Живая вода

* * *

Я помню, как впервые привела в дом парня. Не то чтобы он мне понравился (слишком уж он занудный и правильный), просто как-то принято было их заводить, вот и я завела. Уж не знаю, что он во мне, прыщавом волчонке, тогда нашел, что даже согласился на знакомство с моей мамой.

Так вот, моя мама по нашей традиции первым делом пыталась его обнюхать.

– Привет, вы тот Анатолий, о котором я наслышана? – наседала она, как только он переступил порог, и ее улыбка, слишком широкая и нарочито дружелюбная, напомнила волчий оскал.

Наклоняясь, чтобы передать новую порцию оладий или подлить чайку, мама то и дело принюхивалась. Он сидел отгородившись от нее зонтиком, думал, зонтик замаскирует его от волчьего нюха, – вот умора!

– Анатолий, а чем вы занимаетесь? – нараспев произнесла мама, изо всех сил стараясь казаться доброй.

– Д-да я… Того… В о-офисе. – От радости общения с моей мамой парень вдруг начал бледнеть и заикаться.

Так ничего не учуяв, она решилась на последнее действие: перед его уходом накинулась на бедолагу с обнимашками, правда, ловкий Толик предусмотрительно от нее отпрыгнул.

– Ниче не чую, призрак он, что ли? – жаловалась моя мама. – Впервые такое! Привидение!

– Может, у тебя просто нюх отбило! – подкалывала ее я.

– Если человек маскирует свой запах, значит, ему есть что скрывать, – бурчала она.

На самом деле я сама почуяла запах Толи, как только мы начали целоваться. От него чуть слышно пахло вареной картошкой. Это лучше, чем несвежая рыба или кошачий корм, вполне терпимо.

Я так и не поняла в то время, нравится ли мне целоваться.

* * *

А потом появился Ты. И я узнала, как пахнет любовь (поверьте, совсем не картошкой!), и поняла, что целоваться мне нравится, нравится больше всего! Не знаю, был ли ты красив, лица на тот момент я так и не научилась различать. Но от твоего запаха я сходила с ума. Помню, однажды ты забыл кофту на скамейке, где мы гуляли, потом все не мог ее найти. А это я за ней вернулась и похитила, утащила к себе. Я в ней спала (как раньше спала с плюшевым медвежонком), потому что никак не хотела расставаться с твоим запахом.

Толику тут же дала отставку; уж не помню, что я ему наплела, кажется, что-то про разницу в возрасте. Впервые решила довериться чутью, как советовала мама. И впервые мы с мамой не сошлись во мнениях. Сказать, что мама не одобрила мою любовь, – ничего не сказать. Когда она тебя увидела, то, сославшись на головную боль, ушла в другую комнату.

– Как он тебе? – пугливо спросила я в тайной надежде, что за те десять секунд, что вы пересеклись на нашей территории, ты успел ей понравиться.

– После него хоть проветривай помещение, – отрезала мама. – Воняет медведем.

На мое замечание, что ты не являешься оборотнем и к оборотничеству твой запах не имеет отношения, она фыркнула (еще бы!). И демонстративно переехала спать в другую комнату: не хотела находиться даже близко к кровати, на которой мы сидели и целовались.

«Ревнует, – писали психологи в разных статьях. – Не хочет отпускать выросшего птенчика». Но я никогда не была птенчиком, только волчонком!

* * *

Мама мне ничего не говорила до тех пор, пока у меня не прервался лунный цикл. (Время, когда девушки-волки остаются дома, потому что не могут встать из-за дичайшей боли и усиления чувствительности, а мир просто взрывается от резкости запахов, звуков и цвета.) Мама заметила это первой и странно принюхалась.

– Твой запах изменился, – сказала мама. – И я даже знаю, что это может означать.

– Может быть, то, что я влюблена?! Может быть, кто-то смог полюбить меня и я ответила взаимностью! – рычала я так, надеясь, что мама не учуяла то, что мамам знать совсем не положено.

Когда она уезжала в прошлую среду к сестре, мы здесь не только целовались.

Она снова принюхалась. Потом сходила куда-то в аптеку.

И когда вернулась, положила передо мной таблетку:

– Решай сама. Я положу на стол; если ты ее выпьешь, у тебя начнется течка. И ты никогда не узнаешь, был там маленький медвежонок или нет.

Она обещала не говорить Стае, даже прадедушке, нашему вожаку; мама сказала, что всегда на моей стороне. Но если я решу не пить эту таблетку, она тоже поймет. Воспитаем медвежонка.

То, что она поймет, я не сомневалась. Я не сказала, что ее запах тоже изменился: от нее впервые за все время пахло страхом.

Я не стала выпивать, не знаю уж почему. Не то чтобы я верила в то, что у меня ребенок (кем бы он ни был – медвежонком, люденком или волчонком) на этом сроке прямо живой. Когда я была маленькая и наша соседка тетя Лиса забеременела, я спросила, почему у нее такой большой живот. И мама рассказывала, что у нее в животе маленький домик, где живет лисенок, только поменьше, играет, дрыгает лапками и слушает музыку ее голоса. Я в это, конечно, не верила, нет.

Ты, мой Медведь, долго молчал, а когда заговорил, сказал, что это нечестно. Я могу принять любое решение, но ему нужно окончить университет. И почему девушки решают в таких вопросах, когда ответственность за ребенка берут оба?.. Но если нужно, он, конечно, не струсит, готов «жениться и все такое», но твое лицо при этом омрачилось, будто я предлагала тебе сбежать в лес и жить там в шалаше, а по ночам охотиться, как моя безумная двоюродная сестренка Вольфия.

* * *

К счастью, «жениться и все такое» нам не пришлось: это оказалась не беременность, а гормональная перестройка. Теперь, когда я злилась и рычала, я могла бы перекинуться в волка; так было, по крайней мере, семь тысяч лет назад. Говорят, мой прапрапрадедушка последний, кто умел.

Сейчас моя особенность выражалась в жутчайшей аллергии якобы на шерсть. Когда я злилась, нервничала и по идее должна была перекинуться в волка, я начинала безумно и громко чихать: «Апчхи, блин! Апчхи – да чтоб тебя! Лучше б волчьи уши росли, ей-богу! АПЧХИ!»

– Организм хочет перекинуться, да силенок не хватает, – с усмешкой сказал мне врач (не совсем человеческий, наш).

Но почему-то стало обидно! Не хватает силенок – я сильная, я зверь!

* * *

– Ты – ми-ми-ми, – перебивал ты, и вся моя волчья закалка уходила куда-то прочь, я превращалась в милую собачонку.

Соблюдать нормы приличия и законы нашей Стаи ты не хотел. Потому что «это дань уходящему веку», далекому времени, когда глупые людишки верили в существование тех, кто может обращаться в разных животных: кошек и собак, а самые отбитые – и в волков.

Ты не вошел, а ввалился в нашу Стаю со всей человечьей неловкостью. Ты целовал меня на виду у всех, словно показывая: «Это моя добыча», мог пошутить так, что у меня краснели уши.

«Береги честь смолоду, все дела», – говорил мне прадедушка, воспитанный в лучших отголосках Средневековья, когда наши неудачные попытки обращения еще изредка назывались псоглавцами. Он, четырехсотлетний волк, чуть не слег с инфарктом, когда ты при всех погладил меня по коленке.

Моя особенность обострилась: я узнавала, где ты был, даже по запаху за ушами. (В пыльном, кишащем людьми метро, в университете, торчал в ночном клубе или обедал в нашем кафе.) Унюхивала и с кем ты общался: правда со школьным товарищем (как ты мне заливал) или с «подругой» детства, которая все писала в сообщениях, как жалеет, что не подарила тебе свой первый поцелуй. Зря ты мне о ней рассказал, ох зря!

Когда меня спрашивают, почему мы расстались, я говорю только правду (и люди, конечно, не верят): «Однажды я прокусила ему плечо».

Все начинают смеяться, думая, что речь идет о увеселительных любовных играх. Конечно, это кажется очень смешным, если не думать о том, во что это плечо превратилось. Для всех остальных ты с ней всего лишь флиртовал, ничего более («Хочешь, посмотри телефон, дорогая, перед тобой я чист»), И у меня не было никаких, абсолютно никаких доказательств. Кроме легкого запаха тестостерона, эндофомина, аромата твоего возбуждения и маленького предательства (или ты думаешь, ЭТО не пахнет?).

* * *

В тот вечер ты надушился одеколоном и принес мне розы. Я долго чихала (ты, наверное, подумал, у меня аллергия на такую пошлятину: красные розы в качестве извинений). А что потом – помню смутно, сквозь серую пелену. В книгах пишут, так бывало при обращении в первый раз. В книжках пишут о соленом привкусе крови, я ничего не почувствовала.

Когда я очнулась, ты был без сознания, я очень боялась, что ты умер. Скулила тихонько от страха, как перепуганный глупый щенок.

Вскоре вернулась мама, мы вытерли кровь. Я сказала, тебя покусала собака. Она кивнула, клянусь, ни слова мне не сказала. Ни тогда, ни после (даже прадедушке, хотя по иерархии и должна перед ним отчитываться о любом пустяке – даже о том, как я кашлянула или разбила чашку на чинном чаепитии тетушки) – наверное, берегла мое имя перед всей Стаей – она молодец, моя мама. Тебе мы сказали то же самое: собака напала, и ты потерял сознание. Ты не возражал, собаку ты, видимо, видел. И след от собачьих зубов. В тот вечер ты не успел задаться вопросом: что это уличная собака делала в моей квартире? Только все недоумевал:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.