Рагана

Дверь тихонько скрипнула, впуская меня внутрь. Взвилась пыль, потревоженная осторожными шагами. Я остановилась, давая глазам привыкнуть к полумраку.

Комнатка была маленькой, но ощущение уюта от этого только усилилось. Под потолком ровными рядами висели связки сушеных трав, пахнущих летом, – полынь и зверобой, ромашка и мята, плакун-трава, марьин корень… В углу притулилась маленькая печка, сверкающая белизной, – видимо, дело рук того самого Василия. На печи красовался медный чайник, из носика которого торчала затычка в виде совиной головы. В противоположном от печи углу к стене были прибиты полки – я насчитала семь, – рассохшиеся и кривоватые, забитые банками, склянками, мешочками и шкатулочками. Под окнами вытянулся стол, захламленный так, что поверхности не было видно. Я подошла поближе. Сердоликовые руны валялись вперемешку с костями, обрывками трав и какими-то тряпками. В пузатой кружке свил паутину жирный черный паук, которого я без зазрения совести вытряхнула на пол. Кружка была тяжелая. С одной стороны на ней были изображены еловый лес и отличные мухоморы, с другой – ночной мотылек, тщательно выписанный вплоть до мохнатых усиков.

Кружка мне тоже понравилась.

Возле стола нашелся старый, тяжелый даже на вид сундук, окованный листами железа. И замка на нем не наблюдалось. Я с натугой откинула протестующе заскрипевшую крышку и заглянула внутрь. Там лежали книги: десятки томиков в потрепанных обложках, какие-то пожелтевшие свитки, отдельные листы… Я невольно чихнула от облака взлетевшей пыли. Что ж, предстоит много работы. Нужно все перебрать, отмыть и расставить по местам. Главное, не сдаться и довести дело до конца, а то такое обилие сокровищ грозило увлечь куда надежнее тряпки и веника.

Продолжив осмотр, я обнаружила, что в доме есть еще одна комната – пустая, если не считать зеркала в полный рост, что висело на стене. Деревянную раму оплетал живой мох, а в качестве украшения наверху висел чей-то некрупный рогатый череп. Я покрутилась возле зеркала, тихо радуясь такой роскоши, убедилась, что по-прежнему выгляжу кошмарно, и подумала, что надо будет договориться о новой кровати и о том, что обычно на нее кладут помимо сонного тела.

Пройдя дом насквозь, я нашла еще одну дверь. Она была закрыта на несколько крючков. Распахнув ее, я не сдержала радостного вопля: на задворках нашелся маленький, но ухоженный огород, в котором, пусть и пожухлые к осени, торчали листья лекарственных трав. Если я соберу семена, то по весне смогу их посадить. Не придется бродить по ярмаркам и тратить потом и кровью заработанные серебрушки на закупку, попутно ругаясь с хамоватыми торговцами.

Потирая руки, я вернулась в дом и задумалась, с чего начать уборку. Вдруг входная дверь хлопнула и, не дожидаясь моего разрешения, распахнулась, впуская незнакомого черноволосого парня, по-хозяйски прошагавшего прямо в комнату. Я открыто поморщилась, глядя на мокрые следы, которые он оставлял. Пусть одной уборкой тут не обойтись, но, если этот незваный гость будет добавлять мне работы, мы точно не подружимся.

Чернявый остановился напротив меня, широко расставил ноги и засунул пальцы за богато украшенный пояс. Я посмотрела на него снизу вверх, вздернув бровь и зеркально отразив его жест, только руки уперла в бока.

– Так, значит, ты наша новая знахарка? – начал он с ходу.

– Так, значит, здороваться и имя свое называть тебя не учили? – в тон отозвалась я.

– Много чести с ведьмой здороваться. А имя мое Анжей. Запомни его хорошенько.

– Я пустяками голову не забиваю.

Парень угрожающе шагнул вперед, оказавшись прямо передо мной, но я не отступила ни на полшага. Таким уступать нельзя даже в малом, иначе потом проблем не оберешься.

– Послушай-ка меня, девушка. Сколько бы ни пыжились Бур с Артемием, они лишь глупые старики. И дурость их привела в Приречье тебя. Может, они и не ожидают от такой пигалицы никаких каверз, но я-то знаю, что никакая ты не знахарка, а ведьма и доверять тебе нельзя. Вот только от холодов и ведьмы защиты не имеют, а зима близко. Хочешь выжить – слушай меня. Делай что велю. И будешь всегда в тепле, одета и под моим покровительством. А коли ума не хватит добро принять – вылетишь на тракт, не успев имя свое назвать.

– Ясмена, – я оскалилась.

– Что? – опешил Анжей.

– Меня зовут Ясмена. Видишь, успела и имя назвать, и еще кое-чего сказать. А ты, юноша, не грозись тем, чего воплотить не можешь. В этих стенах твоей власти нет.

Парень нервно оглянулся, едва-едва, но, видать, и того хватило, чтобы вспомнить, в чьем доме он вздумал бахвалиться. Хотела бы я познакомиться с почившей знахаркой. Репутацию она себе явно умела создавать. Но увы – на некоторых ее все же не хватало.

Черноволосый Анжей вдруг схватил меня за ворот рубахи и подтянул к себе. Я вцепилась в его руку, безнадежно ощущая твердые мышцы под пальцами и понимая, что силой мне с ним не равняться, ощерилась и зашипела. Он склонил лицо к моему, так близко, что я почти сумела рассмотреть цвет его глаз, и низко прорычал:

– Не грози мне, ведьма. Если хочешь здесь задержаться, умей выбирать друзей. Иначе твой болтливый язык мигом окажется отрезан. Может статься, вместе с головой…

Кажется, он хотел сказать еще что-то, но не успел. Его глаза округлились, как и рот, сделав весь облик парня похожим на куколку-болванчика, которых вырезают для самых маленьких детишек. Потом до тела дошла боль, и Анжей тонко взвизгнул, хватаясь за то место, где я его касалась. Кожа дымилась и вспухала пузырями на глазах, словно он сунул руку в пламя. Рана имела четкую форму маленькой ладони.

Незваный гость отшатнулся от меня и спиной врезался в дверь. Я дернулась к нему, но он выставил вперед здоровую руку, словно хотел отгородиться, и выскочил во двор. Я встала на крыльце, сжав кулаки и старательно чередуя вдохи и выдохи, чтобы не выпустить на волю испуганный плач девчонки, оказавшейся один на один с тем, кто ее сильнее. Не следует портить победу слезами.

Вот только чует мое сердце, что я развязала войну.

Анжей, поскуливая, вылетел за калитку, едва не снеся ее с петель окончательно. Рядом с ним мелькнула рыжая копна волос, и уже знакомый мне Лис-Совий проводил чернявого удивленным взглядом. Потом вопросительно посмотрел на меня, вздернув брови.

– В следующий раз не будет руки распускать, – я задрала нос.

Коленки дрожали, истерика подкатывала все ближе, но показывать ее Совию хотелось еще меньше, чем Анжею, поэтому я скрыла чувства за грубостью:

– А ты чего приперся? Тоже решил припугнуть знахарку в надежде на особые услуги? Так у меня еще остался настой, могу и тебе что-нибудь прижечь.

Совий усмехнулся и спокойно подошел ко мне. Протянул сверток, от которого исходил уже знакомый умопомрачительный запах печева, и тюк каких-то тканей.

– Это тебе от Артемия. Просил передать, что кровать завтра справим.

Я осторожно приняла дары. Навья отрыжка, я вообще не понимаю этого парня. Все утро он так и этак намекал, чтоб духу моего в Приречье не было, а сейчас стоит и смотрит спокойно, сам принес вещи, еще и одобрительно глянул после слов о настое.

– Благодарю, – выдавила я, так и не сумев подобрать правильных слов.

– Пожалуйста, – он развернулся и привычной походкой, сунув руки в карманы, ушел.

Я смотрела ему вслед, и в голове впервые за последние дни не было ни одной толковой мысли.

Глава 7

Ласковый огонь

Не знаю, заметил ли Совий, что после стычки с Анжеем у меня мелко подрагивали руки. Но виду Лис не подал. Впрочем, передавая гостинцы, он очень старался не коснуться меня ненароком, хотя утренней злости я в нем больше не видела.

Глубоко подышав сырым прохладным воздухом, я немного успокоилась. Работы был непочатый край, и я с радостью отправилась на поиски ветоши и какой-нибудь бадьи. Впереди ждала неравная битва с пылью и хламом. В чью пользу она должна была закончиться, предсказать я не бралась.

Как всегда, стоило занять руки делом, и все печали хотя бы на время убрались прочь. Я скоблила, терла, расставляла, попутно поражаясь, сколько же всякого хлама успела натащить знахарка в свое обиталище. Часть я выкидывала без жалости, часть откладывала, чтобы спокойно разобраться позже. Постепенно домик стал обретать обжитой вид, и, когда за окном окончательно стемнело, я наконец перестала чихать после каждого взмаха тряпки и бегать к миске с чистой водой, чтобы промыть слезящиеся глаза.

Пока я трудилась, холода не ощущала. Но стоило остановиться, как стылость подкралась из дальних углов и вкрадчиво погладила затылок. Я передернула плечами и нехотя повернулась в сторону единственной вещи, которая меня совсем не радовала.

Всего одна – зато какая.

Я встала перед спящим горнилом большой печки и уперла руки в бока.

– Ну что, навье изобретение, будем знакомы.

Огонь не давался мне никогда. Мама быстро перестала поручать мне растопку, каждый раз возвращаясь в остывший дом и находя меня, закутанную во всю теплую одежду, которую я только могла отыскать. Когда в детстве мы с подругой ловили рыбу, я даже не бралась за огниво: костра можно было не ждать. Подруга ворчала, что быстрее свинью научить плясать, чем меня – такому простому делу. Впрочем, со мной ее улов всегда был гораздо богаче, чем в одиночку, – я точно указывала, где рыбы водилось больше всего – потому нелады с огнем легко мне прощались.

Вот только здесь не было ни мамы, ни подруги, чтобы помочь растопить печь. Между тем дом, в котором некоторое время никто не жил, невзирая на свой добрый нрав, был холодным и сырым.

Я зябко поежилась и растерла плечи руками. Придется как-то справляться. Я протяжно вздохнула, вспомнив, как хорошо и тепло было в избе головы. Мелькнула мысль сбегать позвать его на помощь, но я быстренько прогнала ее как непотребную. Наглеть так скоро – плохая идея. Надо хоть немного обжиться для начала.

Тяжелая заслонка поддалась с трудом, как будто печка боялась открываться передо мной, и я ее прекрасно понимала. Темное нутро было сухим и чистым: кто-то тщательно выгреб всю золу. Помнится, во время уборки я нашла немного дров. Правда, цвет деревяшек был зеленоватым, да и попахивали они сыростью. Но выбирать все равно не приходилось, поэтому я набрала охапку и вернулась в комнату. Заложив дрова в печь, встала на цыпочки и пошарила на печной полке. Так и есть – огниво нашлось на привычном месте. А теперь самое интересное…

Когда стукнула входная дверь, я прыгала перед печкой, отчаянно дуя на обожженные пальцы и ругаясь почем зря. Во время особо неудачного прыжка я задела ногой заслонку, и она рухнула мне прямо на пальцы. Взвыв, я выругалась особенно сочно. За спиной раздалось насмешливое покашливание, и я обернулась так резко, что коса стегнула незваного гостя по лицу.

– У тебя что, вместо волос железные нитки? – возмутился Совий, потирая щеку.

Я поджала губы и отвернулась, возмущенно буркнув:

– Не нравится – не стой под ударом.

– Вообще-то я принес сухие дрова, – парень наклонился и заглянул в печь. Оттуда клубами валил дым, категорически отказываясь уходить в трубу, и в избе уже повисло угарное марево. – Тю, кто ж сырые-то кладет? Ты их даже поджечь не сможешь, не то что вытянуть хоть немного тепла. Ты что, впервые печь топишь?

Я сунула пострадавшие руки под мышки и насупилась:

– Топлю не впервые. Только толку еще ни разу не было.

Совий повернул голову и окинул меня красноречивым взглядом, от которого мне захотелось пихнуть его посильнее, чтобы он сам в печь влетел, да заслоночку закрыть покрепче. Уверена, если б я это сделала, то огонь сумела бы развести в два счета. Увы, моим кровожадным мечтам не дано было сбыться. Лис, так и не сказав ни слова, вытащил тлеющие дрова, вынес их во двор и залил водой из стоявшего возле крыльца ведра. Вернувшись, он ловко заложил сухие, сладко пахнущие деревяшки в печь и быстрыми движениями высек искру. Я завороженно наблюдала, как капля огня, похожая на маленькую звездочку, упала на ровный белый срез, как растеклась по нему ручейками и прожилками и как пламя мигом взметнуло алые ленты, набрасываясь на угощение с жадностью дикого зверя. Совий отгородил гудящий огонь заслонкой и выпрямился.

Я прикрыла глаза, наслаждаясь теплом, струящимся от ладно сложенных камней. Думала, сделав дело, Лис уйдет, но ни шаги, ни стук двери так и не прозвучали, и я неохотно приподняла ресницы. Оказалось, что наглый рыжий тип привалился к косяку, согнув локоть кренделем и постукивая пальцами другой руки по боку плетеной корзины, висевшей на этом самом локте. Я втянула носом воздух – и тут же широко распахнула глаза:

– Пирожки!

Надо ли говорить, что утренние пирожки кончились еще до обеда?

Лис усмехнулся, и я чуть покраснела. Но протянутые к корзине руки не опустила, напротив – сделала маленький шажок вперед, приближаясь к добыче.

– С тебя чай, – заявил Лис, приподнимая корзинку повыше.

Я скривилась, но запах был слишком манящий, чтобы устоять перед искушением. Да и печка разгоралась все сильнее, наполняя дом сухим жарким теплом, которое прямо-таки на глазах делало меня добрее. Так что я махнула рукой в сторону заваленного стола, а сама отправилась наполнять чайник водой.

* * *

– Вкусно, – с удивлением сказал Совий, заглядывая в чашку. – Надеюсь, ты не яд так прячешь?

Я не спеша доела малиновый пирожок, едва удержавшись, чтобы не облизать пальцы, и потянулась за кружкой – той самой, с мухоморами. Первая вещь, которую я отмыла в этом доме.

– Много возни, – я отхлебнула пахнущего медом настоя. – Сначала с лесом надо познакомиться, а уж потом искать в нем ядовитые травы. Все, что у меня есть с собой, оставит след. Зачем мне пилить сук, на котором я так удобно устроилась?

Лицо Совия вытянулось: надо же, поверил. Я не выдержала и фыркнула в кружку. Он уперся спиной в стену и, прищурившись, взглядом пообещал мне страшную месть, а я в ответ ехидно ухмыльнулась.

Похоже, этот парень вспыхивает легко, словно сухая щепка, но и успокаивается столь же быстро. Утром он смотрел на меня волком, в обед пришел с гостинцами, наступил вечер – и вот мы уже чаевничаем, будто друзья какие. Я наблюдала за Совием, спрятавшись за кружкой, и размышляла, спросить или нет. Нарушать хрупкое перемирие не хотелось. Но я не знала, сколько оно продлится, а вопрос давил, мешая спокойно наслаждаться отдыхом.

– Почему ты хотел, чтобы я ушла?

Совий взял очередной пирожок. Но откусывать не стал, покрутил его в руках и буркнул:

– Будь ты обычной знахаркой, я бы первым попросил тебя остаться. Приречью и правда очень туго без лекаря. Сколько раз посылали гонцов к князю, да только ответ один: в иных местах нечисти не меньше, людей не хватает, помощь не придет. Навья отрыжка!

Совий бросил печево обратно на стол и откинулся назад, запустив обе руки в волосы. Они тут же встали дыбом, и мне привиделось, что его голова охвачена пламенем.

– И тут ты – рагана. Почему, ну почему именно рагана? Кто угодно, хоть жрица Сауле, подошел бы больше! Но судьба привела тебя, – Совий закрыл глаза, как будто не хотел встречаться со мной взглядом.

Я прикусила губу. Снова поймала камень в свой огород, который и не сажала, и свести не могла. Скоро таких обломков хватит, чтобы построить склеп, в котором я себя и похороню.

– Пан Бур и пан Артемий иначе думают, – мой голос прозвучал тихо.

– Верно. Они меня слушать не стали. Поэтому ты все-таки здесь.

– Какая жалость, – я разозлилась. – Да, я здесь. Уж прости, что нарушила твой покой. А еще знаешь что? Никуда я по весне не пойду. Мне тут нравится. И дом, и люди – чудные, добрые люди, – и лес, и река, все здесь как для меня поставлено. Так что решено – остаюсь!

Я вскинула подбородок, прищурила глаза. Внутри натянулась тетива, грозящая вот-вот лопнуть. Посмотрим, что теперь он скажет!

Лис усмехнулся – едва-едва, горько изогнув уголки губ, залпом допил чай и поднялся. Окинул меня взглядом с головы до ног и развернулся к выходу. Злость и разочарование натянули струну внутри еще сильнее.

– Эй, Лис. Ты зачем приходил вообще?

Совий молчал, и я уж думала, что он так и уйдет не ответив. Но я ошибалась.

– Хотел убедиться, что Анжей не натворил глупостей. Нам ведь и впрямь нужна целительница, а другой не предвидится.

И струна внутри вдруг ослабла.

Я смотрела в окно, как Лис быстрым шагом идет к калитке. Знающими ловкими движениями расправляется с заедающим засовом. Чуть приподнимает просевшую дверь. Качает головой и бурчит что-то под нос – из дома, конечно, не слышно, но я видела, как двигались его губы, – и наконец закрывает за собой калитку, явно уже решив, когда вернется ее чинить. На душе было тоскливо, но от дома, насытившегося огнем, шло ровное успокаивающее тепло, и постепенно грусть отступала.

Будь печное пламя котом, уверена, оно бы сейчас сидело на крыльце, ожидая, не вернется ли Совий почесать его за ухом.

Допив чай, я встряхнулась и засучила рукава. Ведь уборка – самое надежное средство отвлечься от непрошеных мыслей.

* * *

На следующее утро, позавтракав оставшимися пирожками, умывшись и наскоро переплетя косу, я подумала, что хорошо бы и во второй дом наведаться. Ведь на долгие месяцы моим святилищем, местом для проведения обрядов, неисчерпаемой кладовой и просто добрым другом будет он – лес.

Сплошная стена дождя накануне не дала толком рассмотреть, каков именно здешний лес, и меня снедало любопытство. Одевшись потеплее, я прихватила корзинку на случай, если новый друг сразу поделится своими дарами, и отправилась знакомиться. Конечно же, не забыв взять угощение для лесных духов.

Помимо навьих тварей, в нашем Беловодье жили и иные создания. У них был свой уклад и законы; они не стремились пробраться в города людей, а люди – чудные существа, привыкающие ко всему, – и здесь умудрялись находить выгоду, подкупая соседей и получая взамен целебные травы, сведения о тайных тропах, а некоторые счастливчики – и о старых, поросших мхом кладах. Впрочем, нечисть – она нечисть и есть. Вместе с дарами нечистики нередко подбрасывали людям неприятности, от безобидных шутих и лошадиных «яблок» до цепких, не смертельных, но приставучих и неприятных заговоров на болезни и неудачу.

Сторож на воротах, видно, был предупрежден о моем появлении. Волосы я предусмотрительно спрятала под платок. В который раз пожалела, что они не красятся, даже «неправильными» настойками знахаря Игнотия, но выбора не было – пришлось мотать на голове мало-мальски пристойное сооружение, подсмотренное на базаре у одной купчихи. Поэтому незнакомый мужчина только кивнул мне и напомнил, что на закате ворота закроются. Придется до утра куковать под забором. Я поблагодарила его за бдительность и выскользнула за пределы деревни.

На мгновение от страха закружилась голова. Мне вдруг почудилось, что на самом деле меня не приняли в Приречье и я стою на тракте без коня, денег и хоть какого-то понимания, как быть дальше. Но наваждение схлынуло, оставив в напоминание только заледеневшие пальцы, и я перевела дух. Все правда, Ясмена. Хоть и временно, но ты нашла себе дом.

Тропинка, узенькая, но вытоптанная на славу, ложилась под ноги золотистой лентой. Она то пряталась в полегшей траве, то резво бежала по глинистому склону, в одном месте пересекала неширокий ручей и наконец ныряла в сонную дымку под голыми черными ветвями.

Вместе с лесом отправлялись спать и волшебные существа. Но я все равно оставляла на опушках, в корнях обережных деревьев и на широких плоских камнях угощение – хоть и листопад на дворе, но все же осень еще не настолько глубока, чтобы не нашлось ни одного бодрствующего листина[8] или собирающего последние припасы бардзука[9] Несколько раз оглядывалась и довольно улыбалась, видя, что угощение исчезло. Однажды увидела оставленный взамен пучок трав, похожий на тот, что я нашла в ночь, когда лечила Пирожка.

Ничьи злые глаза мне в спину не смотрели, и домой я вернулась спокойная и отдохнувшая, невзирая на гудящие, отвыкшие от долгой ходьбы ноги. Я была права – с этим лесом и всеми его жителями мне точно удастся подружиться.

Глава 8

Дары и проклятия

Прошел месяц с того дня, как мы с Пирожком добрались до Приречья.

Погода устала рыдать, словно опытная плакальщица над гробом усопшего, и надулась темными клубами туч. То и дело облака не выдерживали ее холодного нрава, лопались, а из разрывов сыпался мелкий снежок. Любимый потрепанный плащ от стылости уже не спасал, и я порадовалась, что во время побега все же успела прихватить теплую куртку. Вот только жалко, что старую.

Мне очень нравился ее ворот, расшитый клевером, и я все собиралась его отпороть и перешить на новую куртку, да работы в последнее время навалилось через край. И в день, когда я спешно убиралась прочь из Полесья, именно прежняя куртка подвернулась под руку. Новая же, купленная аккурат к холодам, так и осталась лежать в сундуке под окном. Вот кому-то повезет…

Я скривилась и хлюпнула носом. Жалко было потраченных денег, но еще хуже становилось от мысли, что кто-то будет носить мою вещь. Мою! Ту, что я так долго выбирала и ходила вокруг, облизываясь, как лиса на курятник. Копила деньги, брала лишние заказы на снадобья, хотя и так была увешана ими по самую макушку. И все зря.

Злость и негодование я сорвала на сухих ветках волчьих бобов, неряшливо раскинувших резные листья далеко за пределы отведенного им кусочка огорода. До чего ж упрямая трава… Пускай вытяжка из его стеблей и цветов помогает выводить гной из ран и бороться с заражением, но уж больно он настырный. Посадишь один куст и не успеешь оглянуться, как тот превратится в десяток, а то и в два. Да еще и упрямится, когда пытаешься вытащить его из земли: цепляется острыми корешками, впивается, словно скрюченными пальцами, уходит на глубину, будто животина какая. Порой быстрее вилы сломаются, чем доберешься до переплетения корней.

Как есть упрямый.

Вот бы и мне такие корни заиметь.

Впрочем, мысль эта столь же глупа и наивна, сколь… желанна. Возможно, когда-нибудь мои скитания все же закончатся.

Я провела в бегах десять весен – с того ужасного дня, когда погибла мама. Нигде толком не задерживалась. Год в Полесье оказался самой долгой остановкой. Чаще всего я бродила от одной деревни к другой, предлагая услуги травницы, тем и жила. Пару раз меня даже звали остаться, вот только отнюдь не лекарем.

Отряхнув руки, я выпрямилась и заново осмотрела разлапистый куст. Потом оборвала весь сухостой, вытянувшийся уж слишком далеко, и, немного смущаясь, прошептала над растением один из простеньких заговоров, которыми пользовалась, сколько себя помнила. В таких незатейливых песенках была особая сила и искренность, совсем непохожая на велеречивые былины сказителей, таких же бродячих и бездомных, как я, но куда более уважаемых. Произнеся знакомые слова, я будто воочию увидела, как с началом червеня[10] промеж зеленых розеток зажигаются свечки соцветий. Розовые, белые, сиреневые, крапчатые – яркие брызги мелких цветов на долгое время превратят обычный сорняк в настоящее чудо, с которым не каждая садовая красавица потягаться сумеет. И я отступилась.

Но желание заиметь такие же крепкие корни, как у сбереженного волчьего боба, уже проросло в моем сердце.

Осторожное покашливание словно вытянуло по хребту хворостиной. Я резко выпрямилась и повернулась к непрошеному гостю. Точнее, гостье. Та самая Марьяна, которую я спасла от морового червя, робко улыбалась мне через грядки. Памятуя, что только благодаря ей мы с конем не остались встречать осень на тракте, я выдохнула и растянула губы в ответной улыбке.

После избавления девчонки от невесть как попавшей в ее тело навьей твари я еще седмицу жила в доме головы, следя, чтобы выздоровление шло как надо. Впрочем, Марьяна удивительно скоро пошла на поправку. Молодое тело с радостью начало выздоравливать, словно каждая капелька крови торопилась забыть пережитый ужас. Поэтому вот уже седмицы три я только снабжала Артемия снадобьями, а саму девушку видела лишь мельком и издалека.

Я по привычке окинула Марьяну цепким взглядом лекаря: как она двигается, куда смотрит, какое выражение принимает ее лицо. Ничего не напоминало о тени, что грозила ей еще недавно. От моего пристального внимания девушка покраснела, но, против ожидания, не смутилась, а высоко вскинула голову и озорно подмигнула:

– Что, нравлюсь?

– Конечно. А изнутри еще больше. Прекрасно помню это яркое зрелище, – сухо отозвалась я.

И снова удивилась – Марьяна не скуксилась от резких слов, а напротив, заливисто расхохоталась и подошла ближе. Я снова, как в первый раз, залюбовалась ее по-собольи мягкими темными волосами. А о том, что отбрасывала свою надоедливую белую косу испачканными в земле руками, предпочла не думать.