Про девушку, которая была бабушкой

Я никогда не хотела, чтобы сын превратился в великовозрастного мужика-прилипалу к мамочке – единственной и неповторимой, вечно безрассудно любящей, удобной в быту – накормит, с утра чистую одежду предоставит, не зудит, не пилит, не требует сегодня одно, завтра другое. Жены вечно требуют, если не словами, то взглядом. Естественные мужские потребности можно удовлетворять на стороне. Удовлетворил – и к мамочке. Ужин на столе в кухне под салфеткой. С утра завтрак, как он любит, не надо двадцать раз объяснять – яичница-глазунья. Три оранжевых солнышка, пойманные белыми облаками, а по краям наступают злые волны Вселенной, края сморщились в коричневой ажурной сетке. Это можно есть только со сковородки.

Маша мне потом говорила:

– Человек, который завтракает со сковородки, необязательно деревенский пентюх.

– А его мама необязательно особа, которая ненавидит мыть посуду, – кивнула я. – Когда Агату Кристи спросили, как у нее рождаются сюжеты, она ответила, что во время мытья посуды. Это занятие кого угодно наведет на мысль об убийстве.

Если вы испытываете смущение, то проще всего спрятаться за цитатами.

Маша не знает, что, когда Дане исполнилось тридцать лет, я ужаснулась: вырастила себе сына-прилипалу. Мое будущее выглядело вполне привлекательно: сын до гробовой доски (моей) будет пребывать рядом. Но у него-то должна быть своя личная: интересная, трудная, изматывающая, зубосточительная жизнь! В семье, с детьми, с выстрелом в будущее. Я – мать-ведьма, которая лишает своего сына будущего – потомков, бессмертия.

И я стала дрелью. Сначала ручной, потом на аккумуляторах, потом питающейся из электрической розетки, не прекращающей подачу энергии. Ты не хочешь жену-пилу, получи мамочку-дрель. Хотя мы виделись урывками – за завтраком, редкими его возвращениями вечером, когда я еще не сплю, по выходным, когда погода не позволила ему прыгать с парашютом, участвовать в гонках на квадроциклах (летом) или гонять на снегоходах (зимой).

Даня поступил на факультет вычислительной математики в МГУ и на первом же курсе свихнулся на продуцирующих адреналин утехах. Я терпеть не могу физкультуру и спорт. В ущерб его мальчишечьим потребностям все детство вбуровливала в него интеллектуальные ценности. Исключение сделала только для бассейна. Недалеко от дачи Москва-река, мальчишки туда бегают, не уследишь. Пусть научится плавать, чтобы не утонуть. Через несколько месяцев тренер сказал, что Даня перспективный, что его переводят в спортивную группу, это бесплатно, но тренировки каждый день.

– Решать тебе, – предложила я восьмилетнему сыну. – Однако английские глаголы никто не отменял, и я хотела, чтобы ты занялся музыкой. Слух у тебя средненький, но хотя бы освоишь азы музыкальной культуры.

Данька выбрал бассейн, и наступило мучение. Из школы он ехал на тренировку, возвращался домой, обедал и клевал носом над домашним заданием, а тут еще я с английским. «Костьми лягу, ты ляжешь, но язык выучишь, это трудно и нудно только на первом этапе». Дотянули до лета, после каникул Данька в бассейн не пошел. Ему было позволено смотреть мультики сколько влезет, но только на английском языке. Я с ним занималась год, во втором классе. Блестящее знание английского – его собственная заслуга. Особенно он продвинулся, когда мы смогли позволить себе купить компьютер, игры были на английском, хочешь, не хочешь – выучишь.

Даня поступил в университет и предался опасным для жизни развлечениям. Ему следовало жениться еще и поэтому – ради жены и детей не подвергать себя риску. Да и вообще пусть его супруга сходит с ума от волнения. Может, ей больше повезет с психосоматикой, и она не станет, как я, заедать тревогу в процессе бесконечного жевания.

Маша – это мне подарок небес. Если у вас никогда не было дочери, а вы мечтали о ней, если выпало стать свекровью, сын привел девушку – точно такую, какую вы мечтали вырастить, а она уже готовенькая, без двадцати с лишним лет тревог и хлопот, – это и есть подарок небес.

Данька успешный программист, адреналинозависимый эрудит с убийственным чувством юмора, сильно отдающим чернотой и беспардонностью. Очень покладистый – всегда с вами соглашается, но делает только по-своему, не снисходит до споров по пустякам. Девяносто процентов того, что волнует нормальных людей: быт, внутренняя и внешняя политика, жизнь медийных звезд, рост цен, пробки на дорогах – для Даньки пустяки. Для меня-то он единственный и неповторимый, но попробуй с таким сосуществовать!

В период работы дрелью я сверлила сыну мозги:

– Конечно! Ты умный человек, поэтому не женишься. Ты знаешь, что непереносим в быту. Прекрасно, что не женишься! Ведь тебя будут возвращать мне через полгода с длинным списком рекламаций. Как неремонтируемый телевизор, который показывает только те программы, которые хочет. Главное, сыночек, чтобы срок гарантии закончился.

– Напротив, не закончился, – поправлял меня Данька. – По гарантии можно подсунуть другой продукт. У меня приятелей много. А без гарантии, компенсируя претензии, ты разоришься.

– Почему, когда я пытаюсь наставить тебя на путь истинный, даже путем трепанации черепа, проваливаюсь сверлом в пустоту?

– Потому что волнуешься по пустякам.

Данька не мог повести под венец безмозглую длинноногую модель. Он выбрал модель с природным материнским, семейным инстинктом, с отличным экономическим образованием и со свойством, не побоюсь быть нескромной – как у меня: шутить над болью. Не досаждать близким своими несчастьями (проблемами, трудностями, несправедливостями), а шутить. Кто умный и добрый, тот поймет, его не нужно просить. Паклям-шмаклям будет неудакля! – на нашем с Данькой языке так звучало напутствие нечутким, эгоистичным людям.

Маша не просто спустилась с небес. Через семь месяцев после свадьбы она из сказочных высей добыла нам сокровище – мою внучку Катю.

Вчера с Катенькой я разговаривала по телефону. Внучка, ей сейчас четыре годика, сказала, что она теперь не Катя, а Екатерина, а потом будет Великой, только ей не хватает платья «как у цалицы бальсой-бальсой чашкой», и я пообещала, что, когда приедет ко мне, я сооружу кринолин из картонной коробки. Екатерина Великая – это она, наверное, смотрела сериал с бабушкой Любой по телевизору. Сейчас как раз по телевизору повторяли «Екатерина. Взлет». Моя сватья, мать Маши, Любовь Владимировна, – личность неординарная, и я о ней обязательно потом расскажу.

Кого-то изображать – это папины гены. Данька в детстве попеременно был пиратом, космонавтом, милиционером… Смена образа зависела от книг, которые я ему читала, потом которые он читал самостоятельно, от диафильмов и фильмов, от пластинок, которые он слушал. После «Человека-амфибии» он вздумал вырастить себе жабры и жить под водой. Целый день проторчал в ванной, ныряя и задерживая дыхание. Я принесла табурет и сидела рядом – как бы не утонул. Жабры вырастать не хотели, а я предложила почитать Фенимора Купера. Через две недели сын уехал в пионерский лагерь и там подбил ребят удрать в лес. Бледнолицые, они отправились спасать индейцев. Переполох был нешуточный, Даньку едва не отчислили.

Хорошо, что у девочек, то есть у Кати, фантазии эстетичные, не залихватские и не опасные для жизни. Платье чашкой – это красиво и безопасно.

4

Я перебирала свой скромный гардероб и думала о детях. Ведь я теперь моложе сына и невестки. Как они отнесутся к подобной метаморфозе? Сама не знаю, как к ней относиться. Возможно, завтрашним утром я проснусь в прежнем обличье. А если дети нагрянут вечером или через три часа?

Набрала телефон сына:

– Привет, Даняк!

Так я сына называю не часто и только когда нас никто не слышит.

Много лет назад, когда о персональных компьютерах и мечтать не приходилось, я числилась внештатным корректором в издательстве. Брала работу на дом, я вообще мало трудилась в коллективах – не могла оставить сына. В издательстве случился аврал, нужно было срочно вычитать верстку. Чем я и занималась до полуночи, а Данька, придя ко мне после школы, играл на редакционном компьютере. На следующий день я застала редакторов в недоумении. Они тоже были не чужды геймерства, но во всех таблицах рекордов всех игр значился какой-то «даняк».

Я сразу расшифровала и повинилась:

– Следовало написать Даня К. – Даня Калинин. Это мой сын.

Коллеги, уточнив, сколько ему лет (семь), сказали, что Даняк – гений.

– Привет, мам! Хотел тебе звонить. Мы сегодня привезем Екатерину Великую, без кринолина ей жизнь не мила. Оставим на выходные, ладно?

– Здорово! То есть нет! Дело в том, что я срочно улетаю. В Благовещенск. Там моя двоюродная сестра… э-э-э… Вера. Она заболела, буду ухаживать. Я уже билет на самолет купила. По Интернету, теперь это просто. – Врать надо быстро, поняла я за десять секунд. – А в моей квартире пока будет жить дочь Веры, моя тезка, только Шура. Милая девушка, на меня в молодости похожа.

– Погоди-погоди! – насторожился сын. – Что-то не так. Я первый раз слышу про твою сестру.

– Мы недавно нашли друг друга, в «ВКонтакте», то есть в «Одноклассниках», не виделись с детства, стали активно общаться.

– Все это нелогично и странно. Дочь бросает больную маму, а ты летишь на край географии. И с каких пор ты в соцсетях тусуешься?

Я почти физически чувствовала, как в мозгах сына выстраиваются, то есть никак не выстраиваются логические связи, алгоритмы не складываются. Надо этот процесс прервать, запутать еще больше, подбросить в топку хаоса еще больше абсурда.

– Девушка приехала в институт поступать. Нелогично! – с обидой воскликнула я. – Вы постоянно упрекаете меня, что сижу сиднем, а когда я собралась в дорогу, возникают нелепые подозрения. В этом есть логика? Ты меня, Даня, удивляешь! Тороплюсь, скоро придет такси. Целую! Буду звонить! Пока! – Я нажала «отбой» и шумно выдохнула: – Фу-у-у… – и вытерла несуществующую испарину на лбу.

Голой (надеть-то мне нечего) разговаривать с великовозрастным сыном, врать на чистом глазу! Почти стать героем или принять ислам. На интернет-сленге, которым в совершенстве владеет мой сын, это означает «умереть». Представляете, как веселился Данька и ему подобные, когда запустили рекламу видеокамеры со слоганом «Стань героем!». По Данькиной терминологии я граммар-наци – человек, помешанный на правилах орфографии и пунктуации, не любящий вульгарных ка́лек и пошлых заимствований лексики. Данька специально меня дразнит, употребляя интернет-сленг, и то, что сейчас разговаривал литературно, означает, что сын серьезно напрягся. А что было бы с ним, узнай он правду?

Вернемся к гардеробу. Молодое тело требует модной одежды. И не хочет сидеть дома. Если бы я проснулась как обычно, то уже завтракала бы, растянув прием пищи часа на два, прислонив электронную книгу к сахарнице, поглощая новый роман. Потом переползла бы в комнату на диван. Дочитав роман, вряд ли села бы трудиться за компьютер. Работа не волк, а поспать перед обедом бывает очень сладко.

Есть совершенно не хочется, аппетит отсутствует. Чашку черного кофе, маленькую, а не привычную литровую бадью кофе с молоком и тремя ложками сахара? Еще, пожалуй, галетку из пачки низкокалорийных сухариков с анорексичной девицей на коробке и надписью: «Контроль веса». Поддалась порыву, купила три недели назад. «Сами ешьте эти куски подметок из отрубей, – рассуждала я еще вчера. – Мне милы пряники, вафли, булки из пекарни». Разрезаешь булку вдоль пополам, намазываешь маслом, на одну половинку щедрый шмат ветчины или колбасы, на вторую – пластинку сыра толщиной в палец. Вкуснотища!

Данька и Маша тоже любят эти булки.

Маша говорила с набитым ртом:

– Надо скинуться на киллера и пристрелить этого пекаря. Объедение!

– Бери шире, – вторил жующий Данька. – Подложить в пекарню бомбу и взорвать, пусть они примут ислам и станут героями.

– Гуманисты вы мои! – радовалась я хорошему аппетиту детей.

Сейчас на булки мне и смотреть не хочется. Куда девать их недельный запас? Положить в холодильник. И почему я продолжаю разгуливать нагишом? Потому что приятно с чашечкой кофе в очередной раз подойти к зеркалу и полюбоваться на юное тело. Молодость – время здорового нарциссизма.

На выход я выбрала тунику из тонкого поплина – цветастого, в экзотических, из джунглей, растениях – подарок Маши. Невестка давно меня одевает и знает мою униформу – брюки и туники до середины бедра, то есть почти до колена. Джемперы отменяются, в них я потею как престарелый боксер, вздумавший вернуться на ринг. Летом брюки превращаются, превращаются – в бриджи. Туники остаются.

Туника из джунглей хороша тем, что имела завязки – по горловине шнурок прятался в кайме – и можно регулировать декольте путем стягивания или растягивания шнурка. Надев тунику и затянув шнурок до максимальных сборок, я имела нечто вроде платья-балахона. И выглядела как девушка в пестром наматраснике!

Не будем поддаваться панике! Если взять шелковый шарфик, опять-таки Машин подарок, скрутить его в жгут, повязать вокруг живота (нет у меня живота!) вроде пояска… Ну-у-у… как-то… терпимо. Можно сказать авангардно, если не сказать нелепо. Талию подчеркнули, ножки представили. Когда у меня была талия? В прошлом столетии – и это не фигура речи, а исторический факт.

С обувью швах. Тридцать седьмой размер давно превратился в разлапистый сороковой. Относительно новые кроссовки, но ступня в них бултыхается как пестик для размалывания специй, который кому-то взбрело засунуть в чайник. Большое спасибо современным дизайнерам от высокой моды! Теперь кроссовки носят с чем ни попадя. Видела по телевизору: дивы иностранные в легких платьицах и в кедах, наша очень хорошая актриса на премьере фильма – в вечернем наряде и в кедах. Я тогда подумала: «Куда катится мир? Совсем кутюрье чокнулись!» Они чокнулись к моей большой выгоде.

Я топталась в прихожей перед зеркалом, рассматривала себя в наряде почти от кутюрье, немного попрыгала. Выходить за порог было страшно. Хотелось, но страшно. Если на четвереньках… Так! Помолодеть не значит сойти с ума! Вперед! Смелее!

Подход к двери насчитывал несколько попыток. «Правило туриста» – наше с Данькой правило, а теперь уже и его семьи. Сходить в туалет не когда хочется, а когда есть возможность. Кофе я допила? Проверила, допила. Закрыть балконную дверь, вдруг случится гроза, тайфун, смерч, торнадо, служба МЧС передаст штормовое предупреждение и… И что? Мою квартиру вырвет из кирпичного дома, унесет как домик-фургон Элли и Тотошки? Тут вам не Изумрудный город, а обыкновенная Москва. Еще раз выполнить правило туриста не помешает. Собираюсь на выход с такой ужасной сумкой? Старческий ридикюль! Уж лучше бросить кошелек (телефон, ключи) в пакет.

Ах! Как мы, студентками, ценили импортные пластиковые пакеты! Мы их покупали у зарубежных студентов. Стирали, укрепляли скотчем изнутри и жутко расстраивались, когда пакет приходил в негодность. Мало кто догадывался рассмотреть надписи на пакете. Главное, чтобы было импортно и цветасто.

– Ленка! – однажды схватила я подругу за руку. – У тебя на пакете реклама презервативов! Читай: «Condom for all and forever».

– Сашка! – простонала любимая подруга. – С тобой всегда так! Я за пакет негру с истфака три рубля отдала! И кондом – это не гондон!

– Просто его зарубежный брат, от тети, эмигрировавшей после революции.

– Какие на фото парень и девушка! – чуть не плакала Лена. – Они в секунде от поцелуя…

– Так ведь с презервативом в кармане, – извинительно хихикала я. – Выкини, забудь! Иначе тебе не светит познакомиться с парнем, владеющим английским в программе спецшколы.

– Как же! – возмутилась Лена. – Выбрось! Я его в общежитии вьетнамкам загоню. За пять рублей или даже за семь. У них русский дремуч, без деления на мужской и женский роды, а глаголы без времен: Я сегодня хорошо вчера покушал – это она у меня таблетку от поноса хотела попросить. Не в деньгах счастье! С чем я на свидание пойду?

Выбирая достойный пакет, я усеяла пол недостойными из коробки под раковиной в кухне – там хранились пакеты для мусорного ведра. Пластиковая сумка из книжного магазина: интеллигентная, с изображением книжных полок, приятного цвета, почти не мятая.

Я готова на выход. Надо идти! Почему надо? Кому надо? Новому телу, то есть старому, то есть не старому, а юному…

Лифт. Я всегда поднимаюсь и спускаюсь на лифте. Живу на третьем этаже. Я не видела ступенек между этажами много лет.

Данька, охламон-озорник, тогда студент, повесил в подъезде объявление: «Внимание! Лифт вниз не поднимает! Будьте осторожны!» И люди ходили пешком. Кроме меня никто не увидел нелепости вниз не поднимает. Я объявление сорвала. Данька потешался: «Инерция мышления у людей зашкаливает!» У меня сейчас зашкаливает страх, иррациональный и одновременно щекочаще-приятный. Как в детстве, на даче, когда я, на спор, ночью отправилась на деревенское кладбище нарвать черемухи.

Лестница, металлическая дверь на улицу, крыльцо, двор, припаркованные машины, детская площадка, мамаши с колясками, дворники-таджики сбились в группу, о чем-то лопочут… Они меня рассматривают! Мою грудь, не упакованную в броню лифчика. Спокойно! Они еще не знают, что я без трусов. Хорошо, что нет ветра. Помните, знаменитый кадр, где у Мэрелин Монро вздымается юбка? Фильм назывался «Зуд седьмого года», и потоки воздуха, хулиганившего с платьем, дули из вентиляционных решеток в асфальте. Такие имеются только в Америке? Вдруг у нас тоже появились? Я медленно двигалась и осматривала землю как минер на задании.

– Что-то потеряли? – подошел ко мне один из дворников.

Я таращилась на дворника, подозревая, что его элементарный вопрос подразумевает замаскированное: «У тебя под платьем ничего нет, дэвушка?» Таджик улыбался открыто и дружелюбно, из-за затянувшейся паузы слегка смущенно. Если не ответить, повернуться и уйти, воспримет как проявление шовинизма, обидится.

Буду честной.

– Потеряла. Плоть. Почти сто килограммов. – Конец фразы я пробормотала тихо, неразборчиво. И снова повысила голос: – Если найдете – ваша!

Вряд ли он знает значение слова «плоть». Но, кажется, занятие дворникам по поискам плоти я обеспечила.

До метро ближайший путь по Сокольнической Слободке, но я свернула на Маленковскую улицу. Там, недалеко от моей бывшей школы, есть торговый центр с гуманными ценами.

В кошельке две с половиной тысячи рублей, на карточке – двадцать три рубля, пенсия поступит только через две недели. У меня есть солидные накопления – триста семь тысяч шестьсот долларов. Но эти накопления надо еще выцарапать, вырвать, отбить, что без нижнего белья сделать проблематично. Я буду чувствовать себя беззащитной, как рыцарь без доспехов и алебарды перед лицом хорошо вооруженного противника.

5

Продавщица, милая девушка, со мной намучалась. Я не знала размеров своих бюстгальтера и трусов, я очень удивилась, что для определения размера лифчика потребовалось измерить сантиметром мой торс (у нас-то было просто – номер один, два или, о, счастливицы, три), я хлопала глазами при виде трусов, представлявших собой композицию из тонких ленточек, или шортиков с «усиленной попой» (у них сзади были спрятаны меж слоев ткани два поролоновых блина), или трусов корректирующих (утягивающих живот, бока – кому что надо)…

– А вы откуда? – вырвался у продавщицы вопрос.

Я хотела ответить: с Урала. Но вряд ли девушка поняла бы эту цитату из фильма Геральда Бежанова «Самая обаятельная и привлекательная».

– Живу в квартале отсюда, – честно сказала я.

– Болели?

– Посттравматическая амнезия, – промямлила я. – Шла по улице зимой, гололедица, упала, стукнулась головой, очнулась – гипс и ничего не помню: как зовут, где живу, маму с папой не узнаю. Полгода лечили, теперь пытаюсь заново войти в действительность.

– Отпад! – восхитилась девушка. – Обожаю кино про амнезию. Я тебе, – легко перешла она на «ты», – еще двести рублей сброшу.

– Огромное спасибо! Можно всё это, – показала я на выбранное белье, – здесь у вас, у тебя надену?

Примерочной и зеркала в крохотном магазине не было. Продавщица взяла в руки какую-то простынку, закрыла меня, как прикрывают полотенцем на пляже человека, меняющего мокрый купальник на сухое белье:

– Одевай!

– Надевай! – автоматически поправила я, сбрасывая балахон.

– А?

– Одевать – кого: ребенка, подругу, парализованную бабушку. Надевать – что: платье, шапку, пальто. Лифчик велик!

– Снимай, другой размер дам, хотя у нас примерять не положено.

Пока она искала меньший размер, я стояла укутанная в простынку. Дружеское участие, женская солидарность подействовали на меня вдохновляюще. Если бы, выйдя из дома, я столкнулась с агрессией, попала впросак, оскандалилась, оконфузилась, то испуганно рванула бы обратно. Пусть само собой рассосется. Мои проблемы, если их не решать, рассасываются гораздо быстрее, чем если ими заниматься. В этом вся моя философия.

Напоследок продавщица, добрая душа, почти подруга, видевшая, что в кошельке у меня осталась рублей тысяча с небольшим, сказала:

– В подвале соседнего дома открыли секонд-хэнд, там за копейки можно прилично одеться.

– Спасибо тебе огромное! – искренне поблагодарила я. – Ты даже не представляешь, как много для меня сделала!

– Да ладно! – отмахнулась девушка. – Заходи!

– Непременно! Если… если амнезия не вернется.

Итак, уже трижды и за короткое время я обманула: Светлану Ильиничну, сына, продавщицу. Поставила личный рекорд. Обычно я избегаю вранья. Не потому, что я личность хрустально-нравственная, а потому что брезгливая – лукавство для меня прочно связано с душевной грязью, и к тому же я ленива: вранье надо помнить, а мне это, как выражается Данька, в лом. В дальнейшем – определенно – количество обманутых и масса вранья будут только возрастать. Получила новое тело – будь любезна заодно принять связанные с ним правила игры.

Игра – вот подсказка. Как сказал Вильям наш Шекспир: «Весь мир – театр и люди в нем актеры»[1]. В другом переводе развернутее: «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры. У них свои есть выходы, уходы, и каждый не одну играет роль»[2]. Не одну, обратите внимание! Выражение «Totus mundus agit histrionem» (весь мир играет комедию) украшала здание театра «Глобус», для которого писал свои пьесы Шекспир.

В подвальном секонд-хэнде пахло мерзко. Я потянула носом, замерла, скривилась.

Продавщица, такая же милая девушка, как давешняя, в «Нижнем белье», но усталая, не иначе как отравленная постоянной химической атакой, на невысказанный мной вопрос (Чем тут воняет?) с монотонной привычностью пояснила:

– Дезинфекция, повышенная химчистка, весь товар проходит специальную обработку. У нас имеются брендовые, абсолютно новые, неношеные вещи, в том числе из гардеробов ультразвезд Голливуда и Европы.

В ее, продавщицы, воображении Голливуд был, вероятно, таким же континентом как Европа или Европа – страной, как и Голливуд.

– Убедили! – с излишним энтузиазмом воскликнула я. – Мне нужны брендовые джинсы с прорехами и футболка, исконно неношеная. Все – на тысячу семьсот двадцать рублей. Больше у меня ни копеечки, а надо выглядеть стильно. Очень надо!

Дырявые джинсы, я убеждена, еще один признак беспомощности дизайнеров моды. Что им (потребителям) еще навязать (впендюрить, втюхать)? Что еще абсурдное?

Когда художник не обладает истинным художественным даром, когда он не способен достучаться до сердца образами на полотне, когда его кисть беспомощна, когда он маляр, а не живописец, он придумывает полотна с цветовыми пятнами, кульбитами ломаных линий, с приклеенными перышками и мелкими зубчатыми колесиками – деталями часов. Называет это как-нибудь вроде «Муки Вселенной». Зритель стоит, пялится, пытается соответствовать, художник-то модный! Зритель изображает постижение идеи. Народ – пленник моды и модных идей.

Данька никогда не был Народом и Зрителем, кодированным технологиями массового потребления (одежды или произведений искусства). Но однажды заявился ко мне с Машей и Катенькой, наряженный, как внучка и невестка, в дырявые джинсы. У Маши прорехи с бахромой красовались на левом бедре и ниже правого колена. У Даньки они шли как тире – по обеим ногам сверху донизу. У внучки стильные мелкие дырочки проклюнулись там и сям.

– Бедные вы мои! – всплеснула я руками и припечатала ладони к щекам. – Как износились-то! Рвань на рвани рванью погоняет, хоть на паперть идти за подаянием. Ручки протянуть, добрые люди монетку бросят. Может, я вам, детки, свою пенсию стану отдавать? Оденетесь по-людски, а там, глядишь, и повернется к вам судьба…

Маша и Даня мгновенно включились в игру, хотя их реплики были из разных пьес.

– Сто долларов, – выставила Маша ногу вперед. – Сто пятьдесят, – ткнула в колено Даньке. – Гуманные тридцать на Катюхе. Фирма́!