Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы

~

Стиль общения Эйхмана с еврейскими функционерами не отличался деликатностью. Так, например, бывший государственный контролёр, отставной судья, доктор Миха Линденштраус [Dr. Micha Lindenstrauss] вспоминал в своём выступлении перед 1200 австрийскими судьями более 60 лет тому назад, о том, как за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе делегацию лидеров немецких и австрийских евреев, в том числе и его отца Аарона [Aaron Walter Lindenstrauss]. Речь шла о репатриации евреев в Палестину, которой нацисты не препятствовали, а поощряли её. Однако тон, который избрал Эйхман, был оскорбительным и унизительным. Он кричал на отца Михи Линденштрауса: «Ты заплатишь своей головой, и вы все заплатите головами, если не уберёте отсюда евреев!» Точнее, он сказал не «евреев», а «ваше еврейское тряпьё».[150] Похоже, что подобное не раз случалось с Эйхманом, когда он имел дело с абсолютно зависимыми от него людьми, который распоряжался их жизнью и смертью. Бывало, что он распускал руки. Один случай рукоприкладства он упоминает в воспоминаниях, правда, придавая этому инциденту позитивную окраску – он с высоты своего положения снизошёл до извинения перед евреем, доктором Йозефом Лёвенгерцем [Dr. Josef Löwenherz], который был активным деятелем еврейской религиозной общины.[151]

По всей видимости, таким образом у Эйхмана прорывалась накопленная злость, которую он не всегда мог разрядить в/на своём ближайшем окружении. Объект, который оказался для него идеальным, – евреи, как с точки зрения его глубинной установки, нацистской идеологии, дающей возможность представить обращение с ними как заслуженное; а также выход его ярости был для него абсолютно безопасным, поскольку евреи находились в его руках в состоянии полной беспомощности. Он наслаждался властью над еврейскими лидерами подобно двоечнику, в руки которого волею Судьбы попали ненавистные ему учителя. Вряд ли всё-таки следует называть предложенный Эйхманом стиль взаимодействия сотрудничеством. Имея это в виду, надо внимательнее отнестись к порицанию еврейских функционеров общин и руководителей гетто, обвиняемых в сотрудничестве с нацистами. Хотя и здесь были редкие исключения.

Однако нельзя не сказать и об эпизоде, приведённом Квентином Рейнольдсом в книге «Министр смерти» и показывающем личность Эйхмана с совершенно неожиданной стороны. Эпизод был связан с могилой основателя сионизма Теодора Герцля, похороненного в Вене. К Эйхману обратились два видных еврейских функционера и попросили помочь перевезти в Рим останки Герцля или отдать приказ, чтобы не допускать надругательств над могилой. Эйхман сказал им, что Герцль ему знаком по книге профессора Адольфа Бёма. И Эйхман действительно помог – на следующий день издал приказ о наказании тех, кто посмеет осквернить захоронение Герцля. Через несколько месяцев десяти венским евреям [миньян – מניין] разрешили посетить могилу Герцля в тридцать пятую годовщину его смерти (1939). Единственный выживший из этой группы, доктор Даниэль Бруннер [Dr. Daniel Brunner], рассказывал, что когда они вошли на кладбище, то были поражены, увидев одиноко стоящего Эйхмана… Во время чтения поминальной молитвы [кадиш] Эйхман продолжал тихо стоять.[152]

До конца войны могила Герцля оставалась в порядке, а после окончания войны и создания еврейского государства в Палестине в 1949 году прах Герцля, в соответствии с его завещанием, был привезён из Вены и захоронен в Иерусалиме на горе, названной по его имени, горой Герцля.

Трудно заподозрить Эйхмана в благородстве по отношению к представителю презираемой и ненавистной расы. Но что же им двигало? Можно только выдвигать различные версии. Одна из них может показаться странной, но она основана на некотором отождествлении нацизма и сионизма. Для Эйхмана оба движения были подобны в том, что опирались на понятия «крови и земли». Для него олицетворением нацизма, безусловно, был Адольф Гитлер, – бескомпромиссный ненавистник евреев, непререкаемый и непоколебимый авторитет, под которого он строил свою жизнь. Такую же роль, как, вероятно, полагал Эйхман, для евреев играл Теодор Герцль. Но почему он не надругался «над трупом своего врага», если и не сам, то не дозволил бы другим? – Неясно… Спросить Эйхмана не успели. К нему было много вопросов, на которые в суде он не ответил. Именно это побудило известнейшего охотника за нацистами Симона Визенталя выступить против смертного приговора Эйхману – не из милости к злодею, а из-за того, что он был уникальным источником информации, которая могла бы заполнить многие пробелы в истории Холокоста.

Как совместить почитание мёртвого врага, ведь врагами были евреи, а стало быть, их «главный» – его главный враг? Вероятно, личность Адольфа Эйхмана не так банальна и проста, если можно увидеть такие отклонения от почти хрестоматийного образа злодея. Что кроется за этим символическим жестом при безусловной его иррациональности?

Эйхман возглавил Центральное управление еврейской эмиграции, что прибавило ему популярности в нацистских кругах. Фактически он централизовал все дела, связанные с принудительной еврейской эмиграцией. Управление располагалось во дворце Ротшильдов, чьё имя символизировало финансовую власть и богатство евреев, в котором для получения возможности эмигрировать евреи лишались всей своей собственности, обирались до нитки. Трудно назвать сотрудничеством необходимые контакты Эйхмана и его подчинённых с еврейскими функционерами. Однако, каким не может это показаться странным и невероятным, были и позитивные моменты. Так, Палестина нуждалась не только в рабочей силе, а в квалифицированных рабочих. По просьбе представителей еврейских лидеров Палестины нацисты организовали обучение промышленных и сельскохозяйственных рабочих. И тысячи молодых людей, получивших специальность, были переброшены в Палестину. Было ещё в тот период несколько эпизодов, когда Эйхман оказывал существенную помощь не только в легальной, но и в нелегальной эмиграции в Палестину. Понятно, что речь шла не об искренней помощи евреям, а, скорее всего, о стремлении насолить британцам. И ещё один важнейший момент следует подчеркнуть – принудительная эмиграция была серьёзной финансовой операцией Третьего рейха. При этом многое гестаповцы делали за взятки, но что касается лично Адольфа Эйхмана, то в этих деяниях, по свидетельствам его сотрудников, он не был замечен.

Известность, к которой стремился Эйхман, была чувствительным местом для молодого, – ему было на тот момент 32 года – амбициозного эсэсовца. Гейдрих приблизил его к руководству рейха из-за темы, которой занимался Эйхман, и его успехов в решении проблемы еврейской эмиграции. Отмечая его заслуги, Гейдрих даже называл его своим «маленьким премьер-министром».

Популярность Эйхмана со знаком плюс или минус в нацистской и еврейской среде как в пределах Германии и оккупированных территорий, так и за границей была елеем на его душу, требующую знаков признания, символов его власти, близости к высшим кругам нацистского руководства. Эйхман умело культивировал на разных уровнях представление о себе как о всемогущем, влиятельном и вездесущем служителе гитлеровского режима, используя для этого разные средства. Иногда присваивал себе авторство, как это было с проектом «Мадагаскар»[153]. В других случаях не опровергал созданный им миф о своём рождении на земле Палестины, о свободном владении идиш и ивритом. Разумеется, некоторые слухи рождались и из того факта, что он как «Царь евреев» мог казнить и миловать. Его жёсткость в достижении целей наводила страх не только на находящихся в его власти еврейских функционеров, но вызывала опасения и у его коллег. Маниакальная преданность приказу, а точнее, во многих случаях его интерпретации побуждала его иногда действовать наперекор мнению начальства, как, например, это было в конце войны в Венгрии, когда он нарушил приказ Гиммлера об остановке отправки евреев в Освенцим.

Задача Эйхмана в Вене заключалась в принуждении евреев к эмиграции, чтобы сделать Австрию Judenrein (свободной от евреев). При этом их лишали всего нажитого, заставляли расстаться с собственностью, подвергали многочисленным и разнообразным унижениям и оскорблениям в процессе прохождения бюрократических инстанций, необходимого для получения разрешения на выезд. Именно в это время об Эйхмане стало известно за рубежом как о притеснителе евреев. В Вене же он и заслужил прозвище Царь евреев. И это только одно из многих имён, которыми его наделяли в его настоящем и после его смерти: Калигула, Руководитель Холокоста, Великий Инквизитор, Инженер Геноцида Евреев, Бюрократ, Массовый Убийца… Он же называл себя «бладхаундом»[154]. Эти прозвища появились не во время процесса над ним, а значительно раньше: в пересудах коллег, в печатных изданиях. Для Эйхмана была важна публичность, а стало быть, он уделял внимание своему поведению на людях. Нельзя не согласиться с Беттиной Штангнет, которая подозревала его в наличии недюжинных актёрских способностей: «Эйхман исполнял новую роль для каждого этапа своей жизни, для каждой новой аудитории и каждой новой цели. Будучи подчинённым, начальником, преступником, беглецом, изгнанником и подсудимым, Эйхман всегда внимательно следил за тем, какое влияние он оказывает, и старался заставить любую ситуацию работать в свою пользу». Этот ролевой подход позволяет совершенно адекватно объяснить поведение Эйхмана в разных ситуациях, в различных сообществах. Он был каждый раз другим: с коллегами по службе в СС, с еврейскими функционерами, в лагерях военнопленных под чужими именами, в Аргентине среди своих единомышленников – и, разумеется, на судебном процессе в Иерусалиме.

По словам современников, он мог вызвать симпатию у окружающих людей, не исключая женщин. Несмотря на преданность жене, в разное время у него были любовницы: и в годы Третьего рейха, и в подполье, когда он скрывался от преследования, и в Аргентине. Все свои амурные дела он старался держать в секрете. «Эйхман не был садистским, похотливым зверем, каким его представила позже пресса, – писал Давид Сезарани, – и он, конечно, не был тупым клерком или бюрократом-роботом…»[155] Он не распространялся на интимные темы, не терпел непристойностей даже в мужских компаниях.

~

Именно игру Эйхмана и не поняла Ханна Арендт, попав в его ловушку, восприняв его таким, каким он хотел, чтобы его видели. Конечно, она была не одинока в своём заблуждении. Вероятно, в то время вследствие неполноты информации вполне приемлемым было принять точку зрения Арендт. Однако довольно скоро закрытая информация стала доступной. То, что увидела Х. Арендт, могло показаться сомнительным, требующим проверки доказательств. Теперь, во многом благодаря труду Б. Штангнет, общие контуры истории Эйхмана обозначены, недостающие звенья найдены. Круг замкнулся – до войны и во время неё, после войны и во время судебного процесса. Теперь, обладая относительной полнотой информации, можно заключить, что в нынешнюю логику не вписывается столь привлекательное своей парадоксальностью выражение «банальность зла». Во всяком случае, относительно Адольфа Эйхмана.

Х. Арендт анализировала речь и письменные документы Эйхмана, которые были в её распоряжении, «в предположении, что, если кто-то говорит или пишет, то только тогда, когда хочет быть понятым». Можно было бы уточнить или поправить: «хочет быть понятым так, как он хочет, чтобы его поняли». Она в самом деле попала в сети Эйхмана, не распознала в нём того, кем он был в действительности, и выдала итог своего мимолётного наблюдения за окончательный диагноз.

В своей деятельности Эйхман умело использовал прессу, в том числе и зарубежную, для давления на еврейских лидеров для ускорения депортации евреев. Его не смущало и то, что многие сообщения преувеличивали его роль в еврейских делах, поскольку это играло на его репутацию и соответствовало его интересам. Он всячески стимулировал свою популярность и способствовал ей. В некоторых случаях его связывали с делами, которые он не инициировал и не разрабатывал. Это касается, например, Мадагаскарского проекта. У Эйхмана был талант к саморекламе, что способствовало его популярности в нацистских кругах. Помимо того, что Эйхману нравилось быть в центре внимания, читать о себе в прессе, он и сам мнил себя пишущим человеком. В воспоминаниях он сообщал, что в мае 1942 года написал работу объёмом в сотню страниц под названием «Окончательное решение еврейского вопроса» и предложил её Гейдриху для публикации под его именем, но в июне Гейдриха в Праге убили английские агенты. В конце войны Эйхман сжёг эту рукопись. Однако сохранилась другая письменная продукция пера Эйхмана – рукопись под названием «Другие говорили – теперь я хочу говорить!», около ста страниц заметок и комментариев к книгам. По-видимому, существуют и другие авторские материалы, которые находятся в руках членов семьи Эйхмана. Для него содержание его записей, как можно предположить, в первую очередь служит цели самооправдания, обоснования правильности своих действий и поступков.

~

Он умело налаживал отношения с коллегами, а некоторых из них называл друзьями. В Аргентине он сблизился с голландским нацистом, служившим в министерстве пропаганды рейха – Виллемом Сассеном, доверительные беседы с которым носили откровенный характер, были записаны на магнитофонную ленту и послужили ценным источником знания о личности Эйхмана, о его службе в гестапо и послевоенной жизни в Германии и Аргентине. Большинство его бывших сослуживцев и тех, кто был близко с ним знаком, находился в приятельских или дружеских отношениях, впоследствии отказывались признавать эту близость. Понятно, что после разгрома нацистской Германии популярность Эйхмана стала опасна как для него, так и для тех, кто имел с ним контакты. Помимо того, он, не раскаявшийся в своих деяниях, оставшийся тем же оберштурмбаннфюрером СС, что и до 8 мая 1945 года, представлял угрозу и новой государственности в Западной Германии, привлёкшей на службу многих бывших коллег Эйхмана, о которых он мог рассказать много такого, что, вероятно, заслуживало вмешательства органов юриспруденции.

Эйхман обладал очень высокой самооценкой или же демонстрировал её как продукт реактивного образования. Он явно гордился своими достижениями, своим прошлым. По-видимому, в этом проявлялась сила его характера, которая помогла ему сыграть до конца, даже на эшафоте, последнюю роль – незаслуженно обвиняемого конторского служащего, диспетчера по пассажирским перевозкам, преданно любящего свои три главные страны: Австрию, Германию и Аргентину. Несомненно, он отличался и бахвальством, как правильно подметила Ханна Арендт. По-видимому, склонность к преувеличениям и даже ко лжи была устойчивой чертой его характера. Но всё же это было не пустое хвастовство – оно имело под собой некую реальную основу, а не было абсолютной ложью. В его выдумках всегда присутствовал элемент правды. Он сумел создать впечатление, что владеет ивритом и идиш, но в Израиле выяснилось, что он блефовал своим знанием еврейских языков. Работа над собственным имиджем позволила ему стать своего рода символом: евреи в нацистской Германии тогда ассоциировались с именем Эйхмана.

Влияние имиджа на впечатление, которое его деяния производили за рубежом, даёт красноречивый пример. В одной из лондонских газет в октябре 1941 года была перепечатана статья из шведского издания о перевозке 5000 берлинских евреев на восток, в которой, называя руководителем этой операции Эйхмана, «присвоили» ему звание группенфюрера СС (генерал-лейтенанта), тогда как его звание в то время было намного ниже – штурмбаннфюрер СС (майор). Вот что такое имидж!

Его заслуги в «окончательном решении» не оставались без внимания. Он довольно быстро рос в должностях, хотя и не достиг полковничьего звания, которого, как он полагал, заслуживал более многих. На одном из допросов капитан Лесс процитировал представление, в котором можно увидеть оценку «труда и доблести Эйхмана»:

Начальник полиции безопасности и СД, Берлин SW 11, от 9 октября 1941 г. – рейхсфюреру СС, главное управление кадров. По вопросу штурмбаннфюрер Адольф Эйхман, № в СС – 45326. Прошу присвоить штурмбаннфюреру Адольфу Эйхману с 9 октября 1941 г. очередное звание оберштурмбаннфюрера. Я предлагаю это производство на основании особенно успешных действий Эйхмана, который в качестве руководителя центрального отдела еврейской эмиграции имеет особые заслуги в деле очистки Восточной провинции от евреев. Благодаря деятельности Эйхмана сохранены для Германского рейха огромные ценности и имущество. Также отмечена работа Эйхмана в протекторате, которую он проводил инициативно и с требуемой твёрдостью… В настоящее время Эйхман ведает всеми вопросами по очистке и переселению. В силу важности этого круга задач, считаю повышение Эйхмана в звании целесообразным также с точки зрения интересов службы. Заместитель: подпись – Штрекенбах, бригадефюрер СС.[156]

~

В период, когда Эйхман находился в Вене, случилось событие, которое известно в истории как Хрустальная ночь [нем. – Kristallnacht], или Ночь разбитых витрин. Произошёл погром еврейских магазинов, зданий, синагог, сопровождавшийся битьём стеклянных витрин и окон (отсюда и название) на всей территории Германии и Австрии и в Судетской области 9–10 ноября 1938 года. Эта вакханалия была своего рода ответом «народных масс» на убийство польским евреем Гриншпаном [Grynszpan] в Париже советника германского посольства Эрнста фон Рата [Ernst von Rath].[157] Эйхман в то время находился в Вене, т. е. наблюдал творящееся безумство на улицах, но на допросе в Иерусалиме утверждал неоднократно, что не запомнил дату: «Это должно быть примерно… я думаю, осенью. Наверное, 1938 год».[158] Конечно, трудно поверить в короткую память Эйхмана. По-видимому, его «забывчивость», как, впрочем, и во многих других случаях следствия и судебного разбирательства, имела своей целью дистанцироваться, насколько это возможно было, от пассивного или активного участия в антисемитских акциях. Демонстрация плохой памяти в данном случае, конечно, не свидетельствует о вытеснении в подсознательное чего-то неприятного или опасного, а, безусловно, говорит о сознательном обмане.

Наверно, Эйхман не был в числе организаторов погромов. Более того, по-видимому, он не был заинтересован в возникших беспорядках, поскольку случившееся нарушало налаженную им работу по эмиграции евреев.

Хрустальная ночь стала своего рода водоразделом, разделяющим вегетарианскую [относительно] политику нацистского режима от людоедской практики массового уничтожения евреев. Вполне вероятно, что интуитивно Эйхман воспринял эту перемену как возможность для реализации своих спящих каинистских побуждений. Больше не требовалось во внутренней политике Германии изображать процесс избавления от евреев как цивилизованный процесс. Был отпущен тормоз, и заработала в полную силу машина уничтожения, топливом для которой были люди: дети и старики, мужчины и женщины, разных профессий и различного социального положения в прошлом. И этим машинистом, без усилий которого невозможно было совершить убийства в таких невообразимых масштабах, был Эйхман. В январе 1941 года руководителю имперской службы безопасности рейха и фактическому начальнику Эйхмана обергруппенфюреру СС Рейнхарду Гейдриху было предложено разработать проект «окончательного решения», но в то время это решение заключалось в депортации и ещё не означало геноцид. Эйхман планировал переселить 5,8 миллиона человек.[159]

В мемуарах Эйхман всячески пытается обелить себя. Он проводит ту же мысль, которую позже не без некоторого успеха будет внушать людям в ходе судебного процесса над ним. Во всяком случае, он старался создать такое представление о себе, которое Ханна Арендт восприняла как открытие. Он говорит о себе как о винтике в огромной машине. Он только выполнял приказы, которые отдавали другие – и они должны нести всю полноту ответственности за истребление миллионов человеческих душ. Его дело было маленькое – перевозить евреев, хотя он и определил адрес транспортировки – доставка к палачу. Он полагал: «…бессмысленно обвинять меня во всём Окончательном Решении Еврейского Вопроса, как обвинять чиновника, отвечающего за железные дороги, по которым ездили транспорты с евреями». Другими словами, он говорит о том, что не участвовал в массовых убийствах. При этом он не упускает возможности бросить камень в огород других народов, считая, что по части верности приказу немцы не отличаются от русских, американцев и израильтян. Исходя из этой логики, его, собственно говоря, не за что судить. Он даже иллюстрирует свои рассуждения, словно предвидя то, что его ждёт через три года, вопрошая: «Почему виселицу или тюрьму следует оставлять только для немцев?»[160] Ведь немцы такие же, как все… Ничем не отличаются. Так почему их судят? Он ведь никого не убивал. Тогда почему его называют именно массовым убийцей?

В марте 1939 года Германия оккупировала Чехословакию, а уже в июле того же года Эйхман открыл Центральный офис по еврейской эмиграции в Праге, куда перевёз и семью. Цель оставалась прежней – очистить от евреев теперь уже захваченную немцами новую территорию. Принуждение к эмиграции было довольно жёстким. Он делает всё допустимое и недопустимое – второго, безусловно, больше, – чтобы создать эмиграционные настроения у евреев, сформировать такие условия, при которых у них не будет иного выхода, как бежать куда глаза глядят, бросив всё и не считаясь с потерями, лишь бы сохранить свободу и жизнь. Как и в Вене, Эйхман принуждал евреев к переезду из периферийных мест оккупированной Чехословакии в Прагу. Таким же образом он поступал и в Вене, собирая евреев в центре и создавая невыносимые условия для проживания. Это делалось для того, чтобы как можно быстрее очистить от евреев протекторат Богемии и Моравии. Угроза заключения в концлагерь как альтернатива эмиграции действовала весьма эффективно.

Как вспоминал бывший в то время президентом Совета пражской еврейской общины доктор Клапка [Dr. Klapka], Эйхман прямо угрожал Совету: «Если вы не выгоните этих евреев из страны, то я прикажу арестовывать каждый день по триста человек и пошлю их в Дахау и Меркельгрюн[161], где они с бóльшим энтузиазмом отнесутся к эмиграции». В оккупированной Чехословакии возникли те же трудности с поиском конечной точки эмиграции евреев. Большинство цивилизованных стран отказались принимать беженцев, многие из которых не имели достаточных денежных средств и собственности для получения разрешения на въезд в страну-убежище. В этой ситуации Эйхман решил заставить богатых евреев оплатить эмиграцию своих бедных соплеменников.

Усилия Эйхмана по изгнанию евреев и лишению их гражданских прав были замечены как в еврейской среде, так и его начальниками и, несомненно, способствовали его карьере. По этому поводу он вспоминал как важный признак своего возросшего статуса то, что ему, в отличие от многих, не приходилось ожидать в приёмной Гейдриха.

~

С вторжения немецких войск 1 сентября 1939 года, как, впрочем, и советских двумя неделями позже, на территорию Польши, началась Вторая мировая война. Получив огромную территорию, которую нацисты лишат статуса государства и назовут генерал-губернаторством, в придачу к ней они получили и три миллиона польских евреев, от которых им надо было освободить и новые восточные земли. Вместе с этим естественным образом увеличился масштаб задач и прибавилось работы у Эйхмана и его сотрудников.

Первоначально речь шла об эвакуации евреев в болотистую местность на юго-востоке Польши, на границе с Советским Союзом. Эйхман даже говорил о создании «государства евреев». Подобная идея была не первой. Нацисты, пытаясь очистить Германию от евреев, первым делом предприняли усилия, чтобы вытеснить евреев за её пределы, используя давление как на евреев-жителей Германии, которых такие, как Эйхман, считали «гостями», так и на различные страны, предлагая им принять эмигрантов. Как известно, эмиграция тормозилась не в последнюю очередь нежеланием многих и многих стран принять эмигрантов, – а по существу беженцев, – что во многом и способствовало принятию Гитлером решения об истреблении евреев.

Крах эмиграционной политики нацистов в некоторой степени нанёс удар и по сионизму, который стремился направить потоки бегущих из Германии евреев в Палестину. Другими словами, до определённого момента цели нацизма и сионизма совпадали – перемещение евреев на их прародину, в Палестину. Разумеется, методы побуждения к эмиграции были разными. До поры до времени нацисты придерживались «гуманной» политики – вытеснение, но не истребление. Понятно, что в одностороннем порядке задачу освобождения германской территории нельзя было решить, так как требовалось согласие стран, которые согласились бы принять у себя евреев-беженцев из Германии. Увы, таких стран в огромном мире не нашлось, что подтолкнуло Гитлера наполнить новым содержанием используемое в отношении евреев словосочетание особое обращение, придав ему значение умерщвления. Своим молчаливым согласием страны мира[162] позволили Гитлеру перейти к практическому и радикальному окончательному решению еврейской проблемы. Гибель шести миллионов евреев в лагерях смерти, расстрельных ямах, гетто на совести не только гитлеровского режима, но и просвещённого мира, оставившему их на потребу палачам. Без сомнения, эта ситуация была серьёзным подкреплением для Эйхмана, подтверждением того, что он вовлечён в реализацию грандиозного плана вселенского масштаба – избавления человечества от евреев. Вполне можно было интерпретировать уничтожение евреев как проведение санитарной обработки здания мира от гнусных насекомых в облике евреев. Злая ирония состояла и в том, что для истребления людей в промышленных масштабах использовался газ, действительно предназначенный для избавления от вредителей в сельском хозяйстве.