Огненная кровь. Том 1

Они были похожи.

Брат и сестра. Ослепительные и надменные, высокие, белокурые, с правильными чертами лиц. Только глаза, пожалуй, не такие серые, как у остальных, а наполненные ледяными кристаллами сапфиров, почти голубые. Чувственные губы, грациозность движений…

Два леопарда на охоте.

Иррис вспомнила, как Армана говорила ей о нарядах Милены: «Если бы можно было прийти голой, она бы пришла». И это было почти правдой, наряды дам за столом заставили Иррис почувствовать себя дурнушкой, крестьянкой и гадким утёнком даже в этом вызывающе-красном, по её мнению, платье.

По другую сторону от Драгояра оказалась леди Хейда Драго – вдова Салавара. Огненно-рыжая красавица с томным взглядом голубых глаз в золотисто-жёлтой тафте с таким глубоким декольте, что оно не оставляло простора для фантазии. А рядом мальчик лет десяти, которого звали Абертол – её сын.

Дальше сидел Истефан Драго – брат Себастьяна, жгучий брюнет, унаследовавший пронзительный взгляд своего отца и, пожалуй, общую для всех красоту семейства, и единственное, что отличало его от остальных – широкая кость, да ещё то, что он заметно хромал и ходил, опираясь на массивную трость с золотым набалдашником.

Остальных она не знала.

Но, глядя на гостей, рассаживающихся за столом, она почему-то подумала о хищниках, собравшихся на обед.

Львы, леопарды, тигры, пантеры.

А она – лань…

Иррис оторвала взгляд от золотых блюд с фазанами и виноградом и увидела Альберта, который расположился в кресле как раз наискосок от неё. И если от пронзительного взгляда Таиссы её закрывала трёхъярусная ваза с фруктами, то Альберт сидел так, что между ними оказался лишь Тибор и графин с вином. И было понятно, что Альберту они не помеха.

Иррис поспешила опустить глаза.

Ну и как ей вынести этот обед?

Слуги наполнили бокалы, голоса зазвучали глуше, и Себастьян встал для того, чтобы произнести благодарственную речь:

– Наверное, это прозвучит странно, но я хочу поблагодарить Богов за одну очень страшную грозу, в которую нам не так давно довелось попасть. Потому что если бы не эта гроза, такая яростная и неистовая, каких я немного видел в своей жизни, мы бы никогда не оказались там, на побережье Мадверы, и я никогда бы не встретил Иррис – мою будущую жену. Сама Богиня Айфур привела нас к ней и постучала в её двери.

Себастьян дотронулся до пальцев Иррис и помог ей встать, повернул к себе и, уже обратившись не к гостям, а к ней, глядя в глаза, продолжил:

– И вот теперь ты здесь, и Боги благословили наш союз, и я безмерно счастлив, потому что ты самая прекрасная женщина из тех, кто попадались на моём пути. И я надеюсь, благословение Богов, которое осенило нас сегодня, не оставит нас и в дальнейшем, и мы проживём долгую и счастливую жизнь. Я хочу поднять этот бокал за тебя. За мою невесту – женщину, которая любит музыку, поэзию, живопись, свободу и ветер… И я очень надеюсь на то, что она полюбит и меня.

Он говорил это, и его глаза сияли почти так, как там, в Мадвере, когда шторм сокрушал побережье, а Иррис рассказывала Себастьяну о книгах на своих полках. И сердце её вдруг сорвалось, понеслось в бешеной скачке, и пол снова едва не ушёл из-под ног, и ничего в мире не было прекраснее этих слов, и именно такие слова она хотела услышать в своих мечтах от любимого, если бы…

…если бы краем глаза не видела, как смотрит на них сейчас Альберт.

И она смутилась, опустила ресницы, а Себастьян поднял бокал и нежно поцеловал её руку.

Под сводами Красного зала повисла тишина, и была она такой глубокой и вязкой, словно Себастьян только что зачитал эпитафию, а не поздравительную речь.

Первой захлопала в ладоши тётя Эверинн. И только, кажется, после пятого хлопка к ней присоединились остальные. Потом звякнули бокалы, Иррис и Себастьян опустились в кресла, и обед начался.

Слуги разносили блюда – запечённых угрей, мидий в белом вине и рыбу, фаршированную оливками и лимоном, и за столом на короткое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком вилок, ножей и редкими замечаниями о гранатовом соусе или степени нежности суфле.

А Иррис есть не могла.

Едва дотронулась ножом до того, что оказалось перед ней на тарелке, и только выпила воды. Она даже кожей ощущала эти взгляды за столом.

Сколько продлится этот обед?

Она снова была таким же блюдом, как фазан в перьях, украшающий середину стола, совсем как тогда в Мадвере, когда тётя Огаста пригласила тётю Клэр, чтобы взять её измором и выбить согласие на брак. Разница была лишь в том, что она пока не знала, что именно нужно от неё родственникам Себастьяна, которые разглядывали её оценивающе и с любопытством. А то, что каждому из них что-то от неё нужно – в этом она уже не сомневалась.

Но настоящей пыткой для неё стал Альберт. Могла ли она подумать, что он окажется от неё так близко?

Даже не поднимая глаз, она ощущала, как он смотрит на неё, как над столом между ними словно колышется море огня, и как этот огонь касается её, обжигая душу.

Бокалы пустели, и трапеза плавно перетекла в негромкую беседу. Снова послышались разговоры о Грозовой горе, о зное ранней осени, гостях и церемонии, Себастьян тихо беседовал с тётей Эверинн, а Иррис рассматривала узоры на блюде с сыром, стараясь не привлекать ничьего внимания. Но из мирного созерцания тонкой работы художника по фарфору её вырвал голос Альберта, обращённый к её жениху:

– Себастьян, ты не возражаешь, если я расспрошу твою… невесту о тех местах, откуда она родом?

Вопрос был совершенно невинный и вполне уместный за столом, и Себастьян ответил:

– Ну, разумеется.

– Иррис… Какое красивое имя, – произнёс Альберт негромко, – я хотел спросить, Мадвера – это, кажется, по дороге из Индагара в Фесс? Если я не ошибаюсь, это немного в стороне, на побережье, да?

Тон его был совершенно обыденный, но у Иррис сердце ушло в пятки.

Ну почему она не рассказала всё Себастьяну? Боги милосердные, ей нужно было остаться! И всё, всё ему рассказать! А что если сейчас Альберт сам при всех расскажет об этом? Боги! Да она же умрёт от стыда за свою ложь!

– Да. Это там, – только и смогла она ответить коротко и тихо, не отрывая взгляд от тарелок перед собой.

– Я, кажется, знаю это место. И какое совпадение, я недавно проезжал как раз по той дороге, – продолжил Альберт совершенно невозмутимо.

– И что это за город – Индагар? – спросил Тибор.

Не дожидаясь, пока слуги нальют вино, он прихватил графин и плеснул себе сам гораздо больше, чем это позволяли правила этикета.

– Индагар? Город как город – горы, рынок, кабаки, плохая еда… всё бы ничего, да треклятые дожди не дают жить. Кстати, Иррис, ты же, как я понимаю, ехала той дорогой, что ведёт в Фесс? Вы успели проехать до того, как она обвалилась в озеро? – голос Альберта вдруг стал обманчиво-милым и участливым, и он добавил, обращаясь к Тибору. – Дорога провалилась прямо в озеро, и всё размыло. Жуткое зрелище! Я даже слышал, что кто-то погиб.

– Нет… нам пришлось… сделать крюк, – ответила она ещё тише, по-прежнему не глядя на Альберта.

Руки стали совсем холодными от сковавшего её страха.

– С Иррис случилась очень нехорошая история, – вмешалась тётя Эверинн, – её карета как раз в том месте упала в озеро, и она чудом осталась жива. Погибли наш кучер и слуга, наверное, о них ты и слышал. Но слава Богам, с ней всё обошлось.

– Надо же? Как ужасно! Прямо в озеро? Там очень высокий берег, – поддержал Альберт восклицание тёти с притворным сочувствием, – и как же тебе удалось выбраться?

– Мне помогли… добрые люди, – Иррис, наконец, смогла поднять взгляд и посмотрела на Альберта с вызовом.

Лучше уж так, глаза в глаза. Пусть уж скажет всё, как было, и эта пытка закончится!

– Иррис спасли виноделы, к счастью, они ехали мимо, – добавил Себастьян, накрывая её руку своей, – и это, поистине, чудо.

Он поднял её руку и чуть коснулся пальцев поцелуем.

– Тебе повезло, что по дороге в Фесс ездят… добрые люди, – произнёс Альберт.

Он смотрел на неё, не отрываясь, очень внимательно, с каким-то странным выражением на лице. Злость? Отчаянье? Досада? Или боль? Или всё вместе? Она не могла понять, но, если бы взгляды были клинками, наверное, они бы уже закололи друг друга.

– Возможно, мне повезло, – ответила она уклончиво.

– Но ты жива, слава Богам и… добрым виноделам, – Альберт поднял бокал и произнёс медленно, растягивая слова, – мы тоже дали крюк, ехали вокруг озера. Но, нужно сказать, что я не жалею об этом, потому что я встретил там…

Сердце у Иррис забилось где-то в горле, и она почти услышала, как он говорит: «… потому что я встретил там тебя, Иррис». И почти увидела, как все на неё смотрят. Но он лишь усмехнулся, и серая сталь в его глазах погасла, сменившись лукавым прищуром.

– …прекрасные виноградники. Кстати, как раз в тех местах делают фесское золотое. Знаешь ли ты, дядя Тибор, почему оно получается таким восхитительным?

– Откуда мне знать? – хмыкнул Тибор и добавил. – Но, если оно передо мной на столе, я не прочь познакомиться с ним поближе.

– А я уверен, что Иррис знает его секрет, раз она выросла в тех местах, ведь так?

– Знаю, но едва ли эта тайна окажется романтичной, – ответила Иррис, не отводя больше взгляда, – как говорил один из тех виноделов… что спасли меня, если вы узнаете его секрет, станете ли вы пить его дальше?

– А что, этот секрет так ужасен? – спросил Тибор.

– Все секреты ужасны, – усмехнулся Альберт двусмысленно, – зато ты могла посмотреть на праздник вина и знаменитые фесские виноградники. Ты же видела их?

– Да. Они восхитительны.

– А праздник вина? Мне вот посчастливилось на него попасть, кстати, дядя Тибор, ты бы это оценил.

– Праздник вина? Мне нравится уже само название, Берт! И что же там было?

– О! Это зрелище невозможно забыть, – Альберт снова прищурился и, откинувшись в кресле, сказал с улыбкой, – там всё не так, как у нас. Там есть что-то дикое и очень красивое во всём этом. В большом деревянном чане прекрасные девушки танцуют и давят ногами виноград, играет дзуна, горят факелы, луна светит над озером, и Боги благословляют урожай. Если бы ты только видел это, дядя Тибор, тебе бы понравилось! Стройные ножки мелькают из-под широких юбок, все смеются, виноградный сок стекает девушкам на грудь, и чтобы стать пьяным – вина не нужно, достаточно просто стоять и смотреть на всё это. На танец, в котором столько страсти, что её не заменит никакое вино, и все мысли у тебя становятся только об одном, подхватить на руки эту девушку, танцующую в чане, и поцеловать…

Иррис почувствовала, как кровь прилила к щекам, и сердце пустилось в галоп. Ей казалось, что ещё немного, и все за столом поймут, о какой девушке он говорит. Но она продолжала смотреть на Альберта, стиснув пальцами хрустальную ножку бокала с такой силой, что костяшки побелели.

Боги милосердные! Что он делает? Зачем он говорит это? Лучше бы он рассказал всё, как было! Потому что слышать эти слова – просто пытка.

И судя по выражению его лица – он наслаждался ею.

– Танцевать в чане с виноградом? Какой в этом смысл? – Себастьян улыбнулся. – Думаю, это всего лишь ритуал, который придумали девушки, чтобы заигрывать с мужчинами и демонстрировать свои достоинства, не опасаясь подмочить репутацию.

От этих слов Иррис захлестнуло отчаянье.

И вот как после этого она сможет всё ему рассказать?

– Альберт, – фыркнула Милена, – кому интересно слушать, как ты щупал каких-то танцующих крестьянок?

Но он пропустил её колкость мимо ушей.

– А я бы пощупал крестьянок, – хмыкнул Тибор, уже изрядно захмелевший, – если бы они были не против!

– Но вот тут легко ошибиться дядя, – ответил Альберт, глядя на Иррис поверх бокала, – когда все вокруг пьяны, то и тебе кажется, что этот манящий призывный взгляд и этот танец, от которого ты сходишь с ума, говорит лишь об одном. И Себастьян прав… насчёт ритуала. А потом оказывается, что всё совсем не так, и хозяйка страстного взгляда, призывно улыбаясь, имела ввиду что-то совсем другое. И она возьмёт да и отхлещет тебя по щекам, а потом бросится наутёк.

– Может потому, что она заигрывала не с тобой? Может, она показывала ножки какому-нибудь мускулистому потному кузнецу! – фыркнула Милена, отламывая ножом кусочек сыра.

– Эх, Берт, будь я моложе, от меня бы она не убежала, – воскликнул Тибор, – я бы догнал её, поцеловал нежно, шепнул на ушко кое-что, она бы и осталась. Луна, вино, молодость – что ещё нужно для счастья?

– Тибор, гоняться за женщинами, которые не хотят, чтобы их целовали, довольно глупое занятие, – произнесла тётя Эверинн.

– Если бы женщины ещё сами знали, чего они хотят, Эв! То ли того, чтобы за ними не гонялись, то ли, наоборот, хотят, чтобы мы бегали быстрее них! – воскликнул Тибор.

– А ты что думаешь, Иррис, насчёт поцелуев под луной? – спросил Альберт как бы невзначай.

– Быть может всё это – луна, ночь, праздник и этот танец – это всего лишь очарование момента? Волшебство места и времени. Радость праздника, а не… призыв… к чему-то. Если все пьяны, легко ведь ошибиться, – тихо произнесла Иррис.

– Всего лишь очарование момента? – усмешка исчезла с лица Альберта и глаза его вспыхнули. – Вот как?

Она смотрела и чувствовала, что у неё горят даже кончики ушей, и вся она пылает, как факел, от этих слов, и не в силах выдержать эту пытку, она снова отвела взгляд.

В этом раунде она проиграла.

– А вот я хочу сказать, – дядя Тибор встал и, подняв бокал, обратился к жениху и невесте, – раз уж речь зашла о поцелуях. Все знают, что я старый скабрезник, и думаю, мне простят то, что я хочу сказать, да и где говорить такое, если не на помолвках и свадьбах? Я желаю вам, чтобы ваш союз был осенён не только милостью Богов, но и страстью. Такой, от которой кружится голова, которая пьянит, как то самое фесское золотое, которая бросает в бездну и заставляет думать лишь о том, когда же наступит ночь. Чтобы ты, Себастьян, сидя за столом с этой прекрасной женщиной, думал не о делах и проблемах прайда, с постным лицом жуя эту рыбу, а мечтал поскорее убраться отсюда и затащить свою Иррис в спальню…

– Тибор, думаю, тебе стоит разбавлять вино водой, – вмешалась тётя Эверинн. – Спасибо, мы все поняли, что ты хотел сказать.

– Пфф! – усмехнулась Милена и бросила на дядю взгляд, полный презрения. – Кое-кому пора не то, чтобы разбавлять вино, пора вообще переходить на воду.

– …за страсть! – отсалютовал бокалом Тибор и выпил его до дна.

Если бы только можно было провалиться сквозь пол, Иррис, наверное, провалилась бы. Все смотрели на неё, но, спасибо Тибору, её пылающее лицо и смущение выглядели лишь неловкостью от его недвусмысленной речи. Себастьян повернулся к ней и поцеловал в щёку, и эта естественная ласка показалась ей почему-то настолько неуместной, что она даже разозлилась на него.

Боги милосердные! Да если бы они все понимали, о ком на самом деле говорил Альберт! Если бы только он перестал это говорить!

Эти разговоры за столом о страсти и поцелуях, которые велись так естественно и непринуждённо. Теперь Иррис понимала, почему всё айяаррское считалось у тётушек богомерзким.

– Кстати, а как тебе Фесс? Я уверен, ты проезжала этот город, – спросил Альберт у Иррис, едва только Тибор плюхнулся в кресло.

– Красивый город, – и ей снова пришлось посмотреть на него.

И начался второй раунд их поединка.

Там, на озере, когда она сбежала, она помнила, что начался пожар, который вспыхнул на пирсе среди камышей. Цинта потом сказал, что это Альберт в сердцах пнул жаровню и от неё вспыхнул камыш. А вот теперь она поняла, что на самом деле там случилось. И всё это её пугало ещё больше. Эта ярость и страсть в его взгляде, и этот огонь, который плескался между ними, как прибой, и игра в кошки-мышки, в которой она точно не кошка.

– Да, город красивый и богатый, – он отпил из бокала, – много купеческих домов. Бывала ли ты в местных лавках?

– Приходилось.

– Я, кстати, заезжал там к одному купцу… кажется, его звали Миора. Да, пожалуй, именно так.

– И зачем же? – спросила Иррис и голос её сорвался.

– Искал кое-кого, – ответил он задумчиво, – его дом произвёл на меня большое впечатление. И, кстати, у него есть дочь. Рита. Рита Миора. У нас была, признаться… странная встреча. Хотя я, похоже, не слишком ей понравился. Последнее время я как-то мало нравлюсь женщинам.

– Вот уж не поверю, – усмехнулся Тибор, – ты, Берт, если хочешь, умеешь нравиться женщинам. Если хочешь, конечно!

– Крестьянкам и купчихам особенно, – усмехнулась Милена.

– Мистрессам тоже, насколько я знаю, – холодно добавила Таисса.

Но Альберт снова пропустил их колкости мимо ушей.

– Знаешь, Тибор, то ли я растерял своё очарование в Скандре, то ли фесские купеческие дочки такие непредсказуемые, – он перевёл взгляд на дядю, – вот ты думаешь, что нравишься им, а на деле может оказаться, что она… помолвлена, к примеру. Они такие обманщицы – эти купеческие дочки. Вот она меня и обманула.

– Она хоть красивая была? – Тибор снова плеснул себе вина, а заодно и Альберту.

Но тот не притронулся к бокалу, а ответил негромко, глядя, не отрываясь, на Иррис:

– Ты даже не представляешь, насколько. И она разбила мне сердце. Всю дорогу сюда я думал только о ней.

– Ничего удивительного! В этом весь Альберт, не пропустит ни одной юбки в округе! – произнесла Хейда, ковыряясь ложечкой в сорбете.

– Ты ничего не ешь, – шепнул Себастьян, оторвавшись от разговора с тётей Эверинн и склоняясь к уху Иррис, – всё хорошо?

– Да, – ответила она тихо. – Просто аппетита нет. Немного позже.

Есть? Да она дышать не может от этих слов, не то, чтобы есть! Она вся горит от кончиков ушей до пят, и сердце у неё, кажется, сейчас лопнет, потому что этот взгляд, этот голос, эти слова, которые Альберт произносит, как будто невзначай, он словно иглы в неё вонзает! Никто не понимает вокруг, о чём они говорят на самом деле, и от этого только хуже.

И с ней творится что-то невообразимое. Почему она чувствует себя так, как будто она снова там, на берегу того озера, а он стоит напротив и шепчет ей те самые слова, заставляющие слабеть ноги и гнать кровь по венам быстрее? Вот только теперь бежать ей некуда.

Она взяла бокал, руки дрожали, и она едва не расплескала всё вино, но выпила почти половину, ощущая, как внутри снова зарождается вихрь.

– А ты что думаешь, Иррис, почему меня отвергла купеческая дочь? – не унимался Альберт.

– Быть может, купеческих дочек пугает твоя настойчивость? – спросила она, пряча лицо за бокалом. – Если начинать всё с поцелуев, ничего удивительного, что они сбегают.

– Вот как? А мне показалось, что её испугала не моя настойчивость, – ответил Альберт тихо, с какой-то особой страстью в голосе, – а её собственные желания. И да, я, кажется, был излишне настойчив и груб, что поделать – она свела меня с ума… Но я потом искал её, надеясь попросить прощения, и был в отчаянии, потому что не нашёл… И потому, что она меня обманула.

Их взгляды встретились лишь на мгновенье, большего Иррис выдержать не смогла. Она выпила ещё вина, надеясь, что оно поможет унять сердцебиение и дрожь и растворить тот странный клубок внутри, который рождали его слова.

Боги милосердные! Он не должен этого делать! Он не должен так говорить!

– Видимо, тебе лучше забыть ту купеческую дочь, раз так всё вышло, – ответила Иррис, рассматривая роспись на арках, но почти не видя её.

– Забыть? – он усмехнулся горько. – А если я не могу? Если я не хочу её забывать?

– Но так будет лучше всего.

– Для кого?

– Мне жаль, что… так всё вышло… у вас.

– Жаль?

Она видела, как потемнели его глаза, как ноздри затрепетали, и он медленно поставил бокал на стол.

– Ты, может, и сонет ей написал? – едко спросила Милена. – Помню, ты любил марать бумагу своими стишками, но тогда они хотя бы предназначались знатным дамам, а теперь, значит, ты балуешь ими крестьянок и купеческих дочерей? Скоро дойдёшь до торговок с рыбного рынка.

– Ты же знаешь, как мне всегда не везло в любви, только крестьянки и ценят мои сонеты, – ответил Альберт ей в тон и добавил, снова глядя на Иррис, – я не писал ей сонетов. Пока не писал. Но, Милена, как тебе такое:

«Мне жаль!» Рви в лоскуты надежду,

Её уже лохмотья не надеть.

Рубеж последний перейдён, но прежде

Тебе скажу: «Не нужно сожалеть».

– Крестьянки в чане, купчихи, сонеты под луной! Силы огня! Отвратительно! Похоже, ты собрал по дороге сюда все юбки, какие попались! – Милена отбросила ложку, и та недовольно звякнула о блюдце.

Это четверостишье стало последней каплей для Иррис. Ей показалось, что сердце её просто взяли и вскрыли ножом, как этих устриц на блюде, а сверху капнули лимонный сок.

Она допила то, что осталось в бокале, и почувствовала, что уже пьяна. А вместе с хмелем пришла и смелость.

Почему ей должно быть стыдно? Что такого она сделала? И почему она должна терпеть все эти намёки от Альберта? От его мерзких сестёр и этой рыжей полуголой вдовы Салавара.

Сейчас она почти ненавидела Альберта за всё это. Сейчас ей казалось, что она может взять и снова ударить его. И ей даже хотелось этого. Стереть с его лица эту всесильную ухмылку, оказаться с ним наедине и сказать ему всё, что она думает. О том вечере, о его поцелуе и об этом обеде. О его попытке шантажировать её вот так, намёками. И отхлестать его по лицу. Сегодня день её помолвки, как он смеет портить его этим спектаклем?! Так может поступать только настоящий подлец! А, впрочем, что можно ожидать от того, кто требовал такой неприличной награды за её спасение!

И будь её воля, она бы сейчас схватила это серебряное блюдо с устрицами и надела ему на голову! И соусницу, и суфле, и фазана этого в красных перьях, и даже кувшин с лимонадом она бы вылила ему на голову!

Боги милосердные, как же она его ненавидит!

Она даже не заметила, как согнула в руках маленькую серебряную ложечку с тонкой ручкой.

Но он заметил.

Его губы тронула странная усмешка, и Альберт внезапно перестал задавать вопросы.

– Я скоро вернусь, мне нужно проводить послов, – произнёс Себастьян ей на ухо и, поцеловав в щёку, встал.

– Только не оставляй меня здесь одну надолго, – шепнула она, отчаянно вцепившись в его рукав.

– Конечно, милая, я быстро, – ответил он с улыбкой.

И только в этот момент Иррис увидела, как наискосок, по другую руку от Себастьяна, Гасьярд Драго сидит и смотрит на неё внимательным немигающим взглядом. Как там, в Мадвере, когда она разглядывала живой огонь, а он наблюдал за ней из угла их гостиной. И снова ей вспомнилось, что говорят про такой взгляд – как у змеи.

Обстановка за столом изменилась сразу же, как только Себастьян ушёл.

– А сколько комнат было в твоём доме? – внезапно спросила Милена.

– Комнат? – удивлённо переспросила Иррис.

– Ну, да, комнат. Что такого странного в моём вопросе?

– Я жила у тёти. И у неё был двухэтажный особняк. Не знаю, может быть, десять, я не считала.

– Десять комнат? Всего? И ты называешь это особняком? – фыркнула Милена, откинулась в кресле и принялась перебирать пальцами звенья браслета, украшавшего её холёную руку.

– Милена, ты слишком строга, учитывая обстоятельства, при которых… Иррис попала сюда, – спокойно произнесла Таисса, сделав какой-то странный ироничный акцент на слове «обстоятельства», – Мадвера – это же такая дыра.

– Да я даже не знала, что вообще есть такое место! – ответила Милена, закатив глаза.

Иррис растерялась от этого внезапного и странного выпада и не нашлась, что ответить.

– Милая Иррис, скажешь Себастьяну, чтобы нанял тебе учителя, хочу сказать, что твой айяарр ужасен, – произнесла Таисса притворно-участливым тоном и отложила салфетку, – надеюсь, Себастьян понимает, что его будущей жене не пристало говорить с подобным… акцентом.

– А мне даже нравится. Это звучит так по-деревенски, – усмехнулась Милена, – и откуда ты вообще знаешь айяарр?

– Меня научила мама, – голос у Иррис дрогнул.

– Скажи Себастьяну об этом сегодня же, чем быстрее ты приступишь к обучению, тем лучше. Всё-таки скоро свадьба, будет множество гостей, сама понимаешь, нужно соответствовать, – наставляла её Таисса. – Дом Драго оказал тебе великую честь, учитывая, что ты наполовину кахоле.

Иррис заметила, как сёстры от взаимных колкостей легко переходят к сотрудничеству при виде общего врага, когда нужно кого-то унизить или уничтожить. В такие моменты их голоса как будто сливались в одно острое жало, которое жалило без промаха.

– А, кстати, кто подбирал тебе это платье? – снова спросила Милена, разглядывая Иррис внимательно. – Такой фасон был в моде два сезона назад, да и этот оттенок красного совсем тебе не идёт. Кажется, что у тебя лицо горит, как в лихорадке. И я бы руки вырвала портнихе за такое декольте, слишком уж вульгарно. Что скажешь, Хейда?