Заметенные снегом

На этом меркантильном моменте родители теряли аргументы, поскольку возразить дочке не могли. Да, люди вокруг, конечно, не все, но как-то могли устраиваться. К девяносто первому, последнему году существования советской власти выстроилась своя иерархия, а теперь образовалась новая. Жан застал то время совсем молодым человеком, но хорошо помнил, что на верху пищевой цепочки тогда царили партийные бонзы. У них имелись комфортные дачи, четырёхкомнатные квартиры в лучшем районе города, продуктовые заказы с дефицитными товарами и прочие разные льготы. Но и спрос с них тоже был суровый. Чуть что, клади партбилет на стол со всеми вытекающими. Во времена Сталина так и вообще могли расстрелять к такой-то матери. А вот Брежнев относился к людям мягче, расслабленней как-то, ну, соответственно, и застой случился.

В то время потолком являлась зарплата в пятьсот рублей. Конечно, шахтёрам платили побольше, да разные подпольные мафиози тоже зря время не тратили. Писатели, писавшие в духе соцреализма, на жизнь не жаловались, Кто ещё? Певцы разные, музыканты, композиторы, а ещё художники. Простой шофёр при любой власти будет вставать в пять, глотать чёрный чай или кофе, зажёвывать бутерброд и вперёд на смену, но есть и богема, для которой обычный закон не писан.

Жан не думал-не гадал, что попадёт в эти высокие сферы. А получилось и сложно, и просто. Как-то случилось ему захворать: то ли простудился, то ли подхватил какой-нибудь ещё неизвестный науке коронавирус, короче, произошло это ещё до времён великой пандемии. Целый месяц провалялся, голова болела, жар, потом лёгкие чуть не выхаркал. Вроде утром проснётся, всё нормально, – наконец-то выздоровел! Затем встаёт, и вдруг откуда ни возьмись возвращается кашель, поднимается к обеду температура, и всё по новой. Неужели навсегда это со мной, задумался Жан. Тьфу-тьфу, оказалось не навсегда. Во время болезни сны разные начал видеть. И один сон всё не отставал от него. А снилось Жану, что держит он в руке ни много ни мало, а кисточку, и работает при этом не простым маляром, а самым что ни на есть художником, – картины красивые пишет. Да что ты будешь делать! Даже в школе он не отличался особой тягой к выпиливанью по дереву лобзиком да художественной живописи. Но сон не отставал, словно требовал чего-то от несчастного больного.

И тогда Жан наконец решился. Дал дочке денег, вернее, перевёл на телефон и велел купить в магазине краски, кисточку, мольберт. Динара недоумённо взглянула на него, но ничего не сказала, решив, что болезнь слегка повредила умственные способности отца. Тот же только взъерошил лохматую голову. Волосы его росли быстро, а в парикмахерскую он за время болезни, естественно, не наведывался. Кстати, потом он туда вовсе перестал ходить и специально отращивал свою шевелюру. «Там ещё спроси, что понадобится начинающему художнику, скажи, в школе требуют», – добавил он, всё-таки стесняясь своего неожиданного порыва. Как будто обществу есть какое-то дело до его скромных покупок.

Через некоторое время из магазина перезвонила дочка и потребовала дослать ей на карточку денег. Оказалось, что путь к искусству не такой уж дешёвый: понадобились разные разбавители, грунты, маслёнки, холсты, а кроме того, какой-то неведомый и загадочный мастихин. Мастихин? Это что ещё за зверь, переспросил Жан, послушай, дочка, не обманывает ли тебя продавец? Сама знаешь, что в погоне за наживой они готовы сплавить всё, что под руку подвернётся. Нет, папа, отвечала неугомонная дочка, продавец говорит, это такая лопаточка для нанесения грунта и смешивания красок на палитре. И что, без этого мастихина художник не может обойтись? Нет, твердила дочка, ты знаешь, папа, говорят, что она может даже кисть заменить! Короче говоря, обошёлся набор юного художника в кругленькую сумму. Но что делать? Лучше пожертвовать десяткой-другой тысяч тенге, чем каждую ночь мучаться кошмарами. Динара сказала, что это ещё самый минимальный набор, а потом стала с интересом наблюдать за действиями отца.

Жан, в то время, кстати, он не называл себя Жаном, а являлся полновесным Жанболатом, задумчиво начал перебирать вещи, затем собрал мольберт, водрузил на него холст (папочка, это самый дешёвый, а лучшие холсты – во-первых, льняные, а во-вторых, бельгийские. Нет ничего лучше, чем хороший льняной холст!), повертел в руках кисточки и уставился на тюбики с масляными красками как баран на новые ворота. На помощь опять пришла любимая дочурка. Но перед этим завернула неправдоподобно чистенькую палитру пищевой плёнкой, пояснив хлопающему глазами отцу, что так её легче будет потом отмыть. Вот эти кисточки из щетины мне порекомендовал продавец, говорит, хуже впитывают в себя краску, от щетины больше текстурности и пастозности, что бы это не значило. Ещё масло ведь очень густое, а щетина с этим хорошо справляется. Синтетические кисточки тоже нужны, но они быстро портятся. Папа, живопись – это очень дорогое удовольствие, между прочим. Я взяла всё по минимуму, и то дороговастенько получилось!

– Что тебе еще там продавец наплёл? – хмуро спросил Жан, которому затея заняться живописью уже не казалась такой плодотворной и радостной.

– Сказал, что масло прощает ошибки, можно соскрести, перекрасить, вернуться заново.

– Прощает оно, – проворчал Жан, но продолжал внимательно наблюдать за манипуляциями дочки с красками.

– Продавец ещё сказал, что юный художник только со временем поймёт, какая гамма цветов ему больше по душе и выберет себе самого лучшего производителя. Сначала ограничимся наборов из шести цветов. Представляешь, есть такие фирмы, один тюбик которых может стоить несколько десятков тысяч тенге!

«Юный художник», забыв про болезнь, с напряжённым видом выслушивал сентенции дочки, поднабравшейся знаний у всеведущего продавца.

Дочка взяла в руки тюбик с золотистой охрой и выдавила немного краски прямо на палитру. То же самое проделала и с остальными тюбиками. «Во-первых, папочка, – сказала она уверенным голосом, – белила для тёмных и для белых цветов надо располагать в разных концах палитры. А потом уже, как душа подскажет. Представляешь, бывают художники, которые какой-нибудь цвет, например, оранжевый, вообще никогда не используют! На палитре профессионала можно найти такие оттенки, которые и в жизни-то редко встретишь! Главное, запомни, что тень и свет – это разные цвета, остальное – техника… Вот эти маслёнки тебе тоже понадобятся. В них будешь макать кисточку. Две – потому что есть тёмные цвета, а есть светлые, или холодные и тёплые».

И надо же, Динара сама, следуя инструкции, приготовила оба, так сказать, раствора. «Ну вот и всё, – заявила она, – в принципе, можешь приступать».

Жанболат с ошалелым видом взглянул на дочку, вдел большой палец в круглое отверстие палитры, ухватился за неё поудобней и нерешительно взялся за первую попавшуюся кисточку. Затем ткнул её щетиной в приглянувшуюся краску и нанёс первый в своей жизни мазок на закреплённый на мольберте холст. «Папа, – возмутилась дочка, – ты даже эскиз не нанесёшь? Ведь для этого я и взяла карандаши! Но можешь и кисточкой, говорят, это даже лучше! Обмакни её в ультрамариновую краску, она лучше всего подходит для начала».

Но внезапно её отец почувствовал странную тёплую волну в груди и непонятное, не изведанное им ранее вдохновение охватило его. Никогда он не испытывал подобного чувства, для работы в 1С с расчётами по дебету и кредиту ничего этого ему не требовалось, знай, заноси нужные цифры и нажимай на выученные наизусть кнопки, дальше искусственный разум сделает всё сам. Но тут… Его абсолютно не пугал белый холст. За первым мазком последовал второй и третий, он по наитию начал смешивать в центре разные цвета, появлялись совершенно невообразимые оттенки. Жанболат начал входить во вкус. Он отходил от холста, прищуривался, как будто целился в невидимую для других цель, снова подходил и наносил всё новые мазки. Он весь испачкался с непривычки краской, даже умудрился измазать волосы, от чего те приобрели фантастические оттенки.

Динара то выходила из комнаты, то снова входила, изумлённо глядя на отца. Впервые он предстал перед ней в таком облике, – облике творца и созидателя.

Наконец он закончил свою работу, и дочка взглянула на первую в жизни картину своего открывшегося в иной ипостаси отца. Удивлению её не было предела. Точно также поразилась и пришедшая домой Гульнара. Во-первых, это было очень красиво, а во-вторых, абсолютно непонятно. В смешении красок каждый видел что-то своё: кто-то звёздное небо, кто-то поле, утопающее в фиолетовых и голубых цветах, кто-то – чудесный подводный мир с диковинными, неизвестными науке океанскими созданиями.

Однако самое интересное произошло на следующий день. Гульнара, мучающаяся последние годы мигренью, проснулась абсолютно здоровой, что привело её в полнейший восторг и заставило задуматься, от чего же она выздоровела. Таблетки те же, питание то же самое, даже распорядок дня остался рутинным, ни на пунктик не отклоняющийся от обычного. Единственная разгадка, как ни крути, заключалась в таинственном смешении красок её изученного вдоль и поперёк мужа, пребывавшего доселе в летаргии тяжелой болезни.

Через некоторое время Жанболат уже начал сам выбирать холсты и грунтовать, научился разбираться в смешивании красок (узнал, наконец, что такое розовый ультрамарин), разных разбавителях, лаках и прочих «двойниках»-«тройниках», а также в разнообразнейшей номенклатуре кисточек, словом, стал настоящим фанатом живописного дела. Но ту первую картину на грубом холсте, принесённом дочкой, он хранил и поклялся никогда её не продавать.

Критики вознесли его работы до небес, по-разному определяя новаторский стиль. Склонялись к тому, что, скорей всего, это абстрактный импрессионизм, но с каким-то совершенно необычным подходом. Пикантность придавал тот факт, что картины Жанболата, теперь уже Жана, действительно, обладали исцеляющим эффектом.

Так, неожиданно для всех, Жан стал модным художником, что, в дополнение ко всем приятным вещам, приносило теперь их маленькой семье немаленький доход со всеми вытекающими из этого бонусами. На одной из проводимых в южной столице выставок Жан и познакомился с Алтаем, любителем новейших веяний в искусстве и живописи, который приобрёл у художника несколько особенно полюбившихся ему и Карине картин. Затем они подружились, и Жан вошёл в круг близких друзей Алтая и покончившего по официальной версии самоубийством Ахмета Омарова…

Этой же компанией ездили они и в Милан, а теперь вот сюда, в заснеженные леса Оскемена. За исключением одного человека, – погибшего бизнесмена Ахмета Омарова. Судя по всему, одна Карина догадывалась об истинном статусе Салимы. Поэтому и прибежала к ней в салоне самолёта, – тогда женщине показалось, что они погибнут, и причина тому никто иной, как она сама. Да, поведение толстосумов всегда непредсказуемо. Как сказал Скотт Фицджеральд Хемингуэю: «Богатые люди не такие, как мы». На что тот ответил: «Да, они богаче». У богатых на всё есть своя ответка миру. Для одежды – высокопрофессиональные портные, для поездки на автомобиле – отличные водители, для утех тела – экскортницы или экскортники, а для души – психологи. Надо же кому-то поплакаться в жилетку, хотя бы подражая героям голливудских фильмов, где за каждым чихом бегут к такому вот человечку, который сумеет объяснить, как исправить что-нибудь в супружеской жизни или избавиться от лёгких уколов совести за то, что кинул на крупную сумму лучшего друга. На всё есть нужные специалисты, которые отполируют твою загородную виллу и очистят, если надо, заплесневевшую совесть. А картины? Картины тоже годятся, если они ещё обладают и исцеляющими свойствами.

Сейчас Жан и Гульнара тоже не отрывали глаз от багажной карусели, выискивая свои чемоданы и свёртки с лыжами. Вряд ли он захватил с собой мольберт и кисти, подумала про себя Салима, хотя кто его знает, места здесь чрезвычайно живописные. Есть и горы со снежными шапками, и величественные леса. Почему бы не изобразить упитанного медведя, разбуженного докучливыми лыжниками и ринувшегося за ними в погоню по непаханой снежной целине? Ах да, у него стиль не классический. Медведя узнать будет совершенно невозможно, но как там говорил Пикассо: «Я не рисую собаку. Я рисую картину». Но художнику любая поездка идёт только на пользу, мозг его впитывает новые впечатления, пейзажи и людей, которые неожиданным образом выплывут в каких-нибудь сюжетах.

Глава 6. Ричард Кирк рассказывает о староверах

Религия только одна, но в сотне обличий.

Джордж Бернард Шоу

Все мысли Салимы неизменно сводились к Карине. Йогиня выглядела особенно красивой, надменной и неприступной. Невозможно себе представить, что она буквально валялась униженно у неё в ногах, исповедуясь в грехах. Салима продумывала план, как снова вызвать её на откровенность, и, глядя в эти высокомерные теперь глаза, понимала, что встретится с большими трудностями.

Группа выглядела колоритной, так что даже местные жители, привыкшие к лыжным туристам, оборачивались на них, рассматривая снаряжение и одежду.

Поездка рассчитывалась всего на пару дней, но даже при таком раскладе количество рюкзаков, чемоданов и другого багажа выглядело впечатляющим.

Салима не спрашивала Алтая, как они будут добираться до села Кедрового, расположенного у реки Ульба. Каково же было её удивление, когда на парковке, куда они дошли всей красочной толпой, их поджидали два внедорожника с прикреплёнными сверху боксами в форме лодок. Никто, кроме Салимы, таким фактом удивлён не был. Вполне привычная процедура.

Алтай, довольный произведённым на девушку эффектом, улыбаясь, пояснил:

– У меня тут всё схвачено. Одна сплошная экономия. На джипах выдвигаемся к месту назначения, делаем свои дела, гуляем, катаемся, отдыхаем, а потом пригоняем назад. Место шофёра занимает кто-нибудь из нас, а значит, больше вещей в салон запихаем. Сейчас около трёх пополудни. В хорошую погоду туда за пару часов домчались бы, но сегодня…

«Как так, – подумала Салима, – неужели Алтай так беспечно оставил без присмотра дорогие тачки, совершенно не позаботившись об их безопасности? То благословенное время, когда все жили в каком-то, что ли, достатке, лет десять тому назад, кажется, безвозвратно кануло в прошлое. Общая ли мировая обстановка, какие-то подспудные движения, наподобие землетрясения в районе Средиземноморья, но что-то на Евразийском континенте сдвинулось с места».

В этот момент из стоящей позади джипов «семидесятипятки» вышло двое парней. В руках одного из них Салима увидела пару ключей.

– Ассалаумағалейкум, Алтай аға! – хором произнесли джигиты.

– Уағалайкүмассалам, сәлемші балалар, амансыңдар ма? – заулыбался Алтай и поочередно обнял их.

Оба джигиты были рослыми и похожими друг на друга, в движениях проворные. Во взглядах их светились решимость и уверенное понимание текущей жизни. Они как будто давно решили, что всё идёт по правильному распорядку. Для них Алтай казался правильным человеком. А кто ещё может прилететь большой толпой из Алматы и чтоб вот так его дожидались два мощных джипа? Да это просто хозяин жизни и только! Вот так и надо жить.

Салима вспомнила, как вчера возле универмага к ней подбежал старичок с бородкой, в куртке с капюшоном, черных потасканных штанах и разодранных сапожках. Салима сразу поняла, что сейчас у неё начнут просить денег. «У меня нет налички», – предупреждающе воскликнула она. «Ни боже мой! – испугался проситель. – Мне не на водку и даже не на хлеб!» Выяснилось, что он бомжует, но наткнулся на сердобольную женщину, которая, мол, с баней. «Я сейчас помоюсь, может, примет. Купи мне, пожалуйста, пару кусков хозяйственного мыла, я и помоюсь, и постираюсь». «Старичку» оказалось только пятьдесят три года. Была и жена, и дети, но всё пропил. Теперь восемь лет уже в завязке. «Она, то есть женщина с баней, тоже в годах. Может, примет?» – заискивающе глянул на Салиму. Та прошла вместе с ним в отдел бытовой химии, дождалась бомжа, притащившего штук десять светло-коричневых брусков мыла, навела QR-сканер и оплатила покупку. «Может, примет», – всё повторял несчастный и с этими словами скрылся в вечерней темноте… А вот так, как он, по понятиям молодых людей, жить, конечно же, не надо и зазорно.

Алтай и парни переговорили о чём-то своём, и те оставили ключи. Один из них, махнув на идущий снег, произнёс:

– Абайлап жүріңіз7, Алтай аға!

Затем они уселись в новенькую «Камри» и на бешеной скорости унеслись в снежную пургу.

Алтай проводил их взглядом, улыбнулся, один ключ отдал Кайсару, другой оставил себе. Как видно, всё обговорено заранее. В одном джипе поедет буровик, его великолепная подружка, Жан и Гульнара. Второй джип займут сам Алтай, жена Карина, их сын Максат, Ричард и, стало быть, Салима.

Все озабоченно поглядели на небо, по-прежнему затянутое свинцовыми снежными облаками.

– Да не бойтесь, прорвёмся, – загоготал Кайсар, – и не при такой погоде ездили!

Он вприпрыжку обежал джип и с улыбкой кота, съевшего без спроса хозяйскую сметану, открыл дверь своей итальянке, которая с любопытством озирала местные окрестности.

Пока женщины сидели в уютных авто, мужчины пристроили лыжи в боксах джипов и распределили багаж. Как ни внушительно тот выглядел снаружи, на заснеженном асфальте парковки, но влез полностью. Что ж, осталось разместиться внутри и им самим.

Буровик поехал первым. Впрочем, слово «поехал» для его резкого старта казалось неуместным. Он, словно застоявшийся в сытном стойле жеребец, взрыхляя копытами-колёсами только что выпавший снег, умчался прочь в сторону улицы Бажова.

Алтай и его экипаж поспешили следом, стараясь не отстать от прыткого буровика. Салима прекрасно видела, как, в отличие от итальянской красотки, Карина неохотно садится в такое, казалось бы, удобное кресло внедорожника. А всему причиной – она сама, будет всю дорогу прожигать глазами её спину, как ночной прожектор. Но, дорогая, никто за язык тебя не тянул. Теперь задача – выяснить подробности и разузнать всю подноготную.

В это время законный супруг почти признавшейся убийцы не спеша пристегнулся, включил «дворники», глянул, сколько бензина залили ушлые джигиты, остался доволен тем, что увидел, и тоже двинулся следом за умчавшимся товарищем.

Салима никогда раньше не бывала в Оскемене, но слышала, что природа здесь особенно красива. Она сидела рядом с англичанином, а Максат опять остался в гордом одиночестве сзади, на третьем ряду сидений, рядом с грудой сумок и рюкзаков, и уставился в мобильник.

– Как бы дорогу не закрыли! – громко воскликнул Ричард.

– Успеем, – ответил Алтай, – никаких сообщений не приходило. А даже, если и придут, что-нибудь придумаем!

Англичанин только покачал головой. Хоть и долго прожил он в России и Казахстане, даже язык сносно освоил, но всё равно своеобразное обращение местных жителей с законом осталось для него совершенно непонятным.

Будучи англичанином, Ричард страстно любил Америку за её просторы и новаторство, а поэтому долгое время преподавал историю в колледже в штате Висконсин. Годы шли, Ричард матерел, стал профессором и заведующим кафедрой, обзавёлся женой, с которой проживал в уютном двухэтажном доме неподалёку от колледжа, особенно красивого перед Рождественскими праздниками. Жизнь текла благополучно и спокойно. Он ходил в положенные дни читать лекции, уже давно избавившись от английского акцента, вдыхая чистый незагрязнённый воздух, почти морской, ведь рядом располагалось огромное озеро Мичиган, возле которого, казалось, до сих пор обитают индейцы племён майами, оттава и оджибве. Но нет, все хорошие места давно поделили между собой белые люди, аборигенов загнали в резервации, словом, цивилизация в очередной раз победила.

Историком Ричард Кирк слыл хорошим, со студентами и аспирантами также находил контакт. Им импонировали его приветливость, спортивный вид и, главное, кругозор. Он обладал поистине энциклопедическими знаниями, что в своё время и подвигло бросить занятия в колледже и полностью уйти в блогерство на ютьюбе. Свою бывшую супругу Кирк завоевал ещё и музыкальными талантами. Когда он спел двадцатитрехлетней Патриции песню «Rolling Stones» «My sweet lady Jane, when I see you again, Your servant am I and will humbly remain8», что-то дрогнуло в её неприступном ранее сердце. Естественно, слова «My sweet lady Jane» он ничтоже сумняшеся заменил на «My sweet lady Patricia». Размер в строчку не попадал, но, играя голосом, Ричард ловко выкрутился из сложных музыкальных тупиков и вырвался на широкий проспект возвышенной и чистой любви. Но, как оказалось, не вечной. Когда Ричарду стукнуло сорок пять, Патриция внезапно бросила его и ушла к своей первой студенческой любви, смело изменив судьбу. Жизнь поспешила компенсировать ему неожиданное предательство, внезапно увеличив ему количество подписчиков на канале. Или, может, всё дело в том, что у него просто стало больше времени на занятия любимым делом? Так что, вскоре Интернет обеспечил ему финансовую независимость, и он раньше времени ушёл в отставку, оставив свой пост давнему конкуренту и недоброжелателю профессору Эриксону.

Он опять стал много путешествовать, снова посетил Казахстан, где познакомился вживую с Ахметом Омаровым, который часто, для практики английского языка, слушал его передачи, совмещая приятное с полезным. Ко всему прочему, Ричард Кирк много рассказывал о великом Дешт-и-Кипчаке, о временах Золотой, Белой и Синей Орд, о Чингисхане и Батые. Так что было о чем поговорить Ахмету с Ричардом Кирком.

Карина сидела впереди с прямой спиной, и Салима чувствовала в салоне какое-то напряжение, но особого значения этому не придавала, хотя и понимала, что женщина многое бы отдала, чтобы вернуть сказанные в минуту смертельной опасности слова. Что она может ей сделать? Кому и следует опасаться, так это самой Карине. Это она сейчас, как рыба, заглотнувшая наживку. Опытный рыбак не спешит сразу натянуть леску, ждёт удобного момента, а вытащит только тогда, когда почувствует, что жертве уже не сорваться с острого крючка.

Они двинулись по длиннющей улице Бажова, но только не в сторону Оскемена, а в противоположную. Путь их лежал на восток, к Риддеру. Алтай пытался догнать умчавшегося далеко вперёд Кайсара, Карина даже не поворачивалась, озлобленная на весь свет и на Салиму, в частности.

– Вы бывали в Усть-Каменогорске, то есть в Оскемене? – досадуя на свою ошибку, тут же поправил себя Ричард.

– Не доводилось, – отвечала Салима, раздумывая о Карине. А сын её между тем безмятежно дрых на заднем сиденье, пристроив голову на горку чемоданов и рюкзаков. – А вы?

Англичанин оживился.

– Несколько раз.

– И как вам?

– Чем-то напоминает наши городки в Новой Англии, много частных домиков, узенькие улочки. Впрочем, провинция везде выглядит одинаково. Тем более, здесь столько рекламных вывесок на английском языке, что можно подумать, ты где-то на родине. Только лица всё больше пасмурные, улыбки лишней не дождёшься, но я уже к этому привык, ха-ха, как говорится, не первый год замужем.

Салима рассмеялась. Англичанин ей нравился. От его лица веяло приветливостью, да и голос воздействовал как-то убаюкивающе, пленяя музыкальными обертонами.

– Говорят, что у нас, американцев, улыбки фальшивые, наигранные, только мне кажется: лучше притворная вежливость, чем искренняя грубость. Хотя, вы знаете, я и не американец вовсе, а англичанин, – словно оправдывался Ричард.

Они помолчали, окна джипа облепляли снежные хлопья, Алтай врубил фары дальнего света и противотуманки. Дорога была пустынной. Салима тревожилась, не зная, как при таком буране они доберутся до места назначения. Снег валил так, что скоро дорогу занесёт, и даже такой мощный джип не прорвётся. Существовал риск врезаться в сломавшуюся или же просто внезапно остановившуюся по какой-нибудь причине машину, словом, набор неприятностей, подстерегающих на дороге, выглядел внушительным и непредсказуемым. Однако лицо их предводителя оставалось спокойным, каким было всегда. Как тот воспримет новость о том, что его жена причастна к таинственной смерти Ахмета Омарова? Этот человек умеет достойно встречать удары судьбы. Ни перед кем никогда не склоняет головы, особенно перед сильными мира сего. От того в своё время поменял много мест работы. Подхалимаж, угодничество презирал. Если начальство заставляло идти против совести, тут же высказывал ему в лицо всё, что о них думает и писал заявление об уходе. За Кариной ухаживал долго, методично побеждая конкурентов. Когда та поехала учиться за границу, последовал за ней и там уже навсегда покорил загадочное девичье сердце. Мужество и романтизм прекрасно уживались в этом гордом человеке.

Салима так углубилась в свои мысли об Алтае и его прекрасной, но непредсказуемой спутнице, что вздрогнула, когда англичанин заговорил:

– Знаете, со стороны всегда виднее, – снова начал англичанин, – я ведь эту страну очень хорошо изучил. История расширяет кругозор человека. Я легко могу представить себе, как путешествую по этим местам подобно какому-нибудь Рашид ад-Дину, Марко Поло или Маркизу де Кюстину. Названия страны менялись здесь как в калейдоскопе: то Тюркский Каганат, то Золотая Орда, то Советский Союз. А сейчас опять грядёт великая трансформация. Я, между прочим, верю, что тюрки вновь возродятся, как ни высокопарно это звучит. Очень много великих завоевателей выходило отсюда.