Полная версия
Ваши зомби к услугам
Оно. Зомби собственной персоной. Очень кстати. Чешет по тротуару в направлении предателя берёзы. Зомби как зомби, самое обыкновенное, полон рот гнилых зубов, глаза усталые, белёсые кости сквозь рваную одежду. Цок-цок – идёт не торопится. Интересно, чем это оно цок-цок… Цок-цок. Эге себе. Да это девочка. Между зомби и асфальтом определённо туфельки, сиреневые, лакированные, с белыми бантиками, очень нежные и симпатичные, у Пончика похожие. Так, а почему берёза не смылась в страхе? Окидываю неиспугавшуюся строгим взглядом.
– Вот если бы это было взрослое зомби, тогда – наверное, а так, ну что это, девчонка какая-то несмышлёная, а не зомби, смех один, – брезгует берёза, закладывает ветки-руки калачом на белой груди в чёрную крапинку, недовольно воротит свой веточный нос от нас с зомби, а главное, продолжает монолитно и нагло стоять на том же самом месте.
– Сейчас посмотрим, кто тут несмышлёная! – злюсь, продолжаю надеяться, что глупое дерево струсит и даст дёру, просто оно плохо рассмотрело зловещую зомби.
Страшное зловещее зомби подцокала к дереву повиливая бёдрами, очень по-девчачьи. Дерево на месте. Зомби вцепилась в объявление челюстью: сейчас отгрызёт улики. Молодец, зомби, так его, так. Грызи, грызи его! Ты сможешь.
– Ой, перестаньте щекотиться, – колышется и ёрзает берёза.
Зомби схватила берёзу руками, чтобы та перестала ёрзать, и продолжила усердно молотить по коре с объявлением челюстью. Словно трактор вспахивает весеннюю целину – так трудилась зомби, но целина отчего-то не вспахивалась. Уау. У зомби маникюр, в тон туфелькам. Минут пять зомби сражалась с уликами. Результат плачевный: зубы не сгрызали бумагу, наоборот – выпадали. Какие ссыпались на асфальт – их тут же размёл в разные стороны злой тузик ветер, какие – упали точно в мусорное ведро, их при очередном обходе выбросит Анькин дядьпеть. Дядьпеть подумает, откуда в мусорке столько зубов, ведь ближайшая стоматология в двух кварталах отсюда. Зомби ещё немножечко пошкреблась о берёзу, но так и не смогла отгрызть объявление, бросила затею, плюнула, сдалась. Бумага осталась на дереве совершенно невредимая, белая и ясная, как звезда в ночном небе, видна на всю Вселенную.
Берёза лишь посмеялась в листву.
– Надо было зубы чистить лучше при жизни! – срываюсь на глупую зомби.
– Надо было, последние зубы отдала на твоё стрёмное объявление, кому эта гимнастика нужна.
– Иди откуда пришла, слабачка беззубая, проваливай отсюда, беги, уходи.
– Хамка.
Зомби развернула свой обшарпанный таз на 180 градусов и, прихрамывая, тронулась. "До свидания" даже не сказала – кто тут из нас хамка, спрашивается.
– Я не разговариваю с незнакомыми, – сиротливо-обиженно оглянулась зомби и тут я заметила, что у модницы из загробного мира ноготь сломался на правой руке после борьбы с могучим поленом.
– Ну и правильно, незнакомые – злые!
– Я не злая, сама грызи свой клочок бумажки, не подавись. Чтоб я ещё когда тронула объявление про гимнастику…
Дальнейшее её бормотанье я не расслышала, потому что она удалялась, цокала к себе в дом, с холодными хорошо изолированными от нашего мира стенами, поглубже в землю. Берёза стояла ровно, как и должно стоять деревьям, не смеялась, не ругалась, руки-ветки по ветру плавают. На том месте, где только что висело объявление – чисто. И вокруг скамьи – чисто. И под. И в мусорке – нет его. Странно. Таки зомби его съела? Или его съела София, София его съела, съела его София? Неясно.
Солнце прошлось по небу пылесосом – утренних серо-чёрных нечистот как не бывало: хочет погреть землю всю в мурашках после зимы. Начало весны только.
– Ну и как? Долго мы будем сидеть, ничегошеньки не делать? – подала голос скамейка.
Начинается. Мечтала, что деревяшка молча продержится. Наивная я.
– Я только чуточку – и сразу домой, за уроки, – отвечаю.
– Объявление зачем испортила? – не унимается крашеная. – Может, этот последний номер будущая знаменитая гимнастка бы сорвала. А тебе зачем? Тебе уроки делать пора, к Олимпиаде готовиться.
Это верно. Уроки. Олимпиада. Ну раз я уже испортила объявление, значит, будущая гимнастка немножко пролетела.
Какой шершавый клочок.
Щекотно.
***
Когда обычно я возвращаюсь из школы, мама ещё на работе. Папа неделями в командировках, а бабушка у подружек по подъездам или, чаще, дома дрыхнет.
Бабушка в Бога верит. Всеми фибрами. С утра до умывания молится, после – крестится. К завтраку, обеду и ужину приступает только через молитву. Кефир на ночь вливается в неё только в освященным состоянии. Чихнет – «прости мя, господи», о подоконник стукнется – «слава тебе, боже, что голова не стеклянная», паука увидит – «свят-свят-свят». Много у неё забот – устает.
Я шмыгаю к себе, чтобы не нарушить блаженный храп, переодеваюсь – и за уроки.
По литре задали «Теплый хлеб» Паустовского. Открываю в планшете – 150 страниц.
Это не всё, что я прочитаю сегодня. Мама говорит, что перед тем, как читать произведение, нужно про автора подробности выяснить. И не пять-десять страниц в Яндексе, а отдельную книгу перелопатить. «Нужно копать глубже», – мамино выраженьице: узнать, кто такой, состав семьи, привычки, окружение. Мама у меня мировая судья, должна знать всю подноготную, будь то преступники или писатели. Так что мне предстоят двадцать две книги. Но это – в ночь. Сейчас – география, английский, математика, спэниш и китайский на закуску.
Я могу делать уроки, не отвлекаясь на шумы. Их у меня и нет – папа постарался, по совету мамы. В комнате стены со звукоизоляцией. Пластиковые окна нашпигованы спецматериалами, шум не пропускают. Если их открыть, то вполне себе пропускают. Но они у меня всегда закрыты. Воздух поступает зимой через бризер, а летом через кондей. В связи с этим соседи за стенкой – супер-тихие, да и бабушкин храп не мешает.
Не знаю, сколько времени прошло, пока делала уроки: умею концентрироваться, погружаюсь в гипноз-домашку и нахожусь под ним энный временной континуум. За окном стемнело, основное сделано, зависла над задачкой по математике. Звонит телефон. Не глядя на экран, выдаю:
– Ответ.
Папа смеется.
Это папа, мой папочка звонит!
– Уроки делаешь?
– Папочка! Привеееет! Как дела? Когда домой вернёшься?
– Не знаю, затягивают сдачу объекта, придется на пару неделек задержаться.
Папа – инженер, настраивает АСУ ТП на нефтяных объектах, летает далеко и надолго. С папой в детстве мы здоровски общались: ходили в кафе-мороженое, магазин игрушек, папа вечерами играл со мной в «ток». Не помню, как мы придумали эту игру, она необычная, такая эксклюзивная, наша-наша: надеваешь шерстяные носки, шаркаешь по паласу, потом выставляешь навстречу друг другу указательные пальцы и медленно сближаешь их. Шарах! – искры летят, сам летишь в сторону, трескаешься о стену и падаешь с грохотом на пол. На самом деле ток статический и очень худенький по сравнению с настоящим «шарахом», но весело. Мы много смеялись.
Папа отводил в садик, научил кататься на коньках. Вместе мы ходили на лыжах. Когда у меня заканчивались силы на лыжне, брал на буксир: к концу своей лыжной палки подцеплял мою и тащил.
А потом у него появилась работа с бесконечными командировками, которые ещё и затягивались во время их бесконечности.
Я скучаю по папе. Так скучаю, что хочется учебник по математике в окно швырнуть. Только вот окно закрыто, прилетит мне обратно, с нерешенной задачкой.
– Как дела в школе?
– Нормально.
– Ну, не буду тебе мешать, целую, пока.
Смахиваю папу со смартфона и снова пялюсь в задачку. Когда я была маленькой, мама заставляла читать условия задачи до посинения. Порой до того доходило, что читала задачку два-три часа кряду. Вставать из-за стола, пока не решу, не разрешалось. К слову сказать, задачи заставляли решать с пятилетнего возраста.
Бур-бур-бур! – желудок мешает сосредоточиться. Ладно, я ненадолго, мамы пока нет. Приоткрываю дверь своей комнаты и проверяю, как там бабуля. Слышен спасительный храп. Чапаю на кухню. Тяну холодильник за дверцу. Жареная кура недельной свежести, бутеры со шпротами держатся из последних сил – картина «А что у нас тут поесть» не меняется уже дня три точно. Так, и что же выбрать? Думаем быстрее! Время не на нашей стороне.
– Именно!
– Я перекушу – и доделаю, точно-точно, – оправдываюсь перед холодильником.
– Сначала доделай, потом приходи. А-ну отпусти! – и вырывает из руки свою дверцу, хлопает ею перед носом.
– Господи, Сонечка, это ты? – бабуленька.
Включаю турбодвигатель, лечу обратно к себе, чтобы меня не рассекретили.
Пролетая мимо входной двери, слышу, замок поворачивается. Мама! Ничего себе я засиделась. Часто мама приходит в районе одиннадцати. Мамин сапог просунул нос в прихожую – всё, до своей комнаты уже не успела. Оттормаживаюсь.
– Привет.
– Привет, мам.
– Ты меня встречать что ли вышла? – то ли радуется, то ли недовольна. Скорее недовольна, потому что дальше следует вопрос с прищуром. Мама крайне подозрительный человек:
– Ты как узнала, что я пришла?
Начался допрос.
Дверь в мою комнату тоже шумоизолированная и по логике вещей, а также по судейской логике, я никак не могла возникнуть сейчас у неё перед носом.
– В туалет ходила, – нашлась.
– А. Ну да, – сообразила мама, отвернулась и прошептала в лестничную клетку (значит, время точно после десяти, шуметь по закону нельзя): – Проходите-проходите, Ольга Васильевна, – и выудила из подъездного мрака рукав цвета маджента.
Какая Ольга Васильевна? Я вытягиваю шею, чтобы довыудить из темноты остальные части мифической Ольги Васильевны. За рукавом проявилось туловище того же цвета маджента – в прихожую ввалилась тётка лет сорока пяти с грустно накрашенным лицом, облитая из ведра духами даже близко не на мой вкус, что-то под названием "Отойдите далеко – иначе всем дурно сделается". Знаю название, потому что это есть бабушкин запах по воскресеньям. Перед тем, как отправиться в церковь, она натирает шею, видимо, чтобы богу было "ароматнее" слушать жалобы.
– Познакомься, твой репетитор по ЕГЭ, – мама оглашает приговор.
Какой же отвратительный аромат у этих духов. Вонь!
– ЕГЭ? – уточняю, будто там было чего, что я не расслышала.
– ЕГЭ! – да! Я правильно расслышала.
– Раздевайтесь, пожалуйста. Сонина комната там, проходите.
– Я ещё уроки делаю. Мы начнем подготовку к ЕГЭ сейчас?
– Что это значит? Время уже пол-одиннадцатого, а ты уроки не сделала? – мама перестала стягивать с себя норку и надела её обратно.
Дурной знак.
– В школе задержалась? – начался допрос с пристрастием.
– Нет.
– Не выспалась ночью?
– Нет.
Почему «ночью»? Как будто я днём сплю…
– Витамины выпила с утра?
– Да.
В такие нередкие минуты я превращаюсь в преступника в зале суда. Председательствует мама.
Мамина короткая норка удлиняется в мантию, на голове отрастает парик, как у английских судей – процесс идёт полным ходом. Сейчас мне впаяют пожизненный, поди потом докажи, что ты всего лишь пятиклассница.
– Ты должна быть отличницей! – бьёт по голове судейским молотком. – Отличник – неотёсанный алмаз, ему нужно точить грани учёбой, чтобы потом, когда вырастет в ювелирное изделие, сиять и блистать в своей области.
Мама переходит на крик:
– Давай, иди, присоединяйся к двоечникам, бегай по лужам, последние мозги вытряхивай! Этого хочешь? – судейский парик перекосился, макияж вспотел, руки летают в разные стороны, сверкая идеальным маникюром.
Обычно мама ругается негромко. Сегодня сотрясает стены, аж свидетель прибегает, в компании с херувимами. Морщинистый присяжный крестится со скоростью пулемёта, а херувимы за плечики поддерживают, скорбные лица делают. Что тихий, что громкий – мамин голос как хорошо наточенный нож, располовинивает идеально. И я идеально располовиниваюсь, предварительно уменьшившись до размера пылинки на её начищенных лакированных сапогах.
– Соня, запиши на подкорку: будешь плохо заниматься – дворником пойдёшь!
Последние слова я повторяю про себя за компанию с мамой. Эти слова встречается мне повсюду в нашей квартире: накарябаны на обоях в том месте у кровати, куда я смотрю, когда засыпаю; они на деревянной полке с книгами над моим письменным столом; отложилось известковым налётом на кафельной стене в ванной – отлично видны, когда принимаю душ. Но больше всего этих слов – в кухне. Когда дома, мама проводит в кухне всё время. Не еду готовит. Готовится к судебным процессам.
У меня начинает трястись нижняя губа. Вот всегда она так, без моего желания, без предупреждения. Стою как идиот, губа дёргается, словно висельник. Я не хочу быть дворником. Не-хо-чу! Но больше всего на свете я хочу сбежать из-под стражи, сию секунду драпануть из зала суда к себе в комнату, захлопнуть шумоизолированную дверь и не слышать этого голоса.
– Марш к себе в комнату! – Мама поправляет парик, дальнейшее распоряжение летит в уши егэшнице: – Ольга Васильна, начинайте опрос Сони, я позже подключусь.
Я нервно выдыхаю. Губа пока трясётся, и будет трястись какое-то время, я её знаю. Остановится примерно через полчаса.
Провожаю Ольгу Васильевну к себе.
– Хау ду ю ду? – вонючая улыбается, пока я проливаюсь осенним дождём на стул. Вообще-то как только ЭТА выудилась из подъездного мрака, я сразу поняла, она для ЕГЭ по английскому: мы хотим, чтобы я поступала в Институт международных отношений. А также мы хотим, чтобы София стала дипломатом. В комнате разит отвратно.
Мама так и не зашла к нам. Когда моё тестирование кончилось, ЕГЭ прошла в кухню, а меня попросили подождать под дверью.
– …хорошее произношение… прошедшее время немного хромает… аудирование необходимо каждый день… в общем неплохо… – доносилось.
– София, зайди, – я вошла. – Выпусти Ольгу Васильевну из нашего дома, а я пока ужин сварганю.
Мы живём в новой многоэтажке. В центре города. Дом с подъездной стороны обнесён высоким железным забором в вертикальную полоску. При входе – замок. У каждой квартиры – свой код не только на вход, но и на выход. Чтобы гости нашего дома могли выбраться на свободу, их надо провожать до забора.
Моя репетитор не теряет времени: пока мы спускаемся в лифте, говорит со мной на английском. Отвечаю, конечно. На улице холодно, сую руки в карманы. А там… мой шершавый огрызок.
– Гуд найт, София.
– Гуд найт. Ай воз глэд ту мит ю.
Я выпускаю егэшницу на свободу и наблюдаю за ней через решётку.
Пальцы теребят в кармане клочок. Егэшница ждёт маршрутку. Маршрутка подъехала. Хм, маршрутки ходят по ночам… Маршрутка уехала. Без егэшницы. Видимо, не её маршрутка. Надеюсь, не замёрзнет до смерти. Пальцы теребят в кармане клочок.
Ну-ну, давай, спроси у судьи, решишься?
София не решится. София не решится. Не решится София.
Ну то-то же. Когда Софии гимнастикой-то заниматься? Задачку вон осилить не могу, кто такие долбаные условия придумывает.
Ветер сорвал с головы капюшон и дал подзатыльник.
Замерзшая до глубоких внутренностей, София вытерла сопли и побежала в тюрьму: домой.
***
В третьем классе я освоила технику беглого чтения. Книги по школьной программе и те что я должна прочитать по маминому указанию, глотаю быстро, по диагонали. С любимыми авторами так не поступаю: Агату Кристи потягиваю из коктейльной трубочки, Кира Булычёва пережёвываю не торопясь, все крошки собираю.
Паустовского тогда прочитала быстро: и про хлеб, и про самого автора, и про времена, в которых он жил, а именно: что творилось в России, что в ближнем и дальнем зарубежье, как на это реагировали политические враги, что творилось в мире литературы – всего двадцать две книги. Но вот задачка по математике всю жизнь из меня вытянула. Ночь отдала. В итоге из нас двоих белый флаг выставила она, а на следующий день на уроках чуть «4» не получила по русскому: мозг еле шевелился, словно пирожок на морозе жевала.
Олимпиаду по китайскому, конечно, выиграла – плюс один дипломчик на мою шумоизолированную стену. За номером «11». В год выходит четыре олимпиады по разным предметам. Один диплом – в квартал. Моя блистательная бухгалтерия на пути к блистательной карьере. Представляю, вот я взрослая, пришла в агентство по трудоустройству, вывалила на стол Главному кучу дипломов с медалями вперемешку и спрашиваю:
– Дипломатом возьмете?
Хотя зачем спрашивать:
– Дипломатом возьмёте!
Главный посмотрит на мою блистательную кучу и безоговорочно выдаст работу, какие могут быть проблемы.
Но у этого Главного почему-то возникли проблемы. Вместо того чтобы сходу выдать мне перспективную должность, усатый осмотрел меня подозрительно и внимательно, достал из кармана пиджака рулетку, измерил ею вдоль и поперёк. Указательный палец к губам приложил, средним нос почесал, глазами повращал, шагнул к окну и одним широким взмахом вытер рукавом подоконник с дохлыми мухами и пауками от и до, вернулся за стол, начал рыться по ящикам, даже пыль с рукава не стряхнул. Что ж, реакция на знаменитостей у всех разная бывает. У этого нестандартная, не ожидал человек встречи с перспективной мною, растерялся. Бывает. Простим.
– Извините, я ищу бымажку, там у меня как раз список вакансий по вашему случаю, никак не могу найти, – подал голос Главный.
– Ничего, я не тороплюсь, – не тороплюсь я.
– Вот досада, с утра у меня прямо на столе лежала, как знал, что ваша честь нагрянет, я вам её хоп – и предложу, – прололжал искать мою блистательную карьеру Главный. – Неудобно спрашивать, но не поможете? Давайте так: я на столе всё перерою, а вы под столом, хорошо?
– Не проблема, – я пошарила под столом, моей карьеры там не оказалось.
– Ая-я-я-я-я-й, вот досада. А вон в том углу за стулом не глянете?
Я глянула. Нету.
– Что же это, как же так, – суетился усатый, сильно нервничал, руки тряслись, жалко мне стало человека, старался, искал мою должность. – Загляните, будьте добры, извините, пожалуйста, в мусорное ведро. Оно свежее, в него недавно тётя Дуся новый пакет положила.
Двинула к ведру – я должность свою найду, без должности отсюда ни ногой.
– Ой не-не-не-не, – замельтешил Главный, – наденьте сначала резиновые перчаточки и оранжевый жилетик, чтоб ненароком не перепачкаться.
Хм. Дело говорит Главный, точно не хочу перепачкаться, надеваю жилетик и перчаточки и только тогда заглядываю в ведро.
Пока я стою на коленях ищу работу всей жизни, в кабинет заходит солидный человек и с порога усатому:
– Ну что, Михалыч, есть для нас кандидаты? Срочно поставляй, срочно! Простаивает дело.
– Проф Агрегатыч, кандидат у вас под ногами, забирайте смело, не прогадаете, вон у них сколько медалей и дипломов на столе навалено.
– О! Беру, спасибо, дорогой, – и мне: – Да вы уже и одеты как надо, – и Михалычу: – Ну молодец, умеешь, умеешь, – и мне: – Вам у нас очень понравится, очень, метёлкой по студёному утру швых-швых – романтика, а вечерочком под закатик по урнам шарах-шарах, вон как вы хорошо уже умеете, коллектив у нас золотой: выпивают только в нерабочее время, матом ругаются в сторонку и шёпотом, а зарплата, о-о-о-о, на неё и чай можно купить и сахару, у-у-у-у, – протяжно выл работодатель.
– Я извиняюсь, меня в дворники что ли берут? – уточнила я вполголоса, потому что полный голос срочно иммигрировал в страну Неизвестную, а в прощальной записке написал: "Не сметь меня искать – убью!"
– Это называется Специалист по очистке территорий, вовсе не "дворник", осторожнее в выражениях, уважаемая, – взъерошился Агрегатыч.
– София, что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь? Глаза такие, будто мышь на парте увидела, – на меня в упор смотрит испуганная Олеся Игоревна, наша по литре.
– Я? Да, кажется, Олеся Агрегатовна… Ой, извините, Игоревна.
– Сейчас воды принесу, – Олеся шмыгнула в свою коморку. Заканчивается урок литературы. До конца пятнадцать минут, все пишут сочинение. Я давно написала, делать нечего, вот и отключилась, заглянула, называется, в будущее…
Чур меня, чур меня, чур! Привидится же такое, уборщик территории…
Я залила гнев стаканом воды.
Пшшшшш!
Перед уроком французского на переменке Инесса Павловна завела в класс мальчика и громко объявила:
– Ребята, минутку внимания! Познакомьтесь, это – Максим Полненький, новый ученик, принимайте в нашу дружную семью.
И новенькому:
– Проходи Максим, не стесняйся. Найди свободное место, знакомься с ребятами.
И вышла.
Только что было шумно, а теперь класс умер. Все уставились на новенького. Ну что ж, начнём, пожалуй. Знакомиться. Чур я первая.
– Привет, – я даже встала для торжественности момента. Думала, сдержусь. Нет, ошибалась. Пол-нень-кий! Какая жестокая ирония судьбы. Да ведь не просто НЕ полненький, а вовсе худенький, щупленький, с нелепо-длинными руками, горбатым носом, как у самого орлатого орла, малюсенькими синими-синими глазками и наэлектризованным шаром светлых волос в мелкую баранью кудряшку. Ужасно завораживающее зрелище. И как всё это совместилось в одном индивиде – Полненькая загадка природы.
Волна беспрецедентного ржача накрыла меня. И не только меня. Гоготали Анька, Петька-кот-ученый, Катька, Голубоглазка, Химик, Мишка-хрю-хрю, остальные. Полненький пощекотал весь класс: от элитных первых парт до заболоченных последних трущоб.
Я ржу, слёзы вытираю. А новенький – никаких эмоций, будто с ним вежливо поздоровались и, откланившись, ждут покамест господин не займут свободного места, совершенно спокойно стоит. Может, чисто технически ждёт, пока приступ у класса схлынет. Ну-ну, долго ждать будешь!
– ПРИВЕТ! – орёт вдруг Полненький. Класс стих, я тоже насторожилась. – Рад познакомиться. А тебя как зовут? – с таким лицом, будто ему дружбу предлагают, а не высмеивают. Я даже ответила:
– София.
– Милосская? – с дружелюбным видом.
– Почему Милосская?
– У тебя лицо очень красивое, а когда смеёшься – ещё красивее. Тебе идёт смех.
Мне идёт смех! Что это? Это комплимент? Очень похоже… Но как же? Над ним ведь ржут, почему… Я теперь я понимаю я, как себя чувствуют себя те, ну те, у кого челюсть отвинчивается у кого. Блямс! – падает болтик от моей.
Экстренно подкручиваю жевалку и отвечаю:
– Самойлова.
Новенький улыбается. И опять по-доброму:
– Клёвая фамилия.
И двинул в район трущоб, к шкафам с литературой.
– Там у нас отстающие, – предупреждаю.
– Значит, правильным путём иду.
– Двоечник, значит?
– Не совсем, на стадии плавного перехода из твёрдого двоечника в мягкого троечника, – улыбается милой бурёнкой, что жует травку на Альпийских холмиках.
– Всё с тобой ясно.
– А ты, наверное, отличница?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.