Гнездо страха

Меня так и подмывало разузнать у него содержание их диалога с матерью, но, решив, что мне представится еще масса возможностей потолковать о жизни с врачом, я поблагодарил его за беседу и вышел из кабинета ощутив на себе красноречие его сопровождающего взгляда: "Чудесный экземпляр"-наверное, подумал он.

Как оказалось, еще раз поговорить с Александром Александровичем возможности не представилось. Через два дня его перевели работать в другое отделение. А еще через пять на его место посадили старушенцию, и, хотя я не успел себе намечтать досрочную выписку, за прилежное поведение и все такое, меня мало заботила эта замена, поскольку мой новый лечащий врач, выглядела не менее дружелюбной. К сожалению, это впечатление продержалось только три недели, ровно до ближайшей комиссии. То, кстати, была моя первая комиссия и, хотя я не надеялся на выписку, она показалась мне слишком примитивной, а врач – хладнокровной. Председатель комиссии удовлетворился всего двумя ответами, первый он получил, задав мне вопрос "с каких пор я болею", второй – "какое отношение у меня с родителями". После двух элементарных ответов я получил разрешение вернуться в отделение. Негодуя про себя о моем участии в этой бессмысленной, как ее называли больные, лотерее и о напрасной трате нервов из-за напряженной обстановки, раздутой вокруг этого события, я пошел переодевать выданную для комиссии форму обратно на больничную одежду. По дороге в палату меня многие спрашивали:" Ну, что сказали?" – на что я, как и все выходившие в этот день из кабинета врача, отвечал: "Еще полгода". Среди интересовавшихся оказался и Илья, которому я излил свое недовольство. В ответ я услышал:

– Знаешь, нас сюда посылают с понтом вылечиться, а на самом деле все судьи, которым отсылают наши истории болезней, понимают, что врачи в таких больницах самостоятельно судят о нужной мере наказания. Даже если ты в течении полугода будешь из кожи вон лезть, трудясь на пользу больницы и станешь лучшим примером прилежного поведения, у врачей все равно найдется отговорка вроде: "Прошло еще слишком мало времени, чтобы определить, достиг ли ты ремиссии". Да что там через полгода, они многим и через два повторяют это. Так что, здесь никто быстро не выздоравливает, принимай первые две-три комиссии за простую формальность.

– И что, никто не уходил за полгода? – с сомнением удивился я .

– По крайней мере, мне известен только один случай. Однажды сюда положили адвоката, естественно, обладавшего обширными знаниями в области юриспруденции, необходимыми в его профессии, и он не преминул ими воспользоваться. Результат – через полгода он уже был дома. Из этого следует вывод, который сделал какой-то писатель, не помню, какой : "Люди могут или обладать знанием и править собой самостоятельно, или пребывать в неведении и позволять, тем у кого есть знание, править ими .

Я, конечно же, понимал, что отношусь ко второму типу, но у меня был еще целый год, чтобы сфокусироваться на самокопании и измениться, а, поскольку, за книжками время летит незаметно, то я и не слишком сильно сожалел, что я не адвокат.

Но все же все было не так просто. Я все никак не мог отойти от воспоминаний, нахлынувших перед комиссией, когда я готовился к всевозможным вопросам, которые могли на ней задать. Галлюцинации, сны, ангел, музыка в голове; прошлое пыталось вернуть меня к тому состоянию, которое, я уже признал болезненным и мешало мне расслабиться. А тут еще новая заведующая начала наводить шухер в отделении. Сперва она взялась за перестановку. Поставила шкафы, тумбочки, скамейки как считала нужным, перенесла библиотеку из подвала в комнату свиданий, перенесла раздевалку в подвал, а вместо раздевалки появилась комната ответственной по смене. Возможно, все это было и на пользу, только за этим последовала череда беспричинных запретов, цели которых не объяснялись или имели очень глупые объяснения. Так, например, шкаф для сухих продуктов вроде вафель, печенья и пряников, которые больные оставляли на ужин, превратился в шкаф для хранения сахара и одна из немногих радостей – попить вечером чай с какой-нибудь вкусностью, просто исчезла. Душем в не-банные дни стало разрешено пользоваться исключительно тем, кто ходит на пищеблок, так что остальным оставалось только вонять. Были запрещены все флешплееры и те дисковые, которые остались, больше нельзя было слушать лежа, а затем и брать с собой на улицу.

Естественно, из-за подобных "мер предосторожности", как иногда оправдывала свои действия Юлия Викторовна (так звали эту напасть), больные стали выражать свое возмущение .

Я же теперь не только не мог дать волю своему мнению, но еще и был не в состоянии сконцентрироваться. Каждое второе предложение приходилось перечитывать. Мысли стали путаться, словно играя в чехарду в моей голове, и, как следствие, мне стало казаться, что многочисленные недовольства, от которых мне некуда было деться, относились ко мне. Услышал, например: "А ее, что, это волнует?" – неизвестно к кому имевший отношение вопрос, а сам подумал, что это о девушке-ангеле. Было, например, выхватил обрывок из чужого диалога: "А когда он узнает, что мы будем делать?" и принял это на свой счет. И так постоянно, а даже если и знаю, о ком идет речь, воображаю, что косвенно подразумевают меня или объект моей, не до конца увядшей любви. Дошло даже до того, что однажды на прогулке, сидя за читальным столиком, мой сосед, время от времени смеявшийся над своей книгой, потешается надо мной. После этого случая полоумные шутки всяких колпаков, десятки которых я слышал ежедневно, стали врезаться в мою память.

В итоге я пришел к выводу, что все вокруг специально несут весь этот бред, чтобы свести меня с ума, а если и воцарялась тишина, то казалось, только из-за того, что они иногда "размышляли над моими мыслями". То ли все вокруг были телепатами, то ли существовала какая -то последовательность – какой -то неведомый мне закон или секрет, за которым стоит некая конспирация, но, так или иначе, я во всем сомневался и однажды вновь почувствовал, как у меня сосет под ложечкой (если это так называется). На этот раз я понял, откуда взялось это ощущение. Мне казалось, что все больные и так все знают о девушке ангеле и это "само собой" делает меня очень важной персоной, хотя почему ко мне столько внимания, я догадаться не смог. Теперь всякий раз, когда мне казалось, что я разгадаю суть интриги вокруг меня, что-то отвлекало меня, из-за чего я раздражался и бесился. Порой хотелось заорать, чтоб все заткнулись и оставили меня в покое, но мне еще с начальной школы было известно, что судьба – это не Бог, судьба – это случай, а раз так, то и винить за то, что со мной происходит, я мог только себя. А вот Бог как раз-таки мог мне помочь, не к бестии – врачихе же мне обращаться … насколько я понял, жалобы на состояние являются основной причиной отсрочки выписки.

Ближайший церковный праздник "Введение в храм пресвятой Девы Марии" должен был состояться четвертого декабря и я решился записаться на службу. В назначенный день, не являвшийся постным, меня и еще несколько человек из моего отделения, отвели на третий этаж главного корпуса. Там, после того, как у ворот в небольшой храм собрались волонтеры со всей больницы, батюшка пригласил всех внутрь и начал службу. За все то время пока батюшка читал молитвы, я разобрал лишь несколько отдельных слов и интересное изречение: "Слушай здесь, ибо пришел ты во врачебницу и не исцеленным не выйдешь" но все же послушно выстоял всю литургию.

Закончив, батюшка сошел с амвона и стал исповедовать желающих, выстояв условную очередь, я собрался с духом и заговорил:

– Здравствуйте, отец Александр.

– Здравствуй, как тебя зовут?

– Джон.

– Согреших, Джон?

– Каюсь, святой отец, но я не с исповедью хотел обратиться к Вам. В конце прошлого года я заболел и сейчас моя болезнь стала проявляться в рассеянности и беспочвенной раздражительности. У меня такое чувство, что Бог бросил меня и никакое чудо мне уже не поможет.

– Бог никого не оставляет, он – вселюбящ, и, чтобы открыться, его любви нет необходимости в чуде. Конечно, для многих оно является единственным условием для того, чтобы принять в свое сердце Иисуса, но не мало обходится и без этого. Есть те, кому важно правильно истолковать священные писания, другим – необходимо почувствовать атмосферу во время богослужения, а третьим достаточно лишь взгляда на икону. Ты просто потерял веру. Одним из простейших способов признания Богу является молитва. Она помогает почувствовать душевное равновесие и взять под контроль свои чувства. Возьми молитвенник из церковной библиотеки, читай каждый вечер по одной молитве и помни, Господь не может дать крест и не дать сил.

– Спасибо, святой отец, до свидания.

– До свидания, Джон.

На следующий день я раздобыл для себя "молитвенник для заключенных", а еще через день был замечен за его прочтением своим соседом по койке – Славой Карповым. Он подошел ко мне с вопросом по английскому языку, но увидев, чем я занят, отложил вопрос на потом, недоумевая " что это на меня нашло". Справившись о моем здоровье, он стал докапывать меня, пока я наконец не оговорился, тем самым выдав, что со мной что-то происходит.

– Нет уж, ко врачу я точно не пойду – ответил я и был вынужден объяснить, почему. На следующее утро после этого объяснения я попал в надзорку. Короткая беседа в присутствии обоих врачей (Андрея и Юлии) и вот я, уже облаченный во все белое, обнаруживаюсь в тесной пятиместной надзорке с еще двумя шизиками. Слава, увидавший меня на новом месте, стал клясться и божиться, что он в этом не виноват.

– Скорей всего, кто-то нагрел уши и настучал – сказал он.

То есть – подслушал и пожаловался. Я ему поверил, но все же давать шанс развиться дружеским отношениям, идущим вразрез сформировавшемуся вкусу и принципам общения – глупо и наивно, а результат не приносит ничего, кроме предопределенного предчувствием подозрения разочарования и убеждения в силу привычек опыта и интуиции прекратить общение. Надеюсь, та роль, которую Слава сыграл в моем попадании в надзорку, будет его первой и последней, повлиявшей на мою судьбу. "Иначе Фродо просто не донесет кольцо до Ородруина"-думал я уже позже, после какого-то укола. Сознание прояснилось, внешние раздражители перестали беспокоить и я почувствовал доселе незнакомое мне умиротворение . Но, поднявшись в тихий час на прогулку (надзорку выгуливают отдельно), я ознакомился с побочными эффектами лекарства – вялостью, сонливостью и тяжестью в ногах.

В таком "полуовощном" состоянии я пробыл неделю и в итоге оклемался, но нахождение в надзорке, где только и делаешь, что лежишь, не стало для меня менее скучным. Неожиданно для себя я, словно ребенок, увидевший новую игрушку, стал радоваться каждый раз, когда накрывали на стол. Каждую ложку каши, кусок хлеба или глоток компота я смаковал, словно пищу из дорогого ресторана, не говоря уже о русском борще, жарком, или какао, которые подавались раз в неделю – казалось ничего вкуснее я вообще не пробовал. Всякий раз, когда я выходил в туалет, на душе становилось спокойнее, кто-то обязательно что-то расскажет, подбодрит, или угостит конфетой, а прогулка – так вообще превратилась в праздник. Особенно, когда солнечно и безветренно, белое одеяло, покрывающее все вокруг, словно говорит: "Так сейчас везде" и каждый, отражающийся от застывшего снега, лучик, согревает напоминанием о том, что скоро все равно все растает и вскоре я вернусь домой.

Но все, чему я теперь радовался, только усиливало скуку в надзорке и к окончанию второй недели пребывания в "белой" палате я решил заговорить со своим новым соседом. Сначала Дрион – так звали паренька ближневосточной внешности – отвечал уклончиво и неохотно, но случайно в мою голову пришел вопрос, на который он решился дать развернутый ответ:

– А ты веришь в чудеса? – спросил я.

– Да, я верю во все, что мне говорит голос.

– И что он говорит?

– Если речь зашла о чудесах, то все, что он говорит – чудесно.

"Да уж, странный парень" – подумал я

– Ну, например?

– Однажды он сказал, что придет день и проснется Бернаддета для того, чтобы исполнить самое заветное желание каждого, кто будет присутствовать при этом событии – Дрион помолчал – но я вряд ли доживу до этого дня, а вот ты – можешь. Это произойдет восемнадцатого февраля две тысячи пятьдесят восьмого года. И это будет последним чудом на земле. Я бы хотел, чтоб кто-нибудь попросил за меня. Мое заветное желание – чтобы боги перестали враждовать.

– А почему ты уверен, что умрешь раньше? – слова про вражду я проигнорировал, меньше всего мне сейчас хотелось разговаривать на эту тему.

– Он мне сказал – произнес Дрион и повернул голову в мою сторону. Я обратил внимание на радужную оболочку его глаз и впервые обнаружил свое внешнее сходство с другим человеком – она была такой же расцветки как у меня. Казалось, передо мной сидит немножко другой я, и что я не один такой на Земле. Ведь я тоже знал, когда я умру.

"To spend in pain twenty years on the earth" гласила одна из строчек пророческого стиха, увиденного мной в клубе …

"Интересно, сколько еще людей считаются больными потому, что верят в то, во что не верит большинство, или потому, что большинство ни во что не верит? И неужели вера, как таковая, бесполезна или, может, даже вредна? Но если так, то чем бы получается стало человечество если б мнение большинства было бы мнением меньшинства? Психосоциумом, как в песне slipknot'а? Стало бы это означать, что его мнение вредно? Только не для него самого. А значит и вера таких (больных) людей как я совершенно безвредна. Ведь даже в газетах пишут, что если взять статистику, то психически больные, в основном, попадают в больницы, выкидывая безобидные шутки из-за того, что их вовремя недопоняли.

Между тем, отсутствие паранойи не говорит о том, что за тобой никто не следит, так почему бы всем не признать, что хотя бы чуть-чуть, но верят. Верят в невероятное, в потустороннее, в неправдоподобное. Так на всякий случай. "

Думал я далее, не получив вразумительного ответа от Дриона.

Вечером перед отбоем я прочитал молитву:

Господи, наверное, я был эгоистом, думая, что девушка-ангел создана, чтобы быть вместе со мной одним. Я не взял в расчет, что она, наверное, охраняет и других людей. Пожалуйста, прости и, если можешь, продли мою жизнь.

Вот так ко мне вернулась мечта встретиться с ангелом, но теперь я мечтал отчаянно, не всерьез .

На следующий день, двадцать первого декабря две тысячи двенадцатого года, должен был настать всеми ожидаемый, как бы это парадоксально не звучало, конец света. Но, конечно, ничего катастрофически нового с миром не произошло. Во всяких газетах и журналах, которые «беспалевно», то есть «незаметно» подбрасывал Илья, стали писать всякий бред, вроде "Апокалипсис произошел в наших умах, мы перешли грань и вступили в новую, темную эру " или " Был найден еще один, более точный календарь, майя рассчитанной еще на семьсот лет " и, возможно, это кого-то это и занимало, но не меня. Единственное, что меня действительно волновало – сбудется ли предсказание, которое я когда-то увидел на зеркале, а все остальные мысли превратились для меня в пустое сжигание времени, как и все, чем бы я теперь ни занимался.

Раз в неделю я обращался к Богу с просьбой оставить мне жизнь и не успокоился, пока мне не исполнился двадцать один год. То есть, на протяжении года и девяти месяцев.

По истечению этого срока я, к счастью, все еще был жив, но, к сожалению, все еще оставался в больнице. Время прошло быстро и однообразно, но все же нельзя сказать, что ничего особенного не произошло.

В начале января, спустя неделю после того, как меня выпустили из надзорки в отделении появился Володя Косенко. Он не был в больнице новеньким. Незадолго до моего прибытия он ударил врача по лицу и его отправили за это в "двенашку". Пройдя интенсивное лечение, он вернулся, и неожиданно для всех выйдя во двор во время прогулки был встречен радостными возгласами и крепкими рукопожатиями. Его посадили за один стол со мной и во время обеда он, спросив мое имя, поинтересовался "буду ли я свой рассольник", увидев, что я брезгливо отодвинул его в сторону, принявшись сразу за второе. На вид ему было лет двадцать пять, не меньше. Высокий, среднего телосложения, с мелкими шрамами на лице и одним большим – на левой кисти, он сидел в пол-оборота немного ссутулившись – его ноги не помещались под столом. Но, судя по всему, ему было не привыкать к трудностям, представившись в ответ, он взял суп, который, мне казалось, было невозможно есть и стал расспрашивать меня о том, что изменилось в отделении за время его отсутствия.

Я предоставил ему целый список:

1. Создали режим курения и сигареты теперь выдавались поштучно;

2. Запретили носить собственные футболки;

3. Запретили физические упражнения;

4.Запретили шарфы;

5. Создали весовые ограничения на передачки, получаемые во время свиданий;

6. Запретили майонез, горчицу, кетчуп, соусы и прочие добавки к пище;

7. Запретили тетради, скрепленные пружинами;

8. Запретили носить часы;

9. Запретили хранить что-либо из твердых металлов, например, тюбики;

10. Запретили заказывать кока-колу

О том, что были запрещены флеш плееры и что все эти запреты были делом рук новой заведующей ему было уже известно, только это похоже не произвело на него впечатления. Все, что он сказал: "Ясненько". "Наверное за последние десять месяцев в его жизни произошли изменения посерьезнее этих "– подумал я, и подытожил: "мир катится ко всем чертям, если человеку наплевать даже на такие условия жизни".

– Знаешь, каждый сходит с ума по-своему – оживился вдруг Вова, начав потрясывать в воздухе ложкой – кто-то бьет стекла, кто-то пьет шампунь, был тут один – даже кассету для бритвы проглотил, а ведь есть и те, кому зачем-то понадобилось за этим следить. Я считаю, что врачи уже давно забыли какими они хотели стать и что влияние, богатство и счастье, которых они хотели когда-то добиться, не имеет ничего общего с их нынешней жизнью.

Тут мне вспомнились слова Александра Александровича о том, что грань между сумасшедшим и нормальным человеком иллюзорна и я спросил, не его ли он ударил .

– Нет, Сан Саныч на редкость хороший врач , его не за что трогать .

– Значит, того, второго ?

– Кирилла Андреевича?

– Угу .

– Нет, хотя ему тоже стоило бы по морде надавать. Но давай об этом попозже, а то вон уже сигареты раздают.

Разговор продолжился после полдника на прогулке. Выяснилось, что он ударил дежурного врача, которого ему вызвали из-за плохого самочувствия. Он второй день плохо спал и стал ощущать странную боль, как он выразился -"будто что-то сжимает часть головного мозга", но дежурный не стал в этом разбираться и по-быстрому решил пристроить Вову в надзорку. Вова пристраиваться в надзорку не захотел. Врач пригрозил ему применением силы если он, то есть Вова, не пойдет в надзорку сам.

– Возможно, он и не понимал, что угрозы – это орудие тех, кто сам находится под угрозой, но в любом случае он не имел права так наплевательски отнестись к проблеме пациента – сказал он совершенно спокойно будто речь шла не о нем – К тому дню, когда мне стало плохо, срок моего пребывания в больнице подходил к трем годам, и я знал, что из-за надзорки я пролежу еще минимум год, поэтому не думай, что я сделал это из злости или несдержанности. Просто я посчитал, что четыре года заключения – это не справедливое наказание за то, что я однажды оступился. Я просто не хотел сдаваться без боя.

Мне хотелось сказать, что я тоже не даю себя в обиду, но почувствовал, что это будет звучать как-то глупо. Ведь в поступке Вовы было что-то бунтовское, антисистемное, от него исходили решимость и уверенность в себе, которыми я похвастаться не мог. Из-за этого мне стало интересно как же он оступился?

Вовина история была достаточно необычной. Родился и вырос он в Москве, которую с удовольствием бы променял либо на Лондон, либо на Лос-Анджелес, была бы возможность… До того, как понял, что сходит с ума, он жил в одной квартире с родителями и младшим братом. Мать и отец ладили, работали впрок, обустраивали свое жилье и обожали своих детей, которых может, к счастью, а может и к сожаленью, чрезмерно опекали. Его отец считал, что ребенок для родителей сначала является учеником, затем -помощником, а после – другом семьи, и когда в возрасте четырнадцати лет Вова получил паспорт, выяснилось, что он вырос до второго уровня. Ему стали давать больше денег, перестав интересоваться целями их расхода, перестали контролировать выполнение домашних заданий, перестали названивать каждые полчаса на сотовый, в общем, дали вздохнуть немного свободнее. Но в тоже время, его стали гнать на работу, да и нравоучения никуда не делись. Теперь отец вместо того, чтобы объяснять, что такое хорошо, а что такое плохо, вышел на новый уровень воспитания: "Скажи мне, кто твои друзья и я скажу тебе, кто ты; То, что я дал тебе волю, не означает, что твоя совесть может тебе все позволить"– говорил он. Так что, когда Вовины друзья примерно того же возраста начали баловаться алкоголем и травкой, он понял, что не может отвернуться не от них ни от своих родителей. Его стали мучить противоречия, и чтобы избавиться от появившихся проблем в общении с близкими он уселся за онлайн игры. Успеваемость снизилась, интересы поменялись, работать он так и не устроился, а клубок мыслей, в котором он так боялся запутаться, все рос и рос … И, возможно, он даже не стал бы пытаться его распутать, если бы не случай.

С шестнадцати лет Вова стал играть в одну определенную игру, по его словам, самую известную и интересную в истории игровой индустрии. Развивая свои навыки в виртуальном пространстве, он, не столько становился зависимым от компьютера, сколько от общения с другими игроками, как казалось, подобными ему самому, так что реальные друзья стали потихоньку отходить на задний план. На протяжении трех лет он жил словно на автомате: просыпался, играл, ел, играл, ел, играл, ел, играл, ложился спать, ну и в свободные минуты справлял нужду, а на мытье хватало сил отвлечься только раз в неделю.

В семнадцать он поступил в один институт, в восемнадцать – в другой и все время, пока в них якобы учился, он, заверял своих родителей и школьных друзей, которые иногда приходили его навестить, в том, что с ним все в порядке. В общем, вешал лапшу на уши и кормил обещаниями, пока не познакомился в игре с одной девушкой. В течении лета две тысячи восьмого года, когда ему почти исполнилось двадцать, он ежедневно выделял время для новой подруги на всевозможную помощь и общение. И вот, в конце августа, виртуальная подруга, собиравшаяся вернуться к учебе, предложила познакомиться в настоящей жизни. Для Вовы это было как удар молота по голове, ведь он уже и помнить забыл, что такое настоящая жизнь. Он посмотрел фотки, которые она выложила в сети, и на свое отражение в зеркале … Сразу стало понятно: такой дохлый истрепанный игроман явно не пара такой красотке, сколько бы добра он не сделал для нее онлайн. Из-за самолюбия, которое сколько б мало его не было, всегда перекрывает отвращение к себе, веры в лучшее будущее и с помощью недюжинной силы воли Вова решил перевернуть свою жизнь. Его план был прост на словах, однако, оказался трудным в исполнении. Оставив друзей, как виртуальных так и обычных, и отпочковавшись от родителей, которым несмотря на то, что был дорог, он успел уже поднадоесть своим бездельем, Вова поспешил переехать в завещанную ему квартиру. Раньше она принадлежала старикам, в частности, его деду, поэтому и мебель была в ней устаревшей, не такой, какая приходилась ему по вкусу. Она создавала какой-то дискомфорт, напоминавший ему о стариках и потенциальной старости. И, хотя с материальной поддержкой по-прежнему заботливых родителей можно было спокойно себе существовать, он, несмотря на характерную ему самодостаточность, предъявлял себе совсем не скромные запросы. Вове хотелось почувствовать прежний вкус простой жизни, и теперь, как он считал, для счастья ему нужны машина, дача, евроремонт, красивая любящая жена и пара здоровых отпрысков, в которых он сможет реализовать свой собственный потенциал. И, конечно же, для всего этого Вове были необходимы деньги. Тех, что он стал зарабатывать, устроившись продавцом в обувном магазине и тех, что он получал от родителей, хватало впритык на еду, жилищно-коммунальные платежи, оплату городского транспорта и учебу, которую он возобновил, поступив в очередной институт. Поэтому уже через месяц его начал сводить с ума внутренний конфликт между его потребностями и возможностями. Свобода, которую он получил, раньше представлялась ему совсем не такой – зависящей от терпения и толщины кошелька. Он хотел получить все, что нужно и как можно скорее. В итоге жадность сыграла с ним злую шутку. Сперва он начал подворовывать в мелких магазинчиках, а затем взял большой кредит в банке, который собирался возвращать путем подлой аферы. Он задумал заселять жильцов во вторую комнату и не впускать их на следующий день после оплаты. Несколько раз все прошло гладко, ведь он уговаривал съемщиков оформлять договор на словах. Но в итоге у него начало рвать крышу из-за большой суммы денег на руках, и он начал мечтать о собственном бизнесе, не зная с чего начать. В итоге, сумасшествие началось с того, как он пришел к мысли: стоит ему что-то представить – и это случиться. Необязательно с ним, не обязательно в ближайшем будущем, но обязательно так, что он об этом узнает. Его воображение стало переигрывать окружавшую его реальность. Убежденный, что познал одно из величайших таинств бытия, он начал постоянно думать о красивой жизни: о дорогих машинах, о собственной яхте, большом особняке, путешествиях по миру на личном самолете… и в скором времени он потерял работу, перестал посещать лекции, оставшись мечтать в одиночестве, забытый друзьями и отвергнувший помощь родителей.