Фонтан бабочек

Она, вероятно, знает всех окрестных собак.

– Боксёр – бойцовая собака, а кошек так и вовсе не любит, – продолжаю я прерванный рассказ.

– Так кошка же на дерево может залезть, что ей боксёр, – подсказывает мне Стеша.

– Обычная кошка, наверное, так бы и сделала, только не Казимир. Он не только на дерево не полез, а ещё и впереди меня встал, спину дугой выгнул. А когда пёс к нему бросился, кот вдруг присел на задние лапы, а передними – по морде, по морде и всё норовил по носу царапнуть – это самое чувствительное место у собак. На лапках когти, так что ошалевший от боли пёс и про хозяина забыл, и про собачью гордость, бросился через кусты куда глаза глядят. Хозяин его догнать не мог.

– А ты не придумываешь? – усомнилась Варя, ей стало обидно за собак.

– Бабушка не выдумывает, – вступилась за меня Стеша, хотя я в защите не нуждалась, – просто он, наверное, не знал, что он кот, а может, у него собачья душа была.

– Как это она к нему попала? – Варя определённо сегодня не готова была верить на слово, ей нужны были доказательства.

– Ну не знаю, – Стеша тряхнула головой, надеясь, что какая-никакая мысль из неё вылетит, но ничего не получилось.

– Может быть, она летала, летала… – стала она фантазировать, – не знала, куда приземлиться, а тут котёнок, ну она в него и залетела.

– Кто это она? – не отступалась Варя.

– Душа собачки, вот кто.

Варя пожала плечами:

– Она что, бабочка, что ли? Тогда она могла и ещё куда-нибудь сесть, вот, например, – девочка посмотрела по сторонам, но не нашла никого, кто бы мог служить ей примером. Вдруг на дорожку опустилась трясогузка и, не обращая на нас внимания, деловито затрусила к цветам. – В птичку!

– Насчёт трясогузки не знаю, а вот про гуся, который ходил за хозяйкой точно собачонка, отгоняя всех, кто встречался на её пути, мне рассказывали, – вспомнила вдруг я рассказ одной знакомой.

– Гусь?! – в один голос выдохнули обе сестры.

– Ну да, обычный домашний гусь ходил с хозяйкой в магазин и в гости, ждал возле двери, пока та освободится, домой провожал.

Девочки недоверчиво переглянулись: с гусями они знакомы не были.

Вечером ко мне в комнату зашла Стеша.

– Как ты думаешь? – начала она, делая вид, что тема её не слишком интересует и вообще, она всё это делает только ради меня. – Может быть, нам у Владимира Владимировича гусёнка взять?

Я растерялась, только гусей в нашем доме и не хватало. Видя, что к такому шагу я не готова, девочка пояснила:

– Ну ты же сама нам с Варей рассказывала про гуся, у которого собачья душа была, может быть, и у этого тоже. А мы с Варей сами его воспитывать будем, травку там рвать…

За дверью зашуршало. Вероятно, сёстры решили действовать вместе, и за дверью дожидалась своей очереди Варя. Стало ясно: надо действовать решительно, иначе гусь на это лето мне обеспечен, а я ведь не сказала детям, что и того преданного гуся в конце концов съели.

– А что, если у гусёнка окажется не собачья, а кошачья душа и он Есика съест? – сказала я первое, что пришло в голову, и, кажется, угадала.

В дверях появилась Варя и тут же с порога заявила:

– Не надо нам гусёнка, мы лучше Есику девочку купим, а то ему одному скучно.

Приключения шахматного коня

Владимир Андреевич разбирал вещи деда, вещей было не так много, но все они были для него памятны, он помнил их с самого детства и теперь мучительно думал, что из них он может взять с собой, а что придётся оставить здесь: квартира не резиновая, и всего вместить, конечно, не может. Мужчина уже отложил в сторону альбом с фотографиями, письменный прибор, пачку писем и вдруг вспомнил о шахматах, о тех костяных шахматах, которыми дед так дорожил, что даже ему не давал с ними играть. Владимир Андреевич был страстным шахматистом – правда, играл оставшимися ему от отца простенькими деревянными фигурами. Вспомнив о дедовых шахматах, он пробежал глазами по полкам шкафа, те были почти пусты, заглянул в стол. Шахмат не было.

«Странно, – подумал он, – неужели дед их кому-то отдал?»

Мужчина выдвинул один за другим ящики дедова комода – какие-то листки, конверты, вырезки из газет, оловянный солдатик. Владимир Андреевич взял его, повертел в руках, не веря своим глазам. Совершенно точно, это его солдатик, вот даже кончик штыка отломлен, это он его отломал, когда выковыривал застрявшую в щели монетку. Как же он сюда попал? У него в детстве игрушек было немного, потому отчётливо помнилась каждая, а единственный оловянный солдатик – тем более.

Владимир Андреевич присел на старенький диван, стараясь вспомнить что-то, что связывало пропавшие дедовы шахматы и солдатика. Напряг память, боясь, что не вспомнит, слишком много времени прошло, и вдруг вспомнил.

Он просочился в комнату деда незаметно, даже дверь не скрипнула, но дед всё равно заметил.

– Пришёл? За шахматами охотишься? Ну садись, мы ещё не начинали.

Шахматная доска была уже разложена, пестрела белыми и чёрными квадратиками, и на ней в боевом порядке, точно на реальном боевом поле, расставляли теперь шахматные фигуры. Приготовление к сражению было неторопливым, дед вообще не любил суеты, а уж когда к нему заходил его старый институтский товарищ и они садились играть в шахматы, тем более. Он не спеша брал фигуру из коробки, некоторое время держал в ладони, словно оценивая, на что та способна, потом окидывал внимательным взглядом шахматную доску и аккуратно ставил ту на предназначенное для неё место. Наконец два войска выстроились своеобразным каре друг напротив друга. Впереди пеший ряд воинов с пиками и топорами в каких-то смешных плоских касках, больше похожих на тарелки, оттого эти пехотинцы не особенно напоминали настоящих солдат. Эти недотёпы чаще всего гибли в шахматных сражениях, потому мальчик и знал их лучше других – съеденную фигуру отдавали ему, а уж он ставил их на край стола и долго внимательно рассматривал. Больше всего его удивляло, что на их камзолах даже пуговки были вырезаны. Игрушек у него в детстве почти не было, он родился сразу после войны, когда было не до игрушек. «Страну поднимать надо», – часто говорил отец. Вовка, конечно, играл, как и всякий ребёнок, даже устраивал целые баталии, правда, солдатиками ему служили большей частью бабушкины пуговицы, а тут, на шахматной доске, были настоящие солдаты.

– Дед, а что они так смешно одеты, ни пилоток, ни ружей? – спрашивал он поначалу.

– Шахматы старые, – отвечал тот скупо, – тогда ружей было мало.

– Это когда же было, при царе, что ли?

Вовка уже слышал, что была революция, а до неё – царь.

– Ещё раньше, и вообще… – дед не любил такие разговоры, считал Вовку слишком маленьким для них.

Дед и дядя Юра не спеша начали партию, разыгрывали дебют, как они говорили. Играли они не часто и оттого, наверное, растягивали удовольствие. Партию обычно начинали пешки.

«Оно и понятно, – думал Вовка, внимательно следя за каждым ходом, – не жалко, вон их сколько». Он с нетерпением ждал, когда игрокам надоест строить оборонительные линии и они пойдут в наступление.

– Смысл шахмат не в том, чтобы съесть чужую фигуру, а чтобы сохранить свою, – часто говорил дед, видя, как внук елозит от нетерпения.

Вовка ещё в шахматы не играл и совершенно не мог взять в толк, зачем нужно так долго переставлять фигуры, когда можно вот так сразу – бац! И всё.

Вероятно, тогда у него и родился план завладеть дедовыми шахматами.

– Вот, на, – дядя Юра с гордостью передал ему белого офицера, – дед «проспал».

Вовка глянул на деда, тот сосредоточенно смотрел на шахматную доску, не спал.

Мальчик осторожно взял маленькую костяную фигурку. Человечек небольшой, в половину его ладони, а то и меньше, на голове треуголка и маска, на плечах широкий плащ, в складках которого виднеется кинжал. Кинжал острый, Вовка сам пробовал, укололся даже. Офицер, дед его ещё слоном называл, мальчику не слишком нравится, да и какой из того слон, слонов-то Вовка видел.

«Хорошо бы короля получить», – думал он, с вожделением глядя на странную фигурку в мантии и с короной на голове, почему-то одетую в пузатые шорты и чулки. Вовка бы такие ни за что не надел, их только маленькие носят, а ему уже шесть лет, и он через год в школу пойдёт. Королева ему тоже нравится, она хоть и поменьше, но очень красивая и в платье. У мамы такого платья не было, хотя мама, он это точно знал, красивее королевы.

«И почему папа не купит ей такого платья?»

Вовкины мысли всё время кружились, словно бабочки, он их не отгонял.

– Держи, – дед протянул мальчику чёрного коня.

«Вот это да!» – Вовка замечтался и не заметил, как того съели. Конь с всадником поднялся на дыбы и угрожал копытами столпившимся вокруг него пленным пешкам, а всадник-то вот-вот упадёт, тянет на себя уздечку, впивает в конские бока острые шпоры, коню это не нравится, и он недовольно ржёт. Вовка поставил коня на край стола и стал разглядывать. «Надо же, даже подковы на копытах, вот это класс! Не то что его оловянный солдатик. Хотя солдатик самый настоящий, в пилотке и с ружьём».

Дед, вероятно, заметил, как у внука загорелись глаза.

– Это тебе не игрушка, а шахматная фигура. Подрастёшь – тоже будешь играть, а пока поосторожней, они и сломаться могут.

Играть Вовка и сейчас может, только бы дали, так не дадут, придётся опять пуговицы пулять.

Воскресным утром едва Вовка открыл глаза, сразу понял: сегодня или никогда! Дед собирался в гости, надел свой лучший костюм и даже галстук повязал, родители ушли по делам, нужно действовать.

Для начала он залез в книжный шкаф и достал коробку с отцовскими шахматами, они были не такими красивыми, как дедовы, но войско из них выглядело значительно лучше, чем из пуговиц. Вовка расставил грубоватые шахматные фигурки на полу, соорудил из кубиков защитный вал для них, сзади положил диванные подушки, вроде как горы. Теперь надо было подумать о войске противника.

Заходить в комнату деда без спроса Вовке не разрешалось, и он этого не делал, но сейчас, толкнув дверь, огляделся: письменный стол, кресло, платяной шкаф с зеркалом, в котором тут же отразился заглядывающий в дверь испуганный мальчик. Ему стало стыдно и немного не по себе – кто-то ему говорил, что зеркало может всё рассказать другому человеку, этого совсем не хотелось. Вовка присел и на коленках прополз до стола.

«Лишь бы дед ящики не запер», – думал он, дёргая за ручку тяжёлого ящика. Шахматы обнаружились в нижнем. Так же на корточках, толкая перед собой коробку с шахматами, он добрался обратно, сгорая от нетерпения начать игру. Вовка открыл коробку, и ему показалось, что среди шахматных фигурок произошло какое-то волнение, точно они не ожидали, что коробку откроет он. Осторожно, по одной он вынул их из коробки, расставил. Король и королева, по его мнению, не слишком подходили для военных действий, да и руки у короля были заняты не пойми чем. Вовка было задумался, зачем шахматной фигурке мячик и палка, но решил оставить всё на потом и расспросить при случае деда, а пока короля с королевой он поставил позади войска, в тылу – может быть, ещё сгодятся.

Мальчик поднялся на ноги и с высоты своего роста осмотрел войска: всё было готово к сражению. Только тут Вовка понял, что у него не было продуманного плана действий. Единственное, что он знал, – что перед наступлением всегда бывает артиллерийская атака. Недолго думая, мальчик вытащил из-под дивана коробку с кубиками, отобрал те, что поменьше, и, примерившись, стал их метать. Первый кубик не нанёс никакого повреждения защите противника, тогда он кинул второй, посильнее. Тот сбил импровизированное заграждение и пару пешек.

Вовка перебежал на другую сторону комнаты и принялся швырять кубики в другое войско. Потери были значительными, от точного попадания кубика лёгкие костяные фигурки разлетались в разные стороны. Игра его захватила, он уже совершенно забыл о шахматных фигурках, перед ним был враг, и его нужно было уничтожить. Сражение продолжалось минут двадцать, наконец стало ясно, что ни одного живого на поле боя не осталось, даже король и королева лежали среди неразорвавшихся снарядов совершенно бездыханными. Вовка взглянул на часы и понял, что вот-вот придут родители, часы показывали 12.45.

Деревянные отцовские фигурки он собрал быстро, а вот дедовы, более лёгкие, разлетелись по всей комнате, и их пришлось искать, лазить под стол, стулья и даже диван. Вовка разложил собранные фигурки на полу, чтобы ещё раз посмотреть на них, и тут обнаружил: пропал чёрный конь. Пересмотрел ещё раз, чёрного коня не было. Времени до прихода родителей оставалось совсем мало, мальчик быстро сунул в коробку с костяными шахматами деревянного коня из отцовских шахмат и бегом бросился в дедову комнату. Отцовские шахматы убрал в книжный шкаф.

– Что это у тебя кубики везде разбросаны? – спросил отец, входя в комнату. – Собери, ноги переломаешь.

Вовка послушно сгрёб кубики под диван и хотел было залезть туда же посмотреть, куда завалился чёрный конь, но отец остановил:

– Хватит пыль собирать, вылезай, сейчас обедать будем.

Весь день Вовка ходил озабоченный, при всяком удобном случае становился на коленки или ложился на пол, заглядывая под мебель.

– Ты же уже большой, – не выдержала мать, – что ты всё на животе елозишь, потерял что?

Вечером отец с братом сели играть в шахматы.

– Пап, а чёрный конь где? – спросил брат, показывая на пустую шахматную клетку.

– Как где, в прошлый раз был, в коробке посмотри…

– В коробке нет.

Вовка замер, он совершенно забыл, что, забрав чёрного деревянного коня из коробки, не заменил его чем-нибудь подходящим, впрочем, подходящего у него ничего и не было.

– Это не ты коня взял? – спросил отец, обращаясь к младшему сыну.

Вовка молчал, да и что ему было сказать. Он изо всех сил делал вид, что увлечён разложенной перед ним книгой.

– Ладно, найдётся, вот возьми пирамидку, – и отец передал брату маленькую стеклянную пирамидку, которой обычно придавливал бумаги.

Заняться поиском шахматного коня Вовке в тот день так и не удалось. Ночью он спал плохо, ему снились кошмары, и в каждом присутствовала чёрная лошадь. Всадники на лошадях скакали за ним, а он убегал, но никак не мог от них скрыться, и, куда бы ни прятался, там опять оказывался всадник на лошади. Даже когда он с головой спрятался под одеяло, то и тогда слышал стук лошадиных копыт и негодующее ржание.

– Ты не заболел, что-то уж очень бледный? – озабоченно спросила мать, когда Вовка сел за стол завтракать.

Всё время завтрака ему казалось, что все за столом смотрят только на него, у него даже аппетит пропал, а уж это последнее дело, когда аппетит пропадает. Вконец измаявшись, он достал из потайного места за комодом единственного своего оловянного солдатика, которым ужасно дорожил, и, зажав его в кулаке, отправился к деду.

– Вот! – протянув руку и раскрыв кулак, произнёс Вовка.

Дед посмотрел на него с интересом:

– Оловянный солдатик? Ты хочешь мне его подарить?

– Поменять, – уточнил внук, – я твоего коня потерял, шахматного, вот за него солдатика бери.

– Как так потерял? Когда?

Дед полез в ящик стола и достал шахматы. В коробке, на самом верху лежал чёрный деревянный конь.

– А это откуда?

Дед взял коня, с удивлением разглядывая грубо выточенную деревянную фигурку.

– Кажется, это из отцовских шахмат? – произнёс он, глядя на потупившегося Вовку, тот кивнул. – А мой где?

– Не знаю, – стушевался мальчик и вдруг добавил: – «Пал смертью храбрых».

– Что-что? – дед подался вперёд. – Сломал, что ли?

– Нет, я не ломал, просто они сражались, ну и конь пропал. Я же тебе солдатика принёс.

Дед взял солдатика, покрутил в руках и поставил на стол.

– Не жалко? – спросил, внимательно глядя на внука.

Вовка закусил губу, солдатика ему было ужасно жалко, но признаваться в этом не хотелось, ко всему прочему, он боялся расплакаться.

Дед, вероятно, всё понял и вдруг улыбнулся.

– Значит, говоришь, баталия была, и конь со всадником пропал?

Вовка кивнул, всё ещё не решаясь взглянуть на деда. Ему было стыдно, он знал, что шахматы дед любил и берёг.

– Ну что же ты за командир, когда своих солдат не бережёшь?! Может быть, он в плен попал или заблудился на незнакомой местности, надо срочно организовать экспедицию по поиску пропавшего.

– Я искал, – робко произнёс внук, – под диван лазил…

– Не там, верно, искал, идём.

Дед решительной походкой направился в гостиную.

– Объявляется тревога, – громко произнёс он, привлекая внимание всех присутствующих, – пропал чёрный всадник, возможно, захвачен в плен или заблудился, организуем компанию по его поиску.

– У нас тоже пропал шахматный конь, – отозвался из кресла отец.

– Ваш уже найден, – дед протянул ему деревянную фигурку, – теперь ищем моего.

Вовка побежал в кухню, принёс веник и швабру, и все занялись поиском. Через несколько минут шахматный конь был найден под буфетом, запылившийся, в обрывках паутины, но совершенно целёхонький. Экспедиция по спасению окончилась удачно.

Владимир Андреевич ещё раз взглянул на оловянного солдатика:

– Надо же, значит, дед сохранил его подарок, а он-то совершенно о нём забыл.

– Однако где же всё-таки шахматы?

Владимир Андреевич встал, подошёл к комоду, выдвинул первый попавшийся ящик…

– Ну что же я в самом деле, если бы дед хотел, сам бы давно уже отдал мне шахматы, вероятно, кому-то они были нужнее.

Он улыбнулся и потрогал карман пиджака, в который положил оловянного солдатика.

– Кажется, я нашёл что-то более ценное, и это уж точно дед хотел мне вернуть.

История, рассказанная старым шкафом

– Знаешь, наш шкаф простудился! – сообщила Стеша нарочито озабоченным голосом.

– Какой шкаф? – не поняла я.

– Ну как-какой, наш! Большой, с цветными стёклышками!

– И что с ним? – недоумевала я, стараясь вспомнить тот шкаф, о котором шла речь, к вещам привыкаешь и постепенно перестаёшь их замечать.

Между тем Стеша не отставала:

– Он простудился и теперь кашляет, когда открываешь дверку. Кх-кх-кх – вот так, – продемонстрировала она, чтобы я не сомневалась.

– Может быть, петли проржавели, смазать надо, – предположила я, как всякий здравомыслящий человек, предлагая простейшее решение.

– Нет, петли – это не то, он точно простудился, и его надо лечить, а то совсем разболеется и умереть может!

Информация о том, что шкаф может умереть, меня удивила, и я попыталась умерить детскую фантазию.

– Шкаф может сломаться, он вещь, а умирают только люди и животные.

Стеша посмотрела на меня с недоверием, в её взгляде ясней ясного читалось: «Как же так, взрослый человек, а простых вещей не понимаешь?»

Я смутилась, хотя и не вполне понимая, почему именно, просто не хотелось вот так, наскоком менять детское представление об окружающем мире. Живой этот шкаф или неживой, для меня никакого значения не имеет, а для неё совсем наоборот. Хорошо, пусть так, вырастет и забудет об этих фантазиях, а пока надо как-то помягче её к этому подвести. Я и сама фантазёрка, но со шкафом – это перебор.

– Как же он мог простудиться, он в комнате лет десять уже стоит и никуда не выходит.

– Как же он выйдет, – засмеялась Стеша, – он же шкаф, ножек-то у него нет!

«Ну вот и хорошо, – подумала я, – ребёнок мыслит логически верно».

Словно подслушав мои размышления, Стеша тут же дала мне понять, что логика может быть не только линейной:

– Мы на санках с папой ходили кататься, окно в комнате открытым оставили, вот шкаф и продуло. Теперь кашляет. Лечить надо.

– Как его лечить, громадину такую, – возмутилась я, поняв, что проиграла, – таблетки ему в ящичек насыпать или леденцов от кашля?

– Леденцов, – согласилась Стеша, не услышав в моем голосе иронии, – леденцы вкусные.

Пришлось нам идти в магазин и покупать мятные леденцы.

Прошло некоторое время, я забыла историю с простуженным шкафом, приписав её детским фантазиям. Но так случилось, что мне пришлось остаться у сына и спать в гостиной на диване, как раз напротив шкафа. На новом месте спать всегда непривычно: то сны снятся беспокойные, то не уснёшь никак. Так было и в этот раз, хотя я до сих пор не вполне уверена, было ли.

Проснулась я так же неожиданно, как и заснула. В комнате стоял полумрак, и лишь настольная лампа давала немного света. Я лежала с прикрытыми глазами, силясь окончательно проснуться или заснуть, и сквозь ресницы разглядывала комнату. В этом неверном освещении и вещи приобрели нечёткие очертания, утратив присущую им жёсткость линий и форм, ограничивающих их свободу. Вот в таком странном состоянии ума, между сном и явью я и подслушала необычный разговор – между старым шкафом и новенькой витриной, недавно обосновавшейся в квартире. Но удивила меня не столько способность вещей общаться друг с другом, сколько та их способность оценивать людей, которую прежде я предположить в них никак не могла. Ну в самом деле, человек создаёт вещи, определяет их функциональность, покупает и продаёт, использует как ему того захочется, совершенно не задумываясь, что, изо дня в день общаясь с вещью, прикасаясь к ней, находясь в одном пространстве, требуя от неё подчинения, он вольно или невольно передаёт ей и часть своего темперамента или даже души – этой не определяемой никем субстанции. И вот уже вещь способна рассуждать и оценивать своего хозяина, подлаживаться под него, создавая тот комфорт и удобство, которым новые вещи не обладают.

Так вот, шкаф был старый, из орехового дерева, сделанный русскими мастерами в середине девятнадцатого века, теперь уже позапрошлого. Верх его украшала резная панель из дубовых листьев и переплетённых цветов – слава богу, съемная, иначе нам никогда бы было не занести его в квартиру, совершенно не приспособленную для старых громоздких вещей. Две его боковые двери украшены решётчатыми окошечками с вставленными в них разноцветными витражными стеклами, и если луч солнца случайно вдруг касался их, то они отбрасывали весёлую разноцветную тень то на стену комнаты, то на пол, словно оброненную кем-то пёструю шаль. Эти разноцветные стёкла нравились мне, как и Стеше, больше всего, отчего-то казалось, что именно в них живая душа нашего старого шкафа. Я говорю «нашего» только потому, что последние несколько лет он стоял в нашей квартире, но изначально принадлежал моему двоюродному деду, после смерти которого и перекочевал к нам. Потеснив всю остальную мебель, большей частью стандартную и безликую. Этот старомодный шкаф изменил стиль квартиры, заставив пересмотреть всех нас отношение к окружающему пространству, определив его раз и навсегда как наш дом. Да, пожалуй, он внёс в нашу жизнь стабильность, которой ей не хватало, и сделался тем краеугольным камнем, без которого никакая стабильность в принципе невозможна.

Когда его внесли и поставили на приготовленное заранее для него место, он казался пришельцем из другого мира, мастодонтом, гробницей ушедшей эпохе, вещью не к месту. Но постепенно и незаметно всё это сгладилось, и именно шкаф уже начал управлять домом. Так, сначала дом покинули безликие стулья восьмидесятых, приобретённые где-то по случаю, поскольку других тогда купить было нельзя. Вместо них появились удобные полукресла и вслед за тем – бюро с бесчисленными потайными ящичками и дверками (типично женская вещица), хранящее теперь и мои секреты. Потом вместо колченого журнального столика румынского гарнитура семидесятых объявился круглый – красного дерева, с изящными ножками в виде изогнутых лебяжьих шей, на который так и хотелось поставить кофейную чашечку. И тут обнаружилось, что старенький и прежде, лет двадцать назад, казавшийся роскошным сервант, всё того же румынского гарнитура, нуждается в немедленной замене, и его вытеснила изящная витрина, вместившая в своё сияющее стеклом и светом чрево все те случайные и милые сердцу предметы, которые каким-то чудом ещё сохранились у нас. Вот с этой витриной, сделанной по старым образцам каким-то неизвестным краснодеревщиком в Малайзии, и вёл беседу старый ореховый шкаф, чей возраст, возможно, приближался уже к двумстам годам.

– Люди – существа странные, суетные, – говорил старый шкаф, – им всё не сидится на месте, всё что-то нужно, и покоя от них никакого нет. И ещё – они растут. То ли дело мы, вещи: какими нас мастер сделал, такими и живём свой век.

Новенькая витринка не имела ещё никакого практического опыта, а потому молчала. Её молчание нисколько не смущало шкаф, и он продолжал свой монолог.

– Но без людей наша жизнь была бы невозможной, это надо признать. Да и привыкаешь к ним со временем, как к своим собственным ящичкам и дверкам, – он скрипнул рассохшейся от времени дверкой и закашлял, точь-в-точь как показывала Стеша: – Кх-кх-кх.

– Вот, к примеру, мой прежний хозяин… – продолжил шкаф прерванные рассуждения. – Я же его знал с младенчества. Когда он родился, я уже лет двадцать стоял в комнате его матери, так что на моих глазах он и родился, в той же самой комнате. Крику-то было, крику, что от несмазанного колеса деревенской телеги, на которой по четвергам привозили в дом овощи.