Темное просвещение. Американские консерваторы против Империи и Собора

Нет смысла начинать этот грязный эксперимент только для того, чтобы установить какую-то другую идеологию, как это происходит только потому, что кто-то так сказал. Формализм, как мы увидим, – это идеология, разработанная фанатами для других фанатов. Это не комплект. Она не идет с батарейками. Вы не можете просто вставить ее. В лучшем случае, это грубая отправная точка, чтобы помочь вам создать свою собственную идеологию DIY. Если вам неудобно работать с настольной пилой, осциллографом и автоклавом, формализм не для вас.

Она гласит:

Основная идея формализма заключается в том, что главной проблемой в человеческих делах является насилие. Цель состоит в том, чтобы разработать способ взаимодействия людей на планете удивительно ограниченного размера без насилия.

Особенно организованного насилие. Хороший формалист считает, что, помимо организованного насилия над людьми, все другие проблемы – бедность, глобальное потепление, моральный распад и т. д. и т. д. и т. д. – в основном незначительны. Возможно, как только мы избавимся от насилия, мы можем немного беспокоиться о Моральном Разложении, но, учитывая, что организованное насилие убило пару сотен миллионов человек в прошлом столетии, тогда как Моральный Разложение дало нам «American Idol», я думаю, что приоритеты довольно ясны.

Фишка в том, чтобы смотреть на это не как на моральную проблему, а как на техническую проблему. Любое решение, которое решает проблему, является приемлемым. Любое решение, которое не решает проблему, не является приемлемым.

Например, существует существующая идея под названием пацифизм, часть общего прогрессивного набора, которая претендует на решение проблемы насилия. Насколько я понимаю, идея пацифизма заключается в том, что если мы с вами не можем быть жестокими, то все остальные не будут жестокими тоже.

Я не сомневаюсь, что пацифизм эффективен в некоторых случаях. В Северной Ирландии, например, это, кажется, неплохая вещь. Но в этом есть своего рода логика «сотой обезьяны», которая постоянно ускользает от моего линейного западного разума. Меня поражает, что если все являются пацифистами, а затем один человек решает не быть пацифистом, он в конечном итоге правит миром. Хм.

Еще одна трудность заключается в том, что определение «насилия» не так очевидно. Если я осторожно освобожу тебя от твоего кошелька, а ты гонишься за мной со своим Глоком и заставляешь меня умолять меня вернуть его, кто из нас совершает насилие? Предположим, я говорю, ну, это был ваш кошелек, но теперь это мой кошелек?

Это предполагает, по крайней мере, что нам нужно правило, которое говорит нам, чей кошелек – чей. Насилие – это то, что нарушает правило или заменяет его другим правилом. Если правило ясно, и все следуют ему, насилия не происходит.

Другими словами, насилие означает конфликт плюс неопределенность. Пока в мире есть кошельки, конфликт будет существовать. Но если мы сможем устранить неуверенность – если есть однозначное, нерушимое правило, которое заранее сообщает нам, кто получает кошелек, у меня нет причин просунуть руку к вам в карман, а у вас нет причин бежать за мной, устраивая дикую стрельбу в воздух. Ни одно из наших действий по определению не сможет повлиять на исход конфликта.

Насилие любого размера не имеет смысла без неопределенности. Рассмотрим войну. Если одна армия знает, что проиграет войну, возможно, по совету какого-то непогрешимого оракула, у нее нет причин сражаться. Почему бы не сдаться и не покончить с этим?

Но это только умножило наши трудности. Откуда все эти правила? Кто делает их нерушимыми? Кто станет оракулом? Почему кошелек «твой», а не «мой»? Что произойдет, если мы не согласны с этим? Если для каждого кошелька есть одно правило, как все могут их запомнить? И предположим, что это не ты, а я, кто получил Глок?

К счастью, великие философы потратили много долгих часов на размышления об этих деталях. Ответы, которые я даю вам, принадлежат им, а не мне.

Во-первых, один разумный способ создать правила состоит в том, что вы связаны правилом, если и только если вы согласны с ним. У нас нет правил, которые сделаны где-то богами. То, что у нас есть, на самом деле вовсе не правила, а соглашения. Конечно, согласиться с чем-то, а затем, по вашему усмотрению, перестать соглашаться с этим, является хамством. Фактически, когда вы заключаете соглашение, само соглашение вполне может включать последствия такого безответственного поведения.

Если вы дикий человек и вы не согласны ни с чем – даже с тем, что вы не будете просто случайно убивать людей на улице – это нормально. Иди и живи в джунглях или что-то в этом роде. Не ожидайте, что кто-нибудь разрешит вам ходить по их улице, так же, как они не допустят, скажем, белого медведя. Не существует абсолютного морального принципа, согласно которому белые медведи являются злом, но их присутствие просто несовместимо с современной городской жизнью.

Мы начинаем видеть здесь два вида соглашений. Есть соглашения, заключенные с другими конкретными лицами – я согласен покрасить твой дом, ты согласен заплатить мне. И есть соглашения типа «Я не буду никого убивать на улице». Но действительно ли эти соглашения отличаются? Я так не думаю. Я думаю, что второй тип соглашения – это просто ваше соглашение с тем, кто владеет улицей.

Если у кошельков есть владельцы, почему у улиц не должно быть владельцев? У кошельков должны быть владельцы, очевидно, потому что в конечном итоге кто-то должен решить, что происходит с кошельком. Он у тебя в кармане или у меня? Улицы остаются на месте, но еще предстоит принять много решений – кто прокладывает улицу? Когда и почему? Разрешено ли людям убивать людей на улице или это одна из тех улиц, где нельзя убивать? Как насчет уличных торговцев? И так далее.

Очевидно, что если мне принадлежит 44-я улица, а вам 45-я и 43-я, возможность сложных отношений между нами становится нетривиальной. А сложность стоит рядом с двусмысленностью, которая стоит рядом с неопределенностью, и снова появляются Глоки. Таким образом, в действительности, мы, вероятно, говорим больше о владении не улицами, а более крупными, более четко определенными единицами – возможно, кварталами или даже городами.

Владеть городом! Это было бы круто. Но это возвращает нас к проблеме, которую мы полностью пропустили, а именно, кому что принадлежит. Как мы это решаем? Я заслуживаю владеть городом? Я достоин? Я думаю, что да. Может быть, вы могли бы сохранить свой кошелек, а я мог бы получить, скажем, Балтимор.

Существует такая идея, называемая социальной справедливостью, в которую многие люди верят. На самом деле это понятие довольно универсально. Это говорит нам о том, что Земля маленькая и имеет ограниченный набор ресурсов, таких как города, которые мы все хотим иметь так много, как это возможно. Но у нас всех не может быть по городу или даже улице, поэтому мы должны делиться поровну. Потому что все люди равны, и никто не равнее других.

Социальная справедливость звучит очень хорошо. Но у нее есть три проблемы.

Одной из них является то, что многие из этих приятных вещей не сопоставимы напрямую. Если я получу яблоко, а ты апельсин, мы равны? Можно спорить на эту тему – возможно, с Глоксом.

Во-вторых, даже если все начинают с равного положения во всем, все люди все равно разные с разными потребностями, навыками и т. д., и концепция собственности подразумевает, что если у вас есть что-то, вы можете передать кому-то другому, вряд ли все останутся равными. Фактически, это в принципе невозможно: объединить систему, в которой соглашения остаются согласованными, с системой, в которой равенство остается равным.

Это говорит нам о том, что если мы попытаемся обеспечить постоянное равенство, мы, вероятно, можем ожидать постоянного насилия. Я не большой поклонник «эмпирических данных», но я думаю, что этот прогноз довольно хорошо соответствует действительности.

Но три, то есть настоящий убийца данной концепции, так сказать, это то, что мы на самом деле не создаем здесь абстрактную утопию. Мы пытаемся исправить реальный мир, который, если вы не заметили, крайне испорчен. Во многих случаях нет четкого соглашения о том, кому что принадлежит (Палестина, какая-нибудь?), но большинство хороших вещей в мире, похоже, имеют довольно определенную цепочку контроля.

Если мы должны начать с выравнивания распределения товаров или, фактически, вообще изменить это распределение, мы совершенно излишне оказываемся в неловком положении. Мы говорим, мы пришли с миром, мы верим, что все должны быть свободными и равными, давайте обниматься. Обними меня. Чувствуете этот комок в моем заднем кармане? Да, это то, что вы думаете, это. И это заряжено. Теперь сдайте свой город / кошелек / яблоко / апельсин, потому что я знаю кое-кого, кто нуждается в этом больше, чем вы.

Цель формализма – избежать этого неприятного небольшого обходного пути. Формализм гласит: давайте выясним, у кого что есть сейчас, и дадим им небольшую прикольную справку. Давайте не будем вдаваться в то, кто что должен иметь. Потому что, нравится вам это или нет, это просто рецепт для большего насилия. Очень трудно придумать правило, которое объясняет, почему палестинцы должны вернуть Хайфу, и не объясняет, почему валлийцы должны вернуть Лондон.

Пока что это звучит очень похоже на либертарианство. Но есть большая разница.

Либертарианцы могут думать, что валлийцы должны вернуть Лондон. Или нет. Я все еще не уверен, что могу истолковать Ротбарда по этому вопросу, который, как мы видели, сам по себе является проблемой.

Но если есть то, во что верят все либертарианцы, так это то, что американцы должны вернуть Америку. Другими словами, либертарианцы (по крайней мере, настоящие либертарианцы[*Ротбардианцы, конечно, прим. переводчика]) считают, что США – это в основном нелегитимный и узурпирующий орган, что налогообложение – это воровство, что эта странная, служебная вооруженная мафия, по сути, рассматривает их как пушных зверей, и это она убедила всех в стране поклоняться ей, как будто это была церковь Божья или что-то в этом роде, а не просто парни с причудливыми значками и большими ружьями.

У хорошего формалиста этого не будет.

Потому что для формализма тот факт, что США могут определить, что происходит на североамериканском континенте между 49-й параллелью и Рио-Гранде, Аляской и т. д., означает, что эта территория принадлежит субъекту. И тот факт, что США извлекают регулярные платежи из вышеупомянутых пушных марионеток, означает не более того, что им принадлежит это право. Различные маневры и псевдоправительство, с помощью которых он приобрел эти свойства, – это всего лишь история. Важно то, что они есть у него сейчас, и он не хочет их отдавать, так же, как вы не хотите отдавать мне свой кошелек.

Так что, если необходимость отстегивать какую-то долю вашей зарплаты, делает вас крепостным, то это означает, что американцы – крепостные.

Корпоративные крепостные, если быть точным, потому что США – это не что иное, как корпорация. То есть это формальная структура, с помощью которой группа людей соглашается действовать сообща для достижения какого-то результата.

Ну и что? Таким образом, я корпоративный крепостной. Это так ужасно? Я, кажется, довольно привык к этому. Два дня в неделю я работаю на лорда Снути-Снута. Или Безликие Глобальные Продукты. Или кто угодно еще. Имеет ли значение, кому выписан чек?

Современное разделение между «частными» корпорациями и «правительствами» на самом деле является сравнительно недавним изобретением. США, безусловно, отличаются от, скажем, Microsoft тем, что США занимаются собственной безопасностью. С другой стороны, так же, как Microsoft зависит от США в большей части своей безопасности, США зависят от Microsoft в большей части своего программного обеспечения. Непонятно, почему это должно сделать одну из этих корпораций особенной, а другую – не особенной.

Конечно, цель Microsoft не в том, чтобы писать программы, а в том, чтобы зарабатывать деньги для своих акционеров. Американское Онкологическое Общество – это тоже корпорация, и у нее тоже есть цель – вылечить рак. Я потерял много работы из-за так называемого «программного обеспечения» Microsoft, и его запасы, откровенно говоря, никуда не денутся. И рак все еще кажется существует.

В случае, если генеральный директор MSFT или ACS читает это, у меня тут нет сообщения для вас, ребята. Вы знаете, что вы пытаетесь сделать, и ваши люди, вероятно, справляются с этим как можно лучше. А если нет, увольте этих ублюдков.

Но я понятия не имею, какова цель США.

Я слышал, что есть кто-то, кто якобы управляет ими. Но он, похоже, даже не может уволить своих сотрудников, что, вероятно, хорошо, потому что я слышал, что он не совсем Джек Уэлч, если вы понимаете, о чем я. На самом деле, если кто-то сможет идентифицировать одно существенное событие, которое произошло в Северной Америке, потому что в 2004 году был избран Буш, а не Керри, я был бы рад услышать об этом. Потому что у меня сложилось впечатление, что в основном Президент оказывает такое же влияние на действия США, как Небесный Суверенный Император, Божественный Микадо, на действия Японии. То есть в значительной мере не оказывает.

Очевидно, что США существуют. Очевидно, они что-то делают. Но то, как они решают, какие вещи они собираются делать, настолько непрозрачно, что для всех, кто находится за пределами Вашингтона, можно было бы с тем же успехом обратиться с этим вопросом к внутренностям вола.

Итак, это манифест формалиста: США – это просто корпорация. Это не мистический договор, переданный нам поколениями. Это не хранилище наших надежд и страхов, голос совести и мстительный меч справедливости. Это просто большая старая компания, которая владеет огромной кучей активов, не имеет четкого представления о том, что она пытается с ними сделать, и мечется, как акула весом десять галлонов в ведре на пять галлонов, и красные чернила струятся из базиллиона жабр.

Для формалиста способ исправить США – это обойтись без древнего мистического хрена, корпоративных молитв и военных песнопений, выяснить, кому принадлежит это чудовище, и позволить им решить, что, черт возьми, они собираются с ним делать. Я не думаю, что было бы слишком безумно говорить, что все варианты – включая реструктуризацию и ликвидацию – должны быть на столе.

Независимо от того, говорим ли мы о США, Балтиморе или о вашем кошельке, формалист рад, если право собственности и контроль – это одно и то же. Поэтому, чтобы переформировать общество, нам нужно выяснить, кто имеет реальную власть в США, и распределить акции таким образом, чтобы максимально точно воспроизвести это распределение.

Конечно, если вы верите в мистического хрена, вы, вероятно, скажете, что каждый гражданин должен получить одну долю. Но это довольно мечтательный взгляд на реальную структуру власти в США. Помните, наша цель не в том, чтобы выяснить, у кого что должно быть, а в том, кто что имеет.

Например, если бы New York Times одобрила наш план реформирования, его осуществление стало было бы гораздо более вероятным. Это говорит о том, что New York Times обладает достаточной властью и потому должна получить немало акций.

Но подождите. Мы не ответили на вопрос. Какова цель США? Предположим, исключительно для иллюстрации, что мы передаем все акции New York Times. Что «Пунш» Зульбергер сделает со своей блестящей новой страной?

Многие люди, возможно, в том числе и г-н Зульцбергер, считают США благотворительным предприятием. Как Американское Онкологическое Общество, просто с более широкой миссией. Возможно, цель США – просто делать добро в мире.

Это очень понятная перспектива. Конечно, если в мире осталось что-то плохое, оно может быть побеждено гигантской, хорошо вооруженной мега-благотворительностью, с H-бомбами, флагом и 250 миллионами крепостных. На самом деле, довольно удивительно, что, учитывая огромные способности этого великого филантропического учреждения, кажется, он наносит не очень много добра.

Возможно, это как-то связано с тем, что он работает настолько эффективно, что не может сбалансировать свой бюджет с 1830-х годов. Возможно, если бы вы реформировали США, управляли ими как реальным бизнесом и распределили бы их акции среди большого числа отдельных благотворительных организаций, каждая из которых, вероятно, имела определенный устав для какой-то конкретной конкретной цели, могло бы произойти больше пользы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.