В свободном падении

Джей Джей Бола

В свободном падении

Тем, кто стал свободным и кто еще стремится

JJ Bola

THE SELFLESS ACT OF BREATHING

The Selfless Act of Breathing © by JJ Bola, 2021 By agreement with Pontas Literary & Film Agency

Дизайн обложки © Gustavo Faraon, Editora Dublinense

Перевод с английского Юлии Четвериковой

© Четверикова Ю., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2023

Часть I

Memento Mori

Глава 1

Лондон, Аэропорт Хитроу, Терминал 2; 9.00

Я уволился и взял все свои сбережения – 9 021 доллар, а когда они закончатся, я покончу с собой. Вылет через час. Он вышел с большим запасом времени, чем нужно, но все оно куда-то растряслось: на неуверенность, страх, тревогу. Мимо снуют люди. Он стоит, высматривая на табло номер стойки регистрации. Мимо проходит светловолосая мать с ребенком на руках. За ними высокий мужчина: глаза прикрыты, в ушах наушники, волосы заплетены в дреды. При нем гитара, рюкзак, на ногах шаровары – вид такой, будто пускается в приключение на поиски себя. Мимо строем проплывают два пилота и квартет стюардесс, излучая сияние, будто путь для них освещен, а позади за ручку идут влюбленные в одинаковых вареных джинсах.

Он спешит в очередь. 9.15. Добирается до стойки и протягивает свой паспорт оттенка бургунди девушке за ней. Этот паспорт – его надежда, благословение, молитва – может спасти жизнь, изменить жизнь… даже отнять жизнь. Этот паспорт между красным и синим, сушей и морем, надеждой и отчаянием. Паспорт… Без него не останется места, которое я смогу назвать своим д…

– Доброе утро, сэр, – говорит девушка, сверкнув дежурной улыбкой. Он что-то бормочет, нетерпеливо постукивая пальцами по стойке.

– Куда летите, сэр?

– В Сан-Франциско.

Она стучит по клавиатуре без единой эмоции. Подзывает коллегу, которая за это время уже зарегистрировала троих. Они вдвоем усердно выискивают что-то на экране.

– Что происходит? – спрашивает он с неприкрытым возмущением.

– Прошу прощения, сэр, – говорит вторая девушка, ее яркий макияж – контурированный нос, помада оттенка бургунди – отвлекает. – Мы не видим вашу бронь.

– Не может быть! Я сам бронировал место, мое имя точно там. Майкл Кабонго. Мне нельзя пропустить самолет. Проверьте еще раз! – почти визжит он, размахивая руками и тыча в компьютер, привлекая к себе их внимание. Девушки смотрят на него, как бы не заметив истерики, затем друг на друга.

– Примите мои извинения, сэр, вы подошли не к той стойке регистрации. Вам нужно…

Стук сердца заглушает ее слова. Он смотрит в указанном ею направлении. Выхватывает паспорт. 9.20. Легкие сжимаются, дыхание становится чаще – Майкл бежит сквозь толпу. Ему жарко, несмотря на прохладу осеннего утра. Кожа под курткой кипит; шарф сдавливает горло. У него выступает пот. Он в конце длинной s-образной очереди. 9.22. Стоит, перекатываясь с пяток на носки с нетерпением ребенка, которому надо в туалет. Что-то бубнит под нос, из-за чего окружающие подозрительно косятся на него. Человек в начале очереди говорит громко, не по делу, пытается вести беседу, быть приятным, тратит время впустую.

– Поторапливайся, старикан! – кричит Майкл. Люди вокруг стоят с осуждающим видом, но притворяются, что не замечают его. Я не могу пропустить полет!

– Есть кто-то в очереди на самолет номер АО1К23 в международный аэропорт Сан-Франциско? – разносится по воздуху мужской голос.

Майкл бросается вперед, а следом и женщина в паре людей за ним; на лице у нее такое же, как у него, облегчение. Их пропускают вперед. Мужчина с русыми волосами за стойкой регистрации берет у него паспорт и вносит данные в компьютер.

– У вас есть багаж?

Он ставит рюкзак на весы.

– Путешествуете налегке? – спрашивает мужчина с улыбкой, на которую Майкл не отвечает.

– Вы успешно зарегистрированы, сэр. Но поторопитесь. Скоро начинается посадка. Пожалуйста, поспешите пройти досмотр охраны.

Майкл снова бежит. У охраны видит рой людей, словно столпившихся у входа на футбольный стадион. Он подпрыгивает, пытаясь найти, как пробраться вперед. Видит, как служащая аэропорта пропускает людей – по двое зараз.

– Прошу, – умоляет он, – у меня вылет в десять. Мне срочно нужно пройти!

Она проверяет его посадочный талон и сразу пропускает. 9.35. Посадка заканчивается за пятнадцать минут до взлета. Осталось всего десять минут. Ноги напрягаются, трясутся, руки сводит судорогой. Паспорт с талоном падают на пол, он возится, пытаясь их подобрать. Быстро стягивает куртку, шарф, ремень, рюкзак, вытряхивает все из карманов и кидает в контейнер.

9.39. Майкл проходит рамку металлоискателя, тот пищит. К нему подходит охранник, смотрит на его ноги, велит снять обувь и пройти снова. Он возвращается и пытается распутать обвязанные вокруг лодыжки шнурки, перекрутившиеся и обвившие ногу, как лоза дерево. Он справляется с ними и спешит к металлоискателям. Охранник машет, чтобы он проходил. Он собирает свои пожитки и снова бежит и бежит, как всегда. Выход 13. 9.43.

9.44 Майкл проносится по зоне дьюти-фри, топая так, что следы могут остаться. 9.45. Впереди он уже видит выход 13. 9.46. Он прибегает к выходу. Никого. Он падает на колени, запыхавшись. Ну и хрень! Может, всего этого не должно было случиться.

В перерывах между его ругательствами из-за стойки появляется девушка, словно ангел-хранитель, и усмиряет его причитания.

– Ваш посадочный талон, сэр.

Майкл протягивает его и хватается за грудь.

– Вы как раз вовремя, сэр. Отдышитесь и проходите.

– Спасибо, – отвечает он, переполняясь благодарностью.

Майкл входит в самолет, где его встречают улыбчивые лица стюардов и стюардесс. Он улыбается им в ответ. Это должно было случиться. Он проходит мимо пассажиров бизнес-класса, которые даже взгляда на него не поднимают, в экономкласс на свое место у окна. Садится рядом с мужчиной, чье брюхо не дает застегнуть ремень безопасности, и женщиной, которая уже клюет носом от принятого снотворного. Он обмякает в кресле, спокойствие растекается по телу, вдали над горизонтом висит солнце. Так начинается конец.

Глава 2

Академия Грейс Харт, Лондон; 10.45

– Спокойно, спокойно. – Класс затихает, раздается еще пара возбужденных голосов.

– Осталось пятнадцать минут. Если не закончили, обеденную перемену проведете со мной, будете разбирать мою коллекцию марок. – Одиннадцатиклассники застонали.

Лучи осеннего солнца падали сквозь окна, а я наблюдал, как студенты пишут, склонив головы над тетрадками. Все, кроме одного – Дуэйна. Чего и стоило ожидать. В классе он в лучшем случае просто смотрел в окно. Иногда, если повезет, мог ответить на вопрос. А в худшем случае о нем гудела вся школа и порой даже полиция. Дуэйн сидел на задней парте, в углу, боком к парте, откинув голову на стену, бороздя взглядом мир за окном.

– Пора собираться. – Они зашуршали сумками, складывая в них учебники. Раздался пикающий звонок. Особо шустрые попытались проскочить через дверь, но я закричал: – Звонок не для вас, он для учителя! – чтобы остановить их. И прибавил: – Свободны. – Школьники высыпали из кабинета, радостные и счастливые. Дуэйн плелся позади последним.

– До встречи, Дуэйн. – Он кивнул, не мне, но хотя бы кивнул. Я вытащил телефон из кармана куртки, перекинутой через спинку стула, и написал Сандре.

Эй, рабочая женушка, где ты?

Я занята, на футбольном поле. Даже не поела сегодня… – ответила Сандра.

Это ты так приглашаешь меня пообедать?

Мой рабочий муженек уже знал бы ответ на этот вопрос.

– Сэндвич с тунцом? Серьезно? Это все, что ты принес мне? – спросила она, когда мы встретились на площадке у школы.

– С тунцом и сладкой кукурузой, вообще-то, – ответил я в шуме резвящейся детворы. И прибавил: – С майонезом.

Она выхватила сэндвич у меня из рук.

– Ничего…с какими-то специями?

– Вспомни, где мы. Какие тут специи?

– Эмм, по идее ты должен готовить и приносить мне еду. – Она выставила ладонь, как будто спрашивая, почему это я не сделал этого сегодня, да и вообще когда-либо. – Ну, как трудолюбивый рабочий муж, – добавила она.

– Пусть твой парень этим занимается…

– Да неужели? – фыркнула она.

– К тому же, думаю, ты все неправильно поняла. – Я растянул губы в тонкой улыбке. – Что-то не выходит у нас ничего с рабочим браком. Надо бы с тобой развестись. Отсудить половину денег…

– Ничегошеньки тебе не достанется, я на мели, деточкааааа…

– Добрый день, сэр. – Наш разговор прервал чей-то бодрый голос. Он приближался к нам сзади. Я знал, кому он принадлежит. Мы оба знали. И оба цепенели от него.

– Спорим, она велит нам отодвинуться друг от друга? – шепнула Сандра.

– Добрый день, миссис Сандермейер, – ответили мы хором; мой бас и ее тенор прозвучали в гармонии. Миссис Сандермейер была завучем. Она деловито носилась по школе в деловом костюме, деловито забравшись по грязной карьерной лестнице и зубами вырвав себе это положение. В дни без дресс-кода она всегда приходила в футболке «Who Run the World? Girls!» [1] и при любой возможности напоминала всем, что ее муж «сидит дома и смотрит за детьми».

– Ну, и как вам вид? – спросила миссис Сандермейер, хотя уже знала ответ. Она всегда задавала только те вопросы, на которые знала ответ.

– Нравится, – ответила Сандра и, не зная, что еще сказать, покивала, чтобы заполнить пустоту. Я тоже кивнул.

– Прекрасно, – взвизгнула миссис Сандермейер; она всегда визжала, выражая удовлетворение. Затем наклонилась ближе и сказала: – Вы не будете против разойтись по разным сторонам площадки, чтобы дети вас видели? Спасибо.

– Конечно, – ответила Сандра и, удаляясь на другую сторону площадки, бросила на меня взгляд, явно означающий: «Ну, что я говорила?» Прозвенел звонок.

* * *

– Нам надо сосредоточиться на наших целях; мы работаем, чтобы менять жизни этих молодых ребят. Чтобы они обрели жизненные навыки, с которыми смогут взять под контроль свое будущее… – вещала миссис Сандермейер с подиума на планерке после уроков. Ее голос растворялся в окружающем шуме, а я вертел головой по сторонам и смотрел, как все энергично кивают и что-то записывают.

– У нашей школы есть потенциал стать лучшей в боро, даже в целом городе. Мы на пути становления выдающимся учебным заведением; ваши преданность и упорство помогут нам достичь этого. – Она была прямо как министр – смесь учителя, священника и политика. Но меня совсем не убеждала, я сидел, гадая, вдруг другие находят в ее словах то, чего не слышу я; чего не слышал уже тысячу раз до этого. И все равно я надеялся, что поступаю правильно, делаю большое дело, хотя оно казалось таким все меньше и меньше. Рядом сидел мистер Барнс в рубашке с расстегнутым воротом и ослабленном галстуке, наклонившись вперед, будто его тянуло туда непреодолимой силой. Мистер Барнс. Я всегда называл его мистером Барнсом и никогда по имени. Есть четкая граница между коллегой и приятелем, и никто не знает, когда, где и как она стирается. Я предпочитал держать ее в ясном, видимом состоянии, так что, если граница вдруг начинала выцветать и размываться, тут же проводил ее заново: мистер Барнс. На мое обращение он неизменно отвечал: «Это я, а еще моя родина». То же самое он повторял ученикам. Тем не менее я ему симпатизировал, ну, вроде того. Восхищался его прямотой, умением оставаться собой, даже несмотря на то, как поразительно тупо это может быть.

После собрания я вернулся в класс, уставился на проплывающие низко в небе тучи. Из треснутого неба пролился легкий дождь, оставляя дорожки на оконном стекле. Лондон, должно быть, единственный в мире город, где все времена года можно застать за день. Очень удручающе. Ветер дул на ветви то справа, то слева, размахивая ими из стороны в сторону, словно в приветствии невидимому богу. Я включил классическую музыку под это настроение и стал дальше проставлять оценки. Вдруг на мои плечи легли чьи-то руки, и я опешил, но тут с меня спало напряжение, о котором я и не знал.

– А, это ты.

– Уже полседьмого, а ты все здесь. Не видел, как я вошла? – спросила Сандра.

– Нет.

– Ты как будто был в своем собственном мире. Что слушаешь? – Она сняла с меня наушники и надела себе. Ее лицо тут же сморщилось, изобразив замешательство.

– Фредерик Шопен.

– Ты такой чудак. А нельзя слушать нормальную музыку, как нормальные люди?

– Шопен, Прелюдия в ми-бемоль, опус 28. Номер 20 – это нормальная музыка…это круто.

– М-да. Ты еще долго здесь?

– Нет, готов идти в любой момент.

В школе было тихо, мирно и спокойно. Она как будто задремала и теперь видела мирные сны о будущем, лежа на боку, сложив ладони под щеку и поджав к себе колени. В вестибюле на ресепшене стояли завсегдатаи пабов: учителя, кто с религиозным рвением пил в местном заведении лишь для того, чтобы целый день потом жаловаться на похмелье. По крайней мере, это давало им хоть какой-то повод для разговора в неловкой обстановке рабочей кухни, за ожиданием протяжного гудка микроволновки.

Кэмерон, физрук, который постоянно носил шорты – даже на собеседование в них пришел, – первым заметил нас, когда мы вошли в корпус подготовишек. Я взглянул на Сандру – она едва сдерживала немой крик. Мы подошли к нему с диким желанием съежиться и исчезнуть.

– Куда это вы двое направляетесь? – спросил Кэмерон с намеком. Вечно он намекал на что-то неприличное.

– Домой, – ответил я. Кэмерон многозначительно поднял брови. – Я иду к себе домой, – добавил я, отметая двусмысленность.

– Ладно, увидимся.

– Он так раздражает, – сказала мне на ухо Сандра, когда мы отошли.

Закатное солнце принесло пронизывающий до костей ветер. Фонарные столбы тянулись вверх, словно огромные поникшие цветы; их тусклые лампы едва освещали дорогу перед нами. В совместном молчании мы шли через небольшой парк с пожухлой травой, краснокирпичными арками и железными скамейками, где бездомные, одиночки и просто гуляющие собирались и опрокидывали содержимое пивных банок в недра своих тел. Мы шли вдоль аллеи, мимо призрачных фигур в капюшонах и многоэтажных кварталов, в ловушках которых гибли тысячи мечт; мимо тюремных решеток окон; мимо паба и курильщиков, смотрящих с вызовом, осмелишься ли зайти; мимо забегаловки, у забегаловки, через дорогу от забегаловки; мимо хипстерского кафе с блюдами из авокадо и пряной тыквы; мимо фанатика с Библией на углу, жаждущего спасти души прохожих; мимо автобусной остановки, где уставшие тела сидели в ожидании, когда их боги заберут их домой, и где стоял мужчина, который каждый день между 15.30 и 19.30 кричал: «Удачи вам! Удачи вам!» – всем и в то же время никому; мимо светофоров на перекрестках, где машины почти всегда проезжали на красный; к глотке станции метро, которая тихо шептала колыбельную или песню, зовя нас домой.

– Вот и вечер пятницы. Что будешь делать? Тусить в городе? – спросила Сандра. Посмотрела на меня: глаза ее округлились, а зрачки расширились, словно навстречу яркому свету.

– Я иду домой, – ответил я, понимая, что ей хотелось услышать совсем не это.

– Ясно. Тогда хороших выходных, – произнесла она с досадой, уходя в себя.

Воздух наполнился густым напряжением, словно дымом от лесного пожара. Я обнял ее и ушел.

Глава 3

Жилой комплекс Пекривер, Лондон; 8.15

Я глубоко вдохнул и открыл дверь. Было темно и тихо, только лунный свет проникал сквозь окно в коридоре. Я прошел в свою комнату и рухнул на кровать, подобно мешку кирпичей с большой высоты. Плечи напряглись, словно их стиснули два огромных зажима. Я лежал, смотря в потолок и плавая где-то меж грез и сновидений, меж колыбельных и песен, между настоящим и будущим.

– Я так устал, – простонал я. Закрыл глаза и увидел в темноте искры света, рассыпанные по комнате, созвездие светлячков; мерцание Пояса Ориона и Кассиопеи. Меня позвали: крик вибрацией пронзил тело и отозвался эхом в комнате.

– Да, мами, – прорычал я. Она постучала и вошла.

– Tu dors? [2] – прошептала она. Я молчал, только кивнул в ответ и притворился, что засыпаю. На секунду она застыла, затем вышла из комнаты. Я медленно поднялся и сел за стол в углу. Свет не включил, пусть луна освещает мне путь. Я чувствовал свинцовую тяжесть, словно тонул в пахучем застойном бассейне. На столе, ворвавшись во всепоглощающую тьму, загорелся экран телефона.

Чем ты сегодня занят? Мы идем пить. Подтягивайся.

Эй, так что ты там делаешь?

Ладно. Ну и молчи. Оставь в непрочитанных…

У тебя все ок? Ты не пишешь.

Бро, мне нужна твоя помощь.

Сообщения хлынули потоком. После каждого меня затягивало все больше и больше, я тонул. Взял телефон и выключил, затем потянулся к упаковке сидра, который купил по дороге домой. Всего одну. Потом еще одну. Я сидел в уютной темноте, она сжимала меня, как властная любовница.

Приехал я поздно, но хотя бы приехал. У входа меня живо поприветствовали какие-то новые люди, будто я случайный прохожий. Я сел на стул в заднем ряду, за скамейками. Пастор Батист стоял у алтаря и смотрел вверх, будто между ним и небом не было потолка. Музыканты играли: напоминающий Фила Коллинза [3] барабанщик в отдельной будке; пианист, качающий головой из стороны в сторону, как Стиви Уандер[4]; электрогитарист с расплывчатыми рифами Джими Хендрикса[5]; акустический гитарист, бьющий по струнам с чувством, как Рей ЛаМонтейн[6]. Они аккомпанировали юному хору сестры Делорис, как я ее называл, потому что реальное ее имя всегда от меня ускользало. Ее исполнение «Oh Happy Day» [7] как минимум напрягало, а как максимум вполне могло быть репетицией к третьей части фильма «Действуй, сестра» [8]. Я увидел мами в первом ряду, со сложенными в молитве руками. Она хлопала в такт музыке. Пастор Батист медленно поднял микрофон. Он говорил мягко и протяжно, но с уверенными басовыми нотками в голосе.

– Сегодня мы будем читать «Послание к Римлянам», глава десятая, строфы девять и десять. Начнем чтение во имя Отца, Сына и Святого духа. «Ибо если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься, потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению».

Пастор Батист закончил чтение и закрыл Библию. Паства ждала. Все в помещении замерли, затаились, а я наблюдал за ними, как чужак.

– Семья, позвольте рассказать о случае, когда Господь спас меня… Те из вас, с кем мы знакомы хорошо, знают, что я был тот еще хулиган. Заблудшая душа на службе своего эго, алчности и примитивным потребностям. Мой путь к вере был не без препятствий, семья, но промысла Божьего без них не бывает.

– Аминь, – послышался чей-то голос, остальные тут же подхватили.

– Но те, кто служит Господу в этом мире, да будут награждены изобилием в мире ином. Так было обещано.

– Аминь! – воскликнула паства.

Пастор Батист продолжил:

– Был прохладный осенний вечер, возможно, даже ночь. Помню только, что давно стемнело, и ветер завывал, подобно дикому зверю. Я сидел посреди холодной аллеи, прислонившись к фонарному столбу, в агонии и отчаянии. Секс, алкоголь, наркотики, долги, драки – что угодно, все это было в моей жизни. И тогда я услышал голос, очень четкий и ясный. Он прорезал окружающий шум, как алмаз прорезает стекло. Не могу сказать, что поведал этот голос, но я услышал его и внял ему. Понял, что не могу дальше идти по такому пути, иначе умру.

Семья, как часто бывает так, что мы видим верный путь, но не следуем ему. И так продолжается до тех пор, пока мы не достигнем дна, от которого сможем оттолкнуться. Но помните, что Господь всегда помнит о вас, свет его следует за вами, где бы вы ни были, куда бы вы ни пошли.

Воздух взорвался неистовыми аплодисментами и улюлюканьем; яркое солнце пробивалось сквозь витражные окна, цветные лучи падали на прихожан.

Я ждал на улице, пока толпа медленно перетекала в боковую комнату, чтобы поболтать, а точнее, посплетничать за чашечкой чая с печеньем. Притворился, будто сижу в телефоне, чтобы избежать лишних взглядов и ненужных бесед, правда листание ленты соцсетей не сильно спасало, пришлось все-таки поднять глаза; нервы напрягаются, когда видишь, что значок заряда стал красным, и ты понимаешь, что заговорить с кем-то все же придется.

Мами не знала, что я приду. Хотел удивить ее, хотел, чтобы она подумала, будто я пришел по доброй воле. Она была прихожанкой этой церкви уже несколько лет, походив по разным и наконец остепенившись. Найти хорошую церковь все равно что найти спортивную команду, за которую будешь болеть: надо верить, что игрокам все это нравится не меньше, чем тебе. Мами этого не говорила, но мне казалось, что эта причина весит ничуть не меньше, чем все, что она назвала – хор, музыка, проповедь, – и те, что назвал бы я, – еда. Я был рад тому, что она нашла в конце концов место, где вполне неплохо устроилась неофициальным приходским советником. Она готова была помочь любому: по телефону и лично. Поэтому люди тянулись к ней.

Мами стояла у входа с группой, которая уже собралась расходиться. Я подошел к ней посреди разговора и похлопал по плечу. Она повернулась и ахнула. Я удивился: неужели так давно не был в церкви? Интересно. Даже забыл, сколько раз она спрашивала, приду ли я на службу. Я всегда ухитрялся отказаться, не отказывая напрямую. А она потом целую неделю со мной не разговаривала и смотрела так, будто я ей не единственный сын и меня всегда можно заменить тем, кто не будет ее разочаровывать. Может быть, так она показывала, что ей не все равно.

Она радостно вскрикнула, от неожиданности кто-то из прихожан обернулся.

– Это мой сын.

Некоторые женщины посмотрели на меня с любопытством, несколько мужчин одобрительно кивнули. Мами взяла меня за руку и повела через всю залу к пастору Батисту, стоявшему в окружении людей, которые присосались к нему, пили его, словно лошади на водопое.

– Пастор, познакомьтесь с моим сыном.

– Здравствуйте, мы, кажется, виделись, – сказал я, вспомнив, как Мами в прошлый раз точно так же потащила меня с ним знакомиться.

– Да благослови тебя бог, брат мой. Очень рад познакомиться.

– Вы интересно рассказываете.

– О, это не я говорю, это Он, – он поднял голову вверх, – говорит через меня.

Я тоже поднял голову, не совсем понимая, что должен был там увидеть.

Попрощался с Мами; мы обняли друг друга и разошлись. Я обернулся: пастор шел с ней, нежно сжимая ее ладони своими. Я ушел, зная, что по крайней мере сэкономил себе немного времени. Зная, что меня не будут спрашивать, хожу ли я в церковь, молюсь ли, переживаю ли, что отправлюсь в ад, хочу ли спасти свою душу, то есть обо всем, что меня никак не заботит. На главной улице я достал телефон.

– Эй, привет. Я закончил, могу зайти?

Глава 4

Международный аэропорт Сан-Франциско, Калифорния; 13.15

Ярко-голубая вода плещется у зданий, похожих на вытянувшиеся пальцы. Солнце отражается от поверхности, рассыпаясь золотыми искорками. На маленьком сером мосту крошечные автомобили подгоняют друг друга, а вдалеке виднеются неприкаянные ярко-красные башни другого моста. Многие встретили здесь свою судьбу, Мост, но моя ждет в другом месте; судьба та же, но путь иной. Самолет снижается к посадочной полосе и мягко опускается на землю, подобно осеннему листочку.

– Добро пожаловать в международный аэропорт Сан-Франциско, – произносит голос. На сердце у Майкла становится легче: он знает, зачем приехал. Он надевает длинный черный пуховик и взваливает на спину рюкзак. Идет к выходу, где его накрывает волной голосов с акцентом, словно кто-то включил одновременно все знакомые ему телепрограммы. Кажется, будто я оказался в чужой жизни, но в то же время она моя. Он шагает вперед, его обдает жарким воздухом; на лбу выступает пот.

– Такси! – кричит Майкл, подзывая машину. Кидает рюкзак на заднее сиденье и сам разваливается рядом.

– Куда тебе, друг? – спрашивает таксист, смотря на него в зеркало заднего вида. У него сильный, почти утрированный калифорнийский акцент, словно он выучился ему до того, как приехать сюда.

– Секунду, мне надо проверить адрес, – отвечает Майкл, лицо водителя расслабляется.

– Откуда ты? – спрашивает таксист.

Майкл роется в рюкзаке в поисках блокнота.

– Из Лондона.

Я не откуда-то там.

– Из Лондона! – повторяет таксист.

Майкл находит блокнот, вырывает страницу с адресом и протягивает на переднее сиденье.