Хроники Нетесаного трона. Клинки императора

Практика была нелегкой. Не далее как в этом же году Каден помогал монахам вытаскивать со дна ущелья тело одного из учеников. Мальчик, которому было всего одиннадцать лет, упал и разбился насмерть, когда ночью пытался сбежать из монастыря. Впрочем, такие трагедии случались нечасто. Умиалам полагалось знать пределы возможностей своих учеников, и тот монах, под чьим началом состоял разбившийся мальчик, подвергся суровому наказанию. И тем не менее рассеченные ноги, отмороженные пальцы и сломанные кости считались неизбежной частью обучения новичка в монастыре в первые пять лет.

Поиск ваниате, разумеется, не имел завершения, и даже старейшие монахи признавали, что встречаются с трудностями. Ум подобен глиняному горшку, выставленному под дождь. Монах может опустошать его каждый день, и тем не менее все те же надежды и тревоги, скудные телесные силы и неувядающие недуги постоянно барабанят в дно и стекают по стенкам, наполняя сосуд заново. Жизнь хин проходила в вечном бдении.

Монахи не были особенно жестоки, однако они не прощали капризы человеческих эмоций. Любовь и ненависть, печаль и радость – все это в их глазах были путы, привязывающие человека к иллюзии «я», а «я» в словаре хин было равносильно проклятию. Оно затмевает собой все, затемняя ум, замутняя ясность мира. В то время как монахи стремились достичь пустотности, «я» постоянно просачивалось внутрь, словно холодная вода на дно глубокого колодца.

Конечности Кадена налились свинцом. В талой воде с гор, заполнявшей Умберский пруд, пальцы на руках и ногах онемели, а все внутри застыло настолько, что каждый вдох приходилось с усилием проталкивать в отяжелевшие легкие. Он еще ни разу не оставался в пруду так долго ранней весной, и тем не менее Тан, по-видимому, не собирался его жалеть.

– Пустота, – задумчиво произнес монах. – Это слово можно перевести и так, однако наш язык не очень хорошо подходит для столь чуждого нам понятия. Ты знаешь, откуда произошло слово «ваниате»?

Каден в отчаянии покачал головой. В настоящий момент ничто не заботило его меньше, чем происхождение какого-то странного понятия, которым были одержимы хин. Две зимы назад один из младших монахов, Фаллон Йоргун, замерз насмерть после того, как сломал ногу, обегая Вороний Круг, а ведь вода охлаждает тело гораздо быстрее, чем воздух.

– Кшештрим, – наконец проговорил Тан. – Это слово из языка кшештрим.

В любых других обстоятельствах Каден навострил бы уши. Кшештрим были сказочными персонажами – злобная, давно исчезнувшая раса, которая населяла мир, когда тот был еще молод, правила этим миром до появления людей, а затем вела безжалостную войну за их уничтожение. Каден никогда не слышал, чтобы о кшештрим упоминали в какой-либо связи с ваниате. Почему хин взбрело в голову овладеть искусством, изобретенным какими-то давно вымершими недружелюбными существами, Каден представить себе не мог, а учитывая, что тепло понемногу утекало из его тела, не мог также заставить себя заинтересоваться этим вопросом. Кшештрим исчезли уже несколько тысяч лет назад, если вообще когда-то жили, и, если Тан не выпустит его из воды, он очень скоро последует за ними.

– Для кшештрим, – вещал монах, – ваниате не было таинственным искусством, которым необходимо овладеть. Они постоянно пребывали в ваниате! Эмоции были так же чужды их уму, как пустота – нашему.

– Почему вы хотите, чтобы я этому научился? – слабым голосом спросил Каден.

Дышать было трудно, говорить – почти невозможно.

– Обучение, – презрительно отозвался Тан. – Ты слишком много внимания уделяешь обучению. Практика. Развитие. Рост. Твое «я»… Может быть, если прекратишь думать о своем обучении, ты наконец узришь мир вокруг! И заметишь меня среди теней.

Каден промолчал. В любом случае он не был уверен, что смог бы выговорить хоть слово, не откусив себе кончик языка.

«Что же, он сказал что хотел, – подумал Каден про себя. – Теперь я смогу вылезти из этого Шаэлем проклятого пруда!»

Правда, он не знал, осталось ли в его руках достаточно силы, чтобы выбраться на берег, но Тан ему, конечно, поможет. Старший монах, однако, не делал попыток встать.

– Тебе холодно? – спросил он внезапно, словно эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

Каден яростно закивал.

Тан разглядывал его с отстраненным любопытством, с каким любой другой монах мог бы изучать раненое животное.

– Что у тебя замерзло?

– Н-ноги, – с трудом вымолвил Каден. – Ру-руки…

Тан нахмурил брови:

– А тебе – холодно?

Его интонация звучала как-то по-другому, но Каден не мог понять, что она означает. Кажется, вокруг стало темнее… Не может же быть, чтобы солнце уже село. Он попытался вспомнить, поздно ли было, когда он начал спускаться к пруду, но не мог думать ни о чем, кроме тяжелой неподвижности своих членов. Он заставил себя сделать вдох. Был какой-то вопрос… Тан задал ему вопрос.

– Тебе холодно? – снова спросил монах.

Каден беспомощно смотрел на него. Он больше не чувствовал ног. Он вообще почти ничего не чувствовал. Холод куда-то пропал. Холод пропал, и Каден перестал трястись. Вода ощущалась как… Как ничто. Как воздух. Как пространство. Может быть, если он закроет глаза, только на минуточку…

– Тебе холодно? – повторил Тан.

Каден устало качнул головой. Холода больше не было. Он позволил своим векам сомкнуться, и его окружило ничто, приняв в свои мягкие объятия.

Потом за его спиной появился кто-то и начал тащить из воды, ухватив за подмышки. Он пытался возразить, что слишком устал, чтобы двигаться, что он просто хочет немного поспать, но неведомый тянул до тех пор, пока Каден не распростерся на земле. Сильные руки закутали его в какую-то одежду или, может быть, одеяло – онемевшая кожа не ощущала плотности ткани. Резкий удар по лицу вывел Кадена из оцепенения. Он открыл глаза, чтобы протестовать, и Тан отвесил ему еще одну жестокую пощечину.

– Больно, – невнятно пожаловался Каден.

Тан остановился.

– Что болит?

– Щека…

– А тебе – больно?

Каден попытался сосредоточиться на вопросе, но тот казался бессмысленным. Весь мир превратился в туман. Боль была красной линией, нацарапанной на небытии.

– Щеке больно…

– А тебе? – настаивал Тан.

Каден открыл рот, но долго не мог найти слова.

– Мне нет… – наконец вымолвил он.

Чего монах от него добивается? Боль, темнота. Больше ничего нет.

– Я не… – заговорил он и не смог закончить.

Умиал молча ждал. Его темные внимательные глаза блестели.

– Хорошо, – произнес он в конце концов. – Будем считать это началом.

9

Святилище Хала, Владыки Тьмы, покровителя всех, кто обитает в тени, не было храмом. Это был огромный гробовой дуб, распростерший на добрую четверть акра свои корявые черные ветви, похожие на узловатые скрюченные артритом пальцы, вцепившиеся в небеса. С каждой ветви, с каждого сучка свисали летучие мыши, настолько тесно прижавшись друг к другу, что сперва Валин принял их за тяжелую черную листву – десятки тысяч летучих мышей, плотно завернувшихся в свои крылья в молчаливом ожидании ночи. Когда опустится тьма, они взмоют в небо мельтешащим безмолвным роем, оставив после себя голые, словно кости, ветви. Даже летом на гробовике не было листьев – летучие мыши буквально заменяли ему листву. Когда они перед рассветом возвращались на свои насесты, кровь капала с их клыков и просачивалась в плотную землю между корнями, питая дерево. В отличие от своих собратьев, этот гробовик не нуждался в солнечном свете.

Валину доводилось видеть и другие гробовые дубы в ходе обучения – они встречались редко, но росли по всему Эридройскому континенту, – однако это дерево, взгромоздившееся на склон невысокого холма над Гнездом, намного превосходило размерами все, которые ему попадались. Внизу, среди складских построек, спальных корпусов и тренировочных площадок, кеттрал возвели также несколько небольших храмов, посвященных некоторым молодым богам – богу храбрости Хекету, богу боли Мешкенту. Они устроили даже маленькое каменное святилище Кавераа в надежде, что Повелительница Страха не станет трогать тех, кто ей поклоняется. Однако именно здесь, у подножия древнего гробовика, кеттрал возносили свои самые преданные молитвы. Храбрость и боль – это все, конечно, хорошо, но лишь темнота хранила солдат, когда они летели на задание, пристегнутые к своим птицам, темнота окутывала их, когда они убивали врагов, и темнота плащом прикрывала их отступление, когда они растворялись в ночи.

До каждого задания и по возвращении с него солдаты оставляли под дубом свою жертву. Здесь не было монет и драгоценностей, наваленных между корнями, не было свечей и дорогого шелка. Кеттрал знали, что нужно дереву для выживания. Год за годом Валин смотрел, как они цепочкой поднимаются по узкой извилистой тропке, вытоптанной в склоне холма; смотрел, как они становятся на колени и обнажают свои клинки; смотрел, как сталь впивается в теплую плоть, как брызжет кровь, окропляя жадные корни. Знал ли об этом Хал и было ли ему до этого дело, оставалось только гадать. Старые боги всегда были непостижимы.

Когда Валин впервые прибыл на Острова, мрачное дерево и пропитанная кровью земля под ним, мягко говоря, не вызвали у него приятных эмоций. Династия Малкенианов – род Валина – вела свое происхождение от Интарры, и Рассветный дворец, в котором он провел детство, всегда был полон светом и воздухом. Сейчас, однако, вид гробовика более чем соответствовал его настроению. Хотя прошла почти неделя с тех пор, как заведение Менкера рухнуло в воды залива, он по-прежнему не мог отогнать от себя образ Салии с лицом, залитым кровью. Засыпая, он вновь и вновь оказывался в горящем трактире, слышал голос Салии, умоляющий его о помощи, а просыпаясь, искал ее кровь на своей коже.

Он был в ярости на Ха Лин и одновременно чувствовал всю глупость своего гнева. Она сделала верный выбор в трудной ситуации. Как писал Гендран: «Либо умирают твои идеалы, либо ты». Если бы Валин прыгнул с телом Салии на плече, он наверняка окончил бы свои дни, нанизанный на расщепленную сваю.

«Но это я должен был решать!» – гневно возражал он себе, стискивая кулаки.

В дополнение к основному обучению каждый из кеттрал овладевал какой-либо специальностью: кто-то готовился стать снайпером, кто-то подрывником, кто-то пилотом, кто-то личем. Командование с самого начала решило, что Валин вполне способен стать предводителем собственного крыла. Если он пройдет Пробу, в его власти окажутся жизни других солдат, но власть подразумевает готовность принимать решения.

Кровь летела вниз мелкими каплями. Валин не обращал на нее внимания. Он не общался с Лин со времени происшествия у Менкера; он просто не знал, что ей сказать. По крайней мере, здесь, в мрачной тени гробовика, у него было время подумать, время определиться со своими чувствами, не говоря и не делая ничего, о чем он мог бы потом пожалеть… Вот только, взглянув с вершины холма в сторону лагеря, он обнаружил гибкую фигурку, поднимавшуюся по тропе вверх к нему.

Ха Лин остановилась, чуть-чуть не дойдя до первых нависающих ветвей, и подняла голову. С отвращением на лице она разглядывала дремлющих летучих мышей. Валин не сомневался: в свое время она, как и все остальные, придет сюда, чтобы принести жертву богу, но ей так и не удалось побороть неприязнь к этому месту. В том числе поэтому Валин его и выбрал: он надеялся, что мрачные ветви и тихий шорох шевелящихся во сне мышей отпугнут девушку. Как бы не так.

Лин поглядела на него, поджав губы; ее глаза, обычно столь теплые и открытые, были сощурены. Она, должно быть, пришла сюда прямо с тренировки – черная униформа вся в глине, а на левой щеке сочится кровью небольшой порез. Но и сейчас, измочаленная и грязная, она полностью владела собой и даже выглядела красивой.

«И это, Шаэль побери, еще больше усугубляет проблему», – мрачно подумал Валин.

Ведь он не испытывал бы и десятой доли тех мучений, придумывая, что сказать в подобных обстоятельствах Лейту, или Генту, или даже Талалу.

– И долго еще ты собираешься дуться? – наконец спросила Лин, поднимая бровь.

Валин скрипнул зубами:

– Было неправильно ее убивать!

– Валин, – произнесла Лин, – понятия «правильно» и «неправильно» – это роскошь.

– Это необходимость!

– Может быть, для других людей. Но не для нас.

– Для нас в первую очередь! Если у нас нет представления о том, что правильно, а что неправильно, то чем мы лучше Присягнувших Черепу, которые убивают ради убийства, отнимают у людей жизни, чтобы порадовать Ананшаэля?

– Мы не Присягнувшие Черепу, – согласилась Лин. – Но мы и не рыцари Хекета. Мы не разъезжаем на белых жеребцах, по-идиотски махая тяжелыми мечами и бросая благородный вызов врагам. Может, ты не заметил? Мы кеттрал, Валин. Мы убиваем людей. Причем чаще всего ядом или ножом в спину. Иногда стреляем из-за угла – предпочтительно ночью. Не очень благородно, зато эффективно. Именно к этому нас и готовят.

– Но не служанок же, – упрямо возразил Валин. – Не гражданских.

– Да, служанок! Да, гражданских! Если так нужно. Если они мешают выполнить задание.

– Это было не задание, Кент подери! Мы пытались спасти людям жизнь!

– Может, ты этим и занимался, а я пыталась спасти жизнь тебе! – отрезала Лин, яростно сверкая глазами. – Девушка была непосильным бременем. Из-за нее ты мог умереть. Я сделала то, что должна была сделать.

– Вероятно, был другой способ.

Он думал об этом уже сотни раз. Мог он выскочить через окно? Или перепрыгнуть к одному из соседних зданий? Сейчас вопрос был чисто теоретический. Трактир Менкера пошел ко дну, и Салия вместе с ним.

– Другой способ, вероятно, был! А ты, вероятно, сейчас был бы мертв. Все решают шансы, Валин, ты не хуже меня знаешь.

Девушка глубоко вздохнула и обмякла. Весь гнев внезапно словно вытек из Лин, оставив ее слабой и беспомощной.

– Я всегда думала, что это произойдет в бою, – произнесла она после долгого молчания. – Хотя бы в какой-нибудь стычке.

Валин замялся, сбитый с толку новым поворотом разговора.

– Ты о чем? Что произойдет?

Лин взглянула ему прямо в глаза:

– Салия у меня первая. Моя первая жертва.

На Островах праздновали первое убийство, так же как гражданские празднуют помолвку или день рождения. Подобно Халовой пробе или первому самостоятельному заданию, убийство было ритуалом перехода к новому статусу, неизбежным шагом. Сколько бы тебя ни обучали, сколько бы ты ни тренировался, до тех пор, пока ты не убил человека, ты не мог считаться кеттрал. И Лин, конечно, была права: никто не ждет, что его первой жертвой будет трактирная служанка в обмороке. Такое никому не нужно.

Валин длинно, медленно выдохнул. Охваченный гневом и чувством вины, он даже не подумал, что значила смерть Салии для его подруги. Да, он держал девушку в момент ее смерти, но нож в нее бросила Лин. Она взвалила на себя это бремя, причем не ради себя, но чтобы спасти его! Из какого-то позабытого уголка сознания выплыли слова отца, жесткие и неуклонные: «Придет время, и вы с Каденом оба станете руководителями, и когда это произойдет, помните одно. Руководитель – не тот, кто отдает распоряжения. Распоряжаться может каждый дурак. Настоящий руководитель слушает. Он готов изменить свое мнение, готов признать свои ошибки».

Валин скрипнул зубами.

– Спасибо тебе, – проговорил он.

Получилось жестче, чем он рассчитывал, но все же он это сказал. Лин подняла к нему настороженный взгляд, словно ожидала уловки.

– Ты была права, – добавил Валин, выжимая из себя каждый слог. – Я ошибался.

– Ох, Ананшаэля ради, Валин! – простонала Лин. – Какой же ты все-таки гордец! Понятия не имею, почему я…

Она оборвала себя.

– Я пришла сюда не за тем, чтобы ты сообщил мне, что я была права, – объявила она. – Я пришла, потому что меня кое-что беспокоит.

– Беспокоит?

– Трактир Менкера, – пояснила Лин, махнув в направлении Крючка по ту сторону пролива. – Он не сам по себе рухнул.

Валин сдвинул брови. Его мучила та же мысль, но он не был уверен, что подозрения обоснованны, а не являются признаком паранойи.

– Дома рано или поздно разваливаются, – сказал он. – Тем более старые. Тем более на Крючке.

– Эдолиец предупреждает тебя о заговоре, а неделю спустя здание, спокойно стоявшее десятилетиями, вдруг случайно рушится через каких-то пару минут после того, как ты оттуда вышел?

Валин дернул плечом, пытаясь унять растущее внутри беспокойство:

– Если вглядываться, что угодно покажется подозрительным.

– Подозрения спасают людям жизнь, – возразила Лин.

– Подозрения сводят людей с ума, – парировал Валин. – Если кто-то хочет моей смерти, убить меня можно куда изящнее, чем обрушив мне на голову целое здание.

– Правда? – подняла брови Лин. – По мне, так вполне изящно. Обычный несчастный случай: еще один притон на Крючке развалился, придавив десяток человек. Ничего слишком уж странного. Кто заподозрил бы покушение на члена императорской семьи? Хал свидетель, это гораздо изящнее, чем просто перерезать тебе глотку!

Валин поморщился. И тут она права. Он знал, что она права, и тем не менее на Островах всегда хватало несчастных случаев. Всего неделю назад Лему Геллену раздавило ногу огромным валуном во время учебного задания на Карне. Если начнешь оглядываться через плечо на каждом повороте, чего доброго докатишься до того, что перестанешь спать и не будешь доверять ни единому человеку.

– Мы никогда не узнаем наверняка, – сказал он, глядя через пролив.

Крючок лежал разноцветной мешаниной домов и лачуг, ясно видимый по ту сторону узкой полоски воды.

– Я мог бы всю неделю рыться в развалинах и все равно бы ничего не нашел.

– А что, если, – осторожно заговорила Лин, – ты не тот человек, кому стоит рыться в развалинах. Последние восемь лет тебя обучали командовать крылом; я овладеваю благородным искусством стрельбы из лука. Однако у нас есть с пяток братьев и сестер, которых учат взрывать мосты и рушить здания.

– Подрывники, – кивнул Валин.

– И я подумала, а вдруг кто-нибудь из них более компетентно скажет, подготовили ли трактир к случившемуся?

Валин задумался:

– Мне пришлось бы раскрыть свои карты. Признаться, что я чего-то опасаюсь.

– Разве это так уж плохо? Может быть, тот, кто пытается тебя убить, в следующий раз хорошенько подумает.

– Мне не надо, чтобы они хорошенько думали, – возразил Валин, подняв брови. – Мне надо, чтобы они вообще не думали или хотя бы как следует выпили перед этим.

– Я только хочу сказать, хуже не будет.

Кажется, она опять права. Валин окинул взором лежащий внизу лагерь. Строения были словно аккуратно нарисованы на плане – складские помещения, столовая, спальные корпуса, командный центр… Которое из них обрушится ему на голову в следующий раз? В котором из них засел предатель или предатели? Можно ждать, на каждом шагу оглядываясь и предчувствуя новое нападение, или начинать действовать самому.

– Похоже, выбор у меня невелик, – признал Валин. – Кого ты посоветуешь?

– Даю тебе две попытки, – ухмыльнулась Лин, – но думаю, ты угадаешь и с одной.

– Гвенна. – Валин тяжело вздохнул. – Помоги нам Хал!

По всей видимости, Лин тоже была не в восторге от открывающейся перспективы, но прежде чем она успела ответить, в небе над ними скользнула темная тень, беззвучная и стремительная. Подняв голову, Валин увидел кеттрала – широко распластав крылья, тот заходил на сброс на поле внизу.

– Птица на посадке, – произнесла Лин, прикидывая траекторию полета кеттрала над островом, начинавшуюся где-то над низкими утесами на северо-западе. – Похоже, они прилетели…

– Из Аннура, – закончил за нее Валин. – Фейн вернулся.

* * *

Столовая кеттрал, низкое одноэтажное здание, заставленное скамьями и длинными деревянными столами, мало походила на заведение Менкера, да и на любой другой трактир на Крючке. Начать с того, что здесь не подавали эль. Всем, кому хотелось чего-нибудь покрепче черного чая, приходилось переправляться на ту сторону пролива. Далее, здесь не было шлюх и вообще гражданских – одни кеттрал, как и повсюду на Карше. За столами постоянно кто-то сидел: те, кому предстояло лететь на задание, заправлялись сухарями и сухофруктами, те, кто вернулся, налегали на тушеное мясо. Кухонные рабы трудились дни и ночи напролет – еда требовалась солдатам в любое время суток. Как правило, люди здесь сосредотачивались на своей трапезе, любые разговоры были тихи и немногословны. Сейчас, однако, влетев в дверь, Валин и Лин обнаружили, что столовую вполне можно было принять за трактир, и притом весьма преуспевающий.

Казалось, в зал втиснулась половина Карша; вокруг столов было не протолкнуться, и Валин подумал, что он, должно быть, едва ли не последним заметил летящую с севера птицу. Люди сидели тесными кучками – здесь члены одного крыла, там горстка кадетов, – но все говорили одновременно.

Где-то в этой толкучке потерялась Лин, но сейчас Валина интересовал лишь один человек в дальнем конце помещения. Адаман Фейн сидел рядом с дверью, ведущей в кухню. Казалось, он был больше занят своим куском говядины, чем разговором, однако Валин заметил, что между глотками Фейн успевал отвечать на вопросы окруживших его ветеранов. Компания подобралась суровая – Гирд-Топор, Пленчен Зее, Веррен из Раалте, – и Валин, несмотря на все свое нетерпение, медлил, прежде чем протиснуться в их кружок.

– Погоди-ка, Вал. – Кто-то придержал его за рукав. – Я бы на твоем месте не стал влезать в эту милую беседу, если не хочешь, чтоб тебе проломили голову.

Повернувшись, Валин увидел Лейта: с насмешливой улыбкой пилот показывал туда, откуда только что пришел. Лейт был на ладонь ниже Валина и к тому же довольно худощав, но обладал непринужденной манерой держаться, которая в совокупности с острым языком обеспечивала ему место в любом разговоре и делала его словно бы выше ростом. Большинство кадетов на Островах подавали себя несколько нахально – высокое самомнение просто необходимо, если считаешь себя достойным занять место среди горстки самых смертоносных людей в империи. Самоуверенность Лейта, однако, такого же кадета, как и Валин, была совсем другого толка. Он заставлял свою птицу летать быстрее, чем многие из ветеранов, выполнял маневры, от которых у Валина, наблюдавшего с земли, скручивало живот, и никогда не упускал случая похвастаться своими подвигами. Он доводил до белого каления половину инструкторов; другая половина забавлялась от души, но предсказывала ему скорый конец, еще до Пробы. Впрочем, несмотря на браваду, товарищ он был веселый и легкий в общении, не в пример многим другим кадетам. Они с Валином были в хороших отношениях.

– Пошли, – сказал он, обнимая Валина за плечи, чтобы увести подальше от толкучки. – Наш столик вон там, в углу.

– Фейн привез вести о моем отце.

– Умеешь ты подметить очевидное, – похвалил Лейт. – Как и сотня других, кто здесь находится. Брось! Фейн летел всю ночь и больше половины дня; едва ли ему хочется сейчас говорить с тобой.

– Мне нет дела до того, что ему хочется…

В этот момент Валин заметил, что Лин делает ему знаки с дальнего конца столовой. Она сидела за тем самым столиком, на который кивал Лейт, вместе с другими кадетами.

– Пошли, – повторил Лейт не без сочувствия в голосе. – Мы здесь уже больше часа, мы все тебе расскажем.

Они протиснулись к низкой скамье, где уже сидело четверо – Ха Лин, Гент, Талал и тихий парень по имени Феррон, у которого, по общему мнению, не было шансов пройти Пробу. Непредвиденное прибытие Фейна встряхнуло Валина, и тот нетерпеливо присоединился к общему разговору.

– Ну что? – спросил Валин, оглядывая лица собравшихся в поисках хоть намека.

– Жрец, – коротко отозвался Гент. – Какой-то Кентом занюханный жрец, захотевший власти.

– Уиниан Четвертый, – уточнил Лейт, освобождая для Валина место на скамье. – Сомневаюсь, что кто-нибудь из следующих жрецов, если жрецы вообще останутся, захочет взять себе имя Уиниана Пятого.

– Жрец? Чей жрец? – спросил Валин.

Он покачал головой, не веря услышанному. Ладно, если бы отец погиб в битве или пал от руки подосланного иноземного убийцы… Но чтобы Санлитуна убил какой-то жирный прелат?

– Интарры, – ответил Лейт.

Валин кивнул. Даже не один из Присягнувших Черепу…

– Как это произошло?

– Старый добрый способ, – отозвался Гент и добавил, сопровождая слова жестом: – Нож в спину, и готово дело.

– Гент, – тихо одернул его Талал, кивая в сторону Валина.

– Что? – возмущенно вопросил тот, потом до него дошло. – Ох, прости, Вал! Я как обычно: деликатен, как бычий член.

– Еще хуже, – заметил Лейт, сочувственно хлопая Валина по плечу. – Короче, суть в том, что все это выглядит довольно примитивно: бьющая через край гордыня, жажда власти… Будни нашего мерзкого мирка.

Валин обменялся с Лин быстрыми взглядами. Один недовольный чем-то жрец с ножом в руке не очень-то походил на великий заговор; с другой стороны, культ Интарры – одно из крупнейших религиозных течений в империи. Если Уиниан представляет собой лишь часть чего-то глобального, кто знает, куда это все заведет?