церковь поднималась на холме, среди деревянных домов, редких каменных коттеджей и окружавших их фруктовых садов. – Семнадцатый век! Даже коммунисты не сломали. А теперь отремонтировали. Красота!

– Верно, – соглашаясь, кивнул Петр, оглядываясь. – Хорошо бы сфотографироваться рядом. Память будет о Мохове.

– Проще простого, – откликнулся Иван. – В часы культурной программы.

– А будет культурная программа? – спросил Гордеев, хотя не сомневался в этом.

– Ну так! – Крохов многозначительно улыбнулся и даже, кажется, собирался подмигнуть, но сдержался. – Шашлыки будут – пальчики оближешь. Мясо лично замачивал. Я в этом деле спец.

Договор был заключен выгодный для обеих сторон. Бумага из Мохова при добром качестве вышла недорогой и обещала фирме, где Петр Гордеев работал заместителем директора, хорошие барыши.

К берегу Волги ехали на «Газели» в составе руководства бумажной фабрики, хорошенькой секретарши генерального директора Зои и представителя фирмы «Папирус» господина Гордеева. В ногах Ивана Крохова стояло ведро маринованной свинины. Еще один молодой человек сторожил три картонных ящика, в первом из которых нервно и звонко подрагивала водка, во втором закипало шампанское, в третьем томилось красное и белое вино.

По дороге, едва справа показалась церковь, блондин вспомнил:

– Федор Михалыч, наш гость хотел сфоткаться на фоне храма. Да, Петр Петрович?

Гордееву было уже все равно. Он подустал, обсуждая договор, отступая и пытаясь настоять на своем, и теперь церковь его не очень волновала, но директор фабрики Федор Михайлович Дронов пробасил:

– Хорошая у нас церковь, Петр Петрович, я и сам с удовольствием составлю вам компанию… Ну-ка, Сережа, подъезжай ближе…

«Газель» притормозила у самой церкви. Гордеев выбрался за Федором Михайловичем, саданувшимся головой о мягкий потолок машины и наступившим Ивану на ногу; за ним выбрался и сам блондин, тайком косясь на крепко отмеченный ботинок, до того начищенный до блеска, а когда трое мужчин уже были на улице, туда же рванула и Зоя.

В руках Ивана Крохова появился айфон.

– Строиться, и потеснее! – бросил деловитый блондин.

Между мужчинами оказалась проворная Зоя, прихватив под локти своего шефа и Гордеева. Крохов навел на них аппарат, долго выравнивал перспективу, затем скомандовал:

– Внимание!..

Гордеев вздохнул, Федор Михайлович гортанно откашлялся, Зоя произнесла «чиз», и ее лицо загадочно осветилось изнутри.

Иван рявкнул:

– Снимаю! – и нажал на кнопку. – Готово, – опуская айфон, выдохнул Крохов.

Тут же откликнулся директор фабрики:

– Повтори, я, кажется, моргнул.

– А давайте я, Федор Михайлович, – неожиданно выпалила Зоя, – у меня всегда хорошо получается!

Пикник в сосновом бору на берегу Волги удался на славу. Вечером Гордеева отвезли на вокзал. Иван Крохов, раскрасневшийся, обещал охоту на уток, «которых в Мохове уйма», звал его приехать, да поскорее; по-дружески сжал руку, едва не сломав кисть, и Петр, сытый и умиротворенный, отбыл домой.

– Представляешь, – говорил он жене следующим вечером, когда они вернулись из ресторана и уже разделись, готовясь посмотреть телевизор и лечь спать, – в городке Мохове, где я был по делам, один человек сказал мне, что у них жила девушка, очень похожая на тебя. Как две капли воды… Она утонула несколько лет назад в озере. Ее нашли рыбаки.

– Утонула?

– Да, ей было около семнадцати.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – Ева насупилась. – Не люблю такие истории. – Она пожала плечами. – Ты мог бы догадаться.

Но Гордеев и сам не понимал, зачем рассказал жене.

– А потом? – неожиданно спросила Ева.

– Что – потом?

– Что с ней было, с этой девушкой?

– Как – что? Ее похоронили… Прости, – он пожал плечами, – кто меня тянул за язык, не знаю…

– Прощаю.

Теплая ладонь Евы легла ему на грудь, губы коснулись щеки, уха.

– Мы сегодня будем заниматься любовью? Я очень по тебе скучала, очень…

Через пару дней на электронную почту пришло письмо и две фотографии. Петр улыбнулся. Два снимка. Белокаменная церковь семнадцатого века на фоне садов и частных домишек. С той лишь разницей, что на первом – сияющая мордашка Зои, на втором – широкая улыбка Крохова. Федор Михайлович с закрытыми глазами на обоих фото, и сам он, Петр Гордеев, рассеянно глядящий в объектив.

– Ева! – позвал он. – Иди полюбуйся!

– Что это? – подходя, спросила Ева.

– Я и доблестные моховцы на фоне старинной церкви. Наши партнеры.

Ева присмотрелась к фото на мониторе.

– И кто эти люди? – спросила она.

– Это – Федор Михайлович, – взялся объяснять он, – на первый взгляд такой увалень, но своего не упустит… Блондин – вообще отдельная история… Девушка…

Он хотел было дать характеристику секретарше Дронова, оказавшейся известной болтушкой, но остановился… С Евой, вцепившейся взглядом в снимки, происходили странные перемены. Буря чувств пронеслась по ее лицу, изменив его, сделав почти неузнаваемым. А потом ее взгляд остановился в пространстве, на известной только ей точке.

– Ева, что с тобой?

Жена молчала. Она вновь показалась ему мертвой, как в тот день, когда он окликнул ее, сидевшую на балконе, ничего не видевшую и не слышавшую. Только теперь он побоялся дотронуться до ее плеча.

– Ева…

Она вздрогнула, подняла голову:

– Что?

Он не нашелся, что сказать.

А она еще раз взглянула на фотографии.

– Красивая церковь… А что это за девушка?

– Секретарша начальника, вот этого толстяка.

– Понятно, – кивнула Ева. – Очень милая… Ты еще поедешь туда?.. В Мохов?

– Теперь, наверное, весной. Если мы поработаем с ними хотя бы года три по тем ценам, на которые я договорился, то станем значительно богаче. Эта фабрика – настоящий Клондайк. Только бы у нас ее не перебили.

– Мне надо уехать на неделю, – на следующий день сказала Ева. – Дядя просит навестить его.

– Уехать – куда?

– В Питер. Дядя заболел по дороге, лежит в гостинице. Мне необходимо вылететь сегодня. Он позвонил, пока ты был на работе.

– Он так тяжело болен?

Из глаз Евы неожиданно брызнули слезы. Она села на стул, сжав колени и упрямо глядя в пол.

– Да, он болен, и я нужна ему. – Плечи ее затряслись; спрятав лицо в ладони, она уже ревела навзрыд. – Я уже тебе говорила, что он значит для меня! Он всегда был для меня отцом, матерью и целым миром. Я знаю, ты ненавидишь его, – хрипло, не глядя на мужа, твердила она, – потому что ревнуешь, но это так глупо, очень глупо! Я должна ехать, сегодня, сейчас же!

– Хорошо, хорошо – он обнял ее, прижал к себе, – если нужно, поезжай. Разве я против? Конечно, поезжай… Просто все это очень странно… Неожиданно как-то…

– Какая разница – неожиданно или нет, – сквозь слезы проговорила Ева. – Он позвонил мне и попросил.

– Может быть, мне стоит поехать с тобой?

Ева сразу затихла, присмирела.

– Нет, я одна.

– Но… почему?

– Мне нужно ехать одной. Твое появление может взволновать дядю. Не так сразу. Всему свое время… – Она подняла голову, поцеловала его ладонь. – Понимаешь меня?

Петр молчал. Он смотрел в серые, все еще полные слез глаза Евы.

– Понимаешь? – переспросила она.

– Если честно, то нет.

Он помог Еве собрать чемодан, хотел было сам отвезти жену в аэропорт, но она сказала, что уже вызвала такси.

Вечером Гордеев сидел в гостиной и пил коньяк. На стене перед ним висела большая фотография, где они в обнимку с Евой стояли у самого берега, а за их спиной уже набегала, готовая сбить их с ног, черноморская волна. Копию этого фото он возил с собой по командировкам и держал на рабочем столе. Как удачно их сфотографировал тот пожилой толстяк в белых шортах, все время пялившийся на Еву! Да и она была разговорчива, точно знала его тысячу лет. Но Петр не ревновал, было даже забавно. Тем более что он привык к подобным взглядам, обращенным на его жену…

Как странно, как неожиданно он влюбился! Точно гром среди ясного неба грянул. И не ожидал от него никто этой женитьбы: ни друзья, ни подруги. Да и сам он не ожидал.

Употребляя один серебряный наперсток за другим – хотя его и рюмкой назвать было трудно – без закуски, Петр думал о том, как странно складывается их супружеская жизнь. Совсем не так, как он себе представлял. Как-то обособленно они жили друг от друга в этом мире. Гордеев был уверен, что он неплохой человек и в его жизни нет ничего, о чем бы он стыдился рассказать Еве. Возможно, только любовные приключения, самые дерзкие, опустил бы, чтобы не заставлять ревновать к его прошлому.

И совсем другое дело – его жена. Он думал, что нашел в девушке, стоявшей на берегу озера, у мертвого осокоря, похожего человека. Поначалу все так и было. Но со временем он стал понимать, что в жизни Евы есть скрытая часть, которой она никогда бы не поделилась с ним. Ни за что на свете. Даже под пыткой. Это его настораживало, а если сильнее и правдивее – пугало.

Ночь давно вползла в комнаты его квартиры, а Петр еще не спал. Коньяк был на исходе, а он все думал, слушая, как на стене тихонько цокают часы. Недавно позвонила Ева, сказала, что все в порядке, добралась нормально. Он спросил, как здоровье дяди, и она ответила, что ее приезд для него – лучшее лекарство.

Хотелось бы верить…

Чего стоил этот человек, находящийся так близко, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, но всегда недосягаемый. Он и впрямь не любил его – а за что? Когда он давал о себе знать, Ева менялась. Становилась другой – замкнутой, еще более отстраненной, нацеленной всем своим существом на своего странного родственника. И муж для нее уже был помехой.

Вернулась Ева ровно через неделю, как и обещала, – немного уставшей, но счастливой. Дядя выздоровел, она ухаживала за ним, помогла подняться на ноги, окрепнуть. Петр хотел было держаться на дистанции, но Ева, приласкавшись, разбила лед настойчивыми объятиями, чувственным поцелуем.

После ужина она потянула его в постель и была так нежна, что Петру мог бы позавидовать любой мужчина. «Ну и что с того, если иногда мы не находим общий язык, – думал он, уже засыпая и чувствуя на своем животе теплую руку Евы, – разве у всех складывается гладко? Наконец, за непохожесть на других женщин, за неординарность я и полюбил ее. Ева просто очень чувствительна, тонка. И нечего винить ее в том, что иногда она замкнута и отчужденна. Ее просто надо любить такой, какая она есть…»

Утром его счастливая жена прыгнула на свой «Харлей», посадила сзади Петра, и они вырвались на городские улицы, как юркий парусник, подхваченный безумным ветром, в открытое море.

Петр кричал ей в ухо, что вернется домой седым, но она не слушала его. Дома она вновь потащила его в постель. В какой-то момент Гордеев запросил пощады, говоря, что он ей еще пригодится. Ева смилостивилась.

Следующий день она намеревалась посвятить своей подруге Эльвире.

В январе в Предтеченске случилось два убийства, в обоих случаях погибли известные бизнесмены, они же депутаты губернской думы. Первый от партии «Россия с нами», второй «Наше будущее – Россия». Первый депутат, Борис Матвеев, прославился в девяностые годы тем, что содержал в Предтеченске игорные и публичные дома, был замешан в ряде грязных историй, но потом отмылся, очистился, отряхнул перышки, легализовал бизнес и стал депутатом, а еще борцом за права детей с ограниченным зрением. Даже создал благотворительный фонд «Увидеть этот мир». Матвеева обнаружили в собственном «Мерседесе» с исключительно редкой раной: ему вогнали под ухо шило – жало поразило мозг. Старая восточная расправа! А шоферу-телохранителю просто сломали шею. Несомненно, убийца был профессионалом высшего класса.

Слухи разнеслись по городу быстро. Следователю, что вел дело об убийстве, близкие заявили, что у Бориса Егоровича в этот день была похищена очень крупная сумма денег. Они даже открыли цифру: миллион долларов. Куда он вез ее и кому – осталось загадкой. Якобы деньги предназначались на благотворительные цели. Скоро об этом «изысканном» убийстве на восточный манер трещали все независимые интернет-порталы. Но кому была выгодна смерть Бориса Матвеева? Официальные газеты упрямо молчали, телеканалы тоже.

Но очень скоро интернет-журналисты, эти злобные проныры, открыли тайну: более всех его смерть могла быть выгодной Марату Сейфуллину, экс-чемпиону по классической борьбе. В девяностые Сейфуллин также не брезговал никаким бизнесом: основал свою небольшую вооруженную до зубов империю, тоже содержал игорные и публичные дома, а потом стал генеральным директором крупного банка и уже потом – уважаемым политиком. Марат решил заступиться за пенсионеров и учредил благотворительный фонд с простым, добрым и трогательным названием «Благодарность».

Но был один нелегальный бизнес, из-за которого Матвеев и Сейфуллин грызли друг друга и в девяностые, будучи молодыми и дерзкими, и продолжали в наши дни, заматерев и став «почетными гражданами Предтеченска». Их фотопортреты висели на главной аллее города, идущей вдоль набережной Волги. Но что это за бизнес, не отважились написать даже независимые интернет-порталы.

Матвеева убили в декабре. Слухи ходили громкие, эхо так и катилось по городу. Следаки вовсю искали преступника. Марат Сейфуллин выступил по телевидению и сказал, что они с коллегой были друзьями не разлей вода, патриотами своей страны и своего города, избранными народом депутатами. Он соболезнует родным и близким Матвеева и надеется, что доблестные правоохранительные органы найдут мерзавцев, совершивших злодеяние, а российский суд, грозный, но справедливый, жестоко покарает их. Тем более что его коллега должен был избираться в мэры и, несомненно, победил бы.

А в феврале следующего года случилось второе убийство – на тот свет отправился Марат Сейфуллин с двумя своими телохранителями. Всех троих обнаружили отравленными в загородном особняке депутата, где он, отдыхая от многодетной семьи, принимал любовниц. Как говорили, его сексуальные аппетиты зашкаливали. И вновь официальные газеты упрямо молчали, словно в рот воды набрав, а интернет-порталы бесновались на все лады. Тем более что из особняка Сейфуллина была украдена коллекция редких украшений, и тоже приблизительно на миллион долларов.

Для жителей, хоть немного интересовавшихся предтеченским политическим закулисьем, все было понятно: Марат Сейфуллин убирает с дороги надоевшего ему за долгие десятилетия Бориса Матвеева, чтобы управлять тайным нелегальным бизнесом в одиночку, но друзья Матвеева в долгу не остаются – и по законам вендетты убирают Сейфуллина. Такой расклад подтверждался еще и тем, что полиция так и не раскрыла эти преступления. Выросли на городском кладбище два черных обелиска с парадными портретами, их украсили трогательные эпитафии, и все дела.

Петр Петрович Гордеев, как и многие другие предприниматели средней руки, упивался чтивом в интернете о разборках двух предтеченских китов бизнеса и политики, закончившихся взаимным летальным исходом.

Месяц покричали об этих событиях, два, а потом все стало забываться, как абсолютно все на белом свете.

Когда штормовая волна стала стихать, ближе к ночи, уже в постели, Ева сказала мужу:

– Недавно мне приснился сон. Хочу написать по нему триллер.

Привлекая жену к себе, он спросил:

– И о чем будет триллер?

Петр старался не подавать вида, что узнал о столь многом из ее жизни, интуитивно понимая, что может навредить, в первую очередь самому себе.

– О таинственной смерти двух крупных бизнесменов и политиков. Рассказать?

– Может, завтра?

– А вдруг завтра настроения не будет? Хочу сейчас. Ну пожалуйста! А потом сделаешь со мной все что захочешь. Обещаю… Идет?

– Вот прямо все? – оживился он.

– Ага.

– Ну тогда слушаю. А как их зовут, твоих политиков и бизнесменов?

– Да какая разница? Ну, скажем, Иванов и Петров.

– Ладно, милая, давай.

– Иванов и Петров, в далеком прошлом бандиты, а теперь богатые и публичные люди, бизнесмены и политики, уже лет тридцать делят в городе N рынок наркотиков и никак не могут поделить. Они мешают друг другу, но войну начинать опасаются. Не те уже времена. За всем следит ФСБ. Тем не менее Петров решает продать Иванову один из районов города: рынок сбыта. Тем более что Иванов метит в мэры, стоит сделать ему уступку. Они договариваются о дне и часе. Но Иванов перед сделкой решает заехать к своей новой любовнице: не так давно он познакомился с ней в дорогом клубе, который содержит один из его бывших телохранителей. Она – роскошная блондинка, между прочим, – выходит к нему сама, садится в его «Мерседес» и азартно говорит: «Покажи!» Речь идет о миллионе баксов. Иванов недавно рассказал ей в постели, в подпитии, разумеется, о выгодной сделке. Иванов самодоволен и тщеславен. Он вальяжно открывает дипломат. В электрическом сиянии подсветки молодая дама видит пачки ассигнаций. «Здесь миллион?» – спрашивает она. Бизнесмен Иванов кивает. «Он самый. С этим «дипломатом» хоть сейчас можно отправиться на Майами и купить там вполне сносную виллу с бассейном. И еще на пропой останется». – «Здорово», – говорит его любовница. «Еще бы, – отзывается бизнесмен Иванов. – Перед сделкой заедем ко мне?» – «Нет, дорогой, – отвечает дама. – Я пришла, чтобы попрощаться с тобой». – «Попрощаться? – не понимает ее Иванов… Он еще не знает, что может эта женщина. Не знает, что ее стоит опасаться. – О чем ты?» – «Но я поцелую тебя на прощанье», – говорит любовница. Она целует его, а в ее руке уже зажат стилет с жалом длиной в двадцать сантиметров. Во время смертельного поцелуя, когда она мертвой хваткой держит его за шею, оно и входит Иванову за ухо до самой рукояти. Тот издает хриплый вздох. Водитель оборачивается, но руки девушки цепко хватают его за голову, да так, что тот не может вырваться, и ломают ему позвоночник. Десять секунд, и все кончено. Выпад кобры, не иначе. Девушка-блондинка берет «дипломат», выходит из машины и скрывается в темноте.

– Ну ничего себе? – пробормотал Гордеев.

Сон сразу прошел, и теперь он хлопал глазами, глядя на такую разговорчивую в эту ночь жену.

– Это первая часть, – продолжала она. – А вот и вторая. В своем особняке на краю города ждет звонка Иванова другой персонаж этой истории – бизнесмен Петров. Он не понимает, что происходит, ведь у них назначена встреча. И трубку Иванов не берет, и сам не звонит. Что же могло случиться? Зато в какой-то момент ему звонит его новая любовница, от которой он буквально без ума. Она очень хороша собой и такое умеет, что он сгорает от желания, едва только вспоминает о ней. Она говорит: «Хочешь, приеду? Я соскучилась, милый». – «Да!» – отвечает он. Сейчас она станет для него лучшим лекарством. И она приезжает, брюнетка с длинными волосами, привозит с собой бутылку вина. Говорит своему любовнику и двум его охранникам, что сегодня у нее родился племянник и все обязаны выпить за его здоровье. Петров отвечает: «С удовольствием!» – а сам так и пожирает ее глазами. Сейчас они отправятся в постель, и она утешит его! Усмирит бурную кровь. Появляются бокалы, один из охранников разливает вино. Они чокаются и выпивают. Не пьет только гостья – она лишь делает вид. Проходит несколько секунд, и трое мужчин, хватаясь за шею, хрипя и пуская пену изо рта, валятся у стола. Гостья ставит ногу в высоком черном сапоге на грудь умирающего любовника. «Прощай, милый», – говорит она. Девушка уже знает коды от всех сейфов в этом доме, успела подсмотреть, выведать. Она забирает крупную сумму денег и роскошную коллекцию драгоценных украшений, складывает в сумку и покидает особняк.