Полная версия
Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis. Монография
В. В. Ильин
Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis
Монография
«Ad majorem Julius gloriam
… акт удивления, по-видимому, наступает тогда, когда восприятие вступает в конфликт с достаточно установившимся в нас миром понятий. В тех случаях, когда такой конфликт переживается остро и интенсивно, он в свою очередь оказывает сильное влияние на наш умственный мир. Развитие этого умственного мира представляет собой в известном смысле преодоление чувства удивления – непрерывное бегство от «удивительного», от «чуда».
А. Эйнштейн
От автора
Не следует говорить мало о том, о чем нужно говорить много. В силу линейности доказательной мысли, обеспечивающей выражаемому обязательность благодаря дискурсивной организации собственного содержания, за форматом рассмотрения остаются фундаментальные предпосылки – исходные начала, основоположения, когнитивные презумпции, пресуппозиции. Взятые в своей предельности, то есть будучи помыслены в терминах «последних, крайних, граничных» условий, пунктов, точек развертывания порождаемых ими динамических морфогенетических прогрессий, рядов, они обретают плоть идейной фигуры «первоисточного абсолютного» с характерной атрибутикой: самодостаточность, самозаконность, самостоятельность, безосновность, безусловность, безразличность, автономность, независимость, непосредственность, всеполагаемость, всепоглощаемость, отрешенность, завершенность, всецелостность, законченность, освобожденность, полнота.
Невзирая на многооттеночность цветовой гаммы философских исканий, в них позволительно выделить некий сплачивающий лейтмотив, каким оказывается охота за «устойчивым и надежным»1. Не нарушая прав истины, со всей определенностью утвердим: ad notam – история философии есть история поиска абсолютов. Подкрепим высказанное многозначительными сентенциями Канта: «… то, что необходимо побуждает нас выходить за пределы опыта и всех явлений, есть безусловное, которое разум необходимо и вполне справедливо ищет в вещах самих по себе в дополнение ко всему обусловленному, требуя, таким образом, законченного ряда условий»2; и Шелера: «У человека нет выбора – формировать или не формировать у себя метафизическую идею и метафизическое чувство, то есть идею о том, что в качестве сущего, которое существует лишь посредством себя… и от которого зависит все иное сущее, лежит в основе мира и самого человека. Сознательно или бессознательно, благодаря собственным усилиям или из традиции – человек всегда необходимо имеет такого рода идею и такое чувство. Выбор у него только в том, иметь ли ему хорошую и разумную или плохую и противную разуму идею абсолютного. Но иметь сферу абсолютного бытия перед своим мыслящим сознанием – это принадлежит к сущности человека и образует вместе с самосознанием, сознанием мира, языком и совестью одну неразрывную структуру»3.
Alia initia fine – всякий конец кладет начало чему-то другому – во избежание regressus ad indifinitum прибегают к испытанному познавательному приему – финализации. В задачу последней входит конкретное указание на завершающую точку схождения ряда условий, знаменующую первоисточное безусловное. Доктрина располагает богатыми традициями как генерации, так и тематизации подобной продуктивной точки. Не имея возможности детализировать ретроспективу, наметим кильватер тока рефлективной мысли, обозначающей крайние линии рассуждений.
Онтология: Лао-цзы (дао); Гераклит, стоики, Филон (логос); Филолай (беспредельное пределополагающее); гностицизм, неоплатонизм, пантеизм (учение о едином); монадология (учение о всеобщей необходимости, исключающей возможности и вынуждающей ситуацию единственно возможного и наилучшего мира); софиология (учение о всеединстве – В. Соловьев, С. и Е. Трубецкие, Флоренский, Булгаков); христология (учение о первом лике Троицы – Боге-отце – изначальном первоначале – вседержителе).
Гносеология: Плотин, Порфирий, Прокл (экстатическое восхождение к сверхбытийному); нативизм, интуитивизм, априоризм, трансцендентализм (проскопия, интроскопия, фанероскопия, ревеляция, дивинация). Здесь же – учение о премудрости божией как опосредствующем начале между богом, миром и человеком, приобщение к которому позволило тому же Булгакову высказать: «Человеческое творчество в знании… хозяйстве… культуре… искусстве софийно»4.
Некий синкресис онтологической и гносеологической платформ поставляют модели эманации, панлогизма (Гегель), активизма (Фихте), самосозерцания абсолюта (Шеллинг), пропитанные пафосом философии тождества.
Оставляя за рамой анализа архаично-мистические, всецело обанкротившиеся перед лицом реальности вариации, оттолкнемся от той интригующей установки Канта, согласно которой «безусловное должно находиться не в вещах, поскольку мы их знаем, (поскольку они нам даны), а в вещах, поскольку мы их не знаем, то есть как в вещах самих по себе»5. На обозрении трансцендентных оснований нашего опыта специализировалась натурфилософская спекуляция в лице трех амбициозных дисциплин: рациональной онтологии (космологии) – всеобъемлющее учение о мире в себе; рациональной психологии (пневматологии) – всеобъемлющее учение о душе в себе; естественной теологии – всеобъемлющее учение о боге в себе.
Компетенции сверхопытной рафинированно отработанной Вольфом априористической метафизики серьезно поколеблены кантовой критической философией, подорвавшей технику спекулятивного умозрения, но не саму принципиальную интенцию на causa finalis, оправдание абсолютного. Можно проблематизировать частные методики внедрения, освоения предельно-безусловно-самодовлеющего, можно сомневаться в специфических возможностях отдельных сценариев укрощать сюжетику запредельного, но лишать в целом ум поисков чего-то несоизмеримого с конечными определениями познавательных устремлений недопустимо. Особенность метода философии как стилистической жанровой канвы формообразования – суть «тоска» по всеохватной мирозначимой сфере.
Верно, человек способен «искусственно вытеснить ясное осознание этой сферы, уцепившись за чувственную оболочку мира: тогда направленность на сферу абсолютного (тем не менее. – В.И.!) сохраняется, сама же сфера остается пустой, лишенной определенного содержания. Но пустым тогда остается и центр духовной личности в человеке, и пустым остается его сердце»6.
Итак, зафиксируем: философия как метасознание, самосознание совокупной плодотворной человеческой самореализации озабочивается введением абсолютов; она предлагает слова, устанавливающие место абсолютного сущего («время», «небо», «святость» и т. п.), которое уточняется последующими словами (вариант подобного уточнения в модусе «частного выражения общими словами» – формы искусства). В противном случае – недостаток самососредоточенности, следствие влияния проходного. Тогда человек, сам того не замечая, заполняет сферу абсолютного «конечными вещами, с которыми он обходится в своей жизни так, «как если бы» они были абсолютными: так могут обходиться с деньгами, нацией, с любимым человеком. Это – фетишизм и идолопоклонничество»7.
Однако же не пристало высокое втискивать в прокрустово ложе низкого; жизнь не поддерживается спряганием недостойного. Впечатления нарочитости преодолеваются критикой. Человек должен научиться двум вещам: «посредством самоанализа осознать своего «идола», занявшего… место абсолютного бытия…»; «разбить вдребезги этого идола, то есть вернуть… чрезмерно обожаемую вещь на ее относительное место в конечном мире»8. Тогда мысль окажется разомкнутой, душевные предвзятости снятыми, странные сближения преодоленными – состояние духа человека позволит ему беспрепятственно открывать смысл абсолютного.
Содержательное измерение философии как искание абсолютного оконтурено, остается оконтурить методическое его измерение: каким способом безусловное, абсолютное постигается?
Традиции философствования указуют на спекулятивное умозрение, падкое на произвольное (беспредметное) конструирование. Пренебрегать метафизикой – вечной проблематикой разума – невозможно, но невозможно (вследствие опыта натурфилософии) и организовывать ее трафаретно негодным способом.
Нащупывая положительную перспективу, сойдемся на том, что аргументы позитивизма, обессмысливающие искания абсолютного, не кладут конец возможности обсуждать проблему. Тем более что многие проблемы и науки, и философии, и культуры позитивистскими методами не обсуждаются.
С позиций эвристической экипировки у человека есть вполне добротные законные средства познания, дабы в строго очерчиваемых границах благочинно осваивать абсолютное. Во всем богатстве духовных символических форм обособим фазисы:
• «графия» – артикуляция предметности в специализированном языке феноменологических модельно-аналоговых констатаций, нашпигованных протокольными предложениями, незатейливыми типологизациями;
• «логия» – сущностная тематизация, версификация, мыслительная проработка природы чего бы то ни было. Фокусировка на боге влечет развертывание теологии; культуре – культурологии; человеке – антропологии; мире – космологии; истории – историологии; обществе – социологии; жизни – биологии;
• «гония» – концептуализация становления, возникновения, упрочения чего бы то ни было. Центровка на боге обусловливает выстраивание теогонии; мире – космогонии; роде – антропогонии; истории – историогонии; социуме – социогонии. Есть области мысли, где крайне скуден запас полезных идей. Именно такова ситуация «гонии»: у Гесиода отмечались сложности с выводом пантеона; практически неразрешимые головоломки возникают с оформлением космо-, антропо-, историо-, социогонии. Причины – а) трудности введения исходных систем отсчета – начальных точек значимых процессов; в) препятствия налаживания проверочных экспериментов (дефицит верификации в науках палеоцикла). Как следствие – эмпирически необоснованный, неквантифицируемый характер рассуждений, качественное «плетение словес» при связанности отработанного механизма исключения рабочих абстракций;
• «софия» – головоломный метауровень, претендующий на рефлексию значения, назначения, предназначения, устремления чего бы то ни было. Определение цели, отнесение к ценности для любой неживой – живой, объективной – субъективной структуры как осмысленный акт гносеологически означает полное, всестороннее критико-аналитическое обозрение ее (структуры) мировой линии с замыканием на полновесное резюмирующее квалифицирующее суждение. Локализация мировых линий, подлежащих оценке структур ввиду их нетривиальности, полифундаментальности, встроенности в бесконечные связи – всегда плод сильных и по большей части искусственных концептуальных приемов, налаживаемых употреблением принципа абстракции, абстракций отождествления, неразличимости, подменой актуально бесконечной индивидуализации тождеством и т. д. Обостряются вопросы полноты описания универсумов, адекватности их разбиения, компоновки, предпосылок справедливости условий на подстановку (зависимость полноты описаний от параметров абсолютности характера описаний – адекватность теорий оправдывается адекватностью принципов, лежащих в их основании) и т. п.
Дело приобретает трудновыразимый оборот в случае структур антропных – целе-ценностно ориентированных, идеалоемких. Обозреть мировую линию (с поправкой на сказанное) удается в отношении образований частичных. При жизни человека как существа целе-ценностно трансцендирующего тематизировать сюжет его назначения невозможно: мы не обременены пониманием, на чтó он в принципе может быть способен. Лишь когда кристаллизуются две даты с элегическим тире между ними, – по оценке (всегда неполной) наследства (от индивида) и наследия (от личности) позволительно квалифицировать прожитое. Так же – в отношении структур социально-исторических. Римской империи нет – по замыканию мировой линии на две крайние точки возможно версифицировать «чтó Рим дал миру». Но ничего похожего недопустимо делать по поводу России, которая есть (да будет!) и которая непредсказуемым образом способна изменить и свои, и мировые линии.
Еще в большей степени дело усугубляется применительно к человечеству. Если человек для истории завершаем всегда, то человечество – никогда. Оно есть ничем не лимитируемый имперфект, уразуметь смысл, понять значение, вывести предназначение которого возможно post factum. Но никакого post factum в случае человечества нет. Мы встроены в историю и лишены способности выйти вовне: позиция стороннего наблюдателя для представителя человечества по отношению к человечеству недостижима. Отсюда по части «софии» – сугубо некритическая практика, в перекрытии опыта стремящаяся овладеть трансцендентным. Таков, к слову, гегелевский социософский ортогенез, наивные финалистские, провиденциалистские, эсхатологистские картины истории (хилиастического, коммунистического, либерально-рыночного толка).
Изложенного довольно, чтобы обратить внимание на превратности организационного оформления системно осмысленной реальности в границах «софии». С одной стороны, очарование, с другой стороны, разочарование метафизикой с неизменной беспредметностью, произвольностью. Здесь, как видно, не избежать вопроса вопросов: возможно ли логически безупречно, идейно внятно концептуализировать сверхопытное?
Если вслед за позитивизмом освобождать философию из плена «тайного порыва» в гораздо более обширные и непрозрачные области опыта, нежели стандартное экспериментирование (правда, тогда не только ее, – печатью «шагать за горизонт» отмечена и строгая наука – математика, естествознание в части обработки неподатливого базальта «актуальной бесконечности», «чистого существования» и т. п.), спрашивается: как ей в горниле отчаяния и сомнения достигать понимания некоего решающе важного – добиваться ответов на «проклятые» вопросы человеческого миростроения: что есть бытие и небытие, смерть и бессмертие, высокое и низкое, корыстное и бескорыстное, греховное и праведное, человеческое и псевдочеловеческое?
Не будем эксплуатировать риторическое для очистки зерен от шелухи. Из философии (как и любой мыслительно емкой сферы духовного) не может быть вытравлен суровый пафос абсолютного. Отработка декора вечности, безусловности, безотносительности в материале частного (эпохального) – творческая стезя философии, вступающей в опасные, но благодатные воды «восторга сопричастности», превосходящему обычную меру.
Зачастую проект дороже постройки. Легко сойдемся на том, что в разуме должно быть символическое идеально долженствовательное (ценностно довлеющее), нацеленное на преодоление сущего. В символе абсолютное поставляется в мир вещей. Понимание этого (аутентичной природы абсолютно-символического) влечет и крайне важное практическое понимание того, что вымысел и обихоживает, и вытесняет реальность. К примеру, по идеально-символическим трактовкам справедливого, благого предпринимается фактический обсчет (калькуляция) доступа и к одному, и к другому.
По всем данным причинам, возвращаясь к ранее допущенному двусмысленному «с одной стороны», «с другой стороны», выскажемся однозначно. Ничто так не соблазняет произносить пустые слова, как отсутствие твердости, полное колебаний состояние нерешительности убеждений. «С одной стороны – с другой стороны», – стилистически инертная, эвристически дутая фигура; последовательно продуманное метафилософское рассуждение о философии не предоставляет какого-то шанса, – должна оставаться либо одна, либо никакой стороны. Невзирая на юмовско-позитивистскую критику, философская метафизика вечна: она олицетворяет коренящиеся в разуме потребности отыскивать звезды в «мглистой лазури неба» и потому представительствовать перед Вечно – Высоким – от имени его воплощений.
Если «историю» не уподобливать «памяти», должна быть полноценная и полноправная версия пробивания мысли к finis ultimus, говоря прямо, всякая серьезная философия обязана слагать глубокую историю: относительно бога – «теософию»; истории – «историософию»; рода – «антропософию»; общества – «социософию»; культуры – «культурософию»; космоса – «космософию». Предел мечтаний проекта «софия» – поставить серьезный сценарий смысла, устремления, направленности, линий движения миро-, жизне-, социозодчества (молчаливая весомость мысли релевантна в полной мере безличному, но не безразличному миру, ситуация в котором в терминах природознания концептуализируется ресурсом антропного принципа).
В таком курсе видение «софия» пребывает неким оправданием трансцендирующего абсолютного, взятого не статически, а динамически – под фирмой не crux stat, но dum volvitur orbis. Спроецированная на полноту философских занятий подобная трактовка обязывает понимать философию как последовательное углубление темы «предельное» в модусе «избавление от ржавчины места и времени» в языке не эзотерической тоталлологии, а идеалологии.
Живое причастие трансцендирующему первоисточному в вещном обретается
– Технически:
а) установлением символически пограничного, ценностно предельного в деятельностном – проработка статуса базовых начал духовного, практически-духовного, практического;
в) на базе (а) установлением символической пограничности, ценностной предельности самого деятельностного – проработка статуса человеческой миссии, объективируемой в духовном, практически-духовном, практическом;
с) на базе (а, в) установлением устойчивого в изменчивом, инвариантного в вариантном (абсолютного в относительном) – перипетиях общеродового духовного, практически-духовного, практического деятельностного по реализации собственной интимной миссии.
Способ уберечься от производства fata morgana в философии – вычленение непреходящего в вершении истории, самоосуществлении.
В немногих словах уточним: высшая возможность постичь абсолютное – не озарение, а выявление полноты значений фундаментальных целе-ценностных интенций процессов. Скажем, абсолютное в знании – достоверность, конденсация истины в доказательном познании. Абсолютное в праве – гарантийность обмена деятельностью, равнопартнерство сосуществования. Абсолютное в морали, нравственности – человечность общения не по корысти (благоразумный расчет), а по «целесообразности без цели», благородному решению «не могу иначе», внутренней потребности души, автономии духа.
При въедливом наблюдении, следовательно, в каждом капитальном процессе из самой техники его самоосуществления – в просматривании движения от одной фазы к другой с рефлексией панорамы внутренней динамики – позволительно обособливать некое архетипическое. Не в редакции «предзаложенность», как у Мора: Утоп исключал веру, будто «мир несется наудачу, не управляемый провидением»9, но в редакции «реперы складывания» (в результате нарушения состояний равновесия в собственных колебаниях) тех или иных универсумов. Применительно к неорганике возникает задача прояснить причины структурной устойчивости вещества во Вселенной (статус фундаментальных физических констант – ФФК). Применительно к органике представляет задачу прояснить причины саморегуляции, эквифинальности, целесообразности. Применительно к надорганике осознается задача прояснить причины гуманитарности (статус фундаментальных социальных – символических – констант – ФСК), трактуемой как свободное развертывание человеческих сущностных сил.
Трудно найти лучшее завершение «технической» части как адресоваться к той мысли, что сверхопытное в проекте «софия» никоим образом не корреспондирует «трансцендентному» (имплицирующему порочное спекулятивное); оно корреспондирует «сверхэмпирическому», кристаллизуемому не во временном, а во временнóм общеродовом проявлении разума. Как подчеркивает Шелер, «мы вынуждены отнести сферы бытия, существующие независимо от кратковременно живущего человека, к актам единого надиндивидуального духа… который деятельно проявляет себя в человеке и посредством него растет»10.
– Интенционально:
а) философское оправдание абсолютного кладет себя на алтарь не «поэзиса» (сочинительство), но «диайрезиса» – рефлективной категорологии – уяснение содержательных кумуляций в понятийных схемах умственного развития;
в) как отмечалось, способность постичь «предельное» – не озарение, но уловление принципов, законов созидания и устроения сущего в движении от несуществующего к могущему оказаться существующим и действительно существующему;
с) категоризация перехода возможного в действительное в объективном процессе (природе и целеполагающей деятельности) протекает как установление вербального и субстантивного – предикативного и абсолютного – значения в череде артикулируемых законов, отнесений к ценностям.
Сущее обретает бытие по фюсису (природа); номосу (установление); выверенному креатусу (через преференции, обусловливающие действия, побуждения менять обстоятельства). Линия осознания складывания сущего на природно-деятельной основе транспонируется доктринами космо-, антропо-, культуро-, историо-, социософии, утрирующими непреходящее: каждое временное бытие обременено вечностью, вступающей в образе сознания ценности. Как высказывает Виндельбанд, «тогда отпадает… незначительное, существование со всеми его интересами, основанными на временнóм ходе вещей, и нечто общезначимое, сверхиндивидуальное поднимается из глубин… жизни»11.
Загадка «софии» – загадка возрождения, и состоит она в забвении частного: «до тех пор, пока причины моего мышления, чувствования, воления коренятся в определенной временем индивидуальности, они сливаются с шумом вещей; но как только их основой становится сознание общезначимости, они поднимаются из темного хаоса времени в эфир вечности»12.
– Креативно:
а) «Бог ждет от человека творческого акта как ответа человека на творческий акт бога»13, – говорит Бердяев. Человек как существо самосозидающееся, самопреобразующееся, самопреодолевающееся совершается в творчестве, проявляя «богоподобие»14;
в) «чтотость вещей, полагаемая в идее, есть сущность», – утверждает Гуссерль. Человеческое творение сущего сообразуется с идейно-символическим эссенциальным, оказывающимся антиципирующим будирующим реального;
с) «мысль есть самообнаружение реальности», – высказывает Франк. В контексте не интуитивисткого, а креационистского прочтения, соображение приобретает вид: всякое предметное бытие как внутреннего, так и внешнего мира следует соотносить с человеческим (наука – геоцентрична, созидание среды обитания – антропоцентрично). Как верно отмечает Шелер, «все формы бытия зависят от бытия человека. Весь предметный мир и способы его бытия не есть «бытие в себе», но есть встречный набросок, «срез» этого бытия в себе, соразмерный общей духовной и телесной организации человека»15. (Этим – очередное подчеркивание, – современная метафизика суть не космология, не теология, но культуро-, историо-, социо-, антропология).
Реальное – подобное символического (самоочевидность обратного не допускает, однако, наивно реалистического прочтения), – упрочается в опосредствующей сетке реифицирующих преобразований подобия. Учитывая, что человекоосваемая реальность есть средоточие объективаций человеческих замыслов (моделей), приходится отдавать должное платонизму, настаивающему на сообразности бренного (тленного, тварного) эйдетическому. «Подобное» – имеющее касательство к символической форме высшего, – резонансно «единому»; «неподобное» – «иному», что в аретологических сближениях получает трактовку: подобное – гармоничное (в чем влияние абсолютного сказывается изнутри созидания реалий), благое; неподобное – дисгармоничное, неправедное.
В креатологической плоскости человеческая богоподобность (сотворенность по «образу и подобию») привносит лейтмотив миметического: уподобленность одного другому удовлетворяется высотой, благообразностью целей, усилий миросозидания, соответственных, совершенному, символически каноническому (царству эйдосов – платонизм, эстетическим идеалам – эстетизм («прекрасное» классицизма)).
Резюмирование сути, зафиксированной в обозначенных трех моментах, отчленяет идею гомотетии, которая характеризует операции преобразования многообразий через постановку в соответствие некоторым сущностям их однопорядковых контрагентов (при строгих процедурах связываемых коэффициентом подобия). Стандартные преобразования подобия в математике обобщаются теорией аффинных преобразований, стандартные преобразования в деятельности по схемам «цель – средство – результат», «модель – воплощение», «замысел – претворение» обобщаются теорией родового призвания: в опоре на деятельность (становящейся планетарной силой) человечество творит сущее «по образу и подобию», – то есть целерационально, руководствуясь высшими, абсолютными символами ценного, идеального.