Император из стали. Стальная хватка империи

Роберт Артур Талбот Гаскойн-Сесил, 3-й маркиз Солсбери, пытаясь сделать политическую жизнь в метрополии плановой и управляемой, сосредоточил в своих руках как законодательные, так и исполнительные властные нити, являясь и премьером, и лидером консервативной партии. Одновременно с высшим исполнительным, он предпочел оставить за собой пост министра иностранных дел, и только ухудшающееся здоровье заставило Солсбери в 1900 году уступить его лорду Лансдауну.

Всю свою жизнь сэр Роберт продвигал имперские интересы викторианской Англии по всему миру и делал это настолько искусно, что за эти годы в Европе не произошло ни одного серьезного международного конфликта. Неоднократные столкновения с Францией, Германией, Россией так и не вылились при Солсбери в вооруженное противостояние… Пока. Потому что последний год кабинет министров Британии не создавал обстоятельства непреодолимой силы для других мировых держав, а сам судорожно пытался реагировать на ускоряющийся поток событий, становящихся все более опасными и менее управляемыми.

– Говорите проще, Роберт, – прервал король длинный спич своего премьера. – Общественность не поймет, если мы начнем какие-либо переговоры с Петербургом, кроме как о безоговорочной капитуляции русских. Так?

– Так, ваше величество, – выдохнул Солсбери. – Консультации с ведущими политическими и общественными организациями не радуют разнообразием, общественность уверена, что против нашей страны уже ведутся военные действия, и ждет решительных ответных шагов. Газеты так оформили и подали последние новости, что не оставили нам никакого пространства для политического маневра.

– И если я попытаюсь как-то договориться с моим племянником Никки, меня заклеймят позором, – продолжил мысль премьера король.

– В Трансваале работает военный корреспондент, некто Черчилль, так вот он написал: «Если страна, выбирая между войной и позором, выбирает позор, она получает и войну, и позор…»

– Неплохо сказано, – кивнул король. – Присмотритесь к этому корреспонденту, из него определенно может выйти толк…

Эдуард VII поморщился, тяжело поднялся, опершись о ручку кресла, медленно, приволакивая ногу, подошел к высокому окну и задумчиво посмотрел на Кенсингтонский парк с широким, в три кареты променадом.

– Вы же знаете, Роберт, как я ненавижу идти туда, куда меня подталкивают, – произнес он настолько тихо, что Солсбери больше догадался, чем услышал слова короля.

– Ваше величество, адмиралтейство предлагает ограничиться показательной поркой вашего нерадивого племянника, быстро и безжалостно разгромив одновременно русский флот на Балтике, Черном и Персидском морях… Тихий океан мы оставляем пока японцам. Первый морской лорд уверен, что этого будет достаточно, чтобы Николай II запросил пощады…

– Мне кажется, Роберт, вы забываете, что моему племяннику только тридцать три, а его премьеру Столыпину – всего сорок. В этом возрасте не очень-то слушаешь старших, даже если они правы и демонстрируют убийственные в своей доходчивости аргументы… Что мы будем делать, если акций устрашения на море окажется недостаточно?

– Разрешите, ваше величество? – поднялся из своего кресла министр иностранных дел, самый молодой из присутствующих, статный, стройный мужчина. Вся его растительность сползла с макушки и сконцентрировалась над верхней губой в виде шикарных усов, вследствие чего все остальные черты лица казались абсолютно несущественными.

Глава Форин Офис Генри Чарльз Кит Петти-Фицморис, 5-й маркиз Лансдаун, с 1900 года возглавлял внешнюю политику Великобритании и фракцию Либеральной юнионистской партии в палате лордов. Он знал не понаслышке колониальные проблемы: до МИД служил на посту вице-короля Индии. Весь 1901 год Лансдаун предпринимал шаги к заключению направленного против России союза с Германией и Австрией, с оптимизмом расценивая дружеский визит кайзера Вильгельма к больной королеве Виктории, а также настойчиво добивался любви Франции, романтично назвав проект договора с республикой «Entente cordiale» – «Сердечное согласие». Но главным и самым ярким успехом министра стал англо-японский союз, заключенный 30 января 1902 года, несмотря на то, что русский царь на переговорах с маркизом Ито подписал все предложенные Японией соглашения, включая отказ от претензий на Корею.

– Ваше величество! – Лансдаун широким жестом открыл кожаную папку и вынул заранее заготовленный конспект. – Позвольте обратить ваше внимание на то, что наш договор с микадо прямо и недвусмысленно указывает: Великобритания и Япония соединяются в целях охраны существующего положения на Дальнем Востоке, в особенности в целях охраны независимости и территориальной целостности Китайской и Корейской империй.

Далее в статье первой: «Высокие договаривающиеся стороны объявляют, что не имеют агрессивных стремлений в этих империях. Имея, однако, в виду свои специальные интересы в Китае и Корее… стороны признают, что каждая из них имеет право принимать меры для охраны этих интересов в случае, если им будет угрожать опасность от агрессивных действий какой-либо третьей державы или от внутренних волнений…»

Вторая статья объявляет, что если Англия или Япония, преследуя вышеуказанные цели, будут вовлечены в войну с какой-либо третьей державой, то другая из договаривающихся сторон обязуется сохранять строжайший нейтралитет; но (статья третья) если война осложнится и державу, ведущую войну с Англией или Японией, поддержит еще какая-либо четвертая держава, то другая из договаривающихся сторон обязывается прийти на помощь союзнику и «вести войну сообща и заключать мир с общего согласия»[17].

– Ну и что это нам дает? – пожал плечами король. – Какая четвертая сторона начнет военные действия против нас? Германия? Франция?

– Прежде всего, это дает нам оправдание присутствия наших войск на всей территории Китая, включая Маньчжурию, совместные операции с японским Генштабом и моментальное включение в боевые действия любой из союзных армий, если будет выявлена угроза хотя бы одной из них. Что же касается четвертой стороны… Мы провели соответствующую работу, ваше величество, и я могу вас уведомить, что в случае любого военного столкновения государству, противостоящему России, немедленно объявит войну Черногория. Таким образом, мы получим формальный повод задействовать третью статью нашего договора с микадо.

– Как в конечном итоге будет выглядеть наша позиция?

– С точки зрения международных отношений – безупречно. К нам с просьбой о помощи обратился Китай, и мы оказываем содействие его вооруженным силам в подавлении мятежа и вытеснении русских интервентов. При выполнении этой благородной миссии наши солдаты подверглись агрессии со стороны царских войск, а далеко за пределами Китая против нас, без объявления войны, русскими подданными развязан гнусный террор, в результате чего потоплен наш военный корабль и тяжело ранен член королевской семьи – ваш племянник.

– Только ранен?

– Да, террорист оказался крайне бестолковым стрелком: из шести выпущенных в упор пуль в сэра Альберта попали только две, и хотя задето легкое…

– Хорошо, продолжайте. Безусловно, зло должно быть наказано. Но как будет выглядеть противостояние на суше?

– Сегодня, пока русские еще не развернули свои экспедиционные корпуса для похода на Индию, против двадцатитысячного русского контингента, находящегося в Маньчжурии, мы можем сконцентрировать наш собственный сорокатысячный корпус, состоящий в основном из колониальных войск Индии. Две китайские дивизии, правда, сомнительной боевой ценности, представляет Юань Шикай. Но основным военным материалом будут две японские армии, в одной из которых сорок, а в другой – шестьдесят тысяч солдат и офицеров, прекрасно обученных, знающих театр военных действий, имеющих опыт Японо-китайской войны. Таким образом, с семикратным перевесом мы вправе рассчитывать на успех, тем более что для русского царя непосредственную угрозу будут представлять отнюдь не наши или японские вооруженные силы.

Эдуард VII приподнял бровь и вопросительно посмотрел на министра.

– Бурная реформаторская деятельность русского императора, – увлеченно продолжал Лансдаун, – привела к тому, что еще одна невидимая армия сформирована прямо у него под боком. Недовольные репрессиями и лишением привилегий дворяне, купцы и даже некоторая часть крестьянства, не говоря уже про интеллигенцию, традиционно настроенную оппозиционно, – все они, пользуясь некоторыми политическими послаблениями, активно сбиваются в политические антиправительственные организации, имеющие в своих рядах настоящую подпольную армию.

Глава Форин Офис скосил глаза в шпаргалку и продолжил:

– Это не менее пяти тысяч недавно уволенных офицеров. По сигналу они готовы поднять бунт на Урале, в Сибири и полностью отрезать Петербург от Владивостока. Таким образом, при отсутствии подкреплений, которые царь мог бы перебросить из европейской части России, разгром русской армии в Маньчжурии будет лишь вопросом времени…

– Хорошо, Генри, будем считать, что вы меня убедили в бедственном положении моего непутевого племянника. Но я руки не подниму, пока не пойму, как будут вести себя Франция с Германией.

– О, – самодовольно улыбнулся Лансдаун, – в Европе мы разыгрываем самую незамысловатую партию в две руки. Франции, опасающейся Германии, мы предлагаем заключить договор о взаимопомощи, который…

– Да-да, я помню, Антанта… Но почему вы так уверены, что они подпишут этот договор?

– Благодаря нам Парижу стало известно о проектируемой в Берлине войне Германии против Франции – так называемом плане Шлиффена… Пока он существует только в черновиках, но Франция уже сама торопит нас с подписанием соглашения.

– Только не говорите, Генри, что точно такой же договор вы хотите заключить с Вильгельмом…

– Нет, ваше величество, я предлагаю неформально и конфиденциально довести до кайзера, что Британия не будет иметь ничего против его территориальных приобретений на востоке, ну хотя бы в Прибалтике, густо заселенной немецкими колонистами… Что касается Франции, то требуется во всеуслышание заявить о недопустимости любого движения Германии на запад. А потом также конфиденциально и неформально намекнуть Берлину, что наше негодование не будет для него излишне обременительным…

– Хорошо, Генри, пусть будет по-вашему. Подготовьте соответствующий манифест. А вы, Роберт, передайте Китченеру, что у нас нет времени и желания вести затяжные кампании. К осени все должно быть закончено!

10 апреля 1902 года. Желтое море. Учебная эскадра Израиля

Крейсер «Африка», построенный как рейсовый пароход, успевший поработать на линии Нью-Йорк – Гавана, никогда не претендовал на роль грозы морей, даже переоборудованный на верфях Крампа и вооруженный пятью 20-калиберными шестидюймовками и шестью такими же древними противоминными 107-миллиметровыми пушками. Одинокая труба, задранный полубак и весьма скромная, всего двенадцать узлов скорость выдавали его глубоко штатскую сущность. Но зато как учебная база корабль был незаменим благодаря просторным вспомогательным помещениям и вместительным трюмам.

Именно поэтому «Африка» была выбрана в качестве базового судна для обучения израильских гардемаринов. После утомительного учебного дня их миноноски притулились к «мамаше» и, притираясь на волне к высоким бортам базового судна, дружно скрипели, жалуясь на свою миноносную судьбу.

Командно-преподавательский состав крейсера, обычно придирчивый и строгий, под вечер позволял себе расслабиться и неформально побалагурить, тем более что большинство из них были уроженцами одного южного города, о котором по всей России ходят легенды, полные неимоверной доброты и оптимизма. Сегодня, оторванные от своего привычного занятия файф-о-клок, они с тревогой вглядывались в ту сторону, где находилась Порт-Артурская крепость.

– Поднимитесь к дальномеру, поглядите, кто там бежит, Яков Самуилович.

– А смисл? Кгоме «Бугакова» там таки никто не сможет так бежать, Алексей Дмитгиевич. На полных тгидцати идет, тогопится, шо моя Циля на Пгивоз за бичками, ну и шоб увидеться со мною. Пгавда, она так бегала тгидцать лет назад, а сейчас она гогдо шествует, но я-то помню…

– Лейтенант, сигнал на миноносцы. Подойти к бортам, принять уголь.

– Господин капитан, «Бураков» передает: в крепости бунт. Генерал Стессель приказал гарнизону не сопротивляться и спустил флаг! Новый комендант обратился за помощью к японцам и англичанам, их войска уже высаживаются в Порт-Артуре!

– Нариш тухес.

– Вынужден согласиться, Яков Самуилович. Объявляйте общий аврал. Всех незанятых – грузить уголь в мешки и передавать на миноносцы. Шлюпки вывесить после отхода миноносцев. Корабль – к бою! Кочегаров – к топкам, поднимать пары до марки. Комендоров – к орудиям, кранцы первых выстрелов поднять, минные аппараты зарядить. Пожарные магистрали – в готовность, разнести шланги.

– Слушаюсь, господин капитан втогого ганга! Боцман, кочегагов к топкам, остальных – навегх! Бистго, янгеле, бистго!

– Запросите «Бураков» об остатке угля: возможно, его придется загружать первым.

– «Бураков» с полными ямами, торпед не имеет: влепил единственную, что была, в японский транспорт. Тот сел на грунт. Запрашивает о наличии у нас пятнадцатидюймовых.

– У нас только немецкие были, да и те отстреляли на учениях. Кто у японцев в Артуре?

– Корнильев семафорит о четырех крейсерах: «Чиода», «Мацусима», «Ицукусима», «Хасидатэ». Шесть миноносцев: четыре «Хаябусы» и «Котака» с «Сиратакой». «Сиратака», уворачиваясь от тарана «Буракова», сел на мель.

– Так… Это, видимо, их минари на горизонте и дымят. Идут они на двадцати четырех, вряд ли больше, и догонят нас через минут сорок. Все! Этим двоим хватит. Прикажите им уступить место «Навину» и «Давиду», пусть примут, сколько успеют. Яков Самуилович, перейдете на «Давида»…

– Осмелюсь-таки спгосить, почему и зачем, господин капитан втогого ганга?

– Потому что ваше досье, с которым меня ознакомили господа жандармы, занимает не одну папку, а три, и каждая с кирпич толщиной, и на всех страницах – описания удивительных по своей лихости и наглости способов ухода от погони на суше и море.

– Однако!..

– Полагаю, вы лично оплатили не меньше половины миноносца со своей контрабанды…

– Да ой же вэй, господин капитан, какая у бедного иегуди-гыбака контгабанда?! Но то, шо год назад я сделал небольшой пгезент господину Ногману, шобы он согласился считать четыге уже заложенных киля не узкоглазыми, а немножечко пейсатыми, таки совегшеннейшая пгавда!

– Весьма разнообразная контрабанда, господин прапорщик по адмиралтейству. Я аж зачитывался. Так вот. Чтобы довести молодежь до Циндао…

– До Циндао, господин капитан? Таки що мы можем такого натогговать в Циндао, чего нам так остго не хватает в жизни, кгоме угля и тогпед? Но уголь и тогпеды мой племянник Додик, котогый живет в этой дыге с пгошлого, извините, года, уже немножечко купил, и уже даже немножечко поггузил на пагоход, котогый уже давно стоит в Пусане, где тепло и пока нет японцев! Так зачем нам Циндао? Шобы пага японских или даже, на минуточку, английских кгейсегов нас там зажали, как я зажал свою Цилечку, когда она была на тгидцать лет моложе и весила вдвое меньше? Нет, немцы, конечно, культугная нация, но в сей момент в Циндао нет такого гешефта, котогый стоит необходимости до конца войны смотгеть на эти постные гожи!

Еще уголь? Таки еще уголь лучше бгать у самих японцев: вгяд ли их тгампы успели попгятаться. И даже совегшенно наобогот, сейчас они навегняка везут в Когею очень много всякого, шо может опгавдать хогоший гоп-стоп! А их утюги сейчас либо, пгостите, здесь, либо во Владивостоке, так шо этот гоп-стоп будет еще и дешевле!

– Давайте, господин прапорщик. Вам пора. Вестовой ваш сундучок уже доставил. Корабельную кассу тоже возьмите, под подпись.

– Андгей Дмитгиевич. Я, конечно, дико извинюсь, но могу я еще спгосить? – Старый еврей отложил ручку-самописку и поднял взгляд на командира.

– Почему нет?

– Ой вэй, я все вгемя забываю, шо хоть ви и из кантонистов, но все же таки тоже да! Могу я сказать своим янгеле, когда мы отойдем, что ви, пегед тем как вас гаскатают до состояния мацы… Ми, конечно, помолимся, шоб этого не случилось, но какая уж тут гагантия… Так вот, смогу ли я объявить, шо ви взяли и пегеименовали, пгостите, «Афгику» в «Масаду»?

– Разве ж я смогу вам это запретить? Все! На «Давид», прапорщик. Пока идем вместе, чтобы нам из своих музейных экспонатов выбить столько минарей, сколько сможем… А как подтянутся крейсера… Ход у них узла на четыре больше нашего, так что… «Масада» так «Масада». Но в рапорт этого не включать!

– Мальчикам нужны легенды, господин капитан, а начальству они пготивопоказаны. И господам адмигалам все сообщим в точности. А чего не в точности, того, наобогот, не сообщим. Мазлтов, ‘ав-Алуф.

– Мазлтов, Тааль.

В это же время. Персидский залив

Бесчисленные поэты, воспевавшие тишину персидских ночей и волшебство, иногда коварное и опасное, на сей раз были бы посрамлены. Ночь, разрезаемая длинными мечами русских прожекторов и вспышками осветительных ракет[18], разрывалась гулкими залпами противоминного и среднего калибра, сминалась взрывами торпед и якорных мин.

– Три больших истребителя, правее пятнадцать, дистанция десять!

Короткие рыла сорокадвухлинейных орудий, снятых с канонерок за явной устарелостью и установленных на спешно возведенной береговой батарее, довернулись, нащупывая цель.

– По головному! Скорость цели двадцать пять! Упреждение один корпус! Огонь!

Орудия ухнули, из распахнутых настежь затворов по позиции растекся кисло-сладкий запах сгоревшего пороха. Наводчики приникли к прицелам, пытаясь разглядеть цели за клубами порохового дыма. Если бы подул легкий ветерок… Но душная ночь была не на стороне артиллеристов: жаркий воздух был неподвижен.

– Недолет полкабельтова! Дистанция восемь! Упреждение три четверти…

Дымная тьма озарилась вспышками: истребители огрызались из своих шести- и двенадцатифунтовок, пока, слава богу, безуспешно.

– Вижу! Вижу!

Наконец дым рассеялся достаточно, чтобы стали видны скользящие по гладкой воде тени с пенными бурунами от полного хода.

– Огонь!

– Накрытие! Дистанция семь! – продолжал командовать мичман, прильнувший к короткому дальномеру с базой всего четыре фута. Корректировочный пост был вынесен на сложенный из камней искусственный курган, и дым не мешал ему наблюдать за выходящими в атаку минными силами британцев. – Упреждение прежнее – три четверти!

Дым по-прежнему сильно затруднял наводчикам обнаружение кораблей противника. Заряженные, готовые к выстрелу орудия молчали.

Внезапно ночь озарилась еще одной вспышкой.

– Наводить по второму! – среагировал мичман.

– Шестидюймовым в головного влепили, – пробурчал наводчик третьего орудия. – С «Георгия», мыслю. – И через секунду уже другим голосом, полным злого азарта: – Вижу цель!

– Огонь!

Третий залп был удачен: один из выпущенных батареей снарядов разорвался рядом с рубкой ставшего головным второго миноносца, и британец вильнул на курсе. Мичман увидел, как кто-то из прислуги шестифунтовок, судя по всему, артиллерийский офицер, рванулся к рубке, чтобы перехватить управление.

– Орудия готовы!

– Дистанция семь! Упреждение прежнее!

– Вижу!

– Огонь…

Двенадцатифунтовая шрапнель лопнула над позициями, и мичман стек на камни рядом с дальномером, испачкав его кровью.

– Дистанция семь! Скорость двадцать… один! Упреждение полкорпуса! – подоспел состоявший при наблюдательном посте телефонист-вольноопределяющийся.

Он был из бывших семинаристов, сухорукий и спокойный, по слухам – политический. Одно время работал в Тифлисской обсерватории и с оптическими приборами был знаком не понаслышке, поэтому движения его были уверенны и только резко усилившийся грузинский акцент выдавал нешуточное волнение.

– Вижу!

– Огонь!

Пушки снова выстрелили.

– Есть попадание! Парит, выходит в циркуляцию! Наводить по второму. Отставить! По третьему!

– Почему? – поднял глаза на невозмутимого кавказца наводчик.

– Он уже пустил мины, преждевременно, до прохода бонов, не опасен. А вот за ними – не пойму что… Одиночная цель правее двадцать.

Стоявшая неподалеку труба осветительного поста без приказа плюнула ракетой, телефонист приник к окулярам.

– Похоже на кита… с одной трубой. Дистанция одиннадцать, скорость… шестнадцать, упреждение полкорпуса!

* * *

Миноносный таран «Полифемус», чудо британской инженерной мысли, пользовался незаслуженной славой. Он ни разу не участвовал в бою: сразу после его постройки войны не случилось, а потом орудия среднего калибра стали слишком скорострельными и слишком быстро наводящимися на цель, чтобы его восемнадцатиузловая скорость и почти полностью погруженный в воду корпус оставались надежной защитой. Поэтому выйти, как и задумывалось, в таранную атаку стало делом не просто опасным, но фактически самоубийственным.

Тем не менее этот корабль был одним из самых знаменитых во флоте ее, а следом его величества. Именно «Полифемус» описал всемирно известный сочинитель мистер Уэллс в романе «Война миров» под именем «Сына грома», уничтожившего марсианский треножник.

Неизвестно, испытывал ли неудобство по этому поводу сам корабль. Вполне возможно… Но его командир, самый молодой капитан Королевского флота Дэвид Битти, отчаянный храбрец, был уверен, что во-первых, это действительно весьма неловкая ситуация, а во вторых – через несколько минут он эту несправедливость исправит.

– Все вниз, быстро! – приказал он. – Сейчас нас засыплет снарядами, а наши шестифунтовки и митральезы будут полностью бесполезны! Питер, в рубку!

Сублейтенант, получив приказ, нырнул в дополнительно обложенный мешками с песком стальной стакан и задраил за собой дверь.

– Минные аппараты носовой и правого борта – к бою! – приказал командир. – Пит, тараним третьего: оба головных уже начали движение и подняли сети.

– Впереди боны, сэр. – Сублейтенант старался выглядеть столь же невозмутимым, как и мастер.

– Нас, – усмехнулся капитан, – как раз и создавали для того, чтобы плевать на боны. Машина – полный ход! При гудке сирены – держаться! Кто за что может!

Как и полтора десятка лет назад на испытаниях, боновые заграждения, набранные из бревен, привезенных аж из России, просто разметало по сторонам. Стальное тело почти полностью погруженного в воду корабля только слегка вздрогнуло – сначала от удара, а затем от попадания пары снарядов калибра в три или четыре дюйма, сбивших трубу и искалечивших надстройки, но неспособных остановить атаку.

– Носовой аппарат товсь, – приказал Битти. – Пит, командуйте, когда разрядить аппараты правого борта.

Удары снарядов, в основном трехфунтовых, стали сыпаться на миноносный таран в ритме стального дождя. «Странно, – подумал капитан, – а говорили, что русские сняли эту мелочь с кораблей. Видимо, не всю». Он усмехнулся, когда две или три болванки бессильно высекли искры из стальных листов рубки.

– Аппараты правого борта товсь! – скомандовал в раструб переговорной трубы молодой офицер. – До пуска… пять секунд. Три… Две… Одна… Пли!

– Дистанция четыре кабельтова. Носовой аппарат – пли! Это, конечно, не Кронштадт, куда я всегда мечтал ворваться, но тоже неплохо. Пит, сирену!

Глаза капитана замерли на черном кружке шестидюймового жерла, направленного из каземата русского броненосца прямо ему в лицо. Странно, что он вообще заметил его в этой разрезаемой вспышками света ночи. Впрочем, увидеть свою смерть в такой вот ситуации – вполне приемлемый исход жизни.

Он слегка довернул штурвал и отпустил рукоятки, чтобы его тело в падении не сбило корабль с курса. Увидел вспышку, но не почувствовал боли, и еще успел ощутить удар, когда выдающийся вперед таран «Полифемуса» вонзился в борт русского броненосца.

И он, и его корабль с честью выполнили свой долг. Теперь все стало правильным.

В ту же ночь. Владивосток

– Нам всем выпала особая честь первыми нанести удар по северным варварам, готовящим коварный удар в спину Священной Ямато!

Командир дивизиона, капитан первого ранга Кота Сакума обращался к команде своего истребителя «Сиракумо», а двое сигнальщиков репетовали его речь на остальные семнадцать миноносцев, стоящих на якоре почти в самом вражьем логове.

Небо на горизонте было чуть тронуто светом ранней зари, и вспышки ратьеров превосходно читались всеми – и японскими моряками, и двумя не предусмотренными планом капитана Кота зрителями на темном берегу бухты Табунной. Неофициальный хозяин этих мест, естествоиспытатель, географ и коннозаводчик, бывший ссыльный поляк пан Михал Янковский двадцать последних лет воевал с проникающими на его землю хунхузами и систему оповещения в своем уделе наладил давно.

– Не расшифруете ли, Фридольф Кириллович, – спросил он у спутника, обветренное лицо которого выдавало в нем моряка, правда, не военного, а, скорее, торгового, – о чем они там перемигиваются?