Миланский вокзал

Лаура сидела там уже около десяти минут, когда появился усталый и хмурый полицейский в помятой форме. Увидев ее, он слегка расширил глаза, а затем повернулся к своему коллеге за стойкой регистрации, который ответил на его взгляд лукавой улыбкой. Мужчины часто так реагировали, когда встречали ее впервые, что всегда смущало Лауру. Однако на этот раз это беспокоило ее меньше, чем обычно. Дело в том, что она тоже нашла этого полицейского довольно привлекательным. Ему было около тридцати, может быть, меньше; он был не очень высок, но худощав и подвижен; у него было несколько угловатое и неправильное лицо, не то чтобы красивое, но со своим странным очарованием, особенно из-за глаз, проницательных и темных.

– Добрый вечер, я инспектор Рикардо Меццанотте. Извините, что заставил вас ждать. Пожалуйста, следуйте за мной.

Он провел ее по коридору в комнату, погруженную в темноту, которая была бы полной, если б не зажженные на некоторых столах настольные лампы, сел за один из них и указал ей на стул напротив.

Когда Лаура проходила мимо больших окон, выходящих на площадь Луиджи ди Савойя, то заметила: «Вы находитесь прямо над нами». Присев, она уточнила:

– Я работаю волонтером в Центре социальной помощи. Вы знаете о нем?

Кивнув, инспектор несколько мгновений смотрел на нее – Лаура не могла сказать, изучает он ее или просто размышляет, – затем сказал:

– Старший помощник Фумагалли сказал мне, что вы хотите подать заявление о пропаже человека, синьорина…

– Кордеро, Лаура Кордеро. Не совсем заявление… возможно, я не очень хорошо объяснила вашему коллеге. Это больше похоже на рассказ…

Инспектор задал ей несколько вопросов. Затем Лаура рассказала ему о двух детях, явно умолчав о той части, которая касалась «дара» и тех эмоций, которые она испытала, увидев их.

– Короче, – наконец заметил полицейский, – вы этих детей не знаете, и как их зовут, тоже.

– Нет. Как уже говорила, я видела их всего несколько раз бродящими по площади. Я никогда не видела их раньше и понятия не имею, кто они такие.

– Вы никогда не думали о том, чтобы подойти к ним и попытаться заговорить с ними?

– Я… это… – Лаура почувствовала, что погружается в смущение. Как это объяснить? – Я всегда видела их издалека. Было уже поздно, темно, а я не очень комфортно чувствую себя, идя пешком в этом районе ночью, – неудачно оправдывалась она, определенно выставляя себя испуганной дурочкой. – В общем, да, как-то раз я попыталась, но в какой-то момент потеряла их из виду…

– То есть вы не знаете, какая у них ситуация. Вы просто предполагаете, что им нужна помощь.

– Это правда, я не могу сказать наверняка, – вынуждена была признать Лаура, чувствуя себя все глупее, – но у меня сложилось именно такое впечатление. Я не знаю, убежали ли они из дома, потерялись или что-то еще, но выглядели они одинокими и брошенными… Послушайте, инспектор, вполне возможно, что я ошибаюсь, и если это так, я буду очень рада. Просто хочу быть уверена. Чтобы иметь подтверждение, что с ними всё в порядке, что они не в опасности…

«И узнав, кто они такие, – подумала Лаура, – возможно, я смогу понять, почему чувствую те ужасные вещи, когда встречаю их…»

– Конечно, конечно, это совершенно понятно… Позвольте мне проверить, – произнес инспектор, стуча по клавиатуре компьютера. Затем, через несколько минут, он сказал: – Нет, извините, мы не получали никаких оповещений о пропаже несовершеннолетних, подходящих под ваше описание, и никаких других сообщений об их присутствии в этом районе – тоже. На самом деле оснований для подачи заявления о пропаже человека нет, но мы можем это сделать: я проведу дополнительную проверку и затем сообщу вам; тем временем, если увидите их снова или вспомните какие-либо другие полезные детали, вы всегда можете позвонить мне.

– Огромное вам спасибо, инспектор, – ответила Лаура, взяв протянутую полицейским визитную карточку, на обратной стороне которой он ручкой написал номер своего мобильного телефона. – Я понимаю, что, может быть, трудно воспринимать такую запутанную историю всерьез… Но для меня это важно.

* * *

Меццанотте и Колелла, в гражданской одежде, таща за собой тележки, шли по платформе номер 16, продираясь через толпу, копошащуюся у поезда «Интерсити» Турин – Венеция, который только что прибыл на станцию. Было около одиннадцати часов утра, а они бродили по платформам с семи часов, притворяясь обычными пассажирами и выслеживая свои объекты.

На полицейском сленге их называли ЖРЖД – жулики, работающие на железной дороге, – и они представляли собой одну из главных болячек, с которыми боролась железнодорожная полиция. Некоторые из них были настоящими художниками в своей области. Они смешивались с людьми, стоящими в очереди у билетных касс или вдоль путей, зорким глазом вычисляли самую богатую добычу и, воспользовавшись замешательством, вытаскивали из карманов бумажники или выхватывали сумочки или портфели, которые пассажиры «на секундочку» небрежно ставили на землю. Некоторые заманивали своих жертв, спрашивая у них какую-либо информацию, притворялись, что случайно столкнулись с ними или пролили кофе на их пальто, и достаточно было на мгновение отвлечься, чтобы имущество перешло из рук в руки, как в ловком трюке. В частности, на Центральном вокзале в течение нескольких месяцев действовала банда несовершеннолетних румынских карманников. Специализируясь на технике «вверх-вниз», они проникали в поезда, стоящие у платформ, за несколько минут до отправления и быстро пробегали по вагонам. Там ловко вытаскивали бумажники из пиджаков, висевших на крючках рядом с сиденьями, или из брюк пассажиров, поднимавших чемоданы на багажные полки, крали сумочки, роскошные ручки, мобильные телефоны, компьютеры и любые другие ценности, оставленные без присмотра на столике или на подлокотнике сиденья, а затем выскакивали и исчезали в толпе. Каждый день они совершали множество краж, и противостоять им было особенно трудно, поскольку даже когда полицейским удавалось поймать некоторых из них на месте преступления, те во время допросов держали рот на замке, и все, что оставалось делать, это помещать их в детские спецучреждения, из которых они сбегали при первой же возможности, чтобы начать все сначала. Единственно верным решением было выявить взрослых, возглавляющих банду, и именно это являлось целью работы пары полицейских, но пока им не везло. Рикардо был уверен, что если б он мог задействовать больше офицеров в штатском, шансы на успех стали бы выше, но с такой точкой зрения, к сожалению, комиссар Далмассо не соглашался.

Прислонившись к основанию одной из арок, поддерживавших массивный центральный навес, Меццанотте осмотрелся, не в силах подавить зевоту. Накануне он почти не сомкнул глаз. Вернувшись домой, занялся перечитыванием досье ФБР о серийных убийцах, а затем попытался составить психологический портрет своего объекта. Теперь, когда смутное беспокойство, вызванное в Рикардо зверствами, которым тот подвергал своих четвероногих жертв, приобрело четкие черты и переросло в тревогу – ведь убийства животных в любой момент могли превратиться в убийства людей, – он почувствовал настоятельную необходимость поймать маньяка как можно скорее. И дело было не только в этом. Хотя пока Рикардо был единственным, кто видел дело именно так, ему снова предстояло расследование, и азарт охоты начинал пульсировать в его жилах, заставляя чувствовать себя живым – этого ощущения у него не было уже давно.

Однако Меццанотте был совершенно не удовлетворен результатами. Он просидел за компьютером до самого рассвета, писал, удалял и переписывал, так ни до чего и не дойдя. В голове у него засел образ садиста-эксгибициониста, мучителя беззащитных тварей, оставляющего расчлененные трупы жертв на виду, будто хвастаясь собственной гениальностью, но этот образ был неполным, раздробленным, словно пазл без половины деталей. У Рикардо было ощущение: что-то не сходится, какой-то важный момент ускользает от него. И это заставляло его все острее осознавать, что он слишком мало знает об этом деле. Прежде всего, инспектор не мог нащупать противоречие, которое он чувствовал в смеси жестокости и хладнокровия этого образа действий. Каждая рана на телах жертв, казалось, была нанесена с определенной целью. Даже с учетом кошмарности преступлений все это казалось слишком продуманным и аккуратным, чтобы соответствовать профилю человека, которому нравится причинять страдания.

Из этих мыслей Рикардо вырвал голос Колеллы – чтобы все равно вернуть его к той же теме.

– Слушай, Кардо, насчет твоего убийцы кошек…

– Он больше не убивает кошек. Теперь он перешел на собак.

– Ну ладно… Но правда ли, что Далмассо вчера устроил тебе взбучку, запретив продолжать заниматься этим делом?

– Кто тебе это рассказал?

– Я слышал, как кто-то говорил это в офицерской комнате… Послушай, Кардо, сейчас все об этом говорят.

– Ну, и что они там говорят?

– Что с людей возьмешь… Одни шутят – типа, ты совсем с катушек слетел; другие говорят, что ты так внимание привлекаешь. Ну и, разумеется, больше всех чешет языком Карбоне.

Рикардо знал, что пожалеет об этом, но все равно спросил:

– И что он болтает?

– Он говорит, тебя гложет то, что тебя выгнали из убойного отдела. Что здесь ты чувствуешь себя лишним, поскольку считаешь себя лучше остальных. Но ты не сможешь, слепив из воздуха несуществующего серийного убийцу, загладить свою вину перед ними за то, что опозорил коллег.

Меццанотте сжал челюсти так сильно, что заскрипели зубы. Почему этот козел постоянно цепляется к нему как в первый день? Научится ли он, Рикардо, когда-нибудь не давать ему задевать себя за живое?

– Неважно, не думай об этом, – попытался утешить его Колелла, – ты же знаешь, каков Карбоне. Этот парень – ублюдок. Лучше перейдем к более приятным темам… Как там у тебя дела с Ниной Спада?

– С Ниной?.. А как они, по-твоему, должны обстоять? Мы едва знакомы. А с чего ты об этом?

– Вчера я застал ее у кофейного автомата, и она спросила меня о тебе. Она засыпала меня вопросами, и я подумал, что между вами уже что-то происходит… Я говорил, что она сохнет по тебе. Тебе стоит этим воспользоваться.

– Ну почему теперь все хотят повесить на меня кучу девушек? – пробурчал Меццанотте. – Вчера вечером даже Фумагалли ввязался в это дело. Что, черт возьми, с вами всеми не так? У меня уже есть подруга…

– Фумагалли? Что он отчебучил?

– Девушка, которая работает волонтером в Центре помощи, кажется новенькая, пришла в отдел с довольно увлекательной историей о детях, которые вроде как убежали из дома. Помощник шефа – который, кстати, раньше не был таким деловым – хотел, чтобы я принял ее любой ценой.

– Неужели новая волонтерша Раймонди? – воскликнул Колелла. – Я никогда ее не видел, но коллеги утверждают, что она просто сногсшибательна, даже если и холодна как сосулька… Ну ты и везучий! Она и вправду так хороша, как говорят, эта красотка?

Красотка? С точки зрения Рикардо, это определение было весьма упрощенным. Несмотря на то что Лаура Кордеро была без макияжа, в очень простых джинсах и джемпере с низким вырезом – а может быть, благодаря этому, – от нее буквально захватывало дух. Она не казалась ему холодной, отнюдь. Но было в ее поведении что-то вроде робкой отстраненности, тщательно контролируемой осторожности, словно она пыталась сохранить определенную дистанцию между собой и окружающим миром. История, которую рассказала ему Лаура, звучала довольно надуманно, но ее тревога за судьбу этих детей выглядела искренне, а Рикардо слишком хорошо знал, каково это – переживать за то, чему никто не придает значения. Неужели только из-за этого он не выставил вежливо ее за дверь, пообещав, что разберется с этим вопросом? Не связано ли это также с тем, что тогда у него будет повод увидеть ее снова? Ему не хотелось даже думать об этом. Правда, с Аличе у него все разваливалось, но, помимо уже существующих проблем, ему не хватало лишь того, чтобы связываться с той, что выглядела как избалованная девочка из хорошего квартала.

– Да, она не так уж плоха, – пробормотал он, раздражаясь.

– И как все прошло? Что было-то?

– А что ты хочешь, чтобы было? Ничего! – повысил голос Рикардо, окончательно теряя терпение. – Почему бы тебе не перестать вмешиваться в мои дела и не попытаться самому найти себе девушку?

Он сразу пожалел, что сказал это. Для Колеллы это был больной вопрос. Помимо внешности, он был патологически застенчив и неуклюж с женщинами. Не помогло ему и то, что он был вынужден проводить бо́льшую часть свободного времени, ухаживая за своей больной матерью. Меццанотте знал, что Колелла был заядлым потребителем порно в Сети, и, хотя тот никогда не признавался ему открыто, подозревал, что у коллеги никогда не было иных интимных отношений, чем с его собственной правой рукой.

– Прости, Филиппо, я вышел из себя. Прости, я не хотел тебя обидеть… Слушай, на сегодня мы закончили. Возвращайся в отдел, у меня еще есть срочные дела.

Он попрощался с другом и направился к второстепенному входу на станцию, выходящему на площадь Луиджи ди Савойя. Спустился по ступеням, ведущим с конца Главной галереи на первый этаж, остановился возле одной из боковых колонн атриума и стал наблюдать за проходящими мимо людьми, как всегда напряженными и торопливыми.

– Эй, коп!

Скрипучий голос, позвавший его, доносился из щели между стеной и колонной, позади него, где в тени ждал информатор.

– Привет, Амелия, – сказал Меццанотте, не оборачиваясь. Коварная старуха не позволяла никому видеть ее рядом с ним, утверждая, что это испортит ее репутацию, а также повредит ее делу как информатора, поэтому при каждой их встрече она навязывала ему меры предосторожности, которые были бы достойны настоящего секретного агента.

Продолжая смотреть прямо перед собой, Рикардо помахал через плечо двумя пачками «Ферреро Роше».

– Итак, как думаешь, чем ты можешь их заслужить? – спросил он ее.

– А что ты хочешь знать?

Меццанотте поддался искушению оглянуться назад. Пожилая бродяжка порылась в своей тележке, извлекла несколько предметов одежды, которые осмотрела критическим взглядом, а затем бросила их обратно в кучу.

– Тебе нужно принарядиться, Амелия? – спросил он ее. – Никак на свидание собралась?

– Если и собралась, то не с тобой, – фыркнула старуха. – О моей киске ты можешь только мечтать. – И она противно расхохоталась, довольная собой.

«Ничего не поделаешь, – весело подумал Меццанотте, – в словесном противостоянии с ней я никогда не одержу верх. И даже если б я это сделал, то, скорее всего, получил бы только спицу, воткнутую в глаз».

– Ладно, вернемся к серьезным делам. Ты знаешь, что меня интересует. Тот, кто убивает животных. Ты что-нибудь о нем слышала?

– Теперь он нападает на собак.

– Это уже не новость. Что еще?

Несколько мгновений тишины, затем:

– Призрак.

– Что?

– Некоторые говорят, что это призрак оставляет вокруг себя всех этих обезображенных мертвых зверей.

– И что же это за призрак, черт возьми?

– Никто этого не знает, коп. Его так называют, потому что он появляется только ночью – высокий, худой и бледный, как призрак. Волосы у него тоже белые. С тех пор как он начал шляться по вокзалу, и начали появляться мертвые животные.

– Ну а ты его когда-нибудь видела?

– Я – нет. Только слышала о нем.

Меццанотте поджал губы. Надежность людей на вокзале – разнородного скопления бродяг и беспризорников, более или менее постоянно живших здесь, которых невозможно сосчитать, но, несомненно, не менее нескольких сотен человек – была по меньшей мере сомнительной. Многие – алкоголики, наркоманы или психи. Среди них распространялись всевозможные путаные слухи и диковинные городские легенды, из которых почти невозможно извлечь зерно истины, иногда таящееся там.

– Так не бывает. И что теперь прикажешь делать с бреднями наркоманов и пьяниц?.. В следующий раз ты должна принести мне что-то более солидное.

– А не пошел бы ты, легавый? И гони сюда мои шоколадки.

Рикардо протянул ей две упаковки.

– И тебе хорошего дня, Амелия.

6

Когда звонок пробудил его ото сна, было еще темно. Сначала Рикардо подумал, что это будильник. Потом вспомнил, что у него выходной. Циферблат цифровых часов на прикроватной тумбочке показывал 05:43, среда 14 мая. Нащупывая телефон, продолжавший трезвонить, Меццанотте пытался вернуть разуму хоть какую-то толику ясности.

– Алло, – пробормотал он, проводя рукой по лицу.

– Инспектор, это офицер Минетти. Простите, я разбудил вас…

– Нет… То есть да, но это уже не имеет значения. В чем дело, Минетти?

– Простите еще раз, но вы приказали нам немедленно предупредить вас, если…

Меццанотте подтянулся и рывком сел на краю кровати.

– Вы нашли мертвое животное? Это собака?

– Да, но… откуда вы знаете?

– Где?

– В зале ожидания.

– Вы сейчас там?

– Да, мы с офицером Черулло нашли ее несколько минут назад.

– Слушай меня внимательно, Минетти. Охраняйте территорию, никого не пропускайте и ничего не трогайте. Я имею в виду, что это настоящее место преступления, так что ведите себя соответственно. Я скоро буду.

Он торопливо натягивал на себя одежду, которую оставил на стуле накануне вечером, когда услышал, как Аличе пошевелилась в постели.

– Кардо, – пробормотала она сдавленным от сна голосом, – что ты делаешь? Который час?

– Еще рано, спи дальше. Я ухожу, у меня срочные дела по работе.

– Но у тебя же выходной… Ты обещал мне…

– Я знаю, знаю. Прости, Али, прости, но мне действительно нужно идти.

* * *

Не прошло и получаса, как шаги Рикардо Меццанотте уже отдавались эхом в огромном и малолюдном в этот час вестибюле билетной кассы, когда он поднимался по двум лестничным пролетам на уровень платформы. Последствия пропущенного завтрака давали о себе знать: в животе у него бурчало, а в голове все еще был туман. Как только Рикардо вышел из головного туннеля, он повернул налево и чуть не столкнулся с Генералом, который вскочил на ноги и отдал ему обычное воинское приветствие. Рикардо проигнорировал его – сейчас у него действительно не было времени.

Согласно полученным указаниям, офицеры Черулло и Минетти стояли на страже у входа в зал ожидания. Они наблюдали за его приближением с легким недоумением на лице. Им было непривычно видеть его в штатском, а в таком виде, со всклокоченными волосами, щетиной, в потрепанных военных брюках и распахнутой черной куртке поверх футболки «Секс Пистолс», он, должно быть, производил на них сильное впечатление.

– Итак, что тут у нас? – спросил Рикардо своих сотрудников, приветствовав их кивком.

Отвечать на вопросы было поручено молодому Минетти. Несмотря на то что он был всего лишь новичком, Меццанотте считал его довольно проницательным и умным. Со временем он станет отличным полицейским.

– Доброе утро, инспектор. Мы заметили собаку на полу в зале ожидания во время обхода, а именно в пять тридцать четыре. Я не могу назвать породу – вероятно, дворняга; но она несомненно уже была мертва. Ранения те же самые, о которых вы нам рассказывали: ампутированные лапы и разорванный живот. – Он сделал паузу, затем немного неловко добавил: – Послушайте, мы сделали то, что вы нам сказали, но мы поняли, что начальник недоволен тем, что мы продолжаем заниматься этим вопросом. В данном случае мы не хотели бы иметь проблем…

Одной из вещей, которых опасался Меццанотте, узнав, что слух о разглагольствованиях Далмассо распространился по секции, было то, что патрульные больше не будут чувствовать себя обязанными выполнять приказы, которые он отдавал им в отношении убийств животных. Но Минетти был одним из офицеров, сопровождавших его в вылазке против ультрас, и с тех пор всегда относился к нему с большим уважением, если не с откровенным восхищением. Рикардо должен был быть благодарен ему за то, что тот, несмотря ни на что, следовал его указаниям.

– Не волнуйся. Если вас спросят, скажете, что лишь выполняли мои приказы; я беру на себя всю ответственность, – заверил он их. – Прибыв на место, заметили ли вы кого-нибудь рядом с местом происшествия?

– Нет, инспектор, никого.

– Свидетели?

– Нет. По крайней мере, не то, чтобы… На одной из скамеек лежал человек. Иммигрант-марокканец. Но он спал мертвецким сном и ничего не заметил. Мы сами потратили добрых пять минут, чтобы разбудить его.

– Где он? Я хотел бы поговорить с ним.

Офицер Минетти сокрушенно уставился на носки своих ботинок.

– Мы отпустили его… Но он ничего не видел, я почти уверен.

Почти… Несмотря на то что ему так этого хотелось, Меццанотте воздержался от того, чтобы отругать его. В конце концов, он не мог винить Минетти в том, что тот не мог относиться к этому делу совершенно серьезно. В любом случае, что сделано, то сделано…

– Ладно, не бери в голову. А теперь иди в диспетчерскую и посмотри, можно ли извлечь что-нибудь полезное из камер наблюдения. Ты же, Черулло, останешься здесь на страже, – сказал Рикардо и переступил порог зала ожидания.

Мягкий рассеянный свет, проникающий через световой люк, смягчал строгие линии мраморных панелей на стенах и темных деревянных скамеек. Труп животного лежал в центре пустого и безмолвного зала, на холодном мраморном полу. Это было первое относительно неповрежденное место преступления, которое удалось осмотреть инспектору, и он знал, что должен максимально использовать эту возможность, хотя без команды криминалистов, оснащенной всем необходимым оборудованием для проведения технических исследований и поиска, это будет непросто.

Меццанотте сразу же заметил четыре почти полностью сгоревшие свечи, окружавшие тело. Это что-то новое – или свечи были там и в предыдущие разы, но ни он, ни кто-либо другой не замечал их? Вот одна из первых вещей, которые он должен попытаться выяснить. Рикардо достал из кармана куртки маленький цифровой фотоаппарат Аличе, который взял с собой, и, чувствуя себя немного по-идиотски из-за инсценировки этой пародии на судебный досмотр под недоуменным взглядом стоящего на страже у входа в зал офицера Черулло, начал фотографировать сцену с разных ракурсов.

Когда ему показалось, что он сделал достаточно фотографий, Меццанотте присел на корточки перед собакой и надел одноразовые перчатки, которые носил с собой вместе с несколькими герметичными мешками для сбора улик. Сначала он взял четыре свечных огарка и, потушив их, засунул в такое же количество пластиковых пакетов. Затем внимательно осмотрел пол вокруг, но не нашел ничего, что стоило бы собирать. Отпечатков обуви Рикардо разобрать не смог. Возможно, криминалисты смогли бы их обнаружить, но сам он ничего не мог с этим поделать. Не было видно даже пятен крови. Он не отказался бы от возможности просветить мраморные плиты, чтобы выделить невидимые невооруженным глазом следы крови, но и сейчас одно было бесспорно: это животное умерло не в зале ожидания, иначе крови было бы много. В соответствии с тем, что, как он уже установил, является образом действий убийцы, собака была убита в другом месте, а затем помещена сюда.

Меццанотте сосредоточил свое внимание на трупе. Собака, длинношерстная, черно-белая, пятнистая, метис среднего размера, лежала на боку. По ее крайней худобе можно было предположить, что она бродячая. Голова конической формы, квадратная морда и длинные гибкие уши смутно напоминали сеттера. Судя по ее прищуренным глазам и разинутой пасти, она должна была испытывать невыразимую боль. «Этот сукин сын, – со злостью подумал Рикардо, – наверняка пытал и калечил ее, пока она была еще жива». Густая шерсть животного была измазана какой-то желтоватой землей. Меццанотте никогда не задумывался над этой деталью, но, кажется, вспомнил, что и у кошки, которую он видел между рельсами, и у той, что была у фонтана возле станции, шерсть была испачкана одинаково – в чем-то желтом. Это может быть полезной уликой, возможно дающей подсказку о том, где были убиты животные, поэтому Рикардо подобрал пучок грязной шерсти и сложил его в мешок. Тронув тело, он заметил, что оно было холодным, а мышцы казались расслабленными. Инспектор знал, что трупное окоченение у людей обычно проходит в течение нескольких дней. Не зная, сколько времени это может занять у животного такого размера, он, однако, предположил, что смерть наступила не менее чем за двадцать четыре часа до этого. После этого продолжил осмотр ран. Это была резаная рана с ровными краями, нанесенная с помощью чрезвычайно острого лезвия, аккуратно и мастерски. Рикардо не стал бы утверждать, что преступник обладает специальными техническими знаниями в этой области, – но дело свое он явно знает. С деликатностью и осторожностью Меццанотте раздвинул края раны на груди – достаточно, чтобы увидеть, что сердце удалено. Он придирчиво осмотрел все тело собаки, но, кроме тех ран, что потребовались для отсечения лап и вырывания сердца, других не было. Никаких, даже царапин. Он снова ощутил разительный контраст между общим впечатлением дикой свирепости этих убийств и леденящей душу холодности, с которой они были совершены. Никаких признаков чрезмерной жестокости – каждый удар, наносимый животному, был строго функциональным и, казалось, служил конкретной цели. Стал бы садист, получающий удовольствие от страданий своих жертв, вести себя подобным образом? У Меццанотте были серьезные сомнения по этому поводу. Нет, что-то не сходится… Но что именно? Что ускользает от него?