Чайки, чайники, чаинки. Сама себе странная

Чайки, чайники, чаинки

Сама себе странная

Наталья Юлина

© Наталья Юлина, 2023

ISBN 978-5-0060-1764-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАЙКИ

ЧАЙНИКИ

ЧАИНКИ

Он единственный печальник,

Он понятливей гостей.

Не вскипит вчерашний чайник,

Выживает тот, кто жив.

.

айсберг ГП

Но вот я уже вроде взрослая. Дядька Витька, тот самый, кто сажал меня на абажур, как-то, когда мне уже шло к тридцати, спросил меня: – Что замуж не выходишь? Дураки все?

– Ага, – говорю, – не дураки, так дурни, если не дурни, то придурки. Корень один.

Но природа мстительна, как никто другой.

Мне 24, и я влюбляюсь.

Мы учились на курсах английского языка. Кончались занятия поздно, и он провожал меня до дома. Проходя мимо тенистых деревьев сквера, мы останавливались. Объятья распаляли, но мозг сопротивлялся. Какое определение подходит, не думала, но ясно было, не то. Моя Гордость смотрела ему в глаза и спрашивала, ты кто? Предубеждение отвечало, нет, нет и нет. Вместе они образовывали айсберг ГП, грозивший вот-вот обрушиться в воду.

Сегодня я смотрю на нас двоих как будто со стороны.

Вот мы гуляем в Сокольниках. Нашли укромный уголок и остановились, чтобы целоваться. Сейчас в моей памяти о том дне он – виртуальный персонаж, да и я – подсадная утка любовной охоты.

Теперь вижу, что было полное и абсолютное неприятие друг друга: голое влечение безо всякого желания узнать что-нибудь о другом. Это и есть «первая любовь»? Тем невнятнее причина моих переживаний. Ты хочешь о чувствах? Пожалуйста. Мы, влюбленные, – два пузыря надутые гордостью и желанием.

Дошло до того, что по телефону сказала ему: «я люблю тебя». Кстати, первый и последний раз в жизни. Мне кажется, что эти слова, по крайней мере в нашем случае, похожи на заклинание самого говорящего.

Он ответил: «а я нет».

Гордость и Предубеждение, взявшись за руки, поплелись в темный чулан, чтобы там вспоминать своё героическое прошлое, и пришла мне в голову мысль о суициде. Тут Гордость и Предубеждение, уже сильно потрепанные, вылезли из чулана и в два козлиных голоса пропели: ДУУУРА.

Оставалось броситься в омут разврата, то есть выдумать «любовь». Это значило, подчиниться человеку, к которому не испытывала ничего, кроме уважения и любопытства.

После первого секса четыре года я не могла себе представить, что издевательство над собой, в простоте называемое наслаждением, я могу повторить.

Я получила шок такой силы, что Гордость и Предубеждение, заламывая руки и невнятно что-то бормоча, ушли из моей квартиры искать лучшей доли. Что спасало? – Однообразие жизни, узкие стены, что держат людей. Каждый день после работы ехала в Ленинку, сидела там до закрытия. Взахлеб читала Достоевского в дореволюционном издании с ятями, потом ехала к подруге Наташе, и в два ночи возвращалась домой. Я закрылась в раковине, как моллюск.

В эти четыре года, если в метро мерещилось лицо того человека, я, как заяц, неслась подальше от этого места. И сердце от страха билось, как у того зайца…

Длинные одинокие тропы в чахлых зарослях моего разума вели в темный лес подсознания. Первый поэтический плен – «Демон» Лермонтова.

Лермонтов, как это у него выходит, не знаю, пишет про себя, и всем читателям, булавкой пришпиленным к своим личным несчастьям, именно это в самый раз, не оторваться. Ни содержанию, ни магии стиха я не подчинялась, но выбраться из плена не могла и не хотела. «Мцыри» – выход к яркой зелени предгорий, это про меня.

Единственная калитка в жизнь – альпинизм.

выход из раковины

Занялась альпинизмом. Человечество, как казалось, не стоит того, чтоб к нему приближаться, но другого-то ничего нет, ни математики, ни книг, всё исчезло в черной дыре. Казалось, моя тропа вела в душный, чужой, незнакомый мир.

Конечно, работа у энергетиков позволяла брать отпуск за свой счет, и я ездила в альплагерь по два раза в год. Чтобы сдать нормы, бегать надо было каждый день, особенно, таким как я, не предназначенным природой для альпинизма. Так получилось, что всю жизнь я относилась к бегу, как к любимому развлечению. Думаю, среди моих предков встречались, или древнерусские гонцы, или спартанские вестники, те самые, кто, прибежав и вручив донесение, падали замертво. Я никогда не падала замертво, пробежав по стадиону Плющихи четыре круга, но подходила к дереву, древнему, но крепкому, с невообразимым количеством веток, как будто нарочно выросших для быстрого и легкого подъема на него, и также быстро спускалась, не засиживаясь наверху.

Теперь этот стадион огорожен человеко-непроницаемой изгородью, в ней всего один вход, а у него никогда не спящий молодой охранник в своей около военной форме. Да и бегать там неинтересно – всё зализано, дерева никто не помнит, зато живут своей пластмассовой жизнью три ряда желтых и синих трибун, отдаленно напоминающих слипшиеся леденцы. Всё по стандарту, мы с деревом в него не вписываемся.

Итак, сдаем нормы. Для этого устраивали слеты какого-нибудь общества. Например, «Буревестника» или «Труда» – это в Царицыне или еще ближе к Москве, но однажды второго мая я участвовала в городском слете альпинистов. Вечером нас привезли на другой берег Истринского водохранилища, и скоро маленькие костры слились в один, где под гитару всю ночь продолжались песни. Разошлись, когда рассвело, но я, переполненная впечатлениями, не могла идти спать. Отошла от лагеря и увидела, как над выпуклым лугом только что вылезших растений показался край красного солнца, и каждый лист зажег бусину росы.

Легла в свою палатку, а через три часа начался кросс. Уже к вечеру сварили на нашу группу в пять человек ведро борща, сели вокруг и медленно поглощали бордовое варево. В голове звучал игривый мотив: апрель, апрель на улице, а на улице февраль, еще февраль на улице, а на улице апрель. Но голова болела так, что больно было шевелиться.

Альпинизм, конечно, придуман для сближения с человечеством, но мехматская гордыня изживалась с трудом. И вот, я несколько раз еду в лагерь, и, наконец, делаю третий разряд.

Лечь спать в полной амуниции, даже с карабином на груди и в триконях, чтобы в два встать и идти на вершину, иначе таяние льда, и велика опасность схода лавины. Если бы мы, все двадцать человек, разделись, то не смогли бы в полной темноте собрать палатки, одеться и выйти на восхождение так, чтобы больше сюда не возвращаться.

Кому как, а для меня кульминация – не момент на вершине, а сам подъем в связке, ощущение правды того, что ты делаешь на высоте четырех тысяч метров. Каждый шаг, каждый выступ скалы, каждый лед не похожи на другие уступы, другие зацепы, другие ледники – ничто в горах неповторимо. И спуск вниз с чувством, что настоящее осталось позади, что оно было, и значит, никогда не может исчезнуть.

Вертер надолго

Но вот, наконец, мне тридцать, и я нашла близкого родного человека. Открылась ему полностью – так что же не так? Я переполнена восторгом, я готова ради него выпрыгнуть с любого этажа. Да кто же к этому не готов? – Все готовы. А вот попробуй не отходить от него, если обиделась, попробуй проглотить дурное предчувствие и, как ни в чем не бывало, снова войти в «море любви».

Не тут-то было, потрепанные ГП заставляют вести себя не так, как раньше, но снова принять неверную тактику. Я отползаю в темный уголок, начинаю медленно загнивать – физически сначала, потом вырождаться морально. Это ли не депрессия? Возможно, но скорее, страдания молодого Вертера, он, как проснулся во мне, так и не спал 10 лет. Вот именно период Вертера – время, описанное во второй повести «Звезды пахнут снегом».

Ну-ка, попробуй объясниться сама с собой.

Мы учились в одной группе с первого курса. Влюбленность – это не про меня до двадцати с лишним лет. Но он мне нравился.

В первый же день, когда наша 104-я собралась в аудитории, мы устроили маленький театр знакомств. Каждый должен был встать лицом к ребятам и рассказать о себе всё, что захочется. Запомнились скорее не слова, а выражение лиц и одежда – чаще школьная форма, у него серый школьный форменный кителек, у моей Наташи коричневое, в складку платьице из формы.

И, главное конечно, стиль рассказа. У одного петушиный, у Наташи очень серьезный, у В. (назовем его Ваней, правильно, тем самым: «сидит Ваня на диване») стеснительный и ломкий.

Через два месяца, седьмого ноября мы устроили костюмированный бал у Томы Заикиной. Я попросила маму найти что-то бабушкино. Была в белой кофте и широкой понёве. За столом рядом со мной в плавках сидел наш бессменный предводитель Боря Гужев. Куски мочалки элегантно украшали единственную часть его одежды. На балу он решил предстать дикарем.

В. пил только кефир, запасенный специально для него. Но даже выпендрежем это назвать никому не приходило в голову, все любили всех.

Вино пили, но умеренно и умеренно отплясывали. Это начало знакомства.

Постепенно из месяца в месяц, из года в год пляски, вроде буги-вуги и рока, для разнообразия чарльстон или фантазии под джазовую любую рифмовку с хриплым солистом, становились всё отчаянней: девочки подлетали к потолку или на каблуках, почти лежа на спине, катились у ребят между ног. Сказать по правде, такая музыка: тара ра ра рара/ тата татата/ и сейчас заставляет приплясывать. Доходило до выходов на карниз дома, всё обошлось, хотя в другой группе, в такой же компании кто-то сорвался и погиб. Вино, конечно ящиками, приносил Боря, он признавал только Киндзмараули и Хванчкару.

Вот первое мизерное приключение с В., влетевшее в душу, чтобы там остаться.

Выходила через проходную зоны «Б», жуя булку. Навстречу шел он, и я предложила ему куснуть, он ответил: «Неужели у меня такой голодный вид?». Оба рассмеялись и разошлись. Проанализировав свою излишнюю теплоту, я решила, «кругом чужие студенты, а он свой».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.