О людях и чудовищах

***

Дом на картине разросся, поглотив все свободное пространство картины. Да и не дом это был уже – резкие, ломаные линии больше походили на своды гигантской пещеры. Фигура с колесом на шее исчезла – все же она была лишней в этой композиции. Под ногами у двух оставшихся плясали огромные, жуткие тени, отбрасываемые, должно быть, переменчивым светом сделанного на скорую руку факела.

Мрачно. Слишком мрачно. Откуда это в ней? Что за злая сила водит ее рукой с конвульсивно зажатым в ней карандашом? Нет, художница совсем не управляла тем, какую историю она пыталась запечатлеть. Больше было похоже на то, что эта история – мрачная, может, даже жестокая история начала управлять своей создательницей.

Франческа сделала еще глоток из стакана и прикрыла рот рукой, с трудом подавив отрыжку от разыгравшейся изжоги. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной что-либо изменить по собственной воле. Ее хрупкое тело покачнулось и…

Пробел. Как в горячечном бреду.

Ненадолго придя в себя, Франческа обнаружила у себя в руке тюбик с черной краской. С ужасом в слипающихся от усталости и выпитого глазах она наблюдала, как ее руки придают окончательный облик фону картины.

Снова пробел. Теперь в руке красная краска.

Да, красной краски понадобится много.

***

– Держись ближе, Амато, – шепнула Марселла, не оборачиваясь. – Должно быть, это здесь…

– Конец… – проскулил Амато. – Это конец… зверя разбудит… и Грендель… Грендель меня…

– Все будет хорошо, – голос королевы предательски дрогнул. – Мы уже близко. Здесь этот кошмар закончится. Так или иначе…

Пламя факела, который она несла в левой руке, затрепетало и почти угасло. Но когда Марселла по инерции сделала еще несколько шагов, оно вдруг вспыхнуло ярче прежнего и выхватило из темноты перед ней огромную бурую тушу.

– Конец… – продолжал бормотать Амато, закрыв лицо руками. – Конец… это конец…

Правая рука Марселлы потянулась к мечу. И в этот самый момент туша перед ней зашевелилась.

Сильные руки обхватили мое маленькое, неуклюжее тело и потащили куда-то. Я не хочу куда-то. Я хочу к маме. Я зову ее, но ее тело остается неподвижно лежать позади. Кажется, я остался один.

Марселла отшатнулась и заморгала, прогоняя наваждение. Это помогло. Но лишь на пару секунд.

Меня швыряют на землю. Я поворачиваюсь, чтобы убежать обратно в лес, но путь преграждает большой и явно злобный зверь. Он громко рычит и гавкает. В панике я отступаю назад, но там уже собралась толпа этих странных, безволосых существ. Они кричат и скалятся, указывая на меня пальцами. Я затравленно оглядываюсь в поисках выхода, но выхода нет. Выхода нет.

Туша издала глухой рык и поднялась на задние лапы, нависнув над Марселлой. Та, стиснув зубы, наставила на нее дрожащий кончик меча. Впрочем, она видела, что этот кончик идеально подошел бы чудовищу в качестве зубочистки.

Кто-то снова хватает меня сзади. Я кричу, вырываюсь, но тщетно. Мою голову втискивают в какое-то узкое, твердое кольцо, соединенное спицами с кольцом побольше.

«Что, малец, мамку-то мы твою закололи, – слышу я, не понимая смысла. – Так-то оно – с людьми связываться! Запомни, чучело, что такое люди!»

Я кручу головой, отчаянно пытаясь выскользнуть из кольца, но ничего не получается. В это время вперед выходит один из безволосых. Он набирает в рот какой-то жидкости из пузатой бутыли – и вдруг выпрыскивает ее на меня. «Люди» смеются. Очень громко смеются.

Марселла застонала и пошатнулась, едва не упав. Образы перед ее глазами стояли так ярко, что казалось, их можно потрогать. В отчаянной попытке защититься она махнула факелом в сторону монстра. Тот отступил и вновь зарычал. Королеве вдруг показалось, что еще немного – и в этом рычании можно будет разобрать слова.

А потом в меня вдруг прилетело что-то горячее, и все вокруг вспыхнуло ослепительным, пожирающим пламенем. Никогда в жизни я не испытывал такой боли, как в те минуты. Наверное, большей боли в этом мире не бывает вовсе. Я заревел и побежал наугад, не видя ничего перед собой. Я думал, пусть лучше меня разорвут, чем будут продолжать подобные пытки.

Но меня не разорвали. Вслед мне несся хохот, свист и крики: «Ну, запомнил, что такое люди? Заходи потом – еще напомним!»

Марселла с криком бросилась вперед и рубанула воздух «ножницами» – факелом и мечом. Чудовище вновь отшатнулось, но уже не так сильно. Теперь свет факела позволил ей разглядеть его морду. Лысую, испещеренную шрамами от ожогов и с пустыми белыми глазами, безошибочно обращенными к нарушительнице его покоя. Зверь снова зарычал, обнажив огромные клыки. Между ними пенилась и капала на землю мутная слюна.

О, он запомнил, что такое люди. Очень хорошо запомнил.

Неожиданно быстрый для таких габаритов удар лапой – и факел отлетел в угол пещеры. Марселла вскрикнула и бросилась в сторону, в последний момент увернувшись от второго, нацеленного ей в голову. Разворот, рубящий удар с плеча, всем телом – и на Землю брызнула кажущаяся в полумраке черной кровь.

Но, конечно, монстра это только разозлило.

С глухим рычанием он двинулся вперед. Марселла попятилась и тут же споткнулась о камень. Жесткое падение всем телом на холодную каменистую землю вышибло из нее дух, а меч с тихим звоном выпал из ее руки. Королева зашарила по земле вслепую. «Сейчас я умру, – колотилось у нее в глотке. – Боже, сейчас я умру…»

Бурая туша нависла над ней на секунду, прежде чем вдавить в землю всем своим весом.

На какую-то жалкую секунду.

Но ей хватило.

Нащупав наконец рукоять своего оружия, она с отчаянным криком выставила его перед собой. Чудовище, не обращая внимания, рванулось вниз и вперед к ее горлу. Раскрылась пасть, обдав тяжелым духом гниющего мяса. Огромная лапа надавила на грудь, что-то с хрустом ломая…

А потом Марселла очнулась.

Ее прижимала к земле огромная, неподвижная туша. При попытке пошевелиться королева застонала от боли. Ребра, казалось, были перемолоты в труху, а рука, державшая меч, была как минимум вывихнута. Времени собираться с силами не было – воздуха будто с каждой секундой становилось все меньше. Стиснув зубы, Марселла вывернулась и поползла в сторону мерцавшего вдалеке огонька.

Прошли минуты, а может даже часы, прежде чем она смогла вдохнуть относительно свободно и подняться на ватные, подкашивающиеся ноги. Ее взгляд упал на изрытую шрамами морду мертвого медведя.

– Покойся с миром, – прошептала она. – Ты больше никому не навредишь. И никто больше не навредит тебе.

Несколько секунд прошло в тишине, прежде чем она смогла заставить себя оторвать взгляд от зверя.

– Амато!.. – позвала она слабым голосом. – Все кончено! Можешь выходить!

– Все кончено… – эхом донеслось из темноты. – Все кончено, все…

Марселла присела, едва не потеряв сознание от острой боли в груди, и подобрала с земли факел. Подняв его повыше левой рукой, она наконец увидела брата, стоявшего поодаль. Он все еще закрывал руками лицо. Очевидно, его страх и не думал отступать.

– Эй! – Марселла заставила себя улыбнуться и, прихрамывая, шагнула вперед. – Я победила. Победила, слышишь? Я же говорила тебе… Я же говорила, что у таких историй всегда бывает счастливый конец.

– Конец, – отозвался Амато чуть громче и затряс головой, не отнимая рук от лица. – Конец, это конец, конец, конец!

– Что ты такое говоришь? – Марселла, превозмогая боль, положила пострадавшую руку поверх рук брата. – Посмотри на меня, Амато. В чем дело?

– Грендель… – Амато наконец оторвал от лица руки. Из его носа и глаз с абсолютно алыми белками ручьями текла кровь. – Грендель уже близко… он чует кровь… он разорвет меня… прости, Ма… а-а-а…

Все его тело конвульсивно задергалось, а рот открылся, казалось, шире, чем позволяло строение челюсти. С ужасом в широко раскрытых глазах Марселла беспомощно наблюдала, как изо рта ее любимого брата показались черные узловатые пальцы и потянули в стороны, разрывая…

Что-то невообразимо чудовищное вылуплялось из Амато, как насекомое из куколки, и она ничего не могла с этим сделать. В тишине, нарушаемой лишь кошмарным хрустом, факел упал на землю и погас.

И все поглотила тьма.

***

По лицу Франчески текли слезы и дождевая вода. Неожиданно холодный ветер словно пытался сорвать с нее короткое желтое платье.

«Вот так все и закончится», – погребальным колоколом звучало в ее голове.

Часом ранее она пришла в себя, лежа на полу, чуть в стороне от своего мольберта. Охнув от боли во всем теле после сна на твердой поверхности, она с трудом поднялась на колени. Взгляд ее первым делом обратился к картине. Предчувствие ее не обманывало – это был настоящий шедевр.

Перекошенное от исступленного ужаса лицо Марселлы в центре, совершенно как живое. Она закрывается рукой, но ноги ее будто приросли к земле. Ее лицо, одежда, земля вокруг – все забрызгано алеющей в почти угасшем свете факела кровью. Над ней нависает черная тень, отбрасываемая чем-то за кадром, со стороны наблюдателя. Огромный угловатый силуэт, напоминающий человеческий, и тем еще более ужасный. Не может быть никаких сомнений – спустя мгновение после изображенного момента Марселлу ждет поистине страшная смерть.

Франческа прикрыла открывшийся рот рукой. На ее глазах выступили слезы.

Откуда это в ней? Что заставило ее поступить таким образом со своими персонажами – своими единственными детьми?

Нет, эта картина никогда не должна была появляться. Она не имеет права на существование.

Франческа поднялась на слабые, дрожащие ноги. Тюбик с черной краской – заметно похудел за последние дни, но еще немного осталось. Художница выдавила длинную черту над фигурой Марселлы и в несколько движений ладонью закрасила композицию до полной неузнаваемости. И в этот момент в дверном замке с сухим металлическим щелчком провернулся ключ.

«Мое терпение вышло, Франческа, – бросил с порога синьор Виргилио. – Лучше бы твоей картине быть уже готовой к продаже».

Художница перевела на него беспомощный взгляд заплаканных глаз и поднесла к лицу вымазанную в черном руку, не в силах произнести ни слова. Виргилио нахмурился и решительно подошел к мольберту.

«Ты собралась платить мне за комнату этим? – ядовито процедил он, скрестив мускулистые руки на груди. – Какая дурная шутка. Поправь, если я ошибаюсь: у тебя нет денег, нет картины и нет ни одного довода, почему я должен терпеть тебя дальше. Убирайся с глаз моих, Франческа. Может быть, попрошайка из тебя выйдет лучше, чем художница».

Все кончено. У нее больше нет имаджинериума. Создательнице негде больше творить. Да что там – ей негде даже переночевать.

«Может быть, попроситься к Джорджии?» – всплыла робкая мысль.

Франческа тряхнула головой, отметая ее. Нет, какова бы ни была природа мрака, что поселился в ее душе, ей нельзя больше писать картины. Рисовать одни натюрморты и пейзажи? Слишком тоскливо. Собирать яблоки? Побираться на улице? Унизительно и тяжело.

Маленький итальянский городок далеко внизу под ее ногами, должно быть, постепенно просыпался. Ей нет в нем места. Да и никогда, наверное, не было. Отсюда, с самой высокой в округе скалы, он казался безликим, холодным, равнодушным. Франческа со всей возможной остротой ощущала, что ей в этом мире больше ничего не осталось. Только сделать последний вдох и крохотный шаг вперед.

Неожиданно холодный ветер отчаянно выл ей в правое ухо свою горькую песню. Дождь смыл последние слезы с ее лица. Больше плакать не получалось. Франческа закрыла глаза.

Вдох…

***

Кап.

Дешевая шариковая ручка выпала из Сашиной левой руки. Девушка устало вздохнула и по очереди протерла слипающиеся глаза. Ее сознание неохотно возвращалось из придуманного мира в реальный.

Кресло-каталка. Сломанная спина. Единственная рабочая рука. Сырой чердак с протекающим потолком. Слово, звучащее в ее любимой песне: ее имаджинериум. Ее тюрьма. Ее чистилище. Она бы отдала что угодно, чтобы не возвращаться в такой мир вовсе, только вот у нее практически ничего и не было.

Кап.

«Дура, – со злостью подумала она про саму себя. – Конченая дура. Ты опять это сделала. Опять».

Сколько бы она ни пыталась написать добрую, светлую историю, каждый раз это заканчивалось одинаково.

«Зачем ты взялась писать про Италию? Ты ведь понятия не имеешь, что там и как, не говоря уж о сказочной части истории».

– Мне… мне хотелось побывать там… – тихо ответила она самой себе вслух. – Побывать хотя бы так.

Кап.

«Неужели ты сама не видишь, как глупы твои сюжеты? Как нелогичны персонажи, как притянуты за уши повороты? Зачем ты вообще пытаешься, если это все, на что ты способна?»

– Я хочу иметь возможность сбежать отсюда… хотя бы мысленно… и очень страшно было бы умереть, ничего после себя не оставив…

Кап.

Та злополучная авария четко разделила ее жизнь на «до» и «после». До нее Саша не задумывалась о том, что оставит после себя. Вообще не задумывалась о том, что когда-нибудь умрет. Только побывав на грани смерти, она осознала, как ценны эти стремительно убегающие минуты, как многое надо успеть до их истечения. Но что делать, если не хватает ни таланта, ни времени на приобретение опыта?

Кап.

Когда-то в этом доме все было по-другому. Саша жила в соседней комнате от родительской и не забивала себе голову творческими потугами. Долгие прогулки с подругами, вечерний чай с мелиссой, яблочный пирог каждые выходные, беззлобно раздражающие своей грубостью мальчишки…

Кто бы мог подумать, что она всего этого лишится. Кто бы мог подумать, что по каждой маленькой детали той картины она будет до боли скучать.

Кап.

Саша заерзала в своем кресле-каталке. Ей хотелось в туалет, а утка уже была наполнена. Надо было звать кого-то из родителей – отвратительный, унизительный ритуал. Но если она этого не сделает, придется просить их ее помыть, что еще хуже.

Она не считала своих родителей плохими людьми. Нет, она прекрасно понимала их мотив закрыть ее от мира на чердаке. Все же они заводили себе ребенка, а не сломанную пятидесятикилограммовую куклу. Она не может ходить, обслуживать себя и тем более никогда не подарит им внуков. Убрать ее с глаз подальше и свести контакты к необходимому минимуму – логичная и понятная реакция. Возможно, она сама на их месте поступила бы так же.

Кап.

Одна за другой капли льющего снаружи дождя падали в подставленное под место протечки ведро. Оно тоже скоро заполнится. Видимо, родителей все же придется позвать…

Саша зашлась в приступе надсадного, глухого кашля. Сколько ей осталось? Месяц? Неделя? А она ведь так и не смогла написать ничего, что ей хотелось бы сохранить.

«Бездарная калека. Лучше бы ты тогда умерла».

Пальцы ее левой руки снова сомкнулись на ручке. Они уже давно болели от напряжения и долгой работы, но Саша старалась этого не замечать. Несколько резких линий перечеркнули только что написанный текст. Она должна была пытаться дальше. Ей это было совершенно необходимо.

Кап.

Старенькая настольная лампа устало мигнула.

«Как-то раз в одном далеком-далеком королевстве…» – медленно и неровно вывела на бумаге Саша – у нее плохо получалось писать левой рукой.

«Я не подведу вас, – мысленно пообещала она своим будущим творениям, смутно ощущая, что исполнить это обещание не сможет. – Однажды я сделаю все как надо».

Кап. Кап. Кап.

И все погрузилось в трясину

День у Матвея Палыча не задался с самого начала. Он понял это с первой же ложкой липкой, полуостывшей каши. Противный мелкий хруст на зубах отозвался в них острой болью – будто разом во всех. Оглушительно грохнула об стол тяжелая деревянная ложка, зажатая в огромном, бугристом кулаке. Егорка-Дурачок подскочил в своем углу и боязливо втянул голову в плечи, но гнев хозяина на сей раз был направлен не на него.

–Апр-р-рашка! – прорычал Матвей Палыч, не оборачиваясь.

– Да, свет мой, батюшка, – моментально откликнулась стоявшая за его широким плечом сгорбленная старушка.

– Опять у меня пыль в каше, – его маленькие, налитые кровью глаза прожигали стоявшую перед ним тарелку насквозь. – Не усвоила в прошлый раз мою науку?!

– Не серчай, благодетель наш, – заквохтала глупая служанка. – Глаз-то у меня уж не тот. А за науку век благодарна буду, она уж завсегда впрок…

Грузная, как у старого вепря, туша пришла в движение – барин смерил нерадивую злобным взглядом с головы до ног. Кривая на один глаз старуха с багровым синяком под скулой и вечно дрожащими губами замерла, виновато глядя в пол и сложив в неозвученной мольбе руки.

Она знала, что ему ничего не стоит перешибить ее хрупкое тело пополам одним ударом. Знал это, конечно же, и он сам. Даже дурачок Егорка знал – и потому затаил дыхание, боясь лишний раз шевельнуть пальцем, дабы не гневить грозного барина еще больше.

Ведь если барин снова побьет Апрашку, кто еще расскажет Егорке про Белый Бал?

Но вот Матвей Палыч снова повернулся к своей тарелке и взялся за ложку. На сей раз буря миновала. Один этот взгляд, само осознание возможности заслуженной расправы стали достаточным наказанием. Еще несколько ложек – не жуя, чтобы не чувствовать больше всем телом этот мерзкий болезненный хруст – и он тяжело поднялся из-за стола. Ему предстояло самое важное дело в жизни, и, возможно, не только в его собственной.

– На болота пойду, – рыкнул он себе под нос и взял в руку тарелку с остатками каши.

–По что же, батюшка… – запричитала было Апрашка.

С ошеломительной для столь внушительных габаритов скоростью ее оборвал удар тыльной стороной ладони по сморщенным губам. Несильный с его точки зрения, ее он отбросил к стене. На засаленный передник капнула алая кровь.

– Дура ты, Апрашка, – мрачно усмехнулся барин и направился к сеням мимо вжавшегося в лавку Егорки. – Не лезь в то, чего своим умишкой не поймешь.

В тот день он был к ней почти благодушен. Потому что не задался он на самом деле- теперь барин точно видел – еще до того, как в каше ему попались частицы пыли. День не задался с самого пробуждения. А точнее – с того, что предшествовало ему.

***

Часом ранее он лежал в своей смятой за ночь постели. В его голове было тяжко и пусто, как это обычно и бывало с ним по утрам. Перед глазами возвышалась стойка с отцовскими саблями и пистолетами, правее начинался угол шкафа, освещенный робким солнечным лучом, пробившимся сквозь щербатые ставни, а левее – проход вниз, на первый этаж. Медленно ползли секунды. А может, минуты или часы -понять не было ни возможности, ни желания. Обычное серое утро, – была его первая мысль, но тут… Тут он понял, что не может пошевелить и пальцем. На его лбу моментально выступил холодный пот, но он его даже не почувствовал. Все, что занимало его разум в тот момент:

Она пришла. Она пришла за мной.

Днем Матвей Палыч был самой грозной силой на этих болотах. Каждая лесная тварь, каждый из немногих их обитателей слышал его тяжелые шаги издалека и неизменно трепетал от страха. Он сам же не боялся никого и ничего. Никого и ничего кроме Нее.

Первыми, как всегда, показались Ее грязные черные волосы, надежно закрывающие Ей лицо и впалую грудь. Медленными деревянными шагами Она поднималась к нему по ступеням- так, словно это стоило Ей огромного труда. Она поднималась и вместе с Ней в барскую спальню проникала сама топь с ее черными, кислыми запахами. Нарастал тот особый, ни на что не похожий хриплый клекот, еле слышный поначалу и оглушающе громкий к моменту, когда Она встала в проходе в полный рост, чуть пошатываясь. На совершенно негнущихся, будто вывернутых задом наперед ногах Она сделала шаг в его сторону. Потом еще один. Почти столь же негнущиеся руки неестественными рывками потянулись к Ее волосам. Еще немного и Она уберет их в стороны, открыв ему тот ужас, что заменяет Ей лицо. Он хотел закрыть глаза, хотел отвернуться, лишь бы не видеть этого, хотел кричать и звать на помощь, как перепуганный ребенок, но лишь сдавленно хрипел, не в силах даже отвести взгляд. И этот клекот, этот кошмарный, оглушающий клекот…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.