Огненная кровь. Том 1

Тётя выдохнула и добавила уже тише:

– Но если ты не хочешь пойти путём честной женщины, если ты не примешь предложение мэтра Гийо, то тебе всё равно придётся покинуть этот дом. Уехать в Рокну. Взять себе другое имя. Я напишу одной даме, которая знает другую даму, которая знает ту, кто поможет найти применение твоим «талантам» и позаботиться о твоей судьбе. Мне больно это говорить, ведь ты дочь покойного Людвига, да простят меня Боги, но он сам виноват, что женился на дурной крови и что воспитал тебя такой.

– Что?! – у Иррис пересохло в горле, шип несчастной розы вонзился в руку, но она даже не почувствовала боли, смяла в пальцах сухой цветок, превратив его в труху. – И вы предлагаете мне…

Она едва не задохнулась от мысли о том, что её родная тётя только что предложила ей стать продажной женщиной.

– Куртизанки неплохо зарабатывают, – пожала та плечами, и лицо её осталось бесстрастным, – а Рокна – город без стыда и совести. Впрочем, это как раз подойдёт тебе, твой бешеный нрав найдёт там своё применение. И можешь делать всё, что хочешь: стрелять из арбалета, декламировать поэмы в окружении мужчин… и остальное. Ты забудешь нас навсегда, а мы забудем навсегда о тебе. Ты возьмёшь другое имя, а всем в округе я скажу, что ты уехала в Шерб, в Обитель Тары, где будешь жить и преподавать, посвятив себя служению Богам. Мой брат перед смертью просил позаботиться о тебе, и видят Боги, я старалась. Но, похоже, дурная кровь твоей материи сильнее моих забот. У тебя есть семь дней на то, чтобы подумать и сделать правильный выбор прежде, чем мэтр Гийо вернётся за ответом. Семь дней, милочка. Семь дней.

Тётя схватила платочек, развернулась и стремительно вышла из комнаты, не забыв аккуратно притворить дверь. Соблюдать правила приличия она умела даже тогда, когда вокруг рушился весь мир.

Глава 2. Богиня Айфур

Иррис разозлилась на тётю. Разозлилась так сильно, что едва не швырнула вазой в окно, чтобы расколоть наступившую тишину, но где-то в глубине души она понимала – в главном тётя права. Неважно, кто это будет, не мэтр Гийо, так кто-то ещё, быть может, даже более отвратительный, но этого ей не миновать.

Сколько верёвочке не виться…

Она бедна. И одинока. И заступиться за неё некому. Ей придётся сделать выбор, жаль, только что выбора-то никакого нет.

Но она никак не могла отогнать от себя мысль о красных руках мэтра Гийо с пальцами, похожими на сосиски, один из которых был перетянут серебряным ободом уродливого фамильного кольца. И о том, что будет после свадьбы.

И хотя тётя деликатно называла это «физической стороной любви, которая не имеет большого значения в отношениях и браке», но от облачения в красивые слова суть не менялась. Лучше удавиться, чем лечь в постель с мэтром Гийо.

Его сальные волосы, загибающиеся наверх от воротника, жадный мутный взгляд, которым он раздевал её всякий раз, когда думал, что его никто не видит, и пухлые губы с красной каймой вызывали в ней такую дрожь отвращения, что она даже чай не могла пить в его присутствии – чашка норовила выскочить из рук.

Иррис уже была замужем и знала о «физической стороне любви» предостаточно. И мысль об этой части их брака приводила её в ужас.

Хотя не только это.

И, может, он хороший человек, может… хотя и не умный. Может, он заботливый и добрый… Возможно…

Но он не любит поэзию. И музыку. И ветер. Науку. Чтение. И бродить по берегу моря.

Он не ездит верхом, а только в двуколке, он читает по слогам, и только Канон и славословия к нему, из музыки он любит только храмовый хор, а живопись считает «мазнёй, за которую приходится очень дорого платить». Его интересует лишь огород и куры, и ещё подношения родителей учеников за то, что он исправно порет розгами их слишком непоседливых детей. Мыслимое ли дело, что ему приносят яйца и масло в глиняных горшках за то, что он сечёт и ставит на горох непокорных мальчишек?! А гордится он по-настоящему только тыквами в огороде за его маленьким домом и ещё покровительством мецената милорда Байли, чьи следы ног он готов целовать.

Он с завтрака думает про обед, а с обеда про ужин, и единственное, о чём он может говорить с воодушевлением, это запечённая баранья нога с розмарином.

Они настолько разные, что она даже не знает, о чём его спрашивать, чтобы поддержать беседу. Если только о тыквах…

Она, как парус, который ловит грудью ветер, устремляясь мыслями вдаль, к новым землям и знаниям, а он, как мышь, что возится в норе со своей крупой.

Зачем она ему?

Но он с упорством обречённого из раза в раз появляется на пороге их дома и рассыпается в комплиментах тёте, чтобы затем сразу же замолчать при появлении Иррис и, скупо отвечая на вопросы, краснеть и шумно дышать, прихлёбывая чай и боясь поднять глаза.

И к этому, быть может, можно и привыкнуть, ей не обязательно обсуждать с ним книги или музыку, но что делать с отвращением, которое она испытывает всякий раз, когда он касается её руки? Что делать с «физической стороной любви в браке», которая невозможна в одиночку, и от которой нельзя отгородиться музыкой, ветром и ширмой из книг?

В тот день после разговора с тётей она села за столик, взяла чернила, перо и лист бумаги. Долго думала, собираясь с мыслями и вспоминая то, о чём в глубоком детстве говорила мама, когда была ещё жива.

Всякий раз перед сном она рассказывала ей то, что люди называют сказками. О далёких местах и прекрасных замках, о людях, повелевающих бурей, о каменных арфах, что выступают из скалистых утёсов, и ветре, который играет на них, извлекая чарующую музыку.

И о Богине Айфур.

Сейчас, будучи взрослой, Иррис не слишком верила в это – в айяаррскую магию, но сегодня её захлестнуло такое отчаянье, такая тоска, что она готова была пойти и, не раздумывая, броситься в море. Никакого выхода нет, а будущее в виде супруги мэтра Гийо казалось настолько беспросветным и убогим, что о высоких утёсах Мадверы она впервые задумалась всерьёз. Ей не с кем было поговорить. На пятьдесят квардов в округе у неё нет родных и друзей, а поехать к Анри в одиночку – за такое тётя выставит её из дому прямо сегодня. И ей некому поведать свою печаль…

Так пусть хоть ветер услышит её боль.

Она обмакнула перо в чернила и написала на листе изящным почерком:

«Ветер! В тебе заключена великая сила! Услышь меня!

Ты бываешь везде и знаешь всё. Отыщи в этом мире для меня спасение. Подхвати мои желания, моё отчаянье и боль и отнеси тому, кто может мне помочь. И вернись с надеждой! Твоя дочь – Иррис Айфур».

Второе имя ей дала мама. Имя её рода по материнской линии.

Айфур – западный ветер. Тот, что приносит самые страшные штормы и ураганы, небывалые ливни и грозы, терзая каменную грудь мадверского побережья. Ветер, которого боятся все моряки и, чтобы задобрить грозную Богиню Айфур, каждый раз, отплывая на запад, на носу корабля укрепляют ростру – статую женщины с развевающимися волосами.

Иррис сложила письмо, взяла огниво и пошла на берег. Долго сидела на вершине утёса, подобрав под себя ноги, слушая, как внизу шумно дышит море, без устали перебирая бесконечные чётки камней. И, глядя на одинокую скалу с башней маяка, выкрашенной в белый цвет, наверху которой уже разгорался сигнальный огонь, думала.

Кто бы ей указал путь…

Она отчаялась настолько, что мысль о том, чтобы просто шагнуть с утёса вниз, казалась почти спасением. Это бы разом решило все проблемы.

Ах, если бы отец был жив! Если бы можно было сесть с ним сейчас рядом и поговорить обо всём! Спросить совета и просто послушать одну из его историй. Чтобы он погладил её по волосам, поцеловал в макушку и сказал простые слова: «Всё будет хорошо, моя девочка…».

И это всё, чего ей хотелось.

Одинокая слезинка скатилась по щеке.

Она закрыла глаза, стиснула пальцы, шепча молитву странствий, вложив в неё всю силу своего отчаяния, представила, что письмо – это чайка, подхватившая восходящий поток воздуха, и подожгла его.

Призрачная птица выпорхнула из рук и устремилась прочь.

Письмо сгорело быстро. Вспыхнуло и полетело с утёса огненным лепестком, рассыпалось искрами и исчезло, не оставив никакого следа.

Иррис вздохнула, бросила прощальный взгляд на багровый закат и пошла домой.

Если бы айяаррская магия была правдой, её мать была бы жива. Но магия давно покинула этот мир, во всяком случае, в её жизни никогда не случалось ничего магического.

* * *

С того вечера с тётей Огастой они не разговаривали.

Иррис уходила после завтрака в сад, рисовала, разбирала книги в комнате, читала, бродила по берегу и думала, думала, думала.

Пыталась примирить себя с мыслью о неизбежном.

А в доме тем временем сгущались тучи. Даже Лиза и Софи, весёлые и беззаботные, как обычно, в эти дни были прилежны и молчаливы и не приходили к ней за уроками живописи. Хотя, может, на то был прямой запрет от их матери. И кухарка, и горничная, и Мартин, их старый слуга, и даже конюх старались меньше попадаться на глаза хозяйке, а с Иррис и вовсе только здоровались, потупив взгляд. И вот сегодня, извольте, прибыло подкрепление в виде тётушки Клэр.

Иррис ждала, когда же объединившие усилия тёти позовут её для душещипательной беседы, и, по всему видно было, что состоится она сразу же после обеда.

Обдумав всё как следует, Иррис решила, что надежда на спасение, хоть и маленькая, но ещё осталась. Она надеялась дождаться решения суда, и, быть может, судья будет милостив и оставит в её распоряжении последнее, о чём она просила в своём ходатайстве – флигель их дома. Он не представлял никакой ценности, неказистый и старый, и последние годы в нём жил лишь садовник, но какая разница? У неё будет свой угол, независимый от тёти Огасты, а на жизнь она заработает, давая уроки.

Это была хоть и слабая, но всё же надежда. И тётя не должна отказать ей в этой маленькой отсрочке. А потом она съедет отсюда и забудет всё, как страшный сон.

Обед прошёл в гнетущей тишине, прерываемой лишь стуком ложек да пыхтением горничной, и ещё замечаниями тёти Клэр о небывалой жаре уходящего лета. Но едва обед закончился, у двери жалобно звякнул бронзовый колокольчик, и на дорожке к дому появился почтальон.

Письмо распечатала тётя. Она быстро пробежалась по нему глазами, чуть наморщив переносицу, а затем с вызовом посмотрела на Иррис и, бросив его на стол рядом с соусницей, произнесла торжественно:

– Что и следовало ожидать. Твой флигель пойдёт с молотка. Просят освободить его в ближайшее время.

Суд отказал в удовлетворении ходатайства.

Иррис перечитала письмо несколько раз, слыша, как снаружи гремит чашками горничная, накрывая среди кустов белых роз чайный столик.

Ах, если бы всё могло сложиться иначе!

Отец взял денег в долг и вложил в торговое предприятие Эрхарда и Даррена, обеспечив тем самым Иррис приданное. Дело было выгодным и за год обещало удвоить сумму, взятую в банке. Но Богиня Айфур была жестока в тот раз, погубив в Арнайском проливе четыре из пяти кораблей с товаром.

А после того, как Иррис в библиотеке ударила Даррена по лицу, злопамятный брат её мужа решил отомстить, выкупив у банка долги её отца, и немедленно потребовал выплаты. Хотел её унизить.

Подал в суд и отобрал у них всё. Всё до последней леи, даже несчастный флигель, который и домом-то назвать нельзя. А теперь всё, что у неё осталось – сундуки с дневниками и книгами отца, что стояли в том флигеле. Но она не удивилась бы, потребуй он и эти сундуки. Он обещал проучить её, ободрать, как липку, и оставить без единой леи. Что же, надо отдать ему должное, Даррен умел держать слово.

Иррис опустила письмо на колени и грустно посмотрела в окно. После полудня жара стала невыносимой. Небо медленно наливалось свинцом, а над морем с западной стороны поползла, сгущаясь, тяжёлая дымка. Солнце затуманилось, и воздух застыл без движения, наполнившись духотой и влагой. Исчезли стрекозы, и замолчали птицы, и даже море стало тихим, таким тихим, словно в пору Большого отлива, который бывает раз в пять лет, когда вода уходит далеко от берега и прибоя совсем не слышно.

Иррис вышла на балкон и посмотрела на запад. Над горизонтом начали собираться иссиня-чёрные тучи с багровой каймой по краю.

Будет шторм.

И, по всему похоже, что это первый из череды больших осенних штормов, что рвут на части высокие утёсы Мадверы, каждую осень изменяя береговую линию бесчисленными обвалами. Только в этом году время осенних штормов наступало как-то уж слишком рано.

– …и, душа моя, ты должна быть непреклонна, – услышала Иррис приглушённый голос тёти Клэр, доносящийся из сада.

Они прогуливались меж розовых аллей, прикрывшись кружевными зонтиками, хотя дымка совсем уже поглотила солнце.

– Но если она откажется? Ах, милая, я не знаю, что делать!

– А ты не думала отвезти её в Рокну на Бал невест? Уж там-то найдётся кто-нибудь желающий. Слышала я, у верров подобные девицы идут нарасхват, – тётя Клэр ещё понизила голос, но у Иррис был прекрасный слух.

Она подошла ближе и присела так, чтобы тётушки не увидели её за креслом-качалкой.

– Много чести для дурной крови. И потом, это же такие расходы! Платья, карета! Нужно снимать в Рокне дом, да и с какой стати я буду с ней носиться? Если бы покойный Людвиг хоть в чём-то меня слушал, то не воспитал бы её такой! И в её положении воротить нос чересчур самонадеянно. Да она мне руки должна целовать, что я до сих пор терплю её здесь! Ах, милая, я так устала!

– Душа моя, тебе нужно развеяться, ты очень бледна! Почему бы тебе не посетить нас в Фессе в самое ближайшее время? А, кстати, когда мэтр Гийо обещал вас представить милорду Байли? Я слышала, милорд очень богат.

– О! – тётя Огаста оживилась. – Да! В следующем месяце они всем семейством переезжают сюда, на побережье, я же говорила тебе, что его жене лекарь прописал морской воздух? Так вот, их особняк почти закончен, заложен парк и дорога, и… о Боги! Ты даже не представляешь, какая там роскошь! Мы завтра прокатимся туда, посмотришь издали, там чудесно! А самое главное – сюда же переезжают два его сына и сестра с племянником. И в честь новоселья будет бал. Моей Софи через две недели исполнится шестнадцать, и мэтр Гийо клятвенно заверил меня, что нам будут рады в этом доме. Но ты же понимаешь, милая, что, если эта строптивая дрянь откажется от его предложения, он едва ли захочет представлять мою Софи семейству Байли. А Софи… это был бы головокружительный успех – быть впервые представленной на балу у Байли да ещё войти в ближайший круг! Его сыновьям и племяннику самое время подумать о невестах, тем более что Боги не обделили Софи красотой и талантами.

– Ты говорила, мэтр Гийо – родня Байли?

– Очень дальний родственник по линии жены лорда. Но он очень близок с леди Байли и вхож в их дом накоротке. И я уже пожертвовала тысячу ланей на его школу и обещала, что девочки помогут на благотворительном вечере. Я вошла в попечительский совет школы и даже уступила ему на несколько дней нашего садовника! И я не хочу, чтобы все мои усилия пропали втуне! Но что поделать, – тётя Огаста понизила голос почти до шёпота, – он просто помешан на моей дурной племяннице, и, если она ему откажет, он обидится. Он ведь очень гордый человек. Ах, милая, мне нужно, чтобы она приняла его предложение, любой ценой!

– Душа моя, ты должна быть сильной и стоять на своём!

– Да я не расстаюсь с нюхательной солью и мятным чаем, я ночами не сплю, столько сил у меня всё это отняло! Да что говорить! Одна надежда на тебя, милая, ты умеешь взывать к людскому благоразумию, или, клянусь Богами, я выставлю мерзавку из дому! Вышвырну, как кошку за ворота!

Они завернули за угол веранды и голоса утихли.

Иррис медленно поднялась с пола и вернулась в гостиную. Её переполняла бессильная злость. Она взяла в руки книгу, но глаза не различали букв, прошлась вдоль полок, касаясь пальцами корешков, дотронулась до струн дзуны, и те отозвались жалобным звуком.

Она пыталась успокоить сердцебиение и не могла. Тревога, копившаяся в воздухе, опутала её, словно сеть, и она, как муха, угодившая в паутину, билась в отчаянии, но вырваться не могла.

Мерзавка… Дрянь… Дурная кровь… Слишком много чести… Вышвырну, как кошку…

Эти слова жгли, как калёным железом. Если бы ей было куда уйти – она бы ушла. Прямо сейчас, навстречу надвигающейся грозе.

Да пусть они сквозь землю провалятся! Она не примет предложение мэтра Гийо! И пусть тётя катится к морскому демону в зубы! Пусть выставит её из дому! Пусть!

Пусть… Но куда ей пойти?

– Милая, – тётя Клэр появилась в дверях и, махнув ей пригласительным жестом, сказала, – не присоединишься к нам?

Сейчас начнётся!

Иррис вышла в сад. Из-за духоты дамы решили пить чай не на веранде, а в открытой беседке, надеясь поймать хоть какое-то движение воздуха. Но никакого движения не было. Мир застыл в тревожном ожидании.

Горничная принесла лимонад. К горячему чаю так никто и не притронулся, несмотря на лимон, мелиссу и мяту, которыми его сдобрила кухарка.

Иррис расположилась напротив тёти Клэр и покосилась на болонку, сидящую на соседнем стуле. Болонка изнывала от жары, шумно сопела и неодобрительно смотрела на всех, время от времени поскуливая.

– Итак, милая, – начала тётя Огаста, – ты всё обдумала? Мэтр Гийо приедет завтра, и мне бы хотелось, чтобы ты поступила, как взрослая разумная женщина.

– И я тоже считаю, душа моя, вы должны быть благоразумны, – добавила тётушка Клэр, – репутация женщины в вашем положении вещь весьма хрупкая, а вот наличие такого добродетельного и уважаемого мужа, как мэтр Гийо, навсегда защитит вас от любых подозрений.

Она посмотрела на Иррис взглядом, полным жалости и осуждения, и принялась медленно обмахиваться веером.

Всё это Иррис уже слышала.

Тётушки говорили долго, по очереди взывая к её благоразумию, добродетели и кроткому нраву, говоря о том, что женщине следует быть мягкой, гибкой и покорной, чтобы обрести своё счастье. Они воодушевились её молчанием и потупленным взглядом, принимая это за знак смирения.

Только смирения никакого в ней не было.

И благоразумия.

И кроткого нрава.

Внутри неё зарождалась буря, совсем такая, какую предвещала эта зловещая тишина, сковавшая всё вокруг. И у бури этой не было названия. Иррис сама не понимала, что с ней происходит, но казалось, что мир вокруг сейчас взорвётся, а она станет центром этого взрыва.

Тучи наползли на небо, серо-лиловые, отяжелевшие от влаги, и окончательно поглотили солнце. И в этом гнетущем безмолвии природы хриплое дыхание болонки и увещевания тёток звучали почти кощунством.

Почему они не чувствуют этого?

Иррис уже не слышала их слов, она сжимала ладонями стакан с лимонадом, глядя на оранжевые и жёлтые дольки в графине и, вдыхая тяжёлый предгрозовой воздух, ощущала, как он проникает в лёгкие, как гроза вползает под кожу и растекается внутри по венам, наполняя её одним желанием – закричать. Расколоть эту тревожную тишину, заглушив бестолковое щебетание тёток, услышать гром и ветер, и рёв прибоя, призвать шторм и обрушить его на их головы.

Шторм, который бы смыл всю Мадверу к демонам в море, сровняв её с землёй, и школу, и мэтра Гийо, его тыквы и двуколку, милорда Байли с его особняком, и эту треклятую сопящую болонку вместе с двумя тётками и лимонадом. И её – Иррис Айфур – тоже.

Чтобы ей не пришлось говорить вслух того, что они хотят от неё услышать.

Желание это было таким сильным, что она неосознанно сдавила стакан, и он лопнул с противным хрустом, рассыпался на куски и один из осколков вонзился ей в руку. И кровь тут же залила скатерть, расшитую фиалками. Тётки заохали, болонка истерически залаяла, горничная бросилась к Иррис с полотенцем, и, словно насмехаясь над всеми ними, мир внезапно раскололся на части.

Небо распорола молния, от края до края, от маяка до колокольни где-то там на другом конце Мадверы, а затем громыхнуло так, что стёкла в доме вздрогнули, и вслед за этим налетел порыв ветра. Он подхватил скатерть, сметая со стола окровавленные осколки стакана и чашки из тонкого фарфора, салфетки, ложки, пирожные в маленьких вазочках, швыряя всё это в пыль. И помчался дальше, переворачивая лёгкие плетёные стулья, корзину с болонкой, и срывая дурацкую шляпку с рыжих волос тётушки Клэр. Он закрутил кусты сирени и жимолости, содрал с роз все лепестки, хлопнул ставнями на втором этаже дома, сбросив с балкона горшки с геранью и вербеной.

С грохотом разбилось стекло двери, выходящей на веранду, осыпав крыльцо дождём осколков. Мимо полетели листья, передник кухарки, забытый на заднем дворе, и кружевные зонтики тётушек вперемешку с розовыми лепестками. Но это было только началом, вслед за первым порывом ветра налетел второй, ещё более страшный. Облака пыли понеслись над деревьями, устремляясь вверх, и небо снова озарилось молнией.

Она вонзилась пылающим копьём в море и взорвалась ослепительно яркой вспышкой. А после загрохотало так сильно, что, казалось, это раскололся сам небесный чертог, и вслед за этим над Мадверой разверзлись небеса.

Сквозь порывы ветра и раскаты грома донёсся тревожный звон колокола на главной храмовой башне, возвещая о приходе стихии – начался Большой осенний шторм.

Шторм неистовый и ужасный, и такой яростный, словно это сам Бог моря поднял на дыбы своих коней и помчался, чтобы приветствовать Богиню Айфур.

Глава 3. Неожиданные гости

– Как будто кто-то стучит? – спросила тётя Огаста, кутаясь в кружевную шаль.

Горничная подхватила фонарь, натянула дождевой плащ с капюшоном и пошла к входной двери. Снаружи лило так, что даже сквозь стёкла невозможно было хоть что-то разглядеть. Темнело, дождь перемежался полосами града, ветер ломал деревья, и весь двор был завален ветвями старого тополя, что рос перед воротами. Град колотил по крыше, а поверх оборванных листьев на дорожках и газоне уже собрались островки молочно-белого льда. Вырванные с корнем деревья лежали вниз по склону, и потоки мутной воды неслись по улице в сторону побережья.

Все собрались в большой гостиной, молчаливые и подавленные, слушая, как беснуется за окнами стихия. Свечи трепетали, и их пламя металось от сквозняка, порождая на стенах зловещие тени. Кухарка, стоя на коленях в углу, бормотала одну молитву за другой, осеняя себя защитными знаками всякий раз, когда гром гремел особенно сильно. Даже тётя Клэр, несгибаемая и стойкая, нервно сжимала в руках Канон в кожаном переплёте, и губы её время от времени бесшумно двигались, повторяя молитву «Мать Всеблагая».

Пришёл конюх и наспех заколотил досками разбитое стекло в двери. Но дождь проникал внутрь сквозь щели, и на полу собиралась приличная лужа, которую горничная то и дело промокала тряпками.

Шторм принёс прохладу, и после небывалой жары дамы кутались в шали и ёжились, а Мартин, старый слуга тёти Клэр, пытался разжечь камин, но дым валил обратно. Дрова, как заколдованные, ни в какую не хотели гореть.

И только Иррис было весело, она едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Не хватало ещё, чтобы все подумали, будто она сошла с ума. Но эта гроза смыла остатки её печалей и тревог. И пусть это лишь казалось, пусть, это было лишь стечением обстоятельств, но впервые в жизни Иррис хотела верить в то, что этот небывалый шторм, эта безумная стихия, которая вырвалась на волю – это её желание. И оно вдруг исполнилось. Причём исполнилось таким странным образом, что она готова была хохотать до упаду, глядя на испуганные лица прислуги, тёток и кузин.

Матримониальные планы отошли в сторону на фоне сковавшего всех страха, и Иррис хотелось, чтобы этот шторм продлился как можно дольше.

Ветер лечит…

Нет, пусть лучше её выгонят из дома, но она не даст согласия мэтру Гийо!

– Миледи, – горничная появилась с фонарём из проёма дверей, – там господа просятся переждать непогоду, говорят, колесо у кареты отлетело, застряли прямо под нашими воротами.

– Господа? Какие господа? – тётя Огаста беспомощно посмотрела сначала на Мартина, пожилого слугу, а затем на тётушку Клэр.

– По виду так благородные, только мокрые уж очень, – произнесла горничная, вытирая ладонью капли со лба и осеняя себя защитными знаками, – а карету и впрямь раскорячило, намыло там ямину у ворот, и ужас такой, что даже пройти нельзя, не то чтобы проехать. Мать Всеблагая заступница!

Горничная потопталась и, видя, что хозяйка ничего не говорит, спросила:

– Так что сказать господам-то? А то они туточки, у входа стоят. Промокли до нитки!

– Но… как же? Ночь уже… и это же неприлично, – пробормотала тётя, оглядываясь на присутствующих и ища поддержки.

И было видно, что правила приличия борются в её голове с правилами гостеприимства. Но в этот раз правила гостеприимства победили.