Вечный город

–Инга, останьтесь, вынесем еще один вердикт.

Мой секретарь предпочла не отвечать на мою реплику, что было довольно правильно – от ее мнения все равно ничего не зависло. Единственным проявлением своего недовольства с ее стороны послужило громкое причмокивание, какое обычно издают маленькие дети в ответ на въедливые замечания родителей.

Поправив рабочий костюм, я привычным движением нажал на кнопку «вызова». Дальнейшее развитие событий я помню отчетливо, хоть в тот момент у меня и создалось впечатление нахождения в каком-то тумане. Ощущение нереальности происходящего вновь овладело мной, и причиной тому являлся вошедший в зал обвиняемый. Мне трудно составить целостную картину его образа, потому что перед моим мысленным взором всплывают отдельные фрагменты, которые, как элементы пазла, цепляются один за другой. Но было в этом образе что-то незаконченное, какая-то составляющая, которая так и осталась не раскрыта мне. Волнующая тайна, непостижимый и невидимый человеческому глазу крючок, на который вешают карнавальные костюмы и маски. На этот крючок был повешен и я в своем деловом и чопорном одеянии инквизитора.

Первое, на что я обратил внимание – это ноги. Длинные загорелые ноги, обутые в открытые ботинки на большой платформе и высокой шпильке. Ноги не были прикрыты, так как их обладательница носила короткие рваные джинсовые шорты. Эти ноги как будто вросли в землю, настолько они были едины с природой. Сильные правильные ноги, они просто обязаны быть опорой чему-то фундаментальному и вечному. Невозможно представить, что эти ноги могут состариться. Они будут всегда, вокруг них крутится весь мир и если с ними что-нибудь случится, то и вселенной придет конец. Далее перед моим взором предстало красивое спортивное тело, одетое в белый лоп-топ. Бронзовый загар, древнегреческий эталон красоты, выдавал в этой девушке человека физического труда, постоянно находящегося на солнце. Обвиняемая властно проследовала к белой линии. Когда тусклый свет старомодной люстры упал на ее лицо, я был поражен правильностью его черт. Все в ней было гармонично. Большие голубые глаза, словно стальной буравчик, прямо и дерзко сверлили меня как мягкую деревянную пробку. Да что греха таить, я себя так и чувствовал: мягкой пробкой, загнанной в самое горло этого узкого серого зала. Мне было некомфортно сидеть за своим гробовым столом, в то время как эта прекрасная девушка стояла передо мной в ожидании своей участи. Я замешкался на какое-то мгновение, что не могло не ускользнуть от пары уставившихся на меня глаз. Инга восприняла это как посыл к действию и стала небрежно и устало зачитывать материалы административного дела. Обвиняемая же не сводила с меня своего взора. Хищница, она чувствовала слабость перед ней своей жертвы, коей я был на тот момент. Тяжелая хватка небесных глаз, как петля на шее, обжигала и заставляла громко и скачкообразно дышать. Воздух в зале стал липким и надоедливым, он не проникал в достаточном количестве в легкие, зато давил непомерно на плечи и голову. Стоящая напротив меня девушка не шевелилась, ее русые прямые волосы неподвижно лежали на изгибах плеч. Гордая прямая осанка и ровное дыхание. Так не ведут себя приговоренные к смерти.

Я смотрел на нее настолько долго, насколько это было возможно. Время для меня перестало существовать. Такое со мной бывало и раньше, например, когда я еще совсем ребенком ожидал прихода Деда Мороза в Новогоднюю ночь. Тогда, я дежурил возле пышной новогодней елки и постоянно смотрел на часы: секундная стрелка становилась верной моей подружкой, потому что только ее ход я мог заметить на этом безжизненном циферблате. Я знал, что время движется, что оно не стоит на месте, однако, я не мог явственно почувствовать этого. Сидя перед обвиняемой лицом к лицу, я ощущал примерно то же самое, с единственной лишь разницей – Новогоднюю ночь я тогда ждал, сейчас же я мечтал, чтобы время застыло на месте. Я бы отдал все за то, чтобы эта красивая девушка могла вечно упираться в меня своим серьезным взглядом. Само ее нахождение в этом зале придавало чувственный хаос бесконечной серости стен. Мне казалось, что я чувствую запах ее сильного загорелого тела. Ничего большего мне и не нужно было.

Гуляя по густым дебрям своих дум и фантазий, я обратил внимание, что монотонный голос Инги умолк. Боковым зрением я заметил, что Инга выжидающе смотрит в мою сторону. Повернувшись к ней лицом, я увидел недоуменную мину, осуждающе поглядывающую в мой адрес. Я не имел ни малейшего представления, сколько времени я просидел молча, уставившись в обвиняемую, но то, что нужно было выносить приговор было и без того мне понятно.

Говорят, что мысли – это особая и утонченная форма энергии, созданная при обычной деятельности нервных клеток. Иными словами, это нервный импульс, содержащий какую-то информацию. На тот момент, я был абсолютно изолирован от любых воздействий, будь то нервный или какой-либо еще импульс. Ударь меня тогда электрическим током, я бы не почувствовал этого. В моей голове не осталось места ничему, кроме стоящей передо мной девушки. Она оккупировала мой мозг. Она создала там независимую ни от чего и ни от кого республику и громогласно объявила себя в ней Президентом. Эта республика противопоставляла себя Вечному городу и его Правителю. Нельзя было сказать, что был совершен государственный переворот или что состоялась революция. Нет, девушка просто сделала то, что давно назревало. Она соединила собой все потаенные мысли, которые бродили в моем воспаленном мозгу; она подвела итог этому сумасшедшему дню и моей размеренной и противоречивой жизни.

– Как Ваше имя?– спросил я. Мои слова мне показались металлическими: они звенели как ржавые водосточные трубы.

– Ани, – ответил приятный чуть хрипловатый голос.

– Хорошо, Ани. Инга, внесите в протокол отметку о помиловании и напечатайте оправдательное заключение.

Холодный пот проступил по всему телу. Я быстро соскочил со своего места и кинулся в сторону выхода. Боковым зрением я заметил царящее в зале удивление и легкий румянец, проступивший на чудесных спелых щеках оправданной мною девушки.

Выйдя на улицу, я стремглав побежал на станцию метро. Я редко ездил на метро: мне не нравилась бесконечная толчея, сопровождающая прибытие и отбытие очередного поезда. В этой толпе я чувствовал себя скомканным. Но в тот момент я не мог оставаться наедине со своими мыслями. Мне хотелось почувствовать присутствие рядом с собой кого-то чужого, кто не будет вторгаться в твой мир, но в то же время кого-то живого, пышущего здравомыслием и от того единообразием. Только в метро можно было найти то, что я искал. Сотни похожих друг на друга лиц, сотни неизменно двигающихся под землей судеб. Они стояли плечом к плечу, как древнее войско, войско того времени, когда война представляла собой борьбу людей, а не смертоносных оружий; того времени, когда войны не сопровождались убийством мирного населения, а чувство братства позволяло брать навалом целые города. Эти люди представляли собой одно большое существо, они не были единицами – они были нулями, сумма которых дает единицу. Неведомый никому закон бинарной системы. Я был среди них. Однако, вопреки моим ожиданиям, так не становилось спокойней на душе. Меня по-прежнему терзал дикий и вероломный зверь самобичевания.

«Как я мог поставить на кон свою жизнь, а вместе и с ней – жизнь своей жены?! Ведь она не выдержит. Если со мной что-то случится, она этого не переживет».

Я явственно вспомнил нашу первую встречу с женой, первый поцелуй, счастливые моменты нашей совместной жизни. Все это я перечеркнул двумя фразами, произнесенными в этом ненавистном сером зале. Подумать только, если Ани вновь попытается пересечь границу Вечного города, то суровому наказанию подвергнусь уже я, а не она. Я буду стоять у белой черты. Вот тогда и посмотрим, как я поведу себя перед лицом неминуемой смерти. Да, смерти и никак иначе. Ведь все знают, что с урановых рудников еще никто никогда не возвращался. Это край, край бездонной ямы, шагнув в которую нет пути назад. Всего-то тридцать минут назад Ани была в моей власти, я мог послать ее погибать, мог оставить жить. Теперь в ее власти я… Хотя кого я обманываю, она никогда не была в моей власти. Как только Ани зашла в зал, я уже принадлежал ей, я уставился на нее как малолетний ублюдок, никогда не видевший женщины! Но только в этом ли дело? В том, что преступницей была красивая девушка?

Я попытался успокоиться. Сделав глубокий вздох, я задержал дыхание и закрыл глаза. Помимо бешеного биения своего сердца, я не слышал ровным счетом ничего: ни шума летящего по рельсам поезда, ни разговоров окружающих меня людей. Я был замкнут в себе: мысли, как электрический ток на участке цепи, начинали свой ход в кончиках пальцев на ногах и, доходя до гудящей головы, ухали обратно вниз.

Ани была стройна, красива, что уж тут скрывать – сексуальна. Она знала себе цену. Это было заметно по ее манере держаться: даже перед лицом опасности она преподнесла себя на общественное порицание, как на главное событие года – Цветочный бал. Да, на ней была нелепейшая вульгарная одежда, которую только могут себе позволить гои, но даже в такой одежде она производила неизгладимое впечатление. Она была нарушителем границ Вечного города, но даже это придавало ее поступку присущую небожителям таинственность. Ани представляла для меня образ неповиновения, контрастный душ против сладковатого привкуса обыденной жизни. Бунтарь – Ани позволила другому бунтарю, живущему во мне, вырваться наружу. Ани освободила мой разум от сковавших его оков Вечного города. То, что я искал в мотивах и поступках других приговоренных мною людей; то, что все это время жило внутри меня – все это проснулось под взглядом этих чудесных голубых глаз. И именно поэтому я принял такое нелегкое и чреватое для меня решение. Осознанность этого выбора пришла ко мне позже, только сейчас, находясь в душном вагоне метро.

Мурашки, повинуясь стадному инстинкту, табуном побежали по моему телу. Я поежился. Теплое приятное ощущение разлилось до каждого ноготка, как будто в животе кто-то поставил кипящий и брызгающий котел. Это чувство было мне ново. Я открыл глаза и вздрогнул от неожиданности: передо мной стояла Ани и ее небесные глаза мне улыбались. Но как?! Она не могла так быстро оказаться со мной в одном вагоне. С усилием зажмурившись и, протерев выступивший на лбу пот, я снова почувствовал, как горячий котел стал кидаться кипящими каплями во все участки моего тела. Выдохнув, я залпом открыл глаза. Ани нигде не было. Вместо нее на меня уставилась какая-то пожилая женщина.

Проглотив образовавшийся в горле ком, я как большая длиннорукая обезьяна, хватаясь за поручни, поспешил выйти на поверхность. На первой же станции метро я вылетел пулей из подземелья. Теплый кислый воздух весеннего цветения ударил мне в лицо. Небо над головой было безоблачным, поэтому на особо широких улицах Вечного города, можно было с легкостью увидеть первые бледные загорающиеся звезды. Современные люди очень редко смотрят на небо. А ведь простой интерес к нему мог многое изменить. Ведь небо – оно везде одинаково, оно одно на всех: и для гоев, и для граждан Вечного города и для иностранцев. Для неба нет разницы, какой у тебя статус, что ты любишь есть на обед, где предпочитаешь проводить отпуск. Кто знает, если бы люди относились к небу также внимательно, как и к созданному ими Священному Писанию, не было бы принято столько глупых законов?!

Я быстро шел по витиеватым улицам пыльного Вечного города. В этот беспорядочный момент только одна мысль будоражила мой мозг, и она целиком и полностью принадлежала Ани. Я был абсолютно уверен, что причина ее помилования заключалась в том, что я был к ней неравнодушен. Как только я увидел Ани, мой разум отключился и я руководствовался только разгорающимся внутри меня котлом. Ни политическая принципиальность, ни внутреннее чувство справедливости не могли быть истинной причиной принятия мною оправдательного решения. Все это сор и чепуха. Правда заключалась в том, что предо мной появился красивый образ, который я и променял на спокойствие и дар быть любимым. Я предал свою жену, а вместе с ней и самого себя. Всему виной эта длинноногая бестия, которая вскружила мне голову.

Придя к этому выводу, я с удивлением обнаружил, что нахожусь перед своим домом. Ночь опустилась на Вечный город. Длинную улицу, на которой я жил, освещал один печальный фонарь – то, что моя жена не заметит меня из окна, можно было сказать с уверенностью. Я же все прекрасно видел: голубая лампа в нашей гостиной горела во всю мощь, силуэт моей супруги, стоящей возле окна и выжидающей своего любимого мужа, был отчетливо виден с любого конца улицы. На мгновение замешкавшись, я все же решил рассказать своей благоверной всю имеющуюся у меня правду. Выйдя под свет фонаря, я поправил воротник расстегнутой рубашки и направился в сторону дома.

Без стука открыв входную дверь, я сразу оказался в объятиях жены. Она осыпала меня бесчисленными поцелуями. Применив усилие, я отстранил супругу от себя и постарался как можно дружелюбней и уверенней посмотреть ей в глаза. Ее лицо выражало смесь удивления с восторгом, вызванным моим появлением.

– Я ждала тебя весь вечер. Ужин давно остыл. Где ты так долго был? Что-то случилось, милый?

– Садись, Женева, нам нужно поговорить.

Моей жене не нравилось, когда я называл ее Женевой. По имени, как она считала, можно было обращаться даже к постороннему человеку, в то время как уменьшительно-ласкательное обращение говорило о нежных и трепетных чувствах, испытываемых только к самым близким людям. Я заметил, как морщина, находящаяся между ее черными, как уголь, бровями, стала медленно подниматься вверх. Это выражение лица свидетельствовало о зарождающемся испуге.

Усадив ее за вытянутый лакированный стол, стоящий в гостиной, я подошел к серванту, достал оттуда презентованный мне по случаю моего повышения коньяк и два хрустальных стакана. Мои руки двигались, словно на шарнирах: движения были механическими, резкими и бездушными. С шумом закрыв стеклянную дверцу серванта, я двумя широкими шагами преодолел расстояние, разделяющее меня и Женеву, и расставил на столе взятые мной приборы. Я надавил на бутылку коньяка, и она издала тугой звук. Аромат корицы и кофе разлился по комнате. Успокаивающий напиток был разлит по сосудам. Залпом опустошив содержимое принадлежащего мне стакана, я стал беспокойно расхаживать по комнате. Жена непонимающе наблюдала за мной. Напряжение росло.

–Дорогой, ты мне скажешь, в конце концов, что происходит?

Перед глазами все стало беспорядочно танцевать. Стол, стул, сервант, картина, висевшая напротив входа, большой двухместный диван – все они стали меняться друг с другом местами. Какой-то неизвестный рваный ритм этой пляски порождал чувство отрешенности: все в этом мире, в том числе и окружающие предметы, двигалось в неистовом потоке неведомых мне течений, я же неизменно являлся загвоздкой всего происходящего. Я – булавка, которую прикололи от сглаза – выдуманной болезни воспаленного мозга, но которая не имеет никаких полезных свойств, а приносит только одни неудобства в виде неприятного колкого чувства. Вот и сейчас я нахожусь в комнате своего же дома и не чувствую ничего родного, потому что я принес дурные вести, которые определенно нарушат привычный уклад царящей здесь размеренной жизни.

– Ну не томи же, любимый! Ты не видишь, я начинаю нервничать?! Мне нельзя нервничать, ты же знаешь!

«Ты же знаешь». Я знаю, я чересчур много знаю, и порой мне это доставляет мучительные страдания. Знать – это тяжело. Куда легче вообще ничего не знать и не задумываться, тогда у тебя есть, как минимум, оправдание.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.