Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

Подпольную работу в Чите вели эмиссары атамана Семёнова Л. Власьевский, Г. Крахмалёв и Февралёв, но чекисты внедрили в их ряды своего агента, бывшего офицера Н. Фёдорова. В ночь на 12 апреля 1918 года красные произвели аресты подпольщиков, захватив оружие и списки членов Союза возрождения Родины. Однако деятельность антибольшевистского подполья не прекратилась. Попытка выступления была предпринята частью читинцев 19 июня, когда «офицеры, попы, чиновники» решились выйти на улицу, обстреливая и обезоруживая часовых: «Эта жалкая попытка была смята беспощадно. Первый сводный отряд под командой тов. Кельманова разгромил черносотенные толпы. Пойманным было воздано по заслугам»742.

Тогда же читинские власти обстреляли и разогнали крестный ход, подошедший к тюрьме, куда были заключены местные преподаватели Закона Божьего: одна женщина погибла, несколько человек получили ранения. Большевики провели аресты демонстрантов и впоследствии 16 человек осудили к заключению743. Между тем Союз возрождения Родины действовал: уцелевших его членов возглавил полковник Ивановский. Но чекистам снова удалось внедрить в их среду своих агентов – Г. Мордвинова и В. Калинина. Поэтому накануне падения Читы, когда белые готовили выступление, чекисты арестовали активистов с Ивановским во главе. Тем не менее белые смогли поднять на восстание казаков Титовской, Знаменской и Нерчинской станиц. А 26 августа 1918 года красные были вынуждены бежать из Читы744.

Очень короткий период советской власти в Якутии тем не менее также успел безнадежно скомпрометировать большевиков. При взятии Якутска в июне 1918 года отрядом А. С. Рыдзинского красногвардейцы убивали многочисленных пленных якутов в церкви, казначействе, школе, на почте (истребив в бою и после до 70 человек), а захваченное оружие в изобилии досталось уголовным элементам745. Один из виднейших тамошних партийцев, И. Н. Барахов, вспоминал: «В Якутске в то время существовала партизанщина, без твердой направляющей руки, без надежных и популярных руководителей. Стоявшие во главе движения руководители еще больше разлагали массы»746. Председателем Якутского облисполкома совета рабочих и казачьих депутатов в августе 1918 года являлся левый эсер Л. Н. Аммосов, который, по утверждению прессы, «занимался поставкой самогонки». Сами красные признавали, что вербовали в свои ряды без всякого разбора любой криминал: «Набралось немало уголовных каторжан… в результате уголовщина нас захлестнула»747.

Советская власть в итоге продержалась в Якутии чуть больше месяца. Навербованная из уголовников Красная гвардия под натиском добровольческого отряда поручика М. И. Гордеева разбежалась и была вскоре выловлена, причем «знаменитый убийца Дибень с сподвижником был убит на свинцовом заводе в устье Алдана»748. Священник Сивцов в телеграмме правительству сообщал о гибели значительного числа сторонников властей, «преимущественно Якут»749. Некоторое время спустя тунгусы и чукчи Колымского и Верхоянского уездов пожертвовали 12 тыс. рублей семьям погибших от рук большевиков в Якутской области750.

На Уссурийском фронте, где действовало почти полтора десятка тысяч красных, они активно довольствовались за счет местных жителей, что привело к ряду восстаний. Вооруженные антибольшевистские выступления в августе 1918 года произошли и в Амурской области (казачьих станицах Иннокентьевская, Михайло-Семёновская, Черняево и Поярково, Полетинской волости), и в Приморье (в Бикине, Имане). В ответ войска террористическими мерами приводили крестьянское население к покорности. Командовавший Уссурийским фронтом бывший офицер В. В. Сакович «…решил дать урок не только для сегодняшнего, но и для завтрашнего дня. Мятежи были подавлены им с плебейской решительностью и с той суровостью, которой требовала грозная обстановка»751.

Многие уголовные достижения персонажей, выдвинувшихся в период первой советской власти, были на слуху у общественности: «…Достаточно вспомнить читинских комиссаров: есаула Ян[ь]кова, Перцева, Попова и др., обворовавших читинский совдеп, комиссаров Винокурова752, [В. А.] Смолина, Пережогина, Мордоховича – из уголовных преступников; барона [А. А.] Таубе, начальника большевистского штаба в Иркутске из русской аристократии753, увезшего несколько сот тысяч из Иркутского совдепа, офицера Дмитревского, обворовавшего в Якутске своего зятя; знаменитого курганского Церетели, судившегося за грабежи неоднократно; омского [члена исполкома З. И.] Лобкова – Зямку, мальчика с темным прошлым, но вертевшего головы всему Омску в течение многих месяцев, и уголовного [председателя омского ревтрибунала, бывшего боевика Камо в Баку А. А.] Звездова754! Всех впрочем не перечислить»755.

К этому перечню всевозможного крупного жулья можно добавить военкома Семипалатинска К. Шугаева, который, угрожая расстрелом, забрал у местного фабриканта С. Плещеева 200 тыс. рублей и арестовал его сына в качестве заложника. Плещеев переписал номера изъятых у него кредиток и направил жалобу в следственную комиссию совдепа, где имелись противники военкома. При расследовании выяснилось, что руководители совдепа поделили эти 200 тыс. между собой; следственная комиссия смогла изъять 40 тыс. рублей у комиссара труда и промышленности – студента Лягина. На глазах у горожан Шугаев гонялся за членом следкомиссии Милютиным, но компрометирующих материалов отобрать не смог. После суда, на котором, по мнению местной прессы, «одна часть мошенников судила другую такую же часть», Шугаеву предложили уехать из Семипалатинска756. Деповские рабочие Омска в марте 1918 года провели самовольный обыск на квартире областного комиссара продовольствия, большевика Митяева, обнаружив немалое количество мануфактуры и готового платья; материалы комиссии были переданы в ревтрибунал757.

Процесс национализации, а фактически – экспроприации частного имущества в промышленной сфере властями Степного края (нынешний Северо-Восточный Казахстан) и Туркестана имел вид «карательной акции, носившей репрессивный характер»758. Население Степного края порой само расправлялось с большевиками. В поселке Ермак (50 верст от Павлодара) 9 мая 1918 года группой пьяных рабочих был убит попытавшийся арестовать агитатора-«антисоветчика» С. И. Царёв – чрезвычайный комиссар Экибастузских копей и член Павлодарского совдепа. В ответ отряд красногвардейцев арестовал 60 человек по обвинению в заговоре, но те оказались освобождены после бегства большевиков от чехословаков. Другой видный комиссар, Токаш Бокин, активный участник антироссийского восстания 1916 года, после захвата красногвардейцами 3 марта 1918 года города Верного стал секретарем областного Семиреченского военно-революционного комитета. Бокин столь рьяно взялся за реквизиции байского добра, что в июне сами советские власти арестовали его за грабежи и присвоение ценностей. В сентябре алашординцы выкрали Бокина из тюрьмы и зарубили за городом759. (Отметим, что в южных губерниях России, подконтрольных армии и правительству генерала А. И. Деникина, происходили сходные процессы криминализации местной власти760.)

Бегство большевиков сопровождалось еще бóльшими грабежами и мародерством. Сводка из Екатеринбурга от 8 июля 1918 года сообщала: «В прифронтовой полосе… Население живет в страшной темноте, питается ложными слухами и страшно запугано грабительскими наклонностями некоторых красноармейских частей»761. Красногвардейскими отрядами беспощадно громились волости Златоустовского уезда, восставшие против грабежей. Одним Мурзаларским отрядом в Аркауле и Мунаевой было расстреляно по 200 человек, в деревне Ильтаевой – 20, Мечетлиной – 36, а всего до 500 человек762.

В Сибири ни один из городов красные не обороняли по-настоящему, обычно покидая их при первых неудачах на фронте. Из оставляемых городов, где часто бросали оружие, в спешке вывозились ценности, включая средства местного населения. П. К. Голиков доносил в Центросибирь, что отступление от станции Тыреть (более 200 верст от Иркутска) носило характер панического бегства, при этом красные «основательно грабили деревни бурятских крестьян». Бежавшие из Тюмени большевики оставили 20 паровозов, но успели подвергнуть город «массовому ограблению»763. Бессудные расправы обыденно сопровождали путь отступавших красных отрядов. Так, летом 1918 года священника большого села Голышмановского Ишимского уезда Тобольской губернии Ф. Богоявленского красные солдаты «…принуждали петь непристойные песни, играть на гармошке и плясать. Наконец приказали самому себе рыть могилу. Убив священника, свалили его в яму вниз головой и запретили хоронить»764.

Дисциплина в красных войсках почти отсутствовала: бойцы пьянствовали, приводили в вагоны женщин, не подчинялись приказам, мародерствовали, а выборные командиры то и дело заявляли, что ответственны лишь перед волей своих бойцов765. За три дня до спешной эвакуации Иркутска группа красногвардейцев и венгров на трех грузовиках похитила с таможенного склада 200 пудов опиума на более чем 2 млн рублей, одна доля которого была реализована среди китайцев, а другая увезена на восток766.

Перед бегством из Читы анархисты и часть красногвардейцев потребовали от властей выдачи по 5 тыс. рублей золотом на человека. Получив отказ, они, возглавляемые профессиональным уголовником и недавним пациентом психиатров Ефремом Пережогиным, с боем взяли Госбанк и забрали оттуда 240 пудов золота и 360 пудов серебра на 8,6 млн рублей767, устроив затем массовый кутеж, «к коему подключились и местные товарищи», чем окончательно дискредитировали власть768. Однако поживился драгоценностями не только Пережогин. На Урульгинской конференции советских работников, завершившей историю «первой» советской власти, отметили факт «разграбления воинскими частями и группой анархиста Пережогина Государственного банка и Горного управления» и постановили телеграфировать по всей линии железной дороги об аресте десяти виновников. Среди них, помимо анархистов Пережогина и Караева, значились видные фигуры красного сопротивления: главковерх войск Центросибири П. К. Голиков (смог сбежать в Западную Сибирь), его начштаба левый эсер (или анархист) Х. Е. Гетоев, председатель Сибвоенкомата Центросибири меньшевик П. Н. Половников, военспец Сибвоенкомата Балк, командир Иркутского партизанского конного отряда В. Брюков и некоторые другие769. Эти деятели пытались пробиться в Монголию с частью захваченных ценностей, но за селом Танга (ныне Улётовский район Забайкальского края) их отряд был разбит казаками, а найденное золото – конфисковано. Однако часть слитков большевики успели припрятать в селах по пути (в 1968 году в селе Танга было найдено пять слитков)770.

Чекисты же бежали из Читы столь стремительно, что даже бросили сейф с личными делами сотрудников771. Вообще укрепление позиций и дисциплины на фоне наступления белых не было приоритетом. Советская пресса резко писала о наводнившей Читу стае «саранчи [в виде] гастролеров из Иркутска» с мандатами Сибвоенкомата, устроивших разгул в занятых ими гостиницах: «Шампанское рекой льется». Один из мелких красных начальников возмущенно описывал сцены на улицах Читы, где вояки-анархисты швырялись деньгами. Так, обращаясь к услугам чистильщиков сапог, они заставляли их использовать вместо щеток дорогие букеты цветов, а к услугам извозчиков – везти себя в дома терпимости, притом расплачивались кусочками золота, отрубленными от банковских слитков зубилом здесь же, на трамвайных рельсах772.

Аналогичное разложение применительно к Благовещенску, куда анархисты привезли награбленное в Чите золото, подтверждал и А. Н. Буйских: «…Благовещенск был наводнен золотом», около тонны которого оказалось продано на китайскую сторону; нельзя было найти извозчика для деловой поездки – все были заняты гуляками; за чистку сапог небрежно бросали сторублевую кредитку. Пир во время чумы, происходивший в Благовещенске, являлся типичным поведением остатков красных, которые были словно одурманены в предчувствии конца и поголовно пьянствовали: «Началось невообразимое швыряние деньгами. <…> Станки круглые сутки печатали кредитки и не успевали покрывать спрос. В комиссариат финансов приходили вооруженные красногвардейцы и требовали деньги». Буйских обиженно отмечал: «В эти последние дни у массы явились бóльшие требования, чем в нормальное время. …Можно было слышать смело говорящих недовольных властью людей, которые раньше были дисциплинированы, как партийные, и всегда язык держали за зубами»773.

Командование канонерок и судовой комитет Амурской речной флотилии отказались послать людей на Уссурийский фронт, а перед бегством красных запретили вывоз из Хабаровска оружия и ценностей. В результате пять канонерок белые использовали для перехвата пароходов, на которых спасались большевистские комиссары, бежавшие из Хабаровска. Флотилия же заместителя командующего Уссурийским фронтом Г. М. Шевченко вышла из Благовещенска 18 сентября, но около Суражевского железнодорожного моста через Зею, захваченного японцами, была внезапно обстреляна артиллерией. Несколько пароходов и барж с комиссарами и сотнями красноармейцев были сожжены и затоплены, причем в ходе панической эвакуации под огнем погибло много советских работников774. Амурская пресса сообщала, что при очистке баржи «Крахаль» до поздней осени обнаруживались трупы, которые японцы выдавали желающим для погребения. Разыскивать тела комиссаров нашлось немало добровольцев, ибо при них находились «громадные деньги» или хотя бы добротная верхняя одежда775.

Помимо неизменных грабежей и отдельных убийств отмечены факты уничтожения большевиками при своем бегстве как взятых в заложники «буржуев», так и просто граждан из числа потенциально нелояльных. Особенно часто такие чистки практиковались на Урале. Р. Гайда вспоминал, возможно завышая количество убитых: «Перед уходом из города Кунгура большевики… расстреляли в продолжении нескольких часов около 400 человек. Когда мы вступили в Кунгур, то отовсюду был слышен плач. Тамошнего купца Агеева с женой мучили, а потом убили на глазах их единственной дочери776. <…> При вступлении в городок Осу мы застали там такое же зрелище, как и в Кунгуре. Все мужское население было выбито, так что в городской управе и всех учреждениях работали женщины»777. Чехословацкий легионер Й. Клемпа записал в дневнике о первых впечатлениях от кунгурского террора: «20 декабря. В 5 часов утра мы прибыли в город Кунгур. <…> Страшно было слышать, как с ними (горожанами. – А. Т.) обходились большевики. Более 200 трупов было зарыто в снег за городом в лесах. <…> Некоторые были так обезображены, что было страшно на них смотреть»778.

При оставлении Ирбита председатель ЧК Ершов расстрелял 26 июля 1918 года 22 заложника из местной буржуазии – известнейших преподавателей гимназии и учительской семинарии, купцов-благотворителей (и заодно некоего М. В. Егорова «из большевиков»); погибшие были предварительно ограблены на десятки тысяч рублей. Надзирательница тюрьмы рассказывала о пари, которое пьяный Ершов заключил с комиссаром Шошиным на предмет расстрела всех заложников до одного – и которое выиграл. Расстреливаемых прикалывали штыками, палачами выступали мадьяры779. Перед уходом из Туринска красные расстреляли шестерых горожан780. В Баранче под Нижним Тагилом красные в октябре 1918 года из мести (белые заняли городок на день, потом отступили) расстреляли несколько техников и 18-летнюю девушку, ругавшую большевиков. Накануне вступления белых в Пермь большевики в ночь на 24 декабря спустили в прорубь управляющего епархией епископа Феофана вместе с семью протоиереями781. В Уфе, по данным Особого отдела Департамента милиции, большевики за несколько месяцев казнили свыше тысячи горожан, из них бóльшую часть – накануне своего отступления782.

В Барнауле отступавшие в том же месяце красные, арестовав 150 человек, напоследок намеревались забросать арестное помещение бомбами, однако порыв рядовых бойцов пресек командир красногвардейцев Л. В. Решетников. С собой они увезли 40 заложников, но расстреляли одного, а остальных отпустили783. Тогда же воевавшие в Восточной Сибири красногвардейцы, отходя к Нижнеудинску, в селе Шеберта и на станции расстреляли шестерых местных, включая священника В. Петелина, бывшего крестьянского начальника, «кулака» и урядника784. Зато в Благовещенске, куда 18 сентября вступили японцы и белые, паника среди убегавших большевиков оказалась столь велика, что они забыли про арестантов, и администрация тюрьмы выпустила их всех.

Красногвардейцы летом 1918 года «зачищали» не только военнопленных или заложников, но и местную буржуазию. Этим отметился, например, отступавший через Алтай отряд П. Ф. Сухова. Соратник Нестора Каландаришвили Киршин, вспоминая об отступлении к Троицкосавску, прибавил, что противник щадил красных, а те его нет: «Мы же белых расстреливали», и указал в другом месте на факт казни офицеров в одной из захваченных станиц785.

Сопротивление антибольшевистскому перевороту в сибирской и дальневосточной глубинке было слабым. Когда Канский уезд узнал о падении Советов, в известное своими революционными настроениями волостное село Перовское с «криками и выстрелами» приехали на подводах (и с флягами самогона) 2 тыс. бывших фронтовиков. Но скоро они перепились, придя к выводу о том, что пусть с чехами воюет Красная гвардия: «А какая власть будет, не все ли равно». Так что, когда посланец штаба заявил, что оружие выдается лишь надежным лицам, фронтовики, за исключением 70 перовских жителей, быстро разъехались786. В деревне Протопоповой Щегловского уезда Томской губернии бывшие большевики-красногвардейцы на общем собрании граждан каялись, признавая вину в том, что отбирали у односельчан хлеб «по дешевой цене», чинили произвол и насилие787.

Когда глава большевиков Амурской области Ф. Н. Мухин летом 1918 года ездил по селам агитировать за красных, то переселенцы-украинцы, по словам бывшего с ним подчиненного, гнали Мухина прочь: «Дивысь куме, як вин гарно балакаеть, як от Совитской Власты получае 500 карбованцев в мисець… Геть! катысь! не треба нам такой власти[,] як где все воры да пьяници! Нехай пусть придуть хотя и японци, вины нам дадуть матауз788 и манухвахтуру!»789 Население Амурской области проявляло открытую враждебность к советской власти потому, что из‐за «мухинок» – никчемных ассигнаций, которые бесконтрольно печатались областными властями и вбрасывались на рынок, – прекратился подвоз всякого товара790.

Характеризуя тогдашнее настроение крестьян, белый офицер, объехавший Западную Сибирь, приводил их слова: «Нам все равно – красная или белая гвардия. <…> Нам кто угодно правь, только товару доставь»791. Будущие активные партизаны Кучеровского фронта Канского уезда до начала карательных действий белых высказывались аналогично: «Для нас все равно, какая будет власть, черная или красная, лишь бы нас эта власть не трогала»792. Такое мнение было типично тогда для всей России. В начале 1918 года донской казак на вопрос офицера, за кого он – за красных или за белых, ответил: «Кто из вас победит, за того и будем»793.

Сами коммунисты и партизаны признавали, что в 1918 году красные, защищавшие свою только что свергнутую власть, практически не поддерживались сибиряками – те в большинстве относились к представителям этой власти как к отбросам общества, случайно выплывшим на поверхность794. Во многих волостях и даже в некоторых уездах (Минусинском, Тюкалинском) местное население собственными силами бескровно ликвидировало правление большевиков либо активно этому содействовало (в волостях Бийского, Змеиногорского, Канского, Кузнецкого, Курганского, Тарского уездов). Например, на митинге в Тюкалинске толпа после слов члена уездного исполкома о мобилизации против наступающих чехов набросилась на красногвардейцев и арестовала их вместе с исполкомом; то же самое происходило и в селах уезда795. «Лишь в отдельных волостях красноармейцы и красногвардейцы нашли поддержку и сочувствие части местного населения»796.

Из мемуаров работника Центросибири известно, что «…попытки мобилизовать крестьянское население кончились ничем… и посланные на мобилизацию команды вернулись без мобилизованных»797. Как вспоминал И. В. Громов (Мамонов), большевики города Камня в конце декабря 1917 года разогнали городскую управу и организовали, с участием анархистов, сначала уездный совет, а потом и Каменскую уездную республику – с наркоматами и совнаркомом во главе с Громовым (при том, что в Камне насчитывалось всего 17 коммунистов). Проводя национализацию, «наркомы» к маю 1918 года конфисковали у богатой части населения 2 млн рублей798. В результате даже рабочие Камня, «когда мы им дали оружие перед наступлением белых, вернули его и отказались драться». Также Громову пришлось признать, что, когда он послал красногвардейцев в большое село Ключи мобилизовать у крестьян лошадей для кавалерии, мужики оказали сопротивление и убили двух отрядников799.

Отвернулись от помощи советам и омские рабочие: «По Атаманской и Дворцовой улицам… стояли толпы, открыто возмущавшиеся предательством безответственных главарей, оцепивших пароходы и спешно грузивших на них достояние русского народа, русской казны и государственного банка». Рабочие депо отказались выступать навстречу чехам и не дали разрушить железнодорожные пути и постройки800.

Именно крестьяне захватили в плен бежавших руководителей Енисейской и Иркутской ЧК. Белый офицер вспоминал, что в Тобольской губернии «…местное крестьянство… приняло весьма деятельное участие в поимке разбежавшихся… красных деятелей». Авторитетный советский мемуарист признавал, что те советские отряды, которые пробивались из Сибири на Урал, вынужденно выдавали себя в деревнях за белых, таким образом получая радушный прием, и что «интернационалистов величали „голубчики чехи“»801.

В деревне Карымской Ново-Павловской волости Балаганского уезда сельский сход постановил расстрелять красногвардейцев, находившихся в деревне802. Один из красногвардейцев Барабинского фронта вспоминал, что крестьянство «чертовски было восстановлено против совдепов» и лучше было «идти в бой, чем под дубины крестьян»803. Бийский большевик отмечал, что крестьянство «само задерживало работников партии большевиков и Советской Власти, а иногда и расправлялось с ними на месте самосудом». После свержения большевистской власти сход большого ойротского села Онгудай принял решение в трехдневный срок выселить 76 семей, сочувствовавших красным804.

В своих мемуарах большевики дружно признавали, что при свержении их власти население бурно приветствовало белых и где с пренебрежением, а где с ненавистью относилось к прежним хозяевам. По изгнании красных Самара ликовала, а некоторые комиссары были «расстреляны озлобленной толпой»805. Красный главком И. И. Вацетис писал, что Казань «ликовала и веселилась»; такое же настроение было в Уфе. После бегства большевиков из Перми 24 декабря 1918 года очевидица писала о праздничном настроении местных жителей: «Народ радостный, поздравляют друг друга, точно на Пасху»806. По свидетельству В. Д. Вегмана, в Томске белых с музыкой и цветами встречала разряженная публика, причем у многих в руках были смешно выглядевшие экземпляры последнего выпуска газеты «Знамя революции» с шапкой: «Советская власть стоит прочно и незыблемо»807.

В мемуарах большевика Политова, доставленного после ареста отрядом из 60 чехословаков в Бийск, бескровно захваченный рабочими и учащейся молодежью, есть такой эпизод: «…на станции белый флаг, буржуазия с цветами, слезы радости, поцелуи, стараются пробиться к вагону арестованных, сделать самосуд… два чеха на часах прогоняют…»808 К приходу в Камень парохода «Лейтенант Шмидт», вместе с которым захватили почти всех членов Каменского совдепа, «…пристань была усеяна празднично разодетой толпой». «Когда нас, окруженных тесным кольцом белогвардейцев, выводили по трапу на пристань, – вспоминал Политов, – вся эта толпа с диким улюлюканьем, бранью, угрозами бросилась к нам. Нарядные дамы, благообразные господа старались прорвать кольцо конвоя и учинить над нами самосуд»809.

Один из членов отряда М. Х. Перевалова честно отмечал, что в селе Итат Мариинского уезда после разгрома красных наблюдалось «небывалое воодушевление». И неудивительно, ведь ранее этот же партизан с удовольствием вспоминал, как советские власти весной 1918 года взяли с торговцев Итата 80 тыс. рублей контрибуции и затем обстреляли, разгоняя, толпу стариков и старух во главе со священником, требовавших в «великий бывший четверг» освободить арестованных купцов810.

Аналогично относились к свержению советской власти в Новониколаевске, Тюмени, Тобольске, Ачинске, Минусинске, Красноярске, Черемхово… А видная иркутская большевичка Е. П. Алексеева вспоминала, что неприязнь населения ощущалась и в последующие месяцы: «Мещанская публика бойкотировала большевиков. Я и муж жили на разных квартирах, ибо никто не хотел давать их нам»811.

Тысячи разбитых защитников Советов представляли серьезную угрозу для населения. Отступавшие и полностью деморализованные, красногвардейские отряды грабили и бесчинствовали. Пресса отмечала: «Бегут совдепы, бегут их защитники… и проявляют свою храбрость и стойкость лишь в одном – в грабеже и зверствах против беззащитного населения». Например, под Мариинском в июне 1918 года большевики ежедневно дезертировали десятками «и, рассыпаясь по деревням, грабили там», а «из города можно было наблюдать во время перемирия пьяных красногвардейцев, куролесивших за рекой»812. С конца лета 1918 года в Кольчугине стали действовать различные подпольные группы. Одна из них, возглавляемая известным в Кузбассе революционером Демьяном Погребным, состояла из его родственников, военнопленных и анархистов. Но местный профсоюзный работник и будущий чекист С. Г. Осокин называл группу Погребного «уголовной шайкой» хулиганов, вся деятельность которой сводилась к личной наживе813.