Семейные тайны. Практика системных расстановок + За пределами одиночества + Мамочка, пожалуйста…Семейные расстановки – метод Берта Хеллингера + О чем молчат предки + Ошибки аиста

Через три года родилась дочка. Полина была вынуждена сидеть дома, ждать мужа. И в голове начали крутиться «мультики»: «А вдруг он не придет? А вдруг напьется с друзьями, а вдруг ввалится пьяным и начнет дебоширить, как когда-то пьяный в стельку папаша?» Она жила в ожидании беды, вглядывалась, принюхивалась, забыв иногда перепеленать дочь и вовремя приготовить ужин. И дождалась. Ваня «приполз на бровях». Она удовлетворенно всплеснула руками: «Я так и знала!» И с этого момента их семейная жизнь покатилась под откос. Она жила в ожидании его пьянства и буйного поведения, и он оправдывал ее ожидания. В конечном итоге начал прогуливать работу и поднимать руку на хорошенькую жену, у которой с перепугу из больших лучистых глаз катились большие радужные слезы.

«Бьет – значит любит», – как могли, по старинке, утешали соседки. И ей это откликалось. Ведь все стало похожим на ее детство – знакомо, привычно. Ведь дом нашего детства в душе всегда равен любви. Дом = любовь. Если тогда в родительском доме пили, били, дрались, унижали, то на подсознательном уровне у нас вырабатывается ложная ассоциация. Все вышеперечисленное приравнивается к любви, то есть: пьет, бьет, дерется, унижает – значит любит.

Так, как вел себя муж Ваня в начале отношений: заботился, любил, обеспечивал, – не ассоциировалось у Поленьки с любовью. Не распознавалось ее телом, которое избивал отец, и израненной душой как любовь. Вот сейчас – да! Что-то родное и близкое сердцу начала она узнавать в их отношениях. Все хорошо, конечно, но, напившись в очередной раз, Иван не рассчитал силы, превысил, так сказать, свои полномочия и отправил жену в нокаут. Очнулась она в больнице с перебитым носом и сотрясением мозга. Да и были ли в этой глупенькой голове мозги? Ведь своими мыслями, вечным неосознанным ожиданием она буквально запрограммировала мужа на пьянство и мордобой. Тоска по «счастливому детству» сделала свое черное дело и чуть не лишила жизни. Пока муж отсиживал пятнадцать суток за хулиганство, Поля, боясь продолжения, сложила чемоданы, подхватила ребенка и уехала в большой город к сестре. Ее здесь не ждали, да особенно и не располагали местом для родственницы из провинции. Одна, хоть и светлая, комната в коммуналке не могла вместить дополнительно даже котенка. Но на работу устроиться помогли (в медпункт большого транспортного предприятия). Там ей дали комнату в общежитии. На предприятии работали сплошь одни мужики, и Полина, даже с перекошенным носиком, чувствовала себя здесь королевой «Шантеклера». Постель предлагали многие, а вот жить вместе позвал только Василий, кряжистый, угрюмый, с золотой фиксой в зубах и наколками на теле. Он напоминал ей отца, которого она хоть и боялась, но любила. И Поля пошла к нему, в его «берлогу». Ребенку здесь места не было, и Поля оформила Иру в круглосуточный детский сад. Василий недавно вышел из тюремного заключения, где сидел за дорожное происшествие, в котором сбил пешехода. Срок ему дали небольшой: пешеход оклемался, жил и здравствовал. А Вася, семь лет отсидев среди «поломанных» людей, сам переломался. Начал колоться, за дозу мог жестоко избить человека.

Полечка размягчала его душу, делая ее более податливой и человечной. Но в нем уже жила дикая тяга к «зелью». В такие моменты он готов был разорвать любимую женщину, как лягушонка, если она отказывалась принести ему из медпункта, в котором работала, хоть что-нибудь, что можно было вколоть, проглотить или сварить. Она жила с ним как в тюрьме, и первые проблески любви, которые вспыхнули между ними вначале, были давно втоптаны в грязь. После работы она должна была сидеть дома и «не рыпаться», стирать, варить, убирать и ублажать его высочество. Из дочки Василий грозился «сделать две», если Полька перестанет добывать для него «колеса».

Когда, дрожа за жизнь ребенка, Полина больше месяца не появлялась в садике, заведующая обратилась «куда следует».

Была создана комиссия по лишению нерадивой матери родительских прав. Когда члены комиссии с участковым милиционером пришли исследовать жилищные условия матери, в них полетела дубовая табуретка. Разбившись вдребезги о косяк, корявая перекладина до крови расцарапала участковому лицо. Василий, который бился насмерть, думая, что пришли за ним, был скручен в бараний рог подоспевшими оперативниками. На этот раз его посадили за нападение на милиционера при исполнении служебных обязанностей. Наводчицей он считал Полю и грозился стереть ее с лица земли, как только выйдет из заключения.

Квартиру, вдрызг разгромленную потасовкой, опечатали. Поля осталась на улице. Дочь ей вернули. Но никакой помощи одинокой женщине с ребенком не оказали. Она отвезла Ирочку к бабушке, которая тихо жила на пенсии, отдыхая после смерти мужа от его «заскоков», но… сильно по ним тоскуя.

Сама же принялась искать работу в районном центре. Вместе с работой санитарки в больнице нашла и водителя «скорой помощи» Гришу. Поначалу жили душа в душу, родили мальчонку. Но малыш умер после прививки от полиомиелита. Григорий ушел в себя, сначала пил с горя, а потом уже попросту «закладывал за воротник» без меры и удовольствия. У Поли оставалась единственная отрада – Ирочка, к которой она ездила каждую свободную минуту. Беда только, что таких минут насчитывалось немного: один – два раза в месяц. Ирочка привязалась к бабушке, называла ее мамой, на Полю все больше смотрела отчужденно, исподлобья. Она перестала доверять матери, которая каждый раз обещала забрать ее с собой, и каждый раз места для дочери в ее жизни недоставало. Важнее была работа, где она унижалась за каждую копейку, пьющий муж и желание выбиться в люди, закончить мединститут, куда ей так и не удалось поступить.

Конец этой беспросветной жизненной тягомотине положила длительная болезнь, а затем и смерть матери. Хотя они с мамой общались поверхностно, после ее ухода Полина поняла, каким крепким тылом была она для нее. Дотянув до окончания Ирой девятого класса, Полина оформила развод с мужем-пьяницей и вместе с дочкой приехала в Одессу.

Первое время жили у маминой знакомой. Ира поступила в медучилище, Полина нарабатывала клиентуру: с утра до вечера ходила по домам, делала инъекции, капельницы, массажи. Ей очень хотелось зацепиться за жизнь в большом и красивом городе, чтобы не возвращаться на свою тихую родину – в беспросветную муть, серость, пьянь.

Она еще была хороша и аппетитна, как сдобная булочка с изюмом. Правда, изюм кое-где обсыпался. Василий оставил ей шрам у глаза, Григорий – рубцы на руке. По ночам она иногда вздрагивала от внезапно нахлынувших воспоминаний прошлого. Полине, женщине в расцвете сил и желаний, еще хотелось любви, ласки, мужчину, черт бы их побрал. Она надеялась найти такового среди своих клиентов, поэтому все, что она делала, она делала на совесть.

Встреча

Через клиентов муж к ней и пришел. Тамара Ивановна – одна из ее первых благодарных клиенток – отдала ей свой пригласительный билет на семинар Норбекова. Там она и увидела Родиона. Их взгляды встретились, и они растворились в этом одновременно нежном и возбуждающем узнавании друг друга. Прогуляли, держась за руки, по ночному городу до утра. А утром, впившись своими неловкими губами в ее хорошенькие, набухшие от желания губки, Род сделал Полине предложение. Боясь спугнуть свое хрупкое счастье, но во избежание в дальнейшем недоразумений и разочарований, женщина еще два часа как на духу рассказывала Родиону всю свою жизнь, сказала, что она намного его старше, а ее дочери скоро исполнится восемнадцать лет.

Ее исповедь не только не оттолкнула влюбленного мужчину, а наоборот. Мысленно причислив Полю за ее страдания к лику святых, он предложил ей заботу, внимание, руку и сердце и крышу над головой. Впервые за много лет Полина спала, как влюбленная улыбающаяся нимфа, забыв о клиентах и о жизни, – погоне за рублем и счастьем.

У Родиона была однокомнатная квартира в центре города, которую его деятельная мать перед смертью пыталась превратить за счет площади чердака в двухэтажные апартаменты, сняв балки перекрытия. Все было раскурочено и не завершено, не оформлено официально. У Рода не было ни энергии, ни денег довести начатое матерью до логического конца. По квартире гуляли сквозняки, полупустое пространство под крышей ухало филином, зимой здесь было холодно, летом – знойно.

Может, он и женщину выбрал себе в жены старше и опытнее, чтобы передать ей ответственность за себя и свою жизнь? Но тогда он этого не осознавал и об этом не думал. Родион был влюблен. Он то таял, как воск, то жарко воспламенялся от чувства к Поле, которое полностью захватило его в плен. От страстного желания близости, обладания ее ладным телом с пьянящим запахом, от ласк, поцелуев и прикосновений он терял голову и готов был отдать жизнь за каждый миг с возлюбленной.

Но Полина боялась проиграть. Доводя его до экстаза умелыми ласками опытной жрицы, она отстранялась в последний момент, нежно щекоча его ухо горячим шепотом: «Нет, милый, я не могу так. Только после нашей свадьбы». Они вскоре расписались, и Родион сразу прописал жену в своей квартире.

В ту же ночь Поля смогла по-настоящему расслабиться и отдаться влюбленному юноше. Родион был девственником. Полечка – жена, его первая и единственная женщина, его возлюбленная – млела в его руках, то и дело позволяя его необузданному коню врываться в свою сладкую, сочную, набухшую спелым соком райскую преисподнюю.

Любовником он был неутомимым. Засыпал на мгновение, просыпался и снова был готов к бою. Еще одним незабываемым моментом в эйфории его первой брачной ночи был умопомрачительный аромат, аппетитный вид и божественный вкус поджаристых блинчиков с мясом и сметаной. «Счастье есть!» – закатывая от удовольствия глаза, думал Родион.

Несколько месяцев они жили в состоянии экзальтированной радости от ночных утех. Родион работал менеджером в крупном магазине бытовой техники. Зарабатывал хорошо, но этого было недостаточно, чтобы платить за обучение Ирины, дочери Полины. Полине приходилось, как и раньше, подрабатывать массажем и уколами.

Река жизни, вспененная страстью, стала входить в свои берега. Нехватка денег, невозможность завершить ремонт охлаждали пыл страсти. Время шло, и «любовная лодка разбилась о быт». Секс в таком количестве, как хотелось Родиону, был для Полины излишним. Она все чаще сказывалась больной и «съезжала с базара».

Сблизила их вновь беременность и роды Ирины. Поля узнала, что дочь хочет сделать аборт, потому что «ребенок не от того, с его отцом все не так, и вообще ей всего девятнадцать лет, и она не собирается портить свою жизнь». Она уговорила девушку оставить ребенка, обещала помогать. Малыш – рыженький, солнечный мальчик – с первых дней беспокоился и истерил при виде мамы и блаженно засыпал, успокаиваясь с бабушкой.

Юная, взбалмошная, избалованная и залюбленная бабушкой Ира какое-то время пыталась жить с «не тем» парнем, но он был «отвратительным»: не покупал вторую «клевую» пару сапог, не отпускал на дискотеки, требовал, чтобы она кормила ребенка и иногда убирала разбросанные по квартире вещи.

– Беспредел! Я тебе не рабыня Изаура! – огрызалась Ира, хватала ребенка и бежала к маме просить убежища.

Полина полюбила Костика – как огненный осколочек блеснувшего последний раз в ее жизни солнца материнства. Ведь, по сути, ее дочь была вечным подкидышем, ее воспитывала не Полина. Поэтому Поля кидалась к ним обоим с жаром нерастраченной материнской любви. Она кормила, одевала, баловала, задаривала подарками. Она не осознавала, не хотела понимать, что ее любовь была слепой, эгоистичной, одурманивающей. Она разрушала молодую семью, не давая молодым привыкнуть, притереться, притерпеться друг к другу. Полина не поддерживала дочь в ее силе, а развращала ее, потакая слабостям. Бывает брак стабильный, бывает – гостевой. У Иры был «челночный». Она моталась туда-сюда с ребенком, манипулировала всеми и жила, где удобно.

Оставив «бедненькую Ирочку» «втыкать» в компьютер, Полина зацеловывала внука, одевала, и они с Родионом шли его выгуливать. Родион мечтал стать отцом, он тоже полюбил симпатичного солнечного мальчика и горделиво катил коляску, второй рукой держа за руку любимую жену. Это была подмена реальной жизни чужой. Некая компенсация, игра. Ему словно бросили кость, а он, как молодой щенок, гонялся за ней, никак не желая понять, что кость – искусственная.

Каждый раз, отвергая его как мужчину, Поля на первых порах ласково, а потом все более раздраженно, громким шепотом шипела: «Масик, ты что, Ира еще не спит! Отстань, потом, Костика разбудишь! У тебя только одно на уме, на мне вся семья! Я так устала!» Род знал: настаивать бесполезно. Если что-то было не по ней, Поля надувала губки и молчала сутками.

Родион понимал, помогал жене, как мог, но все больше чувствовал себя как в детстве: никому не нужным и отверженным. Мало того, в его собственной квартире ему не было места. В комнате целыми днями у «компа» сидела полуголая, нечесаная Ира, на кухне одновременно готовила еду, стирала или гладила жена. По коридору ползал или катался на велосипеде Костик.

Главным счастьем Полины было своевременное возвращение мужа домой. Она сильно ревновала его к молодым девочкам на работе. Когда он задерживался, она впадала в панику, рисуя себе «ужастики», как муж разбился по дороге или целуется с какой-нибудь молодой девкой. Но чаще всего она представляла Родиона возвращающимся с работы пьяным. Она принюхивалась к нему, упрекала за «мутный взгляд». Муж не пил. Вообще. Но страхи детства и замужества скользкими горгонами просачивались в ее воображение. И она дождалась. Он пришел однажды, еле волоча ноги, дыхнул на нее перегаром. С криком «Я так и знала!» Поля накинулась на пьяненько и ласково улыбающегося мужа с кулаками и вытолкала за дверь: «Пошел вон, пьяница несчастный!»

Родион домой не вернулся. Протрезвев через час на скамейке в парке, он понял, что домой ему возвращаться не хочется. Там жили чужие люди. То счастье, огромное, радостное, щемящее, которым была напоена каждая клеточка его тела, незаметно, на цыпочках ушло из его тела и из его дома. Род нащупал в кармане мандарин. Он стащил его в подарок любимой с корпоратива, куда его затащили буквально силой. Там он выпил буквально наперсток чего-то спиртного, ну не смог отвертеться! Род чистил мандарин, предвкушая сладкую влагу в своем пересохшем рту, но оранжевые душистые капли брызнули ему прямо в глаза. Зажмурившись от рези и неожиданности, мужчина разрыдался. Сотрясаясь всем телом, раздираемый душевной болью, он пытался взять себя в руки и не мог. Начался дождь, редкие прохожие спешили укрыться от холодных, льющихся, как из брандспойта, потоков воды. Никому не было дела до молодого мужчины, судорожно закрывающего лицо мокрыми ладонями и сквозь горькие всхлипывания выталкивающего из измученной груди только одну фразу: «Господи, мама… Я не могу так больше!»

Полина, вечером в сердцах указав мужу на дверь, к утру запаниковала. Ей не перед кем было теперь разыгрывать спектакль обиженной девочки, поджимать губы и, демонстративно отворачиваясь, молчать. Дочь спала без задних ног, разбросав расплывшееся тело в крошках от печенья на смятых простынях. Костик храпел, как маленький мужичок, у ее ног. Где его искать? Куда идти? Что делать? Память услужливо подсовывала слова Родиона, сказанные с тоской: «Я не могу так больше жить!» – и старую поговорку: «В такую погоду хороший хозяин и собаку из дому не выгонит». Она металась по квартире, как переполошенная наседка, и не знала, что делать. В какой-то момент она осознала, что у нее на свете никого нет, кроме Родиона. Есть сестра, живущая в России, у которой от белой горячки умер первый муж и безбожно пьет второй. Она никогда не слушает Полю, а с места в карьер выливает на ее голову ушат негатива. И дочь, которая будет смотреть на нее осоловевшими от вечного сидения в интернете и недосыпа глазами.

У нее есть или, вернее, еще вчера был мужчина. Так жарко и трепетно любивший ее, готовый положить за нее голову на трамвайные рельсы… Ругая себя последними словами, Полина схватила зонт и бросилась на улицу.

Он не появлялся трое суток, не ходил на работу, ночевал в лавке на полу у старого таджика, торгующего самсой на базаре. Чтобы как-то согреть продрогшее насквозь тело в невысыхающей одежде и усмирить мятущуюся от болевых спазмов душу, он не отказывался от ста граммов водки, которые подносил ему старик. Но от выпитого к его плачевному состоянию добавлялись тошнота, головная боль, дрожь в руках и ногах.

Старый таджик, выслушав историю Родиона, согласился взять его помощником в лавку – печь лаваш, продавать самсу. Спросил Родиона, есть ли у него родители.

– Мама умерла несколько лет назад. Она меня по-своему любила. Но я ей мешал устраивать личную жизнь, и она меня часто гнала из дома. А отец? Да, есть, давно живет в Москве, у него другая семья.

– А ты ему позвони, – подсказал дед.

Родион, видевший отца всего два – три раза за всю жизнь, жадно ухватился за эту идею и сразу набрал номер отца. Еле сдерживая рыдания, всхлипывая, как ребенок, он смог выдавить из себя только две фразы: «Папа, мне плохо. Помоги мне». Почуяв что-то неладное, мужчина на другом конце провода четко и спокойно сказал: «Сын, дождись меня. Я вылетаю».

Родион облегченно вздохнул, словно гора свалилась с плеч. И хоть во внешнем плане ничего не изменилось, нестерпимая боль внутри него начала растворяться в уверенности и надежде. Почувствовав тыл за своими плечами, он не стал дожидаться, что «приедет барин – барин нас рассудит», и пошел домой. Его передернуло от плаксивого голоса и растерянного взгляда жены. В глубине души шевельнулось что-то похожее на отвращение.

Дома была идеальная чистота, пахло испеченными пирогами. Ирина, прихватив сына, ретировалась, не выдержав нытья, стенаний и ничегонеделания матери. Сейчас ей было выгоднее помириться с отцом Костика. Полина, вскрикнув от радости, бросилась на шею исхудавшему Родиону, но он жестом остановил ее порыв. По сравнению с той болью, которую он пережил, телодвижения жены ощущались как фальшивка чистой воды.

– Стоп. Я больше не играю в твои игры. Я вернулся к себе домой. Это не значит, что я вернулся к тебе. Ты меня унизила, выставила на улицу, как нашкодившего пса. Я не скрою, у меня есть к тебе теплые чувства. Но сейчас мне не хочется ни говорить с тобой, ни видеть тебя.

Полина, вместо того чтобы как мудрая женщина, накормить мужа, окружить заботой и на время молча отойти в сторону, дав ему возможность прийти в себя, стала из чувства собственной вины и стыда обвинять Родиона и взывать к его совести.

Родион посмотрел на нее долгим печальным взглядом и побрел в ванную. Теперь Поля все чаще напоминала ему мать. Обернувшись у двери, он сказал:

– Ты меня не слышишь. Я не могу до тебя достучаться. У нас есть с тобой последний шанс, пойдем на консультацию к Надежде.

Полина было дернула плечом, поджала по излюбленной привычке губы, но, вспомнив свои переживания последних трех дней, и то, что он – единственный, кто есть у нее на свете, торопливо кивнула.

Индивидуальная консультация

Они пришли на консультацию вдвоем. Я дала им достаточно времени, чтобы каждый высказал и изложил свое вѝдение ситуации. Родион говорил через внутреннюю муку, словно душа его была изранена разбитым стеклом, и каждое слово или упрек жены вызывали в нем боль и были невыносимы. Полина пришла, надев свои привычные маски: капризной девчонки (так ей было удобнее добиваться всего, чего хотелось), непримиримой обвинительницы («Я так и знала, что он пьяница и рано или поздно проявит себя») и наседки в курятнике, сидящей на яйцах, когда там началась суета. Маски были ее броней, которой она неуклюже задевала ранимого, тонко чувствующего мужа и этим выводила его из себя.

Через полчаса наша сессия напоминала жалобы двух детсадовцев, которые пришли к воспитательнице и наперебой ябедничают друг на друга. Полина, как маленькая злая собачка, тявкнув и укусив мужа, убегала в свое бронированное убежище, зависая в долгом тягостном молчании. Родион вскрикивал от боли и пытался сказать жене, что ему больно, высказать, чего он хочет, но обращаться было не к кому. «Чур, я больше не играю», – говорило из-под брони лицо с плаксивым выражением.

В какой-то момент мне стало не по себе, начала закипать злость. Как гештальт-терапевт я четко осознавала, что чувства принадлежат не мне, а только отражают то, что происходит между супругами и сильно подавляется.

– За что ты злишься на своего супруга?

Вопрос был задан Полине. Но они одновременно, чуть привстав со своих мест, дуэтом начали говорить на повышенных тонах:

– Скажите ему…

– Скажите ей…

– Уважаемые, я психолог, а не переводчик с русского на русский. То, что вы хотите сказать друг другу, все, что накипело, вы можете напрямую высказать прямо сейчас.

Дело слегка застопорилось. Они давно разучились разговаривать друг с другом. Их общение в последнее время превращалось либо в бомбежку из упреков, претензий и обвинений, либо в молчание. Притормозив на полном ходу, они снова хором начали высказывать друг другу то, что наболело. Я далека от того, чтобы с точностью изложить их претензии друг к другу, но приблизительно это звучало так:

– Ты поздно приходишь домой! Я тебе больше не интересна! Конечно, на работе тебя осаждают малолетние телки! Зачем тогда надо было жениться? Гулял бы себе сколько влезет! Дома ничего не хочешь делать, сколько раз просила тебя потолок на кухне привести в порядок! От тебя вечно несет либо женскими духами, либо перегаром! Так и знала, что ты алкоголик!

Настраиваясь на клокочущую от возмущения клиентку, я ощущала странную внутреннюю пустоту, так, словно основная часть того, что она говорила, не имело под собой основания. Может быть, впервые за годы своей практики я не сочувствовала женщине. Я чувствовала ее цепкость, живучесть, «слабость», способную переломать другого через колено. Сопоставив факты, которые Полина озвучивала на клиентских группах, я находила подтверждение своим догадкам. На какое-то мгновение я отстранилась от роли психотерапевта. Сейчас я выступала, скорее, в роли защиты обвиняемого.

– Полина, вы действительно чувствуете запах духов и перегара?

– Да, чувствую, – с упрямым выражением лица ответила женщина.

– Странно. Когда вы впервые пару лет назад пришли на расстановки, то сказали, что из-за перебитого носа потеряли обоняние.

– Но я думаю, что запах есть, – уже не так напористо парировала супруга.

– Вы когда-нибудь видели мужа рядом с женщиной в более интимных отношениях, чем это допустимо с коллегой на работе?

– Сама не видела. Но и так понятно, что они виснут на нем.

– Полина, а кто был инициатором вашего брака?

– Я. Он хотел, но «телился». Я сказала, что пока паспорта в загс не отнесем, – никакого секса.

– Скажите, пожалуйста, сколько раз за семь лет вашего брака этот, как вы говорите, «алкоголик», приходил домой пьяным?

– Один… Но я знаю, как это бывает!

– Полина, вы говорили, ваш отец пил?

– Да, и дед тоже, и дядя в петлю полез от белой горячки, и брат двоюродный пил, и муж сестры умер от пьянства, и все мои предыдущие мужья были пьяницами.

– А вы выходили замуж уже за конченых алкоголиков?

– Нет, вначале они не пили. Разве что как все – по праздникам. А через пару лет их словно кто-то подменял и они спивались. Почему мне так не везет? Вот и Родион спивается. Все мужики – пьяницы.

– Полина, мне трудно судить, почему в вашем роду мужчины так подвержены алкоголизму. Но все ваши мужья вначале были трезвенниками, нормальными людьми. Как вы думаете, почему рядом с вами они начинают пить?

– То есть вы хотите сказать, что они спиваются из-за меня, что это я делаю их алкоголиками? – Женщина скандально уперла руки в бока и вдруг сникла. – Я никогда об этом не думала. Но сейчас мне становится ясно, что это так. Это какое-то проклятие. У всех женщин нашего рода мужья спиваются. Ведь и папа мой до женитьбы был столяром – золотые руки. На гармошке играл, народ веселил… А как женился!.. Боже, почему же так? – в Полине вместе с осознанием стало проявляться искреннее сожаление, большие глаза заволокло влагой. Маска сползла с ее лица, карие глаза сияли пронзительной осенней теплотой.

Родион смотрел на нее с любовью и благоговейным ужасом. Что-то начало и у него подниматься на поверхность из глубин памяти.

– Да, Поля, вы сами понимаете, – пыталась подытожить я, – вы выросли в семье алкоголика. Чтобы выжить в постоянной стрессовой ситуации, у людей, вынужденных находиться рядом с зависимыми людьми, вырабатывается созависимое поведение. Люди, прожившие долгое время в таком тандеме, начинают в страхе от пережитого опыта буквально программировать пьющего родственника на пьянство своим опасением, тревогой, своим ожиданием рецидива. И человек зависимый, даже если он уже «завязал», подшился или закодировался, не может высвободиться из когтей зеленого змия, если созависимые с ним родственники тоже не изменят свое мышление и поведение.