Гуттаперчевый клоун

– Ну ладно! – сказала Лёля, останавливаясь. – Дальше не провожай!

– Хорошо, – послушно отозвалась Марьяна (что тоже было на неё совсем даже не похоже). – До завтра тогда?

– До завтра! – сказала Лёля и, помахав на прощание подруге рукой, направилась было в сторону собственного дома, но тут…

– Подожди! – послышался вдруг за её спиной отчаянный возглас Марьяны. – Лёлька, постой!

Остановившись, Лёля немедленно обернулась. И увидела, как Марьяна бежит к ней, а подбежав, торопливо протягивает зажатого в руке клоуна.

– Возьми, а?!

– Зачем он мне? – машинально убрав руки за спину, Лёля с каким-то даже испугом посмотрела на подругу. – Не хочу!

– И не надо! – торопливо зашептала Марьяна. – Просто выбрось его куда подальше! Подальше куда… только чтобы не рядом с моим домом… или, знаешь, в реку его лучше швырни, когда через мост переходить будешь! Он, гад, тяжёлый… моментально ко дну пойдёт…

Выговорив всё это на одном дыхании, Марьяна вновь замолчала с протянутой рукой, и лицо у неё было каким-то странно отрешённым. И ещё затравленным, что ли… И Лёля поняла вдруг, что не сможет отказать сейчас подруге в этой её необычной просьбе, что это будет как-то даже не по-товарищески с её стороны.

– А сама? – всё же поинтересовалась она. – Пошли, тут же совсем недалеко до мостика! Там вместе и выбросим…

– Не могу! – Марьяна вдруг судорожно замотала головой. – Нельзя мне, понимаешь?! Да и… – тут она замолчала на мгновение, перевела дух и добавила тихо, еле слышно: – Боюсь я, понимаешь… и даже не так игрушки этой боюсь, как… – тут она запнулась, вновь замолчала на мгновение. – Не знаю даже, как тебе объяснить… сны эти… в общем, я сама ещё не во всём толком разобралась…

Не ведая, что и ответить, Лёля некоторое время лишь молча всматривалась в по-настоящему испуганное лицо подруги… Всматривалась, словно пытаясь отыскать там малейшие следы фальши или, скажем, притворства, но так ничего и не смогла обнаружить. Испуг и затравленное выражение на лице Марьяны были вполне искренними (или это она так искусно притворяться научилась?), а посему Лёля лишь вздохнула и осторожно высвободила странную эту игрушку из холодных и на удивление безвольных пальцев Марьяны.

– Ладно! – сказала она, стараясь не смотреть при этом на Марьяну и, одновременно с этим, засовывая клоуна в боковой карман куртки. – Подойду к реке, да как зашвырну…

Всхлипнув, Марьяна вдруг бросилась на шею подруги, крепко обняла её и неожиданно поцеловала в щёку.

– Спасибо, Лёлька!

В следующее мгновение Марьяна уже бежала по направлению к дому, а Лёля, несколько озадачено проводив её взглядом, тоже направилась в сторону собственного жилища. Она шла медленно, не спеша, и усиленно при этом размышляла о странном поведении Марьяны. Неужели она не разыгрывает сейчас Лёлю, а сама на полном серьёзе верит во всю ту чепуху, которую только что несла? Очень даже на то похоже… И не свихнулась ли по-настоящему её лучшая подруга в чрезмерном своём увлечении всяческими киношными страшилками?

Лёле и самой нравились «ужастики», но всё же далеко ей было в этом до Марьяны. Та ужастики да страшилки киношные просто обожала.

Вот и дообожалась, дурёха! И как, скажите, ей теперь помочь? Рассказать обо всём этом кому-либо из взрослых, или просто оставить всё как есть, в надежде, что оно само собой образуется со временем?

А что, ежели не образуется? Что, если болезнь эта (а это и в самом деле была какая-то вполне реальная психическая болезнь, или, что более вероятно, самые первые грозные её симптомы) начнёт ещё и усиленно прогрессировать?

Так что лучше всё же рассказать…

Вопрос: кому?

Рассказать можно было, к примеру, Наталье Петровне, их классному руководителю. Она и добрая, и отзывчивая, и должна всё правильно уразуметь, вот только…

Вот только тогда Лёля невольно проявит себя как ябеда и предательница, особенно если всё её страхи и тревоги окажутся пустыми, а Марьяна всё же выделывается сейчас и мастерски разыгрывает подругу!

Полностью поглощённая в эти свои невесёлые размышления, Лёля и не заметила, как дошла до моста и даже успела уже его перейти. И тут только вспомнила о гуттаперчевом клоуне в кармане и о своём собственном обещании немедленно зашвырнуть странную эту игрушку в холодную весеннюю воду.

Пришлось остановиться и повернуть обратно. А перед этим Лёля засунула руку в карман, вытащила оттуда клоуна и, повинуясь какому-то непонятному, но совершенно непреодолимому желанию, принялась внимательно его рассматривать.

Игрушка как игрушка, и ничего непонятного (если не считать необычного её веса) в игрушечном клоуне не наблюдалось. На взгляд Лёли, несмотря на аляповатую и излишне яркую раскраску, красивая и мастерски сделанная фигурка, и жаль даже её в холодную воду швырять…

А что, ежели не швырять? Что, если оставить эту игрушку себе, а Марьяне потом просто соврать. Сказать, что выбросила, мол, в воду, как обещала, и дело, как говорится, с концом!

Но вся беда в том, что врать Лёля (в отличие от той же Марьяны) совершенно не умела. Не получалось у неё враньё, если честно, никогда не получалось!

И тогда Лёля решилась. Подошла к чугунным перилам, подняла руку с зажатой в ней игрушкой и…

В этот самый момент взгляд её невольно задержался на большущей куче сухой прошлогодней листвы, наваленной на самом, считай, речном берегу. Кто-то поджёг кучу да и ушёл, и вот теперь она медленно начинала разгораться, дымясь в нескольких местах сразу.

А что, если…

Что, если покончить с клоуном именно таким способом? Да и Марьяне спокойнее будет, когда Лёля сообщит ей, что не просто избавилась от непонятной этой игрушки, выбросив её в воду, а сделала больше: дотла сожгла гуттаперчевого клоуна, зашвырнув его в жаркое пламя костра.

Быстренько сбежав по узенькой тропинке к самой воде, Лёля остановилась у мусорной кучи, и как раз в этот самый момент вялые синеватые струйки дыма на самой её верхушке принялись заметно густеть, постепенно сливаясь друг с другом в единое целое. А потом среди белёсого этого дыма полыхнули и самые первые красноватые язычки пламени…

Сочтя сие добрым предзнаменованием, Лёля быстренько размахнулась и зашвырнула клоуна почти в самый центр разгорающееся костра. Какое-то краткое мгновение, молча и с нездоровым даже интересом (чувствуя себя при этом едва ли не убийцей), наблюдала, как жадно начинают облизывать ярко-алые огненные языки разноцветную поверхность игрушки, как белые клубы дыма постепенно чернеют от этого их вкрадчивого прикосновения. А потом…

Потом начался самый настоящий кошмар!

С пронзительным, леденящим душу визгом игрушка вдруг выпрыгнула из горящей кучи. Она и сама горела алым коптящим пламенем, а посему тотчас же принялась кататься по земле, пытаясь хоть как-то сбить губительное это пламя. Когда же ей это не удалось, ожившая игрушка, не прекращая пронзительного своего верещания, ринулась в сторону Лёли, которая, от охватившего её ужаса, даже кончиками пальцев пошевелить не могла.

Она невольно зажмурилась в ожидании то ли смерти, то ли чего-то ещё более ужасного… Но истошно вопящая игрушка просто промчалась мимо, обдав напоследок Лёлю резким неприятным запахом палёной резины. Потом сзади, со стороны речки, до ушей девушки донёсся характерный булькающий звук, и на этом всё смолкло…

Зато закричала сама Лёля; не закричала даже – завопила, ещё похлеще ожившего клоуна. И, завопив, бросилась прочь от страшного этого места. Она всё бежала и вопила, вопила и бежала, и всё казалось Лёле, что зловещая эта игрушка тоже мчит следом и вот-вот должна её настигнуть! Вокруг были люди, превеликое множество взрослых людей, но Лёля понимала, что никто из них ничем не сможет сейчас ей помочь, ибо у взрослых свои «взрослые» ужасы и свои «взрослые» представления о кошмарах.

В этих «взрослых» ужасах и кошмарах могли быть серийные убийцы и отпетые уголовники, там могли также фигурировать пьяные лихачи-водители и потерявшие человеческий облик наркоманы. Но ни в одном из «взрослых ужастиков» не могло быть ожившего гуттаперчевого клоуна, потому что в реальной жизни такого просто не могло быть!

Именно это и было самым ужасным, ибо рушился такой привычный и, казалось бы, навсегда устоявшийся мир вокруг. А вместо него открывалась вдруг чёрная зияющая бездна, в которую так легко было упасть…

Зияющая эта бездна и в самом деле разверзлась вдруг у самых ног девушки, и, не сумев удержаться на её краю, Лёля покачнулась и с воплем ужаса полетела куда-то вниз.

Она летела долго, бесконечно долго, а чёрная бездонная пропасть всё продолжалась и продолжалась и никак не желала заканчиваться…

Глава 3

Очнулась Лёля в каком-то небольшом, но на удивление светлом и, скорее даже, на удивление белом помещении. Белым тут было буквально всё: потолок, стены, небольшой стол с двумя табуретами, даже плотные тяжёлые шторы на единственном окне, и те оказались молочно-белого цвета.

Сама же Лёля почему-то лежала на кровати, заботливо укрытая одеялом (тоже белым), а рядом, на пустой соседней кровати, сидела мать в наброшенном на плечи белом халате и заботливо держала Лёлю за руку. Заметив, что Лёля открыла глаза, мать ободряюще ей улыбнулась и при этом украдкой смахнула с лица остатки слёз.

– Как ты, доча? – негромко осведомилась она.

– Нормально! – осторожно приподняв голову, Лёля принялась удивлённо осматриваться по сторонам. – А где это мы?

– В больнице, – сказала мать, потом помолчала немного и добавила: – Ты только не волнуйся, врач сказал, что тебе вредно волноваться…

– Врач?! Какой врач?!

Мать ничего не ответила.

– Я что, заболела?

Что-то было не так с Лёлей, совсем даже не так… Что-то она напрочь позабыла: важное что-то, жизненно даже необходимое…

Вот только что именно? И как это «что-то» всё же вспомнить?

Лёля вдруг поняла, что не хочет вспоминать это «что-то», что она просто боится будущих своих воспоминаний.

– Одноклассницы твои заходили, – сказала мать, внимательно и как-то встревожено посматривая на Лёлю. – Вместе с классным руководителем. Посидели немножечко…

– И Марьянка тоже? – мгновенно насторожившись, спросила Лёля.

– Не было Марьяны, – проговорила мать после некоторого молчания.

– Почему?

Вместо ответа мать лишь как-то неопределённо пожала плечами.

– Почему не было Марьянки? – закричала Лёля, вскакивая с кровати. – Почему другие были, а её не было?!

– Тише, тише!

Обняв Лёлю, мать крепко прижала её к себе.

– Успокойся! Тебе вредно волноваться!

Ничего на это не отвечая, Лёля лишь ещё крепче прижалась к матери. И тут…

Вспомнив о Марьяне, она тотчас же припомнила и всё остальное. И главное: жуткого этого клоуна, который, конечно же, вернётся, чтобы отомстить. А форточка, как назло, настежь распахнута, и дверь тоже можно было бы поплотней затворить…

– Ты что, доча?! – встревожено спросила мать, видимо, заметив в лице Лёли какие-то перемены. – Плохо тебе, да?! Может, врача позвать?

– Мобильник… где мой мобильник? Я должна… Марьяне должна позвонить!

– Да вот же он, на тумбочке! Только, может, не надо тебе сейчас звонить? Или… впрочем, как знаешь!

Трясущимися руками Лёля схватила мобильник, принялась лихорадочно «листать» меню. Ага, вот!

Она поднесла телефон к уху, затаила дыхание. Давай же, давай…

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны досягаемости, – услужливо сообщил Лёле мобильник.

– Да нет же, нет!

Лёля вновь нажала кнопку вызова.

И снова услышала всё тот же вежливый автоматический голос, сообщающий ей, что в настоящий момент с данным абонентом связь не может быть установлена.

Да что же это такое?!

Откинувшись на подушку, Лёля некоторое время лишь с молчаливым испугом смотрела на настежь распахнутую форточку.

– Может, у неё, это… ну, с телефоном проблемы какие… – как-то не совсем уверенно проговорила мать. Потом она взяла из безвольной руки дочери мобильник, вновь положила его на тумбочку. – Или разрядился, может… всякое бывает…

– Закрой!

– Что?!

– Форточку закрой! – лихорадочно прошептала Лёля, испуганно озираясь по сторонам. – И двери прикрой… пожалуйста!

– Хорошо!

Поднявшись с кровати, мать первым же делом плотно прикрыла дверь палаты, потом подошла к окну. Перед тем, как захлопнуть форточку, вопросительно оглянулась на дочь.

– Закрой! – почти умоляюще повторила Лёля, обессилено откидываясь на подушку. – И пожалуйста… забери меня отсюда!

– Заберу! – возясь с форточкой, пообещала мать. – Завтра же утром попрошу, чтоб тебя выписали…

– Завтра?! – вновь вскинулась Лёля. – Почему завтра?!

Ответить мать не успела. Заскрипела, вновь отворяясь, дверь, и Лёля, вся похолодев от страха, испуганно на неё уставилась.

Но это оказался всего-навсего доктор, высокий и толстый, со смешными усами, переходящими на щеках в пушистые бакенбарды. И этот его немного комичный вид, как ни странно, совершенно успокоил Лёлю.

– Ну, как мы себя чувствуем? – проговорил доктор звучным басовитым голосом. – Лучше уже нам?

– Лучше! – вместо Лёли ответила мать, вновь подходя к кровати. – Домой вот просится…

– Домой – это хорошо! – сказал доктор, тоже подходя поближе. – Домой – это просто замечательно!

Он пододвинул табурет как можно ближе к кроватям и сел.

– Ну а теперь рассказывай!

Проговорив это, доктор замолчал в ожидании ответа.

– Что рассказывать? – прошептала Лёля и, немного помолчав, добавила: – Нечего мне рассказывать!

Доктор, конечно же, ни капельки не поверит её сбивчивому повествованию об внезапно ожившей игрушке. Ещё, чего доброго, за сумасшедшую примет, в психушку направление выпишет…

– Нечего мне рассказывать! – уже более решительно повторила Лёля.

– Так уж и нечего? – улыбнулся доктор. – Что-то же с тобой произошло… или ты не помнишь, что именно?

Лёля ничего не ответила. Врать не хотелось, выложить всю правду – тем более…

– Расскажи, доча! – присев на самый краешек кровати, мать вновь взяла Лёлю за руку. – Всё доктору расскажи! Ведь что-то же тебя так напугало вчера?

– Вчера?

Лёле показалось, что она ослышалась.

– Так это случилось вчера?

– Что, это? – насторожился доктор, внимательно глядя на Лёлю. – Ну-ка, давай выкладывай всё как на духу!

Но Лёля ничего выкладывать не стала. Она лишь испуганно и как-то беспомощно взглянула на мать.

– Напугал её кто-то сильно, – вместо Лёли вновь заговорила мать. – Да так сильно, что…

– Что она пятерых прохожих исцарапала, а одного почти до крови искусала? – перебил её доктор, вставая. – Ладно, я ещё зайду чуть позже.

Он вышел, так и не прикрыв за собой дверь, но Лёли теперь было уже совсем не до двери. Огорошенная только что услышанным, она некоторое время лишь молча смотрела в стерильно-белую пустоту дверного проёма.

«…Исцарапала… почти до крови искусала…» – всё звучали в её голове последние слова доктора.

Она, Лёля, царапала и кусала людей! Да такого просто быть не могло! Просто не могло быть!

Или всё же могло? И как так получилось, что она ничегошеньки об этом не помнит?

– Ты царапала тех только, кто пытался тебя остановить, – правильно угадав тот сумбур и смятение, что творились сейчас в душе дочери, пояснила мать. – Вырывалась, кусалась, царапалась… но сама на людей не бросалась, так что…

Не договорив, мать замолчала, а Лёлю вдруг молнией обожгла новая страшная догадка.

– Что это за больница?! – закричала она, вскакивая, вернее, попытавшись вскочить, но мать эту попытку решительно пресекла. – Это психушка, да?! – ещё громче закричала Лёля, отчаянно извиваясь в цепких материнских объятиях. – Меня сюда на всю жизнь заточили, так?

– Ну что ты ерунду мелешь?! – отпустив Лёлю, мать тотчас же вскочила с кровати и, подойдя к окну, отдёрнула штору. – Психушка… выдумала тоже! Наша эта больница, городская! Не веришь, иди в окно посмотри!

Но Лёля уже и сама успокоилась.

– Когда меня отсюда выпишут? – спросила она, вновь укладываясь в кровать. – Завтра?

– Завтра, – подтвердила мать, но полной уверенности в её голосе Лёля так и не услышала. – Ты же понимаешь, что…

Не договорив, она замолчала.

– Что я должна понимать? – спросила Лёля, внимательно глядя на мать.

– Ты же понимаешь, им надо точно установить, что с тобой вчера произошло, – пояснила мать, вновь подходя к кровати и заботливо поправляя одеяло. – Одно дело, если тебя кто-то сильно напугал, и совсем другое, ежели…

Запнувшись на полуслове, мать вновь замолчала, но Лёля и так поняла всё то, что хотела, да так и не смогла выговорить мать.

– Если у меня с головой не всё в порядке, – сама закончила она материнскую мысль. – Ты ведь это хотела сказать?

– Бывают различные нарушения… – уклонилась от прямого ответа мать. – Временные… – тут же поправилась она, глядя куда-то в сторону.

– Нет у меня никаких нарушений! – угрюмо проговорила Лёля. – Ни временных, ни, тем более постоянных! А вчера меня и вправду очень сильно напугали…

– Кто? – тут же насторожилась мать. – Кто тебя напугал вчера?

– Бомж какой-то, – запинаясь, принялась врать Лёля. – Грязный, пьяный… из-под моста выскочил и ко мне! Ну, я и…

Исчерпав весь запас вранья, Лёля замолчала.

Неизвестно, поверила мать Лёле или всё же засомневалась в искренности её повествования, но больше расспрашивать ни о чём не стала. Вздохнула только и, отойдя от кровати, принялась снимать халат.

– Ты что, уходишь? – испуганно спросила Лёля. – Куда?

– На работу. Мне же в ночную… – проговорила мать почти виновато. – Я и так вчера не пошла… отпросилась… больше нельзя… А завтра я с самого утра опять к тебе… договорились?

Лёля ничего не ответила, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься. Впрочем, слёзы и без её позволения уже скатывались по щекам, сами по себе скатывались, и, чтобы мать ничего этого не увидела, Лёля тут же отвернулась к стене и даже уткнулась мокрым лицом в подушку.

«Ну и уходи! – мысленно бросила она матери. – И убирайся на свою дурацкую работу, если она для тебя дороже родной дочери… да ты меня никогда по-настоящему не любила, притворялась только… ну и катись колбаской, плакать не стану!»

Впрочем, Лёля уже плакала, да и злые мысли эти были словно не её мысли, ибо никогда ещё она так плохо не думала о матери и так несправедливо…

Всё это Лёля прекрасно понимала, но, увы, ничего не могла с собой поделать.

Ужас перед ожившей игрушкой вновь начинал овладевать ею. Это теперь, когда ещё так светло вокруг, да и мать покамест рядышком находится! А что будет потом, ночью?

– Ты что, плачешь? – встревожилась мать, вновь подходя к самой кровати. – Хочешь чего-то… говори, не стесняйся, чего хочешь?

– Не хочу! – прорыдала Лёля, не отрываясь от подушки. – Не хочу, чтобы ты уходила!

– Ты боишься оставаться одной? – догадалась наконец-таки мать. – Она боится, доктор! – обратилась мать к кому-то невидимому Лёле.

– А она уже не одна! – послышался знакомый голос всё того же усатого доктора. – Вот, прошу любить и жаловать!

– Здравствуйте! – услышала Лёля чей-то тоненький голосок. – Я Настя!

– Заходи, Настенька! – проговорила мать обрадованно. – Это вот Лёля… надеюсь, вы найдёте общий язык…

Повернув голову, Лёля окинула быстрым критическим взглядом новую свою соседку по палате.

Ну, так и есть! Совсем ещё малолетка!

Лет тринадцать-четырнадцать, не больше. Худющая, большеглазая… В данный момент приветливо смотрит на Лёлю и даже улыбается ей.

– Приветик!

– Салют! – хмуро отозвалась Лёля, смахивая ладонью со щеки остатки слёз. – Проходи, чего в дверях застряла!

– Спасибо!

Настя подошла к соседней кровати, осторожно опустилась на самый её краешек. И вновь посмотрела на Лёлю с такой лучезарной открытой улыбкой, что Лёля невольно улыбнулась в ответ.

– Ну вот и хорошо! – с каким-то даже облегчением вздохнула мать. – Тогда я пойду, ладно?

– Ладно, – вновь помрачнев, буркнула Лёля, так и не взглянув в её сторону. – А ты завтра с утра точно придёшь?

– Обещаю и клянусь!

Мать вышла, и усатый доктор тоже вышел вслед за ней. Слышно было, как он что-то такое спросил у матери, но, что именно он спросил, Лёля так и не разобрала. А вот ответ матери она частично услышала, ибо голос у неё был куда более высоким и звонким, нежели у усатого доктора.

«…Пока ничего неизвестно… нет причин для волнения… может, просто уехали куда… вместе с бабушкой…»

Голос матери постепенно отдалялся, становясь всё более и более неразборчивым. А потом он затих окончательно.

«Интересно, о ком это она? – невольно подумалось Лёле, но обдумать до конца эту мысль так и не успела.

– А у тебя что болит?

Звонкий голосок Насти словно воротил Лёлю к действительности. Вздрогнув, она внимательно посмотрела на соседку.

– Ну с чем конкретно тебя сюда положили? – несколько видоизменив вопрос, вновь поинтересовалась Настя, всё так же доверчиво улыбаясь. – Меня, к примеру, просто на обследование. Со сном у меня проблемы…

– А меня утром и вообще отсюда выпишут, – с каким-то даже вызовом отозвалась Лёля. – Потому что, в отличие от тебя, я совершенно здорова, понятно?!

– Понятно, – сказала Настя, наконец-таки перестав улыбаться.

Она легла на кровать и молча принялась смотреть в потолок, а Лёля почувствовала вдруг что-то, вроде угрызений совести.

– Вообще-то, я вчера перепугалась здорово! – призналась она. – Даже сознание потеряла… только сегодня очнулась…

– Правда?

Теперь Настя смотрела на Лёлю не просто с интересом, а даже с каким-то уважением, что ли…

– Никогда ещё не теряла сознания! Это очень больно?

– Это совсем даже не больно! – сказала Лёля. Потом вздохнула и добавила: – Неприятно только…

Глава 4

Как ни странно, но присутствие в палате малолетней этой Насти благотворно сказалось на самочувствии Лёли. Девочки вместе поужинали тем, что обнаружилось в тумбочке (это мать для Лёли оставила) и тем ещё, что притащила с собой в полиэтиленовом пакете Настя. И всего этого оказалось так много, и всё было таким вкусным (и шоколад, и бананы, и апельсиновый сок, да разве всего перечислишь), что, когда в дверях показалась санитарка с тележкой и объявила: «Ужин!», Лёля с Настей дружно от него отказались. Впрочем, санитарка особо и не настаивала. Буркнула что-то совершенно невразумительное да и укатила со своей тележкой дальше.

Ещё Лёля несколько раз пыталась дозвониться Марьяне, но всякий раз ей отвечал всё тот же вежливый и какой-то автоматический женский голос. Зато мать раза три сама звонила Лёле и каждый раз заканчивала разговор твёрдым обещанием забрать её завтра из больницы. Так что к вечеру Лёля почти успокоилась.

И лишь когда пришло время укладываться спать, она вновь ощутила некое щемящее беспокойство. Не страх ещё, но что-то, весьма его напоминающее. И категорически запретила Насте выключать свет в палате, и Настя, разумеется, послушалась, но тут в палату вошла дежурная медсестра и сама выключила свет.

– Спокойной ночи! – сказала она, выходя. Просто так сказала, безо всякого злого умысла, но Лёля почему-то восприняла эти её обычные слова как некую злорадную и даже зловещую издевку.

И то, что Настя как-то почти сразу уснула, тоже было воспринято донельзя испуганной Лёлей как самое настоящее издевательство, или, вернее, гнусное предательство со стороны не просто соседки по палате, но уже почти подружки. То есть это Лёля определила Настю в «почти подружки»… Что же по этому поводу думала сама Настя, этого Лёля, к сожалению, не знала.

Сама же она, как ни старалась, всё никак не могла и не могла уснуть. И чем дольше Лёля не могла уснуть, тем страшнее ей становилось…

Мрачные зловещие тени отчаянно метались за окном, ожившие изломанные тени, и хоть Лёля отлично понимала, что ничего страшного в этих тенях нет, что это всего лишь шевелящиеся под напором ветра ветви деревьев, вернее, их немного искажённое отражение на оконной шторе, ей всё равно было страшно. Этот клоун, он ведь вполне может забраться сюда, в палату, карабкаясь по этим веткам, в шевелении своём почти достигающих оконного стекла… А там, глядишь, и форточка настежь открыта! Или закрыта, кажется, мать закрывала её по настоятельной просьбе Лёли…

Или не закрывала?

Можно было, конечно же, встать, подойти к окну и проверить состояние форточки, но Лёля боялась даже пошевелиться. Она лежала, натянув одеяло до самого подбородка, и обречённо чего-то ждала. И даже представления не имела, чего именно.

А потом она как-то незаметно задремала, даже не задремала, а просто разом провалилась в вязкий тяжёлый сон без сновидений. Хотя нет, какие-то сновидения всё же были: тусклые, незапоминающиеся – и все они с завидной быстротой сменяли друг друга…

Но клоуна в этих сновидениях не было: ни игрушечного, ни настоящего. А потом Лёля проснулась внезапно, как от толчка.