Картограф

– Хорошо, но какая-то информация о нем быть должна!

– Пожалуйста. На момент расследования ему было тридцать семь лет. Холост, детей нет. Занимается коллекционированием старинных вещей, преимущественно скифских погребальных урн. Меценат. Отчислял средства женскому работному дому в Кузьминках. По другим делам не привлекался.

– И это все?

– А ты чего хотел? Полную биографию с фото?

– Было бы неплохо, – сказал в сторону Авдеев. – То есть никаких контактов – ни телефона, ни абонентского ящика?

Буквоед отрицательно покачал головой, взбаламутив свои подбородки.

– Ладно, и на том спасибо!

– Спасибо в карман не сунешь, – заметил Буквоед.

– Свои люди – сочтемся, – и с этими словами Авдеев потащил Филю на выход.

Когда за ними закрылась дверь архива, Авдеев с грустью сказал:

– Негусто. Но теперь мы хоть знаем, что он из богатых. В трущобах можно не искать.

Филя тяжело вздохнул.

– Это и так было понятно. И что теперь?

– Будем работать, – неопределенно махнул рукой Авдеев. – По амбарам пометем, по сусекам поскребем. Уж если Буквоед ничего не нашел, значит, твой краб – мастер играть в прятки.

– А откуда он, этот Буквоед? Что он такое?

– Не что, а кто. Человек как человек, у всех свои странности. Ладно, не смотри на меня так. Я тоже, когда его увидел, чуть со страха в штаны не наложил. Потом привык. Он безобидный, только газеты каждый день требует. Куда их девает, непонятно.

– Он всегда такой был?

– Похоже, что нет. Лукич рассказывал, что был наш Буквоед служкой в церкви. Не хотелось ему, родители отдали. У них было двенадцать человек детей, Буквоед шестой или пятый, да еще и шалопай порядочный. Его отдали попу на воспитание, думали, человеком сделает. А Буквоед принялся в святых книгах каракули выводить! Изрисовал Писание, взялся за Псалтырь. Поп его драл, конечно, как сидорову козу, но не помогло. Сказал: дорисуешься, тут погибель твоя!

– А что Буквоед?

– Не внял. И вот однажды добрался он в шкафу до какой-то особо святой книги, древней, как прах. И нарисовал там себя. Даже подписался: отрок Никодим. Домой пришел довольный, лег спать. Поутру проснулся в горячке и пить просит. Родители ему несут воду, а она назад идет, не принимает организм. День не пьет, два не пьет, иссох. Помирает парнишка. Жалко, хоть и шестой. Врач руками развел: ничего, говорит, сделать не могу, медицина бессильна. Позвали попа, тот пришел, сердитый – видно, обнаружил свежий рисунок-то. Достал Требник, открыл, а Буквоед как вцепится и давай буквы в себя тянуть! В минуту все листы очистил. Еще, говорит, хочу, несите самую большую книгу. Ему принесли толковый словарь в восьми томах. Хватило на неделю.

– Ромэн Аристархович, вы шутите?

– И в мыслях не было! Я, как ты понимаешь, этого не видел. А Лукич, пока не спятил, был тот еще говорун. Короче, посадили Буквоеда в сани и отправили в ближайшую избу-читальню. Через год он перебрался в Бург, жил при библиотеке, числился там уборщиком. И пошел о нем потихоньку слушок: дескать, что ни спроси, все знает. Тут-то его и взяли у нас в управе на карандаш. Сначала так к нему ездили, а потом переманили к себе, в архив. Прижился, уважением пользуется.

Филя усмехнулся, поняв, что он почти поверил в эту невероятную историю. На краткий миг мрак, сгустившийся у сердца, расступился. Ах, Ромэн Аристархович, спасибо, отвлекли! Вот бы Настеньке рассказать, она бы посмеялась! Она так любила небылицы. Неужели он теперь всегда будет говорить о ней в прошедшем времени: была, любила… жила? Филино лицо вновь стало угрюмым.

– Бог с ним, с Буквоедом! Не горюй, это только начало. Поезжай домой и жди вестей. Не вешай нос! Ты меня знаешь, я черта из-под земли выну.

Филя промолчал. Когда Ромэн Аристархович был прислан в Гнильцы для расследования смерти урядника, он так и не нашел убийцу, хотя поднял на уши всех, вплоть до грудных младенцев. Филя в то лето ходил за ним хвостом, восхищался каждым его словом и жестом и мечтал, что однажды будет ему полезен. Никакой пользы не получилось, вред один. Опять искать, опять надеяться втуне.

Они направились к выходу, Филя еле волочил ноги от огорчения.

– Уныние – смертный грех, – добродушно заметил Авдеев. – Тебе надо развеяться. Сходи в синема, на концерт. Куплетисты приехали – братья Фуфлянчики. Наши были, говорят, умора. Чего, не хочешь?

– Поеду в мастерскую, может, примут, – вяло сказал Филя, шаркая по полу, как старик.

– А не примут, возьмем к нам штатным художником. Будешь портреты преступников рисовать. У нас как раз уволился. А и был криворукий. Ему говоришь: нос с горбинкой, а он рисует этакую бульбу в пол-лица. Вышвырнули! Пойдешь к нам?

– Спасибо за предложение, Ромэн Аристархович. Я подумаю.

– Это правильно. Думай и приходи.

За сим они расстались. Филя постоял на крыльце управы, поковырял ботинком снег и двинулся по улице навстречу ветру. Он решил не возвращаться пока в Малярово. Сунув руки поглубже в карманы, он брел куда глаза глядят. Ему было немного стыдно за то, что он не верил в Ромэна Аристарховича – тот ведь искренне хотел помочь. И все же противный голосок нашептывал: куда ему найти Настеньку! Не сможет, не справится! Филя старался гнать от себя эти мысли, но у него плохо получалось.

В задумчивости он отмахал три квартала и оказался в совершенно незнакомом районе. Вокруг сияли золотом витрины, искрились вывески, зазывно мерцали фонари. Праздный люд фланировал туда-сюда, сжимая в руках покупки. Вот мимо Фили проплыла нарядная барыня в салопе, позади нее семенил слуга – на роже пот, в руках картонки. Печальный импозантный господин в дорогом пальто отщелкивал булыжники мостовой изящной тростью с костяным набалдашником. Розовощекая девушка наклонилась, чтобы поднять оброненную лайковую перчатку. Беспокойный выводок приготовишек с шумом делил мятные леденцы. Проехала одноколка, везущая куда-то по делам упитанного мужчину неопределенных лет. Вот он Бург, самое сердце его! Филя понял, что попал на Комаринскую улицу – ярмарочную, магазинную-витринную, самую известную, мечту всех мальчишек и девчонок от мала до велика. Здесь стояли аптечные, кондитерские лавки, магазины готового платья и ателье, в уютных дворах прятались рестораны. И в одном из домов на втором этаже должна располагаться иконописная мастерская «Ангел светлый» – та самая, где некогда творил сам Питирим Смоковница, расписавший потолок Андреевского собора и церковь Успения Богородицы под Горкой. Филя поднял голову и принялся искать вывеску. Он так увлекся, что не заметил, как налетел на человека.

– Простите! – сказал он.

– Бог простит, юноша! – ответил человек, обходя Филю.

Да у него же руки в краске!

– А вы не из мастерской «Ангел светлый»? – спросил Филя с придыханием.

– Да, – сказал тот, останавливаясь. – Что вам угодно?

– Я… мне… – слова повылетали у него из головы. – Я хотел бы к вам… Я рисую.

– Тогда поторопись. Мастер собирался уходить! Может, вообще сегодня не примет.

– А куда идти?

– Обогни дом, там будет черная лесенка. По ней на второй этаж, – и человек поспешил уйти.

Филя почти бегом кинулся за дом. Он пулей взлетел по лестнице и распахнул дверь. Его окутал знакомый запах красок и растворителей. В приемной было темно, на столе догорала одинокая сальная свечка.

– Есть кто? – спросил Филя с трепетом.

Послышались шаги. Навстречу Филе вышел кряжистый мужик, лицом напоминающий кабана-секача.

– Тебе чего? – спросил он сурово. – Не работаем, закрылись. Завтра приходи.

– Я не покупать, – поспешно сказал Филя. – Видите ли, я художник. Вам требуются?

– Художник? – протянул удивленно мужик. – Дай-ка я на тебя взгляну.

Он схватил со стола свечу и поднес к Филиному лицу так близко, что чуть не опалил брови.

– Господь милосердный, картограф! – закричал мужик. Он схватил Филю за воротник и потащил к двери. – А ну убирайся отсюда! Вон, вон!!

– Постойте, подождите, – взмолился Филя. – Я не картограф! Это ошибка!

– Врешь, Сатана! – ревел мужик. – Чтоб духу твоего здесь не было! Богомерзкая тварь. И как только надоумило тебя сюда прийти?

Как Филя ни упирался, а мужик оказался сильнее и выбросил его на улицу, с шумом закрыв дверь. Вторая неудача за день и какая! Почему так вышло? Как он понял? От обиды Филя до крови закусил губу. Не хотят его тут – и ладно. Он найдет другую мастерскую, он еще покажет им. Нарисует чудотворную икону. Мужик этот подойдет и спросит, чья рука. А ему скажут: рисовал, дескать, Филимон Чартков, тот самый, которого вы из мастерской изволили вытурить. Что, съели, съели? Не вам слава, ему! А могло быть и по-другому. Поздно локти кусать, он к вам ни за какие коврижки не вернется! Хоть на коленях ползите, хоть на брюхе. Вот!

Филя в ярости бежал, не разбирая дороги, но вскоре утомился и сбавил темп. Ничего не потеряно, он себя еще покажет. Он поймал такси и отправился в Малярово. Вите ничего не сказал – будет еще смеяться! Лег пораньше спать. Утро вечера мудренее, все пройдет, пройдет и это.

Омар

Неосторожность – вот что губит людей, думал Филя. Отвлечешься на секунду, а беда высунется из-за угла и ожжет тебя по голому заду хворостиной. Теперь, когда он потерял в Бурге сестру, ему стало казаться, что даже рука в кармане не может чувствовать себя в безопасности. И потому беспечность Вити его безмерно удивляла.

Витя ходил по двору без шапки, забавно красноухий, и все пытался пристроить лягушку на забор. Та не могла усидеть, валилась наземь, сонная и нерасторопная. Утром она едва шевелила лапками, и только к вечеру чуть расходилась – прыгала по кровати, удирала под шкаф. Витя никак не мог дождаться, когда она уже войдет в форму, чтобы начать тренировки.

Он сбегал в сарай и принес оттуда старую полочку для кашпо. Кое-как приладил, ввернув шурупы в рассыхающиеся доски, отошел, залюбовался.

– Зачем это? – спросил Филя.

– Сейчас увидишь! – сказал Витя и высадил лягушку на полку. – Сидит, как путная! За стрелой, что ли, сгонять?

И тут с березы снялась растрепанная серая ворона. Она сделала круг у Вити над головой, прицелилась, схватила когтями лягушку поперек живота и взмыла в небо.

– Стой! – закричал Витя, бросаясь через забор. – Стой, гадина.

Ворона оглянулась на него и еще быстрей заработала крыльями. Филя, сам не осознавая, что делает, рванул к калитке, сорвал с колышка оконечник и метнул его в ворону. Та гаркнула, крутанулась в воздухе и выпустила добычу из лап. Лягушка шлепнулась на мерзлую грядку и лежала там без чувств.

– Господи! – причитал Витя, поднимая безжизненное тельце. – Убилась, убилась! У, сука!

И он показал улетающей вороне кулак. Над грядкой вилось крохотное черное перо. Филя подошел, осмотрел лягушку и уверенно сказал:

– Она дышит. Неси скорее в дом.

Витя опрометью кинулся к двери, сбив по дороге Веру, которая шла с ночной смены.

– Бешеный! – сказала она, скорее устало, чем злобно. – Что с ним? Черта увидел?

– Нет, ворону, – улыбнулся Филя. – Работали?

– Да, еле ноги домой несу. И, кстати, хорошо, что ты мне попался. Я все разузнала. Девочки говорят, завтра твой краб будет в банях у Боровицкого. Ливрею купил?

Филя кивнул.

– Только не очень дорогую. Там были с золотой отделкой, но у меня денег не хватило.

– Ничего, и такая сойдет. У Боровицкого все попросту, без шика. Публика собирается второсортная. Твой краб хоть и при деньгах, а все же невысокого полета. Не орел степной.

– Ворона, – зачем-то сказал Филя. – Он ворона.

Вера пожала плечами, готовая поддержать любое унизительное для краба сравнение. Она порылась в сумочке и подала Филе сложенную вчетверо бумажку.

– Это пропуск. Пойдем порознь. Меня подвезет клиент на машине, а ты приходи попозже, скажем, в половине десятого. Покажешь на входе, проблем быть не должно. Я буду внутри.

– А что мне делать, когда я его увижу?

– Это ты сам решай. Я тебе не помощник. И да, возьми смену белья, пригодится.

– Хорошо, спасибо, вам Вера. Я ваш вечный должник.

– О! – сказала она, кривя красивые губы в змеиной улыбке. – Не горюй, ты еще расплатишься.

С этим она ушла в дом, а Филя остался на пороге. Он бесцельно дробил каблуком тонкий лед, намерзший на крыльце, и думал, как же ему поступить. Вот увидит он краба, что дальше? Кинется и задушит? Позовет полицию? Подойдет, посмотрит злыдню в глаза и спросит, где Настенька? Как быть? Ах, как нужен пистолет! Или ружье, или на худой конец кастет. И тут он понял, что без Вити ему не обойтись.

Витя тем временем откачивал лягушку. Он положил ее в тарелку с теплой водой, сводил и разводил вялые лапки. Лягушка постанывала, мотала головой и наконец звонко чихнула.

– Больше не буду сажать ее на забор! – уныло сказал Витя. – Горе какое! Откуда взялась эта ворона?

– У нее тут гнездо на березе. Ты лучше пока в комнате тренируйся.

– Подстрелю! – рыкнул Витя и зашарил под кроватью в поисках лука. – Жизни рррешу!

– Слушай, а у тебя есть пистолет? – спросил Филя.

– Думаешь, лучшее ее из пистолета грохнуть? Ты, пожалуй, прав. Так и перьев не останется.

– Нет-нет, ворону ты можешь и из лука, я не о том.

– А о чем? – тупо спросил Витя. Лягушка на тарелке перевернулась на живот и с интересом прислушивалась к разговору.

– Пистолет нужен мне. Сможешь достать?

– Это, брат, нелегко. Тебе когда нужно?

– К завтрашнему дню. Я заплачу! – и Филя полез в кошелек.

– Не нужно мне твоих денег, – сердито сказал Витя. – Убери с глаз долой, не то обижусь! Убери, кому сказал! Пистолет-то я найду, а стрелять ты умеешь?

– Нет, – честно признался Филя. – Никогда не пробовал. Но мой сосед брал меня разок на охоту. Он рябчиков промышлял. Я видел, как он стреляет. Думаю, справлюсь.

Витя покачал головой.

– Ружье одно, а пистолет совсем другое. Тут глаз нужен и рука.

– Вроде, у меня есть, – растерянно сказал Филя, оглядывая себя в зеркале, как будто боялся, что со времени последней проверки некоторые части тела разбежались.

– Чудак человек! – рассмеялся Витя. – Прицелиться же надо, и порох правильно насыпать, и пулю вложить. Это тебе не картинки малевать!

– Понял, – сказал Филя. – Научишь?

– Технику объясню. Только ничего у тебя не получится. Ты картограф, тебе нельзя пистолет. И зачем он?

– Это не твое дело! – неожиданно резко сказал Филя. – Если можешь, достань. А не можешь, нечего тогда трепаться.

– Раз сказал – достану! – Витя развернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Филя тут же пожалел о своем тоне. Весь день не находил себе места, все думал, как бы половчей перед Витей извиниться. Но тот пропал, не возвращался. Даже Варвара Михайловна забеспокоилась.

– Что-то Витюши долго нет, – сказала она, выставляя на стол самовар. – Вы не знаете, куда он поехал?

Филя покраснел. Если из-за него Витя попадет в беду, он себе этого не простит. Дался ему этот пистолет! Да он бы голыми руками проклятого краба заборол, только попадись! Вздумал тоже пальбу открывать, да еще в банях! Глупости, глупости, глупости!

На пороге появился Витя. Весь в снегу, но телогрейка расстегнута, из-под нее выблескивает кольчуга.

– Вот, – сказал он, волоча Филю в комнату. – Принес. Владей!

Он сунул руку за пазуху и вытащил красивый дуэльный пистолет. Махонький, с ладонь, но тяжелый и грозный. Рукоять из эбенового дерева, по корпусу серебристая вязь. Дорогая вещь. Да что там – музейная реликвия!

– Ты где это взял? – настороженно спросил Филя, оглядывая пистолет.

– Где-где, в Караганде! – беззлобно откликнулся Витя, довольный собой. Он гоголем ходил по комнате и несколько раз поправил вихор на затылке – вдруг тот сбился при ходьбе.

– И все-таки? Музей ограбил?

– Да что ты пристал? Да, музей! Между прочим, из этого пистолета Пушкин Дантеса хлопнул. Бах! – и Витя картинно прицелился, изображая Пушкина.

– Я слышал, все было наоборот, – скептически заметил Филя.

– Да ну? Тебя обманули! Ну, доволен теперь?

– Нет, верни, откуда взял. Я не буду из него стрелять.

– Ах, вот ты как? Я ради тебя в пекло лез, а ты… свинья неблагодарная, вот ты кто!

– Витя, ты пойми, я не могу. Он же краденый!

– И что? Ишь, святоша! Где я тебе законный пистолет достану? Их, знаешь, на рынке не продают. Чай, не семечки. Бери, и не выеживайся.

Филя покрутил пистолет, заглянул в дуло. Тяжелая сталь приятно холодила ладонь.

– А пули и порох? – спросил он.

– На! – Витя подал ему небольшую коробочку, в которой каталась одинокая пуля. – Одна была только. Остальные эти музейные крысы куда-то спрятали. А порох я завтра принесу, Серый обещал добыть. Не слышу «спасибо».

– Спасибо, – неохотно сказал Филя и спрятал оружие во внутренний карман пальто. Витя снял кольчугу и с наслаждением вытянулся на кровати, хрустя суставами. Через минуту он уже спал богатырским сном. Филя вышел на кухню и нос к носу столкнулся с Верой. В полумраке она еще больше походила на русалку: распущенные длинные волосы серебрились, платье шуршало. От нее пахло цветами – полевым разнотравьем, полуденным, медовым. У Фили закружилась голова.

– Готов? – буднично спросила русалка, жуя сухарик.

– Да, – чуть слышно ответил Филя. – У меня пистолет. Я… я застрелю его.

Русалка хмыкнула.

– Вояка. Смотри поосторожней с этим. Предупреждаю, на входе обыскивают. Так что будь добр, спрячь понадежней.

– Но куда? – растерянно спросил Филя.

Русалка улыбнулась коварной улыбкой и окинула его с ног до головы.

– Думай, картограф, думай! Мое дело – сторона.

И ушла, покинула его. Вот так всегда и бывает: ни от кого помощи нет! Все надо самому, только на себя надейся. А Настенька там одна, в лапах у краба – да что там в лапах, хуже, в клешнях! Может, взять с собой Витю, переодеть и его лакеем? Ничего не выйдет, поймут, раскусят. Как увидят эту шоферню с немытой рожей, тут же выставят за дверь.

Филя лег спать, но сон не шел. Он думал о Ромэне Аристарховиче и его обещании, о Буквоеде, о Настеньке. Призраки дорогих сердцу людей и просто случайных знакомцев кружились в макабрическом хороводе, выкрикивая слова на незнакомом языке: «Шма… Адонай Элохейну».

«Шма, шма, – бессмысленно повторял за ними Филя, корчась от боли. – Адонай! Хлеб наш насущный даждь… И виждь, и внемли».

На следующий день метель не позволила Вите выехать со двора: у ворот намело такой сугроб, что они с Филей до сумерек откидывали лопатами хрусткий снег. Из соседского дома прибежал сорвавшийся с цепи пес Трезор и принялся мешать работе.

– И кто его только назвал Трезором? – ворчливо сказал Филя, отгоняя разбуянившегося пса.

– А что? – спросил Витя.

– «Трезор» по-французски – сокровище, драгоценность. Чего в нем ценного? Кусок дрянного меха. К тому же с блохами.

– Ты, стало быть, языками владеешь? – с уважением спросил Витя. – Меня научи, за границу хочу.

– Я только по-французски чуть-чуть, – смущенно сказал Филя. Ему было неловко признаваться, но языков он не знал. Учебники по грамматике он расписывал райскими птицами и завитушками, а из толстого словаря сделал тайник, где хранил милые пустячки – засушенный желтый цветок, который подарила ему одна девчонка, отцовскую медаль, маленький халцедон, шнурочек, сплетенный Настенькой. Учитель французского, благообразный старичок, в порыве гнева не раз бил Филю по хребту указкой, да так и не вколотил науку. Надо было по старинке, розгами!

– Вообще Трезор – хорошая собака, – задумчиво сказал Витя. – Я один раз на озере на коньках катался и ухнул под лед. Так он меня вытащил. А ты говоришь – блохи.

И Филю осенило: вот как он сможет протащить пистолет в бани – на собаке! Он кинулся в дом и застал Веру перед трельяжем. Высунув язык, она сосредоточенно рисовала себе брови.

– Чего мельтешим? – небрежно спросила она, опуская карандаш.

– Вера, вы говорили, у вас есть собачка.

– Ну, да, Прунька. Только она не совсем моя.

– Сильно лохматая?

– Как все шпицы, – пожала плечами Вера. – Тебе-то какой интерес? На колбасу пустить не дам.

– Вы ведь возьмете ее с собой сегодня? Где она?

– На этой неделе живет у подруги.

Оказалось, Прунька была куплена вскладчину. Породистого шпица держать непросто: на одной только говяжьей вырезке разоришься, поэтому банные гетеры обычно приобретали одну собаку на двоих.

– Можно я съезжу за ней? – попросил Филя.

– А, пистолет спрятать хочешь! Умно, умно!

Польщенный, Филя покраснел.

– Никуда ехать не нужно, – сказала Вера, поднимая карандаш. – По дороге в баню ее захватим. Клиент передумал, я поеду с тобой вместе на такси. На Пруньке будет костюмчик, вложишь в подкладку. Только если попадешься, отвечать будешь сам. Я не при делах.

Филя рассыпался в благодарностях и даже отвесил пару поклонов. Вечер он посвятил теоретическому освоению искусства стрельбы. Витя объяснил, как заряжать пистолет, как целиться, показал основные стойки. Филя тщательно записывал все в блокнот и набросал несколько схем, чтобы надежней запомнить. Вот только одно не давало ему покоя: сможет ли он выстрелить в человека? Пусть Григорий Антонович – краб, но он в то же время и… ну, гуманоид, что ли. И если он застрелит его, это ведь будет натуральное убийство. Нет, достаточно сунуть пистолет под нос, поугрожать. Краб не дурак, жить хочет, как и всякая божья тварь. Ведь Филе не нужно ни жены его, ни осла его, ни другого имущества, а только собственная сестра. Это законно! Суд должен учесть, принять к сведению. Мысли о тюрьме заставили Филю вздрогнуть.

Когда часы отсчитали девять ударов, Филя переоделся в лакейское, натянул пальто и в нетерпении выпрыгнул на крыльцо. Вера куда-то исчезла, велев дожидаться ее в полной боевой готовности. Наконец перед воротами остановился роскошный черный автомобиль (куда там Витиной колымаге до него!) и оттуда показалась изящно обутая ножка. Филя сглотнул.

– Ворон считаешь? – донесся из глубины голос Веры. – Лезь быстрей, холодно.

Из салона послышался заливистый лай Пруньки. Филя открыл дверь и сел на переднее сиденье. В автомобиле было тепло, пахло дорогой кожей, сигарами и мокрой псиной. Прунька – мелкая рыжая собачонка в зеленом вязаном кафтане – бесилась на заднем сиденье рядом с Верой, ловила и загрызала насмерть хвост, по-дикому рычала. «Вот мерзость, – подумал Филя. – Прямо как у тетки, психованная. Еще укусит!»

Водитель был неразговорчив и усат. Вера тоже молчала, лишь изредка урезонивала собаку, доходившую в своей слепой злобе к хвосту до неистовства. Мелькали дома, сначала попроще, потом особняки. По широким улицам катились трамваи, автомобили. Пешеходы зябко кутались в пальто, метель догоняла их, тискала, печально выла во дворах, словно терзалась от неразделенной любви к роду людскому. Настроение у Фили становилось все хуже и хуже. «А если я не смогу? – думал он, царапая ногтями ладонь. – Что, если струшу? Или меня опять арестуют? Теперь-то уж за дело! Ах, как бы пережить этот день!»

Автомобиль остановился возле крепкого здания, портик которого подпирали два оголенных атланта. Атлантам было немного не по себе стоять средь русской зимы без шубы, в жалких набедренных повязках. Они бы растерли себя руками, но тяжелый портик упал бы тогда на тротуар, а этого допустить нельзя. Вера вышла из машины, оставив на сиденьи трешку, и вручила Пруньку Филе.

– Прячь быстрее, пока не вошли.

Филя ловко оттопырил кафтан и засунул под него пистолет. Прунька извернулась и укусила его за палец.

– Уй! Дрянь такая!

– Дрянь, – согласилась Вера. – А что делать? Положено ходить с собачкой, вот и страдаю. Мужайся, идем.

На входе стояли два охранника – живые копии атлантов, только одетые. Их хмурые лбы удивительно гармонировали с неприветливым ноябрьским пейзажем.

– Карманы вывернуть, пальто расстегнуть, – бесстрастно сказал один из охранников. Другой прошелся пальцами по Филиным бокам, как будто играл на гармони.

– Все чисто, – заключил он. – Можете проходить.

Вера и Филя вошли в здание. Филя был поражен помпезностью убранства – кругом персидские ковры с золотой бахромой, с потолка густо свисали хрустальные люстры, стены были отделаны дубовыми плашками, мраморная лестница гнула спину, как кобра, услышавшая нежную мелодию дудочки. Шмыгали лакеи с подносами в руках, Вера немедленно взяла себе бокал шампанского и шлепнула по рукам Филю, потянувшегося было тоже.

– Тебе не положено. Помни, ты раб, прислужник. Давай, сделай лицо попроще. Кланяйся, черт тебя дери. Радикулит прихватил?

И Филя, как мог, изобразил подобострастие. Прунька в его руках яростно извивалась, пистолет под ее брюхом грозил выпасть на пол. Они миновали многолюдный холл и вошли в предбанник, где гетеры бесстыже стаскивали с себя остатки одежды.

– Иди туда, – Вера кивнула ему на маленькую дверь. – Трусы взял? Как переоденешься, ступай к большому бассейну. Я буду там. Не смей со мной заговаривать. Если понадобится, я сама подойду. Краб придет ближе к полуночи.