Полная версия
Будь счастливой, Нанкилау!
Валентина Янева
Будь счастливой, Нанкилау!
Посвящаю Владимиру Григорьевичу Малёванцу, старшему товарищу, другу и наставнику. Ты не дожил до светлой эпохи человечества, но ты к ней стремился и жил ради нее. Спасибо за все.
1. Нанкилау – на языке местных жителей означает «стрекоза»
НАНКИЛАУ – на языке местных жителей означает «стрекоза». Или, буквально – "танцующая с солнцем". Да, поэтично! И – метко. Попробуйте рассмотреть стрекозу. Вы ее не увидите. Увидите только блистание и трепетание. Увидите миллион голубых и зеленых молний, отраженных неутомимыми, неуловимыми, легкими крыльями. А еще вы услышите песню этих крыльев – невинно-озорную и как будто дразнящую: поймай меня! вот я здесь!.. а теперь здесь!.. и здесь! и здесь!
Такова она – Нанкилау, "танцующая с солнцем"… И этим же именем местные жители называют свою планету. Да – именем этого легкомысленного, радужнокрылого насекомого. По-моему, это правильно. Во-первых, стрекоз здесь действительно много. Они счастливо обитают по всей планете, вьются над каждой речкой и каждым озерцом.
А во-вторых, это название вполне отвечает характеру нанкилийцев. Нанкилийцы – необыкновенно легкие, весёлые люди. Они все время смеются. У них у всех детские глаза – даже у стариков. Впрочем, я не знаю, можно ли их вообще называть «стариками». У пожилых нанкилийцев волосы не седеют, лица не покрываются морщинами, тела сохраняют силу и гибкость. Они до последнего часа бодры и деятельны, и заканчивают жизнь не в постели, среди хлюпающих родственников, склянок и кислородных подушек – а в походе, или за дружеским застольем, или, чаще всего – в своей лаборатории, ломая голову над очередной научной загадкой. Нанкилийцы поголовно все – ученые. У всех, с кем нас знакомили, был какой-то научный титул, даже у самых юных. Бывало, что нам торжественно представляли "знаменитую Рапману-Тау, открывательницу гигантского черного айгенунского моллюска" или "знаменитого Эмгиру-Киа, открывателя трех факторов влияния на силу приливов Таргианского моря" – и после этого к нам подбегала для приветствия тонконогая девочка старшего школьного возраста или улыбающийся до ушей подросток.
Ну и само собой понятно, что здесь культ науки. Науку здесь просто обожают.
Но, несмотря на всю свою ученость, эти люди, как оказалось, крайне наивны и доверчивы. Им даже в голову не пришло, что мы могли прилететь к ним с недоброй целью. Они ничего не заподозрили, ни о чем не догадались и даже не попытались нас как-то прощупать. Они просто потеряли голову от счастья, увидев братьев по разуму. Они самозабвенно бросились нас чествовать, стараясь выразить свой восторг и свою любовь к гостям из Космоса… Праздники, торжества и встречи следовали не прекращаясь, с утра до ночи. Все хотели нас увидеть, улыбнуться нам, потрогать нас, сказать нам слова радости и восхищения.
Со всех концов планеты летели приветственные послания – миллионы, десятки, сотни миллионов посланий.
Это была самая настоящая эйфория. Нанкилау ликовала! Нанкилау сошла с ума!
– Это самый счастливый день для нашей планеты! – сказала профессор Тимару-Мин, которая выполняла роль нашего гида, – Наши ученые всегда говорили, что мы не одни во вселенной, что на других планетах есть разумная жизнь и рано или поздно мы встретим братьев по разуму. Мы всегда жили этой надеждой. И вот она сбылась! – Тимару-Мин отвернулась и вытерла слезы. Но потом, как истинная нанкилийка, рассмеялась, сверкая непросохшими слезами, и от избытка чувств схватила мою руку и потрясла.
А на следующий день она пришла не одна, а с тонким, гибким нанкилийцем, сказала, что это Нанкио-Вае, скульптор, которому Высший Совет планеты поручил изваять наши статуи. Ибо народ Нанкилау, который дождался этого великого дня и встретил братьев по разуму, хочет запечатлеть для будущих поколений облик отважных героев, которые преодолели бездны космоса, чтобы перекинуть мост между нашими цивилизациями. Нанкио-Вае высечет наши прекрасные образы из самого лучшего, самого редкого камня, который только есть на планете, и благодарные нанкилийцы будут приходить к этому памятнику и через сотни, и через тысячи лет. Нанкио-Вае сейчас запомнит наши благородные лица, и завтра же приступит к своей работе – с волнением и трепетом, сознавая, какую честь ему оказали, поручив создание такого памятника… А она, Тимару-Мин, от имени Высшего Совета приглашает нас совершить путешествие, облететь планету на борту самой быстрой воздушной колесницы. Мы облетим всю Нанкилау, увидим сверху материки и океаны, поля, леса и города. В самых крупных городах мы будем останавливаться.
Население близлежащих земель, оповещенное заранее, будет стекаться в город, чтобы встретить нас и приветствовать… Колесницу уже назвали в нашу честь «Аурвайте» – "Крылья радости".
Тимару-Мин надеется, что мы примем это приглашение и осчастливим миллионы нанкилийцев, которые жаждут нас увидеть.
Все смотрели на меня и ждали, что я отвечу… А я смотрел на капитана. После того, как я перевел ему предложение Тимару-Мин, он чуть помедлил, полуопустив веки, затем кивнул в знак согласия. Я передал его согласие Тимару-Мин.
Решено. Мы полетим на "Крыльях радости"… Нет, встречи с восторженными жителями нас не интересуют. На самом деле нам нужно уточнить, где расположены месторождения тавдина. И проверить – есть ли на планете противовоздушная оборона, способная обнаружить и перехватить наши ракеты. После этого наша миссия будет закончена.
Впрочем, нет, еще не закончена. Останется главное – то, для чего мы сюда и прилетели… Все будет, как всегда. Капитан отдаст команду о санации. Я без колебаний нажму на гашетку распылителя. В бортах Тавдиры откроются многочисленные люки, сотни тысяч ракет вылетят и повиснут над всей поверхностью планеты. Наш корабль взлетит, и через три минуты, когда мы уже будем в верхних слоях атмосферы, ракеты изольются смертоносным дождем, убивающим все живое… Так было не раз, так будет и теперь. Для этой планеты мы – вестники смерти.
2. Земля провожала нас
Земля провожала нас, как своих спасителей. Мы без ложной скромности принимали это как должное. Ведь мы и в самом деле спасаем планету. Мы добываем бесценный тавдин, без которого человечество уже не мыслит своего существования.
Поэтому Земля и называет нас своими героями, своей гордостью и надеждой, лучшими из своих сыновей. Поэтому нас носят на руках… Космические войска Тавдиры считаются элитой. А цвет космических войск – мы, разведка.
Мы – избранные из избранных.
Когда мы идем по улице в своих черных комбинезонах с синей звездой на груди – все взгляды устремлены на нас, все восклицания – о нас. Мы считаемся эталоном мужественности.
Мужчины завидуют нашему недосягаемому ореолу загадочных брутальных героев. Женщины соревнуются за счастье принадлежать нам.
Костяк нашего отряда – мы двое. Капитан и я – его помощник, его правая рука. Остальные приходят и уходят. Мы – остаемся. Да что там говорить, на самом деле они – антураж, свадебные генералы, обычно после первой экспедиции все они отваливаются. Мы – остаёмся.
Поэтому и слава наша гремит по всей Земле. Наши имена у всех на устах. Максим Верховцев и Марат Валиев – самые знаменитые люди планеты. (Разумеется, после хозяев Тавдиры).
Мы давно уже привыкли к своим фото на глянцевых обложках. Приглашение на передачи самых популярных телеканалов, к самым лучшим ведущим нас тоже не впечатляет.
Нас всегда приглашают вместе. Говорят, что мы хорошо смотримся рядом. Оба – в самом расцвете мужской поры (под сорок). Оба статные, мужественные красавцы. Верховцеву его ярославские предки передали серые глаза, курносый нос и пшеничную россыпь волос. А меня мои кавказские гены одарили орлиным профилем и угольно-чёрной копной.
Все знают о нашей дружбе. (Некоторые даже в связи с этим делают неприличные предположения, но пусть это останется на их совести). Многие знают, что наша дружба давняя, еще с детского дома…
Нам обоим было по десять, когда я впервые увидел Максима.
Он дрался с тремя амбалами – крупнее и старше себя. Амбалы с удовольствием молотили его кулаками, озлобленные неожиданной стойкостью заморыша. Если бы он стал канючить и размазывать сопли по лицу – его бы пощадили, поиздевались бы немного и отпустили. Но он не просил пощады, и в его серых глазах не было ни одной слезы.
Он сплевывал кровь из разбитого рта, с каменным упрямством сжимал челюсти и продолжал наносить удары, хотя из-за заливавшей глаза крови уже не видел, куда бьет. Я восхитился такой отчаянной стойкостью и с этого момента предался ему телом и душой – раз и на всегда. Конечно, я бросился ему на помощь и тоже получил свое. С тех пор мы были вместе. Во всех злых, иногда кровавых детдомовских драках мы стояли вдвоем – друг за друга – против любых врагов.
Никто не удивился, когда после школы Максим Верховцев поступил в Военную академию Тавдиры. Он с ранних лет был человеком военным, человеком несгибаемой воли, приказа и долга.
В детском доме самые отмороженные новички, не ставящие воспитателей и в грош, дерзящие и хамящие – под немигающим взглядом его холодных серых глаз утрачивали весь свой запал и начинали ходить по струнке. Из своего щуплого от природы тела он вылепил атлетический торс – вылепил со стиснутыми зубами и побелевшими скулами, путем беспощадных тренировок, больше напоминавших самоистязания… Поэтому все приняли как должное, что он избрал военную стезю.
На какое-то время жизнь разбросала нас. Я несколько раз видел Максима – в мундире сперва курсанта, а затем и офицера Тавдиры, немногословного, решительного, с немигающим прищуром серых глаз… Он явно не ошибся в выборе жизненного пути, он был рожден для военной службы.
У меня все было по-другому. Я получил два высших образования – авиаконструктора и физика-ядерщика, поработал и тем и другим, но недолго. Мне чего-то не хватало. Меня тянуло в кочевье, в бродяжничество. Хотелось жить так, чтобы не знать, что будет завтра… Размеренная жизнь, где каждый день похож на другой, меня тяготила – до хандры, до отчаяния. Когда мне стало казаться, что я не живу, а сплю и сам себе снюсь – я бросил все и в составе археологической экспедиции уехал на остров Пасхи. Там прожил три года, побывал на многих островах Полинезии, выучил пять полинезийских языков. Через три года экспедиция закончилась и я вернулся в Москву – но не выдержал и двух месяцев и снова отправился в эту самую Полинезию, на остров Нуку-Хива – в качестве переводчика Тавдиры, которая начала там разработку нового месторождения тавдина… Там мы попали в переплет. Местное население взбунтовалось, пришлось усмирять. Это была бойня. Мне тоже пришлось в этом поучаствовать. Тошнотворное поначалу зрелище массового истребления людей вскоре стало привычным и обыденным. Это было ещё отвратительней. Я понял, что война – самое тупое и зверское дело на земле. Я мечтал, чтобы все это закончилось и давал себе клятвы, что больше никогда не вляпаюсь в такое дерьмо.
Но когда после окончания этого кошмара я живой и невредимый вернулся домой – я понял, что не знаю, куда себя деть. Я мотался как неприкаянный, и с ужасом понимал, что я в этой жизни – лишний, что мне в ней нет места. Мне вдруг открылось то, на что я раньше не обращал внимания. Я понял, что в этой мирной жизни тоже воюют. Здесь идет та же война на уничтожение – только прикрытая. Здесь все живут по закону – сожри ты, чтобы не сожрали тебя, сдохни ты сегодня, а я завтра. Здесь убивают не пулей и снарядом, здесь убивают страшнее – предательством. Уж лучше настоящее честное убийство из арты или автомата… К тому же в жаркой заварухе, когда каждую секунду вырываешься из когтей смерти – нет ни сил, ни времени думать о пакостности человеческой природы.
Я снова рвался на войну. Я уже не мог жить без нее. Война стала для меня необходимостью.
В это время я снова встретил Максима. Вернее, он меня разыскал, как будто ведомый тайным чутьём. Как будто на расстоянии он почувствовал, что я созрел для того, к чему он меня предназначал, может быть, уже давно.
Он уже был майором Тавдиры. Он был вполне определённо и точно – человек войны, и я, стремящийся к войне, пошел за ним не задумываясь, как только он позвал. Я стал воевать – теперь уже не случайно, попавшим в переплет штатским – а как кадровый военный, как офицер Тавдиры… Мы устанавливали власть Тавдиры там, где это было нужно – там, где она приказывала. В Азии, Африке, Латинской Америке – мне это было неважно. Средства могли быть любыми – перевороты, убийства правителей, и так далее. В тех странах, где власть Тавдиры была установлена, мы подавляли бунты местного населения… Я воевал уже несколько лет и дослужился до старшего лейтенанта. На моем счету были сотни, а может и тысячи убитых. Но теперь я относился к этому спокойно. Люди больше всего на свете любят уничтожать друг друга – и не мне им мешать…
Через три года Верховцев сообщил мне о некой новой, важнейшей и секретнейшей миссии, которую Тавдира хочет доверить нам, как своим лучшим офицерам… Он снова меня позвал, увлек на свой путь, и я снова пошел за ним. Я стал его правой рукой… Тогда-то и началась наша вселенская слава, восторг и обожание всей Земли.
3. Моя работа по сути закончена
Моя работа по сути закончена. Все месторождения тавдина определены и нанесены на карту. Никакой противовоздушной обороны, которая способна отразить наши ракеты, я не нашел, хотя педантично обследовал всю поверхность планеты.
(И хотя такую оборону следовало иметь любой уважающей себя цивилизации).
Но этого мало. Я обнаружил шокирующий факт – на этой планете ВООБЩЕ НЕ БЫЛО ОРУЖИЯ! Совсем! Никакого!
По морям не плавали громады авианосцев. Из подземных шахт не торчали дула систем залпового огня. В огромных ангарах не стояли рядами танки, ожидая своего часа.
Ничего этого не было.
Нанкилау, безоружная, ничем не защищенная, доверчиво и беззаботно кружилась в голубом воздухе, сверкала океанами и звенела стрекозами…
* * *Теперь я был обязан доложить капитану, что я готов, и можно приступать к нашей главной задаче.
Но я не сделал этого. Я решил отложить это еще на несколько дней. Мне вдруг захотелось – как странно, не правда ли? – захотелось ПОЖИТЬ ЗДЕСЬ. Капитану я сказал, что для завершения работы мне требуется еще пара недель. Что, возможно, я обнаружил месторождения тавдина на большой глубине, и это нужно уточнить. Верховцев спокойно кивнул, соглашаясь. Только на один миг его светлые брови приподнялись, а глаза испытующе прищурились на меня. В первый раз в жизни я ему солгал.
4. Тимару-Мин улыбчиво предложила нам
Тимару-Мин улыбчиво предложила нам поселиться у нее в доме и жить там, пока не придёт время возвращаться на Землю.
Я передал ее предложение капитану – почему-то волнуясь, всем сердцем надеясь, что он согласится. Я посоветовал ему принять приглашение, аргументировав это тем, что такой переезд благоприятно скажется на здоровье и самочувствии экипажа. Я обратился за поддержкой к Янису Ляускайтису, нашему судовому врачу. Янис охотно подтвердил, что для команды такая смена обстановки желательна. Все остальные – Богдан, Артак и Милош – бесхитростно согласились, что было бы неплохо пожить в нормальном доме, раз уж нам предлагают.
Мы смотрели на капитана и ждали, что он решит. Он мог бы сказать «нет» – и его слово перевесило бы желание всей команды. Таков закон воинской иерархии… Но капитан с минуту взвешивал в уме, решая – не опасно ли это для нас, затем кивнул, разрешая.
Даже он, у которого обязательная по должности недоверчивость превратилась в характер, понимал, что от Тимару-Мин и вообще от нанкилийцев невозможно ожидать никакого вероломства.
* * *Нанкилау действовала на всех нас удивительным образом. (На всех, кроме капитана).
Я впервые в жизни не ощущал никакой опасности.
Весь я, все мое существо – глаза, уши, руки, ноги, ум, характер – все это было натренировано, натаскано и нацелено на одну задачу – дать отпор врагу. Вычислить врага, обнаружить его, перехитрить и уничтожить. Но здесь не было врагов. Не было!.. Я не понимал, как это может быть, но это было так.
Я со странным чувством смотрел на нанкилийцев, когда они улыбались. На Земле так не улыбались. Там я знал много разных улыбок – коварных, издевательских, угодливых, блудливых, злорадных… На лицах нанкилийцев была другая улыбка – открытая, широкая улыбка доверия к миру.
Вечером я подошел к зеркалу, и, неловко поднимая уголки губ, попробовал улыбнуться так же.
* * *С экипажем тоже творится что-то непонятное. Ребята, что называется, на себя не похожи. Обычно они довольно мрачноваты. У всех у них в прошлом были тяжелые передряги, что наложило отпечаток на их характер. Они смотрят хмуро, отвечают односложно. Словом, их никак не назовёшь милыми весельчаками. Но сейчас их не узнать. Они с разнеженными лицами бродят по саду, покусывают травинки, мурлычут любовные песенки, чуть ли не плетут веночки.
Только капитан с каждым днем мрачнеет. Он по-прежнему собран и суров. Он проходит мимо команды, которая находится в блаженной разнеженности, внимательно смотрит на нас, бросает: "Не расслабляться!", и с холодным лицом шагает дальше. Мне кажется, он жалеет, что разрешил нам поселиться в доме Тимару. Нашу беззаботность, наше веселье, нашу радость он воспринимает как измену. Измену своему долгу. Измену Тавдире.
* * *Тимару-Мин всегда с готовностью отвечает на мои вопросы о Нанкилау. Она смотрит прямым, радостным взглядом и улыбается широкой улыбкой. Она в своем простосердечии верит, что помогает гостям из Космоса познавать ее планету и устанавливать связь между нашими мирами… Я все чаще испытываю чувство, что такой, как я, не имеет право даже находиться рядом с таким чистым и светлым человеком, как она.
– В вашем обществе нет вражды, злобы и зависти. У вас нет войн… Как вы это смогли? – спросил я.
Тимару сказала, что раньше у них все это было. Когда у одних слишком много, а у других нет ничего, то обязательно будет и зависть, и вражда, и войны… Но они решили этот вопрос – сделали все общим. Теперь нет причин для раздора, и все нанкилийцы живут, как братья и сестры.
– У нас тоже пытались так сделать, двести лет назад… Но не получилось.
Тимару-Мин сказала, что у них тоже не сразу получилось. Те, кто веками грабил народ, привыкли к роскоши и могуществу, и не хотели выпускать власть. Война шла почти сто пятьдесят лет, и многие сыны и дочери Нанкилау погибли как герои… На минуту грусть легла на улыбчивое лицо Тимару, но вскоре она снова улыбалась и продолжила рассказывать… Это было триста лет назад. С тех пор у них нет войн. Нанкилийцы достигли больших успехов в науке, продлили человеческую жизнь и построили города-сады, где техника не убивает природу, а мирно соседствует с ней. У них нет границ, государств и наций – есть единый народ Нанкилау. Народ избирает Высший Совет планеты. Высший Совет управляет планетой. В Совет нанкилийцы избирают самых уважаемых людей. Там много ученых, совершивших важные научные открытия. В городах тоже есть свои советы, которые управляют там.
* * *Между мной и капитаном пролегло отчуждение. Он как будто почуял что-то неладное… Он то искоса пристально наблюдает за мной, то взглядывает на меня в упор испытывающим взглядом. Этим взглядом он словно спрашивает меня:
– С кем ты? Со мной? Или нет?.. Нас все ещё двое? Или уже нет?.. Ты помнишь, кто ты, старший лейтенант Марат Валиев? Ты не забыл, для чего ты здесь?
О, я помню! Помню каждую минуту! Если б я только мог не помнить!
Как я завидую этим четверым – Артаку, Богдану, Янису и Милошу!
Они по-прежнему благодушно наслаждаются пребыванием на этой планете. Они веселы, оживлены и совершенно спокойны – потому что не держат в сердце никаких тайных мыслей. Никто из них не знает о нашей настоящей цели. Об этом знаем только мы двое – я и Верховцев. Остальные узнают, когда все произойдёт… Поэтому они могут валяться на траве, хохотать и покусывать былинки. А я – я вижу: над мирной солнечной Нанкилау нависла тень.
5. Тавдира. В этом имени
Тавдира… В этом имени – что-то драконье. Огромный дракон, который ползет, гремя железными кольцами, и дышит смрадом войны.
Тавдира создана войной. Она – порождение войны, питается войной и существует для того, чтобы продлевать. войну.
Тавдира появилась тогда, когда появился тавдин. Чудо-металл, который дороже золота и нужнее хлеба… А началось все с астмы курсанта Оламова.
* * *Это произошло в 2030 году – шестьдесят лет назад. Курсанта Александра Оламова из-за начавшейся бронхиальной астмы отчислили из летного училища, и он уехал к себе на родину, в Тавду. Оламов был по роду ханты, и мать уговорила его пойти с теткой-шаманкой в тайгу, к какому-то ручью – там живут добрые духи, которые прогоняют болезни, и старые ханты туда ходят лечиться.
Пока тетка трясла космами, вскрикивала и заклинала духов, Оламов от нечего делать ходил и подбирал камешки – белые, с полупрозрачными прожилками. В прожилках метались голубые и зеленые искры… Покидая распадок, он положил пару камешков в кожаный мешочек на груди. Мешочек ему дала тетка, там были жабьи шкурки, волчья шерсть, коготь медведя, и тому подобные шаманские мудрования.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.