Полная версия
Ведьма княгини
– Чего пялишься? – неожиданно грубо спросил, когда они остались одни.
– Да вот спросить хочу…
– Это я должен спросить, где тебя леший носил? Ты боярыня моя али кто?
Она наконец отвела взор, окинула взглядом помещение. В небольшое окошко вливался свет хмурого дня, со двора доносилось протяжное кудахтанье наседки, где-то бухала кузница.
– Раньше ты меня сюда не приводил, – сказала она, разглядывая резьбу на наличниках, тканые дорожки на широких половицах, алое сукно на длинном столе. – Все от людей меня прятал в Дорогожичах.
– Как же тебя было не прятать, когда любой молодец залетный может похвалиться, что знал тебя? И мало ли что между вами было… Мне же честь семьи надо было блюсти, раз выбрал тебя своей боярыней.
– Выбрал… меня… – тихо повторила она и вздохнула, словно с облегчением.
Свенельд же оставался суров, сел в противоположном углу, как будто и находиться подле нее ему было тяжело.
Малфрида смотрела на него, чуть склонив голову к плечу. Вот он, ее ладо, ее муж ненаглядный. Хорош собой, сильный, нарядный, уверенный в себе. К такому любая пойдет не раздумывая… А он выбрал ее. Как древлянке Малфутке и мечталось когда-то в глухих чащах.
Но сейчас она видела его как будто иначе, чем ранее: и как Малфрида-чародейка, и как наивная доверчивая Малфутка. Как Малфутка, она его еще любила, а вот как Малфрида… Отчего-то вспомнилось, как некогда древлянские волхвы разбудили в ней ненависть к нему, требовали, чтобы погубила по их приказу посадника Свенельда. Он же спас ее от ярости древлян, женой сделал, но все же не мог полюбить, как ей того хотелось. Чувствовал, какова она на самом деле… ведьма древлянская.
Но еще Малфрида понимала и некое роковое сплетение их судеб: они со Свенельдом сблизились и она родила ему дочку, потом стала его женой, и значит, они связаны так, что она не может сделать ему зла, а должна оберегать. Ибо ведьмы охраняют тех, кто им близок, и не могут погубить. Погубить ближнего для них – это принести себе самой гибель, это уведет их из мира живых в мир теней. Как Малфутка, она торговалась с Кощеем за любимого мужа, а как Малфрида – понимала, что правильно поступила, встав на его защиту. И как Малфутка, она просто хочет спасти дорогого человека. Но вот хочет ли она остаться его женой как Малфрида?
– Что смотришь, будто я диво невиданное? – не выдержал наконец Свенельд. И словно вспомнив о чем-то, грубо спросил: – Ты что с моей ключницей Липихой сделала, а? Сообщили, что ты с лестницы ее столкнула. Да как ты осмелилась на такое?
Она вдруг прервала его громким заливистым смехом. И в нем было нечто столь нехорошее, что у Свенельда волосы зашевелились на затылке. Нет, его древляночка милая никогда так не смеялась.
Так кто же перед ним?
А Малфрида глядела на него уже без тени улыбки.
– Я и не прикасалась к твоей мамке Липихе. Но я, похоже, знаю, кто погубил ее. Женщина не из этого мира, высокая и статная, с длинными белыми волосами, которая старится и умирает в считанные мгновения. Блазень, живущий в твоем тереме в Дорогожичах. Знаешь такую? Вижу, что знаешь, – кивнула она, заметив, как он побледнел, встать было хотел, но вновь осел на лавку.
Свенельд старался взять себя в руки, унять неожиданную дрожь. Откуда Малфутка могла знать про Межаксеву, жену его прежнюю? Его и поныне род Прастена попрекает, как будто Свенельд повинен в кончине их родички. Ведь сгинуть в единую ночь…
Не был Свенельд виновен в ее гибели? Или все же был?
Он вспомнил угрозы бывшей суложи. Дескать самому князю она сообщит, что он за Ольгой пресветлой волочится. Да кто бы ей поверил, дуре-бабе? А вот и нашлись бы такие. И это грозило Свенельду потерять все, что достиг. Мог бы и жизни лишиться.
Вот тогда верная мамка Липиха и решила помочь своему выкомышу. А как – он только позже узнал, когда явился на погребение Межаксевы. Тогда мамка тихим шепотом ему все и поведала. Свенельд тогда как раз привез из древлянских лесов воды чародейской, живой и мертвой. Межаксева красавица была, стариться не хотела, вот и потребовала, чтобы муж и ей водицы той дал. Он-то просьбу ее выполнил, да только Липиха по своему разумению поступила. Водица мертвая все болезни лечит, хвори на корню в теле изводит, но может и погубить, если сразу не принять живой воды, продляющей жизнь и младость. А Липиха, дав Межаксеве испить мертвой водицы, склянку с живой на обычную воду заменила. И боярыня стала стариться и умирать у нее на глазах, в труп разложившийся превратилась, а потом… Липиха ее вновь спрыснула из склянки с мертвой водой – и Межаксева стала как была. Только мертвая.
Тогда, поведав все, Липиха бухнулась в ноги Свенельду, причитая, что если бы не избавились они от боярыни, та бы немало бед Свенельду принесла. А он только молчал потрясенно. На устроенной тризне по жене и смотреть на Липиху не мог. Но потом попустило. Простил ее, даже понял, какую услугу ему мамка оказала. Возвысил даже. А выходит… Выходит, блазнем бесплотным стала его Межаксева.
Малфрида с усмешкой наблюдала за лицом мужа. Потом вздохнула, как будто с сожалением, поглядела в окошко как-то скучающе.
– Успокойся, боярин. Мертвая помстилась за себя, успокоилась и больше не появится. Но тебе сейчас иная беда грозит, и куда более страшная. Продали тебя бояре как жертву Кощею темному. Однако я уже выторговала твою жизнь. Не расплатилась еще, да только теперь ты мне поможешь. А не поможешь… плохо будет и тебе и мне.
Свенельд потряс головой, словно отгоняя наваждение. Что она говорит? Ну, про блазня… это понятно. А при чем тут какой-то Кощей?
– Ты разозлить или рассмешить меня хочешь, Малфрида?
Так, значит, для него она прежде всего Малфрида… не Малфутка его. Значит так тому и быть.
Свенельд вдруг рассмеялся – легко и беззаботно, как только он умел. И все еще веселясь, постучал себя костяшками пальцев по лбу.
– Дуришь меня? Кощеем стращать надумала?
Она смотрела на него, молчала. И постепенно ее муж перестал смеяться, даже ощутил неприятный холодок под ложечкой.
Свенельд был наслышан о страшилище русских сказок, Кощее зловещем. Мол, живет где-то на дальнем севере могущественный и страшный кудесник, полутруп-получародей искусный, хранитель огромных подземных сокровищ, питающий свою колдовскую силу от этих богатств. Еще сказывали, что в древности ему самых пригожих девиц и молодцев в жертву приносили, чтобы он оставался в своем кромешном мире, чтобы не совался к людям.
Однако сказы ведь все это. А чтобы этому темному Кощею и теперь живого человека пообещали, да еще нарочитого воеводу… Чудачества какие-то, басни бредовые. Скажи Свенельду об этом кто иной, а не его древлянская ведьма-жена, он бы и впрямь только смеялся. Но Малфрида сама была связана с темными силами, она была частью их. А каковы могут быть эти силы, Свенельд испытал на собственной шкуре. Недаром же был он посадником древлянским, ему приходилось встречаться с нелюдями в чащах и сумеречных болотах тех краев, схлестывался с ними, с самим змеем Смоком сражаться приходилось[55]. Да, будучи посадником у древлян, всякого насмотрелся Свенельд, и то, о чем пели под перезвон струн слепые гусляры, что-де витязь Свенельд нежить рубил-губил, не только сказкой-страшилкой для него было.
А теперь… Неужели это темное колдовство, которое так не любила и презирала деятельная, живая душа Свенельда, вновь выбрало его своей целью? От этого не только сердце застучит, не только ком в горле станет. С этим так просто не справиться. Да и были у него враги-соперники в Киеве, которые, понимая, что воевода Свенельд им не по зубам, которые его власти опасались. Такие могли и к чародейству обратиться. И пусть Свенельд верил, что человек, если он духом крепок, сильнее любых чар, все одно ему стало неуютно. Даже страшновато стало.
– Кто продал меня? – спросил негромко.
– Да какая разница? А вот теперь нам надо…
Но на полуслове Малфрида вдруг умолкла, прислушиваясь. Свенельд тоже различил какие-то голоса извне, топот ног, потом взволнованный голос Ольги прозвучал в сенях.
Тотчас дверь распахнулась и на пороге возникла сама княгиня. Лицо такое бледное, что соболья опушка шапочки почти черной казалась. Глаза же горели ярче камней самоцветных в блестящих колтах.
Сощурилась было со свету, потом на Свенельда глянула, будто и не заметив, а все пошарила глазами по истобке. А как увидела Малфриду, так и кинулась к ней.
– Ты пришла, ты все-таки пришла!..
– Пришла, княгиня. И теперь будем думать, как далее поступить. Ибо что у древлян и впрямь чародейство невиданное взросло, я сама убедилась. Как и поняла, что не обойтись мне без вашей помощи, а вам – без моей.
Через несколько дней в Киеве только и разговоров было о том, что на подходе древлянская ладья с послами.
Люди собирались на склонах киевских круч, всматривались в широко разлившийся вольный Днепр с его уходящими вдаль заводями, с исчезающим в сырой дождливой дымке низинным противоположным берегом. И все гадали – с чем прибудут послы от извечных врагов-древлян? Мира запросят или войны? Но если древляне на убийство правителя Руси решились, то как теперь осмеливаются являться в Киев?
Разное люди говорили. Одни требовали созвать рать со всех русских земель да наказать древлян. Другие советовали скликать вече и решить, кто станет во главе Руси. Были и такие, кто считал, что с древлянами прежде всего должен разобраться древлянский посадник Свенельд, но на таких даже шикали. Говорили: воевода-варяг немало власти имеет, а за противоборство с древлянами он теперь и княжескую шапку потребует.
Но все же кто возглавит рать против древлян? Уж точно не Ольга. Куда ей, вдовице, да еще с малым сыном полки водить?
В Киеве многие считали, что разбираются в этих вопросах. Чай, они не новгородцы надменные, которые только и могут, что глотки на сходках рвать; и не смоляне, которые только торгами своими и сильны, а в походы уже много лет не выступали. И только они, Киев, стольный град, могут решить, и кого на княжеский стол сажать, и кого в защитники кликать. Однако даже за такими заносчивыми высказываниями таился страх: а вдруг, пока они тут судят да рядят, эти дикие древляне, пользуясь безвластием, нападут на Киев? Вон, старожилы киевские сказывали, сколько бед и разорения было Киеву от древлян, пока Олег их не подмял под себя.
Но когда ближе к вечеру показался на реке древлянский корабль, жители столицы приумолкли.
Гребцов на ладье находилось не больше двенадцати, но на внутренних скамьях сидело еще человек двадцать. К тому же все пространство возле мачты было завалено какими-то тюками. На корме тоже размещались мешки и бочонки, плотно увязанные и покрытые шкурами. Не знай в Киеве, что древляне решились на переговоры, так можно и решить, что купцы прибыли с товаром торг-мену.
Древлянская ладья пристала возле Боричева узвоза – широкого подъема на Гору. Ожидавшие внизу на пристани люди перекинули мостки на борт, чтобы древляне могли сойти с удобствами. Послы как-никак.
– Ишь какие, – переговаривались в толпе.
При этом многие стали поглядывать туда, где на заборолах городни стояли именитые киевляне. И во главе их княгиня Ольга. Ветер развевал ее длинное белое покрывало под собольей шапочкой, она удерживала у горла темную, опушенную соболем накидку. Подле нее стояли именитые мужи: бояре в высоких шапках, волхвы в светлых одеяниях, варяжские воеводы в шеломах и кольчугах. Ближе всего к Ольге стояли ее советники Асмунд и Свенельд. А вот за плечом Ольги виднелась женская фигура боярыни Свенельда, Малфуты. Она была в темно-красном одеянии, длинное в тон платью головное покрывало надвинуто до самых глаз. На своих соплеменников-древлян, казалось, и не глядит из-под покрова.
Киевляне шептались, что в последнее время Ольга благоволит к супруге Свенельда, почитай не расстается с ней. А еще шла молва… что странная эта боярыня-древлянка. Вон челядь из терема княгини поговаривала, что все с волхвами та общается, с ними да с Ольгой. И Ольга слушает ее, как никого до того не слушала.
Сейчас княгиня тоже перво-наперво оглянулась к ней, потом вновь посмотрела на древлянских послов, какие медленно и величаво подымались по широкому Боричеву узвозу. Двигались они сплоченной группой, как будто вот так, скопом, чувствовали себя увереннее.
И вновь киевляне говорили, глядя на них: ишь какие!
Древлянские послы были собой немолодые почтенные люди. На всех были пышные меховые накидки, головы обнажены, длинные аккуратно расчесанные волосы ниспадали на пышные оплечья. У большинства они стянутые вкруг головы богатыми золочеными обручами, на шее почти у каждого висела золотая гривна[56], широкие обручья сверкали чеканкой по металлу. Знатно смотрелись послы, значительно, впору в пояс таким кланяться. Вот тебе и дикие древляне!
На стене Малфрида негромко поясняла Ольге:
– Самых значительных людей к тебе прислали, княгиня. Это старейшины, каких у древлян особым почетом наделяют. Видишь, какие длинные у них волосы – это знак благородных родов. Древляне все больше охотники да звероловы, они обычно длинные волосы не отпускают, в лесах да чащах с такой гривой особо не пошастаешь. Ее могут позволить себе только самые почтенные да еще волхвы, те, кто над людьми стоит, правит, а в промыслах не участвует. Честь тебе оказали древляне, княгиня.
– Честь!.. – повторила Ольга сквозь зубы, будто выплюнула какое-то ругательство. – Что ж так мало прислали? Боятся?
Малфрида не ответила. Она тоже не ожидала, что посольство к Ольге окажется таким немногочисленным. Ей же нужно было много больше лучших людей. Тьму, как повелел Кощей. Но и на этих Малфрида глядела как на мертвецов. Как на жертву. Пусть поведают княгине, чего хотят, а там… Там свершится!
Она негромко сказала, чтобы княгиня вела себя, как меж ними было уговорено.
Асмунд, слышавший их речи, но не стал вмешиваться. Заметил только, что Малфрида тихо отошла… так тихо, как будто и не стояла только что подле Ольги в своем мрачном одеянии цвета запекшейся крови. Без единого украшения или вышивки-оберега[57]. Как будто ничья сила не нужна была ей в помощь. Сама себе такое выбрала.
Малфрида прошла по переходам к каменному терему княгини. Стражи ее пропустили беспрепятственно. В самом же тереме было тихо, крытая сукном каменная лестница вела вверх, в широкую просторную гридницу. Здесь упруго изгибались над головой светлые своды, большие окна застеклены прозрачными шариками в частых переплетах, на стенах развешано дорогое оружие, начищенное до блеска, внушительные щиты с богатыми умбонами[58]. Почти все пространство гридницы покрывало алое гладкое сукно. Позади стоявшего на возвышении резного кресла княгини на стене широко раскинулся парчовый византийский покров-ковер с изображением расходящихся лучей. Когда Ольга сидела в этом кресле, создавалось впечатление, что лучи исходят прямо от нее самой.
Сейчас в светлом каменном зале терема княгини были только волхвы. Но не степенные и важные, как принято, а ползающие на четвереньках по углам, что-то наговаривавшие.
– Ну что, получается у вас? – спросила их чародейка правительницы.
Один из них, худой, скорее молодой, чем старый, но какой-то старообразный, вскинул на нее гневное лицо.
– Если обманула, если потешиться так над нами хочешь… Я сам в ваших древлянских лесах не единожды бывал, заклятия постигал, но чтобы такую тарабарщину творить… Издеваешься?
Два других волхва тоже оторвались от бересты, на которой были сажей выведены какие-то знаки, и сурово поглядели на боярыню. Это она составила заклинание безграничного доверия, выбрала самых сильных из местных чародеев и заставила навести чары, протянув невидимую нить от стены до стены. И каждый, кто переступит через эти невидимые нити, уже не сможет рассуждать здраво, а будет только доверять послушно.
Малфрида поглядела на служителей-колдунов. Колдуном, гм. Да любой из древлянских кудесников куда лучше бы этих справился.
– Не просила бы я вас, – почти прошипела ведьма, оскалив ровные белые зубы, – да и сама бы сплела чары, коли б дитя под сердцем не носила.
Это они понимали. Даже самая могущественная чародейка обречена на бессилие, пока беременна. Но все равно… чтобы ползать…
И тут Малфрида, видя, что они все еще мешкают, наклонилась к главному из них, этому молодцу старообразному, и сказала негромко, чтобы лишь он услышал:
– Похоже, что сила у тебя только на разгулище на Лысой горе была, Коста волхв. Но в турью шкуру тут рядиться ты уже не можешь.
Его глаза широко распахнулись. Пробормотал: неужто это она с Кощеем там была? Но Малфрида уже отходила. Застыла за креслом княгини, стояла, опустив голову с надвинутым до глаз покрывалом, лишь порой поглядывала со странной улыбкой, наблюдая, как Коста и прочие с новым усердием стали наводить знаки, сличая с рисунками на бересте.
Но вот за дверью раздался гул голосов, шаги, движение. Волхвы, как раз успев закончить, поспешили отойти. Двери тут же распахнулись, стремительно вошла Ольга – быстрая, порывистая, серые глаза почти белыми кажутся от напряжения. Каково это ей – древлян поганых в лучшей своей гриднице принимать!..
Малфрида стояла, потупив очи. Ни на кого не глядела, но все улавливала: и как Ольга торопливо взошла на возвышение и опустилась в кресло, как сопровождавшие ее ближайшие советники и воеводы занимали места на скамьях. А потом Малфрида ощутила приближение самих древлян.
Она подняла глаза, только когда они начали входить в дверную арку. Потом взглянула туда, где стояли, сцепив пальцы и опустив головы, полянские волхвы. Их губы почти не шевелились, но Малфрида знала, что они наговаривают ее заклинание. Она сама стала его нашептывать, хотя понимала, от нее сейчас мало толку. Но все же…
– Инда согни, шшш, кара, белла, согни выю, нррааашшш…
Действительно, нечто невразумительное на первый взгляд, если исходить из местных наговоров, где уже забыты все звуки леса и ветра, звериный говор, где остались только слова. Но что такое слова? Они почти не несут чародейства, они слабее…
Малфрида следила, как послы древляне переступают незаметные колдовские знаки. Волхвов среди них нет, если никто ничего не почувствовал. Двое или трое из них были в сапогах, обмененных на торге, но большинство в обычных древлянских постолах[59], хотя и богато отделанных, выложенных проволочными узорами, украшенных речным жемчугом. Постолы придерживали завязанные крест-накрест ремешки оплетки поверх меховых онучей.
Только когда все послы выстроились полукругом перед княгиней Киева, Малфрида взглянула на их лица. Некоторые показались смутно знакомыми. Но для себя ведьма отметила главное: они были уже под действием заклятия. И хотя продолжали держаться достойно, но словно утратили прежнюю невозмутимость, оглядывались по сторонам, цокали восхищенно языками, улыбались безмяежно. Ну чисто дети престарелые… доверчивые. Значит, получилось заклинание у Косты и его соратников.
Ольга приветствовала их словами:
– Вижу, гости добрые ко мне пожаловали.
Ее уверенный спокойный голос никак не вязался с ее прежней порывистостью. Малфрида даже подивилась ее силе духа, ощутила уважение. Ведь общалась с княгиней все предшествующие дни, знала, как ту гнет страх и ненависть. А вот поди же… Сама приветливость и радушие сейчас.
Древляне кланялись Ольге неглубоко, сдостоинством, как и положено мужам в летах – лишь чуть склоняя длинноволосые головы. Но улыбались.
– Да, явились мы, княгиня.
– Так говорите, что привело вас ко мне?
– Ты сама, поди, знаешь, – выступил вперед их выборный, степенный седой старик, высокий и значительный по виду. Вот только его светлая, приветливая улыбка как-то не вязалась с его почтенным обликом – будто умиляет и радует старого древлянина что-то. – Ведь мы уже отправили к тебе посыльного с вестью. Ты знаешь, что случилось.
Ольга молча смотрела на них. Послы стали переглядываться, потом заговорили, вроде как и по отдельности, но почти перебивая друг друга.
– Мужа твоего мы убили, Игоря Киевского…
– Он как волк расхищал и грабил наши земли…
– Наши люди собрали вече и порешили: если волк повадился к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьем его.
– Вот и погубили мы Игоря, чтобы нас не погубил. Это мудро и справедливо.
– А наши князья хорошие, потому что берегут Древлянскую землю…
– Князь Мал среди наших правителей самый значительный и родовитый, пойди за него.
– Куда же тебе теперь самой без мужа? Муж любой бабе нужен. А Мал у нас – молодец в самом соку.
– Тебя Мал выбрал в жены.
– А сына твоего Святослава мы тоже к себе возьмем. И сделаем с ним все, что захотим, если ты не будешь послушна мужу.
Тут Ольга резко встала, и древляне вмиг притихли.
Малфриде с ее места не было видно, что отразилось на лице княгини, но понимала, что Ольгу более чем возмутила подобная открытая доверчивость древлян.
И они это уловили. Перестали улыбаться, смотрели растерянно. Некоторые словно только сейчас заметили, что вместе с княгиней повставали и ее воеводы. Но не трогались с места, не сводя глаз с Ольги.
Несколько мгновений в гриднице было тихо. Малфрида неожиданно отметила, что ее развлекает создавшаяся ситуация. Надо же, древлянка Малфутка бы сейчас вся дрожала от страха, а вот душа ведьмы Малфриды только забавляется происходящим.
Наконец княгиня взяла себя в руки. Сказала спокойно:
– Это все, что вам велено передать мне?
Старшина послов негромко, но твердо произнес:
– Остальное тебе передавали с посыльным, княгиня. Ты знаешь, о чем речь. И знаешь, что будет, если с нами что-то случится. Знаешь, какой силой владеют теперь древляне и… кому мы приносим жертвы!
«Чернобогу и Морене приносят, – почти весело думала Малфрида. – Мне бы хотелось на такое поглядеть».
Но она заставила себя вспомнить про Игоря, который любил ее… и которого любила она… кажется, что любила. Она попыталась возродить в себе ненависть к этим людям, но ничего не получалось. Ей было просто любопытно.
Ольга медленно опустилась в кресло. Молчала. Постепенно стали успокаиваться и окружающие. Малфрида заметила, как на Ольгу глядит Свенельд. Глаза горят и кажется, что один жест княгини – и он невесть что может сотворить.
«И как же мы с ней будем делить его?» – подумала ведьма, и вдруг поняла, что это ей уже не так и интересно. Она вообще ощущала в последнее время какое-то охлаждение к ранее обожаемому мужу.
«Думаешь, ты больно нужен ей, Свенельд разлюбезный? Нет, ей нужна только я! И она слушает меня во всем!»
Малфрида смотрела в затылок княгини, разглядела даже, какой узор вышит на ее шапочке над собольей опушкой: крылатая Гамаюн, полудева-полуптица, знающая обо всем на свете. Своеобразный оберег, дающий мудрость. Ну же, княгиня пресветлая! Или забыла, что с тобой обговаривали?
Ольга вдруг сгорбилась на миг – то ли от взгляда ведьмы, то ли под грузом обязательств.
– Я все понимаю, – изрекла негромко. – И вот что я вам скажу, мужи именитые: любезна мне ваша речь! Мужа мне уже не воскресить, но хочу воздать вам – послам и сватам от нового суженого! – воздать честь перед всеми людьми, перед всем Киевом! Но это завтра. Ныне же идите к своей ладье, ложитесь в ней спокойно почивать, утром же я пришлю за вами.
По мере того как Ольга говорила, ее слабый голос крепчал, становился громче. Она выпрямилась, ее тонкие руки крепко сжали резные завитки подлокотников кресла.
– А когда явится к вам посыльный от меня, когда поклонится и пригласит в палаты мои, отвечайте ему: «Не поедем на конях, ни пешими не пойдем, но понесите нас на ладье прямо на Гору Киевскую!» Так я честь вам выкажу, мужи именитые! Пусть все знают, что уважаю ваше племя и князя его!
Древляне сперва недоуменно переглянулись, но вот один из них улыбнулся, потом второй. Приосанились, поглядывали горделиво на советников Ольги. Малфрида видела, как понуро опустил голову Свенельд, как молча и с достоинством выдержал их самодовольные взгляды Асмунд. Варяги тоже держались невозмутимо, только варяг Грим тихо выругался и отвернулся с искаженным яростью лицом. И это особо порадовало древлян. Выходили гурьбой, сияющие и величавые.
Позже Малфрида разыскала княгиню в темной каморе за гридницей. Та жалась в углу, будто дворовая девка, плечи ее подрагивали. Но едва зашелестел подол длинного одеяния Малфриды, резко обернулась. Быстро смахнула слезы.
– Все ли, как решено, я выполнила?
Спросила вроде как послушно, но голос… как проклятие насылала.
Малфрида медленно кивнула.
– Все так, княгиня пресветлая. Одно плохо – мало их. Мне больше понадобится.
– Мало? Пока мало! – выкрикнула Ольга, и ее серые светлые глаза потемнели от ненависти. Яркие губы решительно сжались. – Ибо будет их еще много! Столько, сколько надо, чтобы смыть кровавый след из царства злой Морены для мужа моего!
«И чтобы откупиться от Кощея за моего мужа!» – довольно подумала Малфрида. И вспомнила утробный глухой голос темного повелителя: «Тьму их хочу. Но чтобы не каленым булатом…»