Мы знаем, что ты помнишь

Туве Альстердаль

Мы знаем, что ты помнишь

Tove Alsterdal

Rotvälta

© Tove Alsterdal, 2020

© K Petro, Kriachko Oleksii/ Shutterstock.com

© Савина Е. Ю., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Впереди громадной тенью высилась гора Скулебергет – гора разбойников. На краю поля зрения промелькнула и пропала бензоколонка, снова потянулся ельник. Последние двадцать миль ему нестерпимо хотелось в туалет.

Свернув с шоссе на проселочную дорогу, он выбрался из машины и шагнул на обочину, в буйно цветущие заросли.

Повернулся лицом к лесу и облегчился.

Было что-то такое в окружавших его запахах. Цветы вдоль дорожной канавы. Сырость в траве и дымка тумана в вечернем воздухе. Лютики, иван-чай и лесной купырь, вымахавший высотой в метр. Еще, кажется, луговая тимофеевка – он узнал только те растения, что были ему знакомы.

Зимой почва промерзла, асфальт совсем растрескался и превратился в щебень. Через несколько миль он мог бы свернуть налево и снова вернуться на трассу Е4, крюк вышел бы совсем небольшой. Его взгляду открылась величественная панорама – зеленые холмы и волнистые долины, было в этом что-то волнующее, словно смотришь на теплые мягкие аппетитные женские формы.

Он ехал мимо спящих ферм и заброшенных домов. Мимо озер, с поверхностью настолько гладкой и неподвижной, что отражавшийся в ней лес выглядел как самый настоящий. До самой последней веточки. Когда-то он стоял на этой самой горе, глядел сверху на безбрежные Одаленские леса, и казалось ему, что нет им ни конца, ни края.

За всю дорогу, до самой развилки в Бьертро, ему не встретилось ни одной машины. Он узнал желтую дощатую хибару, маячившую впереди. Теперь внутри за пыльной витриной виднелся только строительный мусор, однако вывеска, говорившая о том, что здесь когда-то был продуктовый магазин, осталась. Улофу вспомнились сладости по субботам, вкус желейных лягушек и соленой рыбы. На очередном повороте он свернул не в ту сторону, углубляясь все дальше в дебри. До утра он в любом случае успеет добраться до северных пригородов Стокгольма, босс все равно еще будет спать, и никто не станет сверять часы или выяснять точный расход бензина. Дополнительные полмили большой роли не сыграют. Улоф всегда сможет сослаться на дорожные работы и жилые прицепы дачников и отдыхающих, массово рванувших на природу, – всем известно, на что похожи шведские дороги летом.

Это время. Конец июня.

Эти запахи, и этот свет. У него пересохло во рту и обмякли ноги. Все, что он видел и чувствовал сейчас, все было точь-в-точь таким, как тогда. Когда занятия в школе заканчивались и начиналась скука. Самые длинные дни в году, когда он словно выпадал из времени. Когда Улоф вспоминал об этой поре, ему казалось, что все происходило в сумерках в пасмурный день, хотя тогда тоже должно было быть светло, как сейчас. Эта бесконечная белая ночь, бледные полуночные часы, когда солнце лишь слегка окунается за горизонт, чтобы вскоре вынырнуть вновь.

Он ехал мимо того, о чем забыл или просто не вспоминал. И все же оно все это время было здесь. Большой, выкрашенный желтой краской дом, в котором жили горожане, приезжавшие сюда на лето с детьми. Им еще не разрешалось гонять на великах по сельским дорогам. Ферма в стиле американского ранчо с причудливой верандой и выгонами, где топтался табун беговых лошадей, тупо пялившихся на дорогу. Белые пластиковые тюки с сухой травой на сеновалах, куда можно было взбираться и играть в царя горы, а еще по левой стороне там была береза, возле которой он сбавил скорость и свернул. Дерево вымахало до невероятных размеров. Ветви с ярко-зелеными молодыми листочками свисали чуть ли не до земли, заслоняя собой почтовые ящики.

Но он и без того знал, где находится нужный ему, из серого пластика, третий в ряду. Из прорези торчала газета. Улоф выбрался из машины и подошел, чтобы прочесть фамилию на почтовом ящике.

Хагстрём.

Отмахнувшись от комаров, он вытащил последний выпуск «Тиднинген Онгерманланд», под ним лежали еще два сложенных номера, вот почему верхнему не хватило места. Реклама оптоволоконных сетей связи, счет от местной коммуны Крамфорс. Кто-то продолжал здесь жить, получать почту, газету, платить за воду и вывоз мусора или что еще там было. Его пробрала дрожь, когда он прочел имя адресата.

Свен Хагстрём.

Улоф запихал все обратно в почтовый ящик. В машине из брошенного на пол пакета достал шоколадное печенье и сунул в рот, чтобы успокоиться. Запил банкой энергетического напитка и прихлопнул комара, который пробрался внутрь салона. Тот уже успел насосаться от пуза – на кожаной обивке сиденья расползлось красное пятно. Он оттер его с помощью слюны и туалетной бумаги, после чего медленно покатил дальше по старой тракторной колее. Было слышно, как по днищу скребет трава, машина то и дело подскакивала, попадая колесами в ямы. Мимо дома, где жил Стринневик, и серого, спрятавшегося в зелени сарая. Дорога пошла под уклон, потом резко в гору, и наконец он достиг вершины, где тьма ельника заканчивалась и природа распахивалась навстречу реке и просторам. Знакомый красный дом проплыл мимо, но Улоф глянул на него лишь краешком глаза. Посмотреть на него прямо у него не хватило духу. В конце дороги он повернул и медленно покатил обратно.

Краска вокруг окон облупилась. Машины он не приметил, но ведь она могла стоять в гараже. Участок вокруг дровяного сарая порос высокой травой вперемешку с тонкими, торчащими из земли веточками, которые вскоре обещали превратиться в густую древесную поросль.

Почему-то Улофу казалось, что все здесь должно быть другим: заброшенным и пришедшим в упадок или проданным чужим людям.

Но на деле ничего из этого вроде бы не случилось.

За мусорным баком он притормозил и заглушил мотор. Вся лужайка перед домом была усыпана желтыми одуванчиками. Он вспомнил, с какой силой ему приходилось дергать их, чтобы выполоть все подчистую. Спешил убрать, пока цветы не превратились в белые головки и семена не разлетелись с ветром, рубил их тяпкой под корень, чтобы ростки не появились вновь. В этих воспоминаниях его руки были совсем тощими. Улоф уставился на свои широкие ладони, когда снова включал зажигание.

Над верхушками елей поднималось солнце. Его лучи отразились в зеркале заднего вида и блеснули ему в глаза. Он зажмурился. И увидел ее перед собой. Или внутри себя. Было неясно, где именно она находится, но он увидел ее именно такой, какой видел все эти годы, каждую ночь. Если ему не удавалось уснуть сразу, вусмерть пьяным, измученным или полумертвым от усталости, то он видел ее всегда, раз за разом, как она идет в этот лес. Она бродила внутри него и снаружи. Так близко, совсем неподалеку отсюда, там, где река.

Этот ее взгляд, когда она сворачивает на тропинку. Ему кажется или она как-то по-особому улыбается ему? Машет ему рукой? Идем же, Улоф, идем! Неужели это в самом деле предназначалось ему?

А еще эти голоса вокруг, вонь бензина от форсированных движков мопедов и дым сигареток, удерживающих комаров на расстоянии.

Гляди-ка, Улоф, а у тебя, кажется, встал. Давай двигай скорей за ней. Ты не думай, Лина вовсе не ледышка. Иди же, неужели не видишь, что она хочет. А может, он педик, а, ребята? Эй, Улоф, ты когда-нибудь целовался с девчонкой или только чмокаешь в щечку свою мамочку?

Ну же, Улоф, иди скорей! Что, никогда этого не делал? Ну так это просто. Просто сунь ей руку под футболку и как следует возбуди ее, пока она не успела прочухаться.

Их голоса продолжают звучать у него в голове, пока он идет по тропинке. Подол платья развевается впереди, желтая кофточка мелькает между ветвей.

Лина.

Нежные, как бархат, руки, такая смеющаяся, пахнущая крапивой, заросли которой обжигают икры, тучи комаров и эти сволочи слепни, кровь на ее руке, там, где он прихлопнул одного, и ее смех – спасибо, Улоф, какой же ты герой. Ее губы так близко. Он думает о том, какие они мягкие, словно мох, влажные, податливые, как он впивается в них. Вторгается языком в рот, прежде чем она снова начнет болтать, и слышит голоса ребят в голове. Ты гляди, говорят они, некоторые телки способны проболтать всю ночь, упустишь момент, так и останетесь на всю жизнь всего лишь друзьями. Нет уж, дудки, руки на грудь, мни и ласкай, возьми соски в рот, им это тоже нравится. Делай все так, как будто ты здесь хозяин. Главное, черт возьми, не сомневайся, девчонки любят строить из себя недотрог, щипаться и царапаться, когда на самом деле они влажные, возбужденные и только того и ждут, чтобы их взяли, но нельзя просто так трясти своим хером, нужно все делать по науке. Запускаешь пальцы в трусики и ласкаешь вагину, ну а потом заслонка открыта и давай газуй, поехали. Врубаешься, да?

А потом Улоф лежит в зарослях крапивы, а она возвышается над ним. Она повсюду.

В машине нечем дышать, только духота и жар, ему нужно скорее на свежий воздух.

Утренний туман окутал тонкой дымкой бухту внизу. На противоположном берегу реки высятся вечные горы, в небо из труб фабрики в Вэйя поднимаются столбы дыма. В тишине он различил шелест осин – ветерок такой слабый, что его почти не слышно, – и тяжелое гудение шмелей среди цветов люпина и ромашки. А потом до его ушей донесся скулеж. Жалобный такой, словно от раненого или попавшего в беду зверя. Звук шел из дома. Улоф попробовал бесшумно преодолеть несколько шагов и вернуться обратно к машине, пока собака не обнаружила его присутствие, но с такими габаритами, как у него, по сухой траве и сучьям, трещавшим под ногами, это было невозможно. Он услышал вокруг себя пронзительное пение комариной стаи, и собака, конечно же, тоже его услышала и залаяла внутри как безумная. Царапаясь и подвывая, она бросалась на стену или дверь. Это напомнило ему неистовый лай охотничьих собак, как они свирепо кидались на решетку своих вольеров, когда кто-нибудь проезжал мимо них на мопеде. Полицейские ищейки. Как они носились вдоль реки, вынюхивая следы Лины. Их лай вдалеке, когда они обнаружили ее вещи.

Ему стоило сесть в машину и как можно скорее уехать отсюда, пока старик не проснулся и не заметил у себя на участке постороннего. Кто его знает, вдруг он схватится за свое охотничье ружье, то самое, которое когда-то доводилось держать Улофу, но которое никогда не устареет настолько, чтобы из него невозможно было выстрелить. Воспоминания внезапно обрушились на него: цвета, мебель, выкрашенная зеленой краской лестница, обои с цветочным мотивом, постель наверху, в каморке под скошенной крышей, которая принадлежала Улофу.

А потом он заметил воду, которая тихонько сбегала по внешней стороне фасада. Неужто трубу где-то прорвало? И почему пес заперт в доме? Было слышно, что он находится не в сенях возле входной двери, что было бы естественно для охотничьего пса, да и вообще для любой собаки – лай доносился откуда-то из глубины дома. Кажется, из кухни, которая находилась в дальнем конце прихожей. Через окно Улоф увидел голубые панели на стенах, белые дверцы посудного шкафа, кастрюлю с едой на плите.

Должно быть, пес был один. Потому что вряд ли найдется человек, способный так крепко спать и ничего не слышать.

Он вспомнил про камень, круглый камешек возле угла дома. Когда он поднял его, несколько мокриц бросились наутек. Ключ по-прежнему лежал там.

Очень трудно попасть ключом в замочную скважину, когда трясутся руки. У Улофа не было никакого права отпирать дверь. Ты же знаешь, что они прекратили всякое общение с тобой.

Его встретил особый, ни на что не похожий запах родного дома. Ощущение, что он снова стал ребенком. Портрет старика с пышными усами, взирающий на всех сверху, какой-то премьер-министр столетней давности – теперь их глаза оказались на одном уровне. А еще там была скамеечка с подушкой на сиденье, чтобы на ней разуваться, половики, сотканные руками бабушки по отцу. Сейчас их едва было видно из-за сваленных друг на друга и разбросанных как попало вещей на полу: инструменты, рыбацкие снасти, утварь, между которыми оставался лишь узкий проход, тянувшийся через всю прихожую. По бокам громоздились ящики с пустыми банками и бутылками. Его мама никогда бы не позволила скопиться таким завалам.

Когти стучали и скребли по дереву. Улоф оказался прав, пес действительно был заперт на кухне. Дверь для надежности подперли черенком от швабры. Несмотря на щемящую душу тоску, которую вызвали в нем окружающие его предметы, Улоф сразу подумал, что ни один человек не имеет права поступать так со своей собакой.

Он выдернул швабру и, когда дверь распахнулась, отскочил назад. Швабру он держал в руке на тот случай, если придется обороняться от собачьих зубов, но черное существо пулей пронеслось мимо него, навстречу долгожданной свободе. Вонь мочи и собачьего дерьма преследовали пса по пятам, уже успев впитаться тому в шкуру. Вот бедняга.

А потом Улоф увидел, что вода бежит из ванной. Она просачивалась между дверью и порогом, заливала половики в гостиной и образовывала на коричневом линолеуме маленькие речушки и озера.

Метка на маленьком поворачивающемся замочке на двери ванной светилась белым, а не красным, как это бывает, когда внутри кто-то есть. В детстве Улоф научился запираться в тубзике и сидеть там с комиксами – без этого никуда, если у тебя есть старшая сестра-зануда, которая вопит, что ей срочно нужно попасть внутрь.

Он распахнул дверь, и ему на ботинки хлынул целый поток воды.

В воде вперемешку с грязью плавали губка, волосы и дохлые мухи. Полосатая душевая занавеска была задернута. Ступив внутрь, Улоф почувствовал, как ему в носки просачивается холодная вода. Прежде чем убраться отсюда, он мог хотя бы попытаться перекрыть воду, чтобы дом совсем не смыло. Улоф отдернул душевую занавеску.

В ванной сидел человек. Неестественно изогнутое тело, обвалившееся на стул странной конструкции. Улоф все видел, и в то же время у него в голове не укладывалось. Старик просто свисал со стула, безвольно обмякнув, белый-пребелый. В окно светило солнце, и в его лучах кожа старика сверкала и поблескивала, словно рыбья чешуя. Мокрые пряди волос прилипли к голове. Улоф сумел сделать еще один шаг вперед, чтобы добраться до вентиля, и душ наконец перестал изрыгать из себя воду.

В наступившей тишине было слышно только его собственное хриплое дыхание и жужжание мух, бьющихся в оконное стекло. Затихающий звук капающей воды. Он не хотел больше на это смотреть, в то же время не мог заставить себя отвести глаза. Голое тело притягивало его взгляд, намертво приковывая к себе. Опухшая кожа, казалось, существовала отдельно от тела, на спине расползались зеленоватые пятна. Улоф крепко ухватился за раковину и еще ближе наклонился вперед. Глаз мужчины он разглядеть не смог, но на мощном носе виднелась знакомая шишка, полученная еще в юности после удара клюшкой для хоккея с мячом. Между ног – изогнутый, как червяк, пенис.

В этот момент раковину сорвало со стены. Жуткий грохот, словно рухнул дом. Улоф пошатнулся и потерял равновесие. Шлепнулся в воду и ударился головой о стиральную машину. Пытаясь подняться, поскользнулся и грохнулся снова.

Кое-как выполз на карачках из ванной и встал на ноги.

Скорее вон отсюда.

Он захлопнул входную дверь и запер ее. Положил ключ обратно, где взял, под камень, и, изо всех сил стараясь шагать ровно, как можно быстрее добрался до машины, завел мотор и сдал назад, попутно задев мусорный бак.

Так помирают многие пожилые люди, думал он, пока машина катилась прочь, а сердце колотилось в груди, грохотом отдаваясь в висках. Прихватит сердце, или, там, инсульт случится, и все. Человек упал и умер. Полиция подобными вещами не занимается. Таких одиноких стариков много, некоторых вообще находят не раньше чем через несколько лет.

Но зачем, спрашивается, он запер пса?

Улоф резко затормозил. Прямо перед ним посреди дороги стоял пес. Еще десять метров, и он бы задавил этого бедолагу. Пасть открыта, язык свешивается наружу, сам весь черный, глаза горят, шерсть на загривке вздыблена. Пес явно появился на свет в результате разгульных собачьих свадеб на природе. Голова как у лабрадора, шерсть как у заросшего терьера, уши торчком.

Улоф заглушил мотор. Машину следовало доставить целой и невредимой. Красавец «Понтиак», настоящая находка, совсем скоро он должен оказаться перед гаражом босса, с ключом, спрятанным в оговоренном месте.

Пес не двигался.

Если он начнет сигналить, то услышат соседи и тут же свяжут одно с другим, поэтому он вышел из машины и попытался жестами и шипением отогнать пса. Пес продолжал молча на него таращиться.

– Да проваливай же ты, чертяка, – прошипел Улоф и швырнул палку прямо в пса. Пес на лету поймал ее, прыгнул вперед и, положив палку к его ногам, энергично замахал всей своей задней частью, словно жизнь была для него всего лишь веселой игрой. Улоф схватил палку и зашвырнул ее как можно дальше в лес. Пес ломанулся за ней через заросли черничника. Но только Улоф снова собрался сесть в машину, как услышал сзади шаги по гравию.

– Классная тачка, – произнес чей-то голос за спиной. – Ни за что бы не подумал, что в этой дыре можно встретить подобное.

Быстро и легко ступая, к нему приближался незнакомый мужчина, одетый в короткие шорты, тенниску и белые спортивные туфли. Подойдя, он одобрительно, словно коня по крупу, похлопал машину по черному бамперу.

– Я правильно угадал, это «Транс Ам», третьего поколения?

Улоф замер: одна нога в машине, другая снаружи.

– Угу, восемьдесят восьмого года выпуска, – пробормотал он, глядя в салон. – В Стокгольм еду. Уппландс Бру.

Он хотел сказать, что торопится и должен как можно скорее покинуть это место, пока дороги не запрудили машины, сегодня же пятница и канун Дня середины лета, во всех направлениях наверняка будут пробки, и потом, по радио предупреждали о сужении проезжей части на длинных отрезках пути между Худиксваллем и Гевле из-за дорожно-ремонтных работ, но не смог выговорить ни слова. В добавок ко всему из леса с палкой в зубах выбежал пес и ткнулся своим влажным носом ему в ногу.

– То есть тачка не для продажи?

– Это не моя. Я ее лишь перегоняю.

– И каким-то ветром вас занесло сюда.

Незнакомец улыбался, но за этой улыбкой – Улоф догадался по голосу мужчины – скрывалось что-то еще. Там все время что-нибудь скрывается.

– Я просто искал, где сходить в туалет.

– И выбрали эту дорогу? Простите, что спрашиваю, но у нас тут в округе недавно объявилась шайка воров. Приезжают, проверяют здешние дома, рыщут, где бы поживиться. У соседа чуть подальше украли газонокосилку. Поэтому мы стараемся по возможности приглядывать. Примечать незнакомые машины, ну вы понимаете.

Пес, почуяв пакет с едой, попытался протиснуться в машину между ног Улофа. В голове всплыл увиденный им беспорядок на кухне, разбросанные по полу упаковки с полуфабрикатами – должно быть, пес в поисках еды забрался в кладовку.

Улоф ухватил пса за загривок, тот заворчал и вырвался.

– Это ваш?

– Нет… Он стоял на дороге.

– Но разве это не Свена Хагстрёма пес? – Мужчина обернулся и, прищурившись, посмотрел на дом, который все еще виднелся между деревьями. – Он дома?

Улоф боролся со словами. С правдой. Перед глазами возникла бегущая из душа вода, отделившаяся от тела белая кожа. Ключ под камнем. Он откашлялся и еще крепче вцепился в автомобильную дверцу.

– Свен мертв. – Когда он это сказал, что-то крутанулось внутри него и сдавило ему горло, словно некто сделал из веревки петлю и затянул ее. Нужно было что-то еще добавить, потому что после такой новости мужчина попятился на несколько шагов назад и внимательно взглянул на номера машины – Улоф только теперь заметил в руке у незнакомца телефон.

– Ключ под камнем, – выдавил он. – Надо было выпустить пса… Я просто проезжал мимо.

– Но кто вы? – Мужчина поднял телефон перед собой. Послышался щелчок, следом еще один. Он что, фотографирует машину и Улофа?

– Я звоню, – строго произнес незнакомец. – Я сейчас же звоню в полицию.

– Это мой отец. Свен Хагстрём.

Мужчина посмотрел вниз на пса, потом снова на Улофа. Взгляд незнакомца буравил его, проникая под личину того, кем он стал.

– Улоф? Так ты Улоф Хагстрём?

– Я должен был сам позвонить в полицию, но…

– Меня зовут Патрик Нюдален, – сказал мужчина и сделал еще несколько шагов назад. – Ты меня, наверное, не помнишь, я сын Трюггве и Мейан, они живут выше по склону. – Он показал в сторону дороги в направлении усадьбы в глубине леса. Отсюда, где они стояли, ее не было видно, но Улоф знал, что она расположена на поляне, которую пересекала колея для мопедов.

– Не скажу, что помню тебя, мне было всего пять или шесть лет, когда…

В наступившей тишине Улоф прямо-таки услышал шорох шестеренок в этой белокурой голове. И следом глаза Нюдалена вспыхнули. Он вспомнил. Все то, что ему успели наплести за эти годы.

– Пожалуй, ты должен сам рассказать полиции о том, что произошло. Вот, смотри, я набираю номер и передаю трубку тебе, идет? – Мужчина сильно вытянул руку вперед, словно не желая подходить слишком близко. – Это мой личный. Но рабочий телефон у меня тоже есть, я всегда ношу его с собой.

Пес забрался в машину, глубоко зарылся носом в пакет и что-то там вынюхивал.

– Или я сам позвоню, – и Патрик Нюдален снова попятился назад.

Улоф опустился на сиденье. Теперь он припомнил, что на ферме Нюдаленов жило несколько ребятишек. Кажется, у них еще были кролики? В клетке за домом, куда Улоф однажды пробрался летней ночью. Он открыл дверцу и выманил кроликов наружу листьями одуванчиков. Наверное, потом их съели лисы.

А может быть, они жили на свободе, пока не умерли.

С точки зрения полиции канун дня Середины лета был, пожалуй, наихудшим днем в году, с его красивыми традициями вроде украшения майского шеста и разгульных пьянок, с мордобоями и сексуальными домогательствами в эту самую светлую из шведских ночей.

Эйра Шьёдин вызвалась дежурить в этот день добровольно. В конце концов, у остальных ее коллег были семьи, дети, и им куда нужнее было остаться в этот день дома.

– Уже уходишь?

Мама Эйры вышла за дочерью в прихожую. Ее пальцы безостановочно двигались, перебирая мелкие вещицы, которым не повезло оказаться на крышке бюро в прихожей.

– Я же сказала, мама, я сегодня работаю. Не видела мои ключи от машины?

– А когда же ты вернешься?

Рожок для обуви в одной руке, варежка в другой.

– Сегодня вечером, поздно.

– Никак не возьму в толк, зачем ты носишься туда-сюда, тебе же есть чем заняться.

– Мама, вообще-то я здесь теперь живу, забыла?

После чего начались поиски ключей, которые Черстин Шьёдин вовсе не перекладывала, «как ты можешь говорить, что я забыла, если я твердо помню, что я их не трогала», – пока Эйра не обнаружила ключи в кармане собственных брюк, куда она их сама вчера положила.

Дружеское похлопывание по щеке.

– Мы отпразднуем завтра, мама. С селедкой и клубникой, все как полагается.

– И с крохотной рюмочкой водки.

– Непременно.

Четырнадцать градусов тепла, переменная облачность. Прогноз погоды по радио обещал солнце во всей центральной части Норрланда, ослепительная безбрежная синева до самого вечера. Во всех домах, мимо которых она проезжала, в холодильниках уже лежали загодя заготовленные для праздничного вечера горячительные напитки. В Лунде, во Франё и в Гудмунро, в летних домиках, куда неизменно возвращалось уже второе-третье поколение отдыхающих, в ящиках со льдом в кемпингах. В общем, повсюду.

Парковка возле полицейского участка в Крамфорсе наполовину пустовала. Все копили силы для предстоящего вечера.

На входе ее встретил молодой коллега.

– У нас вызов, – сообщил он, – сомнительная смерть, пожилой мужчина в Кунгсэнгене.

– Может, ты имеешь в виду Кунгсгорден?

– Ну да, точно, а я разве не так сказал?

Эйра покосилась на бейдж с именем на груди. Этот парень появился у них на прошлой неделе, но до сих пор их дежурства ни разу не совпадали.

– Старик грохнулся в душе, – продолжал он, глядя на рапорт, полученный из Главного следственного управления в Умео. – Тело обнаружил сын, сосед вызвал полицию.

– Похоже на естественную смерть, – заметила Эйра. – Зачем же мы туда едем?

– Есть кое-какие неясности. Сын явно пытался как можно скорее покинуть место.

Эйра быстро прошла в раздевалку, чтобы переодеться в форму. Август Энгельгардт. Да, вот как его зовут. Еще один свежеиспеченный выпускник полицейской академии, едва за двадцать семь, накачанный, с «ежиком» и непослушной челкой на голове. Годами работавшие вместе полицейские из телевизионных сериалов все чаще казались ей сказочными персонажами минувших времен.