The Marriage. Свадьба

…Как профессиональный библиотекарь я люблю строгий порядок и не оставляю ничего на волю случая, тем более когда речь идет о столь важном событии – возвращении моего сына домой. Бог свидетель, мы ждали этого очень долго. Я скучала по работе, которую бросила после того, как Том угодил в тюрьму. Много раз подумывала о возвращении в строй, но не ощущала былой уверенности. Не могла представить себя в прежней роли.

За минувшие десять лет я многое утратила. В частности, навыки вождения. Отлично справлялась с короткими вылазками до местных магазинчиков, но стала бояться выезжать на более крупные трассы, а к шоссе даже не приближалась. И сегодня у меня не оставалось иного выбора, кроме как попросить Роберта сесть за руль и довезти нас до Ноттингемской тюрьмы Ее Величества[4], чтобы встретить сына. Увы, это давало ему возможность говорить о Томе гадости. Не переставая.

Я сложила бумаги в стопку и выровняла ее со всех сторон, чтобы аккуратной пачкой убрать в папку. Поднялась с дивана, собираясь выходить, и тут меня осенило. Уже сегодня Том будет прямо здесь, в этих стенах. После тяжелейших испытаний он вернется домой, в родные пенаты. И сможет наконец оставить прошлое в прошлом и наверстать все то, что было вынужденно поставлено на паузу последние десять лет. Его ждет карьера, возобновление старых знакомств и, конечно, встреча с хорошей местной девушкой и начало собственной семейной жизни. А я буду рядом, чтобы дарить любовь и поддержку.

После стольких лет, в течение которых я откладывала свою жизнь и мечты на потом, с чистого листа начинал не только мой сын. Но и я.

Глава 5

Бриджет

Я постелила свернутый клетчатый плед на влажную от росы траву и уселась возле могилы сына. Затем прижала ладонь к светло-коричневому надгробию, на котором кладбищенский каменотес выбил надпись через неделю после похорон – почти десять лет назад.

Где-то там, глубоко внизу, под уныло-серой декоративной крошкой, лежали кости моего чудесного мальчика. Джесса.

Когда все это случилось, мне, едва не теряющей рассудок от горя, нужно было ответить на массу невыносимых вопросов. Гроб из дерева или фибергласса[5]? Какого цвета будет шелк для внутренней отделки? Много раз я перекладывала решение на сотрудников ритуального бюро. Однако, сколько бы меня ни уговаривали, наотрез отказалась кремировать сына. Мне хотелось оставить его тело целым. Я не желала, чтобы моего сильного, красивого мальчика, который был таким жизнерадостным и энергичным, превратили непонятно во что. Мысли не допускала, что его здоровое юное тело уменьшится до горсти пепла.

Я вынула из кармана куртки маленькую фотографию в кружевной серебряной рамке – мой любимый снимок Джесса, сделанный примерно за год до смерти. Я всегда приносила сюда эту фотографию. Мы жили в неприглядном районе, в тесной хибаре, куда переехали, когда ему стукнуло года два или три. В то время я не могла позволить себе приобрести дом, хоть и пахала на двух работах, поэтому снимала лучшее, на что хватало средств. Помню, когда проявила пленку, залюбовалась: красивый, с хулиганской улыбкой, мой сын смахивал на рок-звезду. Джесс тоже оценил фотографию. Даже поставил на своей прикроватной тумбочке.

Когда он погиб, сердобольные соседи организовали сбор денег и сообща накопили сумму, которая мне, едва сводящей концы с концами матери-одиночке, казалась астрономической. Пожертвований хватило на первый взнос за дом в более благополучном районе, но я не хотела уезжать из нашей с Джессом обители. Сама мысль об этом была кощунственной, словно так я предам память о нем.

Корал Маккинти, девушка, с которой Джесс встречался почти год, на момент его смерти была на седьмом месяце беременности. Бледная и худенькая Корал жила в нашем городе, училась на класс младше Джесса и частенько приходила к нам вместе с другими детьми на вечеринки с пиццей и просмотром фильмов или просто отдохнуть и послушать музыку на клочке травы, который мы гордо именовали садом.

Корал удавалось выглядеть недурно, когда она прикладывала некоторые усилия, но я искренне недоумевала, чем эта серая мышка привлекла Джесса? Сын мог выбрать любую из местных красавиц, но предпочел им довольно заурядную девушку, которую знал много лет.

– Корал хорошая, мам, – заявил он однажды. – Не лезет в мои дела и не выносит мозг. Пока что меня все устраивает.

– Ну, знаешь ли! – возмутилась я. – Ты свой выбор сделал и теперь должен заботиться о Корал и малыше.

Я прививала сыну уважительное отношение к женщинам. Джесс помнит, как я с ним мучилась, пока растила.

Корал была единственным ребенком в семье, мать ее умерла, а с отцом девочка почти не общалась. Поэтому, когда на свет появился Эллис, через три месяца после гибели его отца, Корал с малышом стали часто ночевать у меня. Иногда по нескольку раз в неделю. После переезда они прожили со мной несколько месяцев, пока я не нашла ей новенький таунхаус, всего в пяти минутах от своего дома. В Эллисе была частичка Джесса. Привязанность к внуку придавала мне сил, помогая обрести душевное равновесие. Благодаря Эллису я ощущала присутствие сына в моей жизни и нуждалась в этом, как в воздухе. Пока Джесс был жив, моя любовь к нему походила на ослепительно яркую бабочку. А теперь я испытывала затаенное, мрачное чувство, напоминающее блеклого ночного мотылька.

…Ледяной ветер пронесся по земле и забрался мне под одежду. Зябко поведя плечами, я прижала к груди фотографию Джесса, чтобы успокоиться. Сегодня Том освобождается из тюрьмы. День предстоит тяжелый.

…Накануне похорон Джесса, ощущая одиночество и полную опустошенность, я попыталась связаться с Джилл Биллингерст. Набрала номер ее городского телефона, но тут же нажала на отбой. Я тысячу раз звонила и бросала трубку, не находя в себе мужества дождаться первого гудка.

– Алло? – голос Джилл звучал так же безжизненно, как и мой.

– Джилл? Это… это Бриджет, – неуверенно проговорила я.

– Что тебе нужно? – рявкнула она.

– Послушай, нам надо поговорить.

Я не сомневалась: у Джилл такие же мысли. Мы обе скорбящие матери, нам следует поддерживать друг друга в горе. Мы дружим так давно, что просто обязаны преодолеть эту трагедию вместе.

– Нам надо поговорить о том, что произошло, – произнесла я.

Джилл была моей лучшей подругой на протяжении пятнадцати лет, но когда я наконец-то отважилась услышать ее голос, слова не шли с языка. Я не могла связно описать свои чувства.

– Мне нечего тебе сказать, – ледяным тоном сказала Джилл.

Мы обе знали сыновей друг друга как своих собственных. Растили их вместе. Я знала, что нравится Тому, а что нет. Знала, что у него на левом плече есть родимое пятно в форме клубники. Знала, что ему пришлось удалить два зуба мудрости и что лет до пятнадцати он ходил во сне, если днем сильно волновался.

Джилл знала о Джессе не меньше. Мы любили обоих мальчишек, и нам точно было что сказать друг другу.

Я сжала трубку до боли в пальцах. Меня кинуло в жар, на коже выступила испарина. В душе вертелся вихрь сильнейших эмоций, с которыми я не справлялась. Меня то парализовало чувство полной безнадежности, то мощный выброс адреналина заставлял вскипать кровь, и я едва сдерживала ярость.

В течение многих лет, что мы дружили, казалось, будто у Джилл масса знакомых, друзей, соседей – людей, которые, как я думала, сплотятся вокруг нее в трудное время. У Джилл есть Роберт. И несмотря на все его промахи – по словам Джилл, их случалось немало, – Роберт рядом с ней. И самое главное – у нее по-прежнему есть Том. Он жив и однажды вернется домой.

– Мне просто нужно с тобой поговорить, – прошептала я в трубку. – Я схожу с ума. Одна в пустом доме. Я хочу во всем разобраться, и ты единственная, кто может понять, каково мне сейчас.

– Я тебя предупреждала. Много раз. Я говорила, что Джесс неуправляемый, что все это плохо кончится, но ты не обращала внимания.

Даже сейчас, спустя столько лет, когда я вспомнила, как холодно говорила тогда Джилл, меня пробрала дрожь.

– Если бы ты прислушалась к моим словам, ничего бы не случилось.

– Погоди! Я…

– Он был тебе сыном, Бриджет. Сыном. Не лучшим другом и не приятелем, с которым можно похихикать и весело провести время. – Горечь в голосе Джилл резанула бритвой. – Ты несла ответственность за Джесса и окружавших его людей. Ты была обязана его контролировать. И ты не справилась ни с одной из задач.

– Пожалуйста, не говори мне, что я плохая мать. Ведь это твоего сына осудили за…

– Джесс угрожал моему сыну ножом! – голос Джилл сорвался. Она наверняка сейчас прикрыла глаза и сжала кулаки, как и всегда, когда злилась. – Том ударил его только ради самозащиты, потому что ничего другого не оставалось. В итоге жизнь моего сына сломана, а Джесс погиб. – С этими словами Джилл повесила трубку.

Я тут же перезвонила. Я набирала ее номер десять, двадцать раз, но, конечно, никто не ответил. Я металась по дому, словно ураган, круша и разрывая в клочья все, что попадалось под руку. Наконец, я сжалась в маленький комок и рыдала так долго, что начало саднить горло, руки и ноги заломило, а грудную клетку стало жечь.

Жестокие слова Джилл глубоко запали мне в память. Она сказала, будто Джесс сам виноват в своей смерти. Я попыталась еще раз поговорить с ней об этом несколько месяцев спустя. Я отправилась к ней домой, но бывшая подруга захлопнула дверь перед моим носом.

И теперь, по прошествии десяти лет, мы имеем то, что имеем. Через несколько часов я начну новую жизнь вместе с молодым мужем. С человеком, который любил Джесса как родного брата, но забрал его жизнь. Мы уже договорились, что из тюрьмы он поедет с родителями, а дома все им расскажет.

Мы не питали иллюзий. Убедить Роберта и Джилл Биллингерстов принять наше решение – невыполнимая задача. Впрочем, вариантов у них два: либо смириться, что мы пара, и постараться наладить отношения, либо этого не делать. И если Джилл и Роберт выберут второй вариант – значит, так тому и быть.

Между нами с Томом царило полное взаимопонимание. Его родители перестанут для нас существовать.

Глава 6

Джилл

– Мы тебя не ждали! – пожурила меня Одри, когда я вошла в магазин через четверть часа после открытия. – У тебя наверняка куча дел, ведь сегодня освобождается Том.

– Я на минутку. Надо как-то пережить утро. А еще хочу отдохнуть от ядовитых комментариев Роберта. Решила заглянуть сюда, посмотреть, как ты справляешься с новым товаром.

– Послушай, – Одри преувеличенно четко произносила каждое слово. – Я прекрасно справляюсь без тебя!

– Дай я хоть кофе тебе приготовлю перед тем, как уеду. А то совесть замучает.

– Ну хорошо! – расхохоталась Одри. – Если тебе станет легче. Себе тоже сделай: немного поболтаем, пока никого нет.

Благотворительный магазин «Второй шанс» располагался в самом центре города, в оживленном переулке, ведущем к главной торгово-пешеходной улице Уэст-Гейт. Продажи шли бойко. Одри отбирала товар придирчивее, чем большинство коллег, и я со смехом запоминала ее перлы: «Эта рухлядь нам не нужна», – без обиняков заявляла она тем жертвователям, чьи вещи оказывались ненадлежащего, на ее взгляд, качества. В прошлом месяце нам пришлось выдержать очень неловкий спор с клиенткой, пытавшейся избавиться от сильно поношенного плаща.

«Если вы сочли эту вещь слишком ветхой, чтобы носить, то с чего бы она должна приглянуться другим?» – спрашивала Одри.

Именно благодаря ее прямоте наш товар был неизменно хорошего качества и всегда по разумным ценам. А теперь мы обзавелись небольшой армией постоянных покупательниц, которые приезжали из самых разных мест в надежде на выгодную покупку. Одри уже настолько хорошо знала вкусы некоторых клиенток, что даже звонила им, когда поступал подходящий, по ее мнению, товар.

Появилась первая покупательница, и я отправилась ставить чайник. В магазине имелось несколько подсобных помещений: закуток с кухней, рабочий кабинет и маленькая раздевалка. Я налила в чайник воды, поставила его кипятиться и прошла в контору. К моему удивлению, там уже горел свет. На экране компьютера отображалась таблица, а стол был завален документами.

Одри терпеть не могла возиться с отчетностью, особенно со всем, что связано с цифрами, и обычно инвентаризация товара и ведение нашей несложной бухгалтерии доставались мне. Я наклонилась поближе к монитору – без очков для чтения я видела не очень – в надежде, что Одри не превратила инвентаризацию в бардак. Я корпела над отчетом несколько недель, чтобы подготовить к отправке в головной офис.

– Ах, вот ты где! – Я чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда громкий голос Одри раздался прямо над моей головой. – Порядок?

– Полный. Решила проверить, не испортила ли ты мой титанический труд.

– Чайник вскипел! – Одри протиснулась мимо меня к столу и нажала на клавиатуре компьютера пару кнопок, после чего монитор тут же потух. – Я только проверила, весь ли товар учтен. Мне знакомая в головном офисе шепнула, будто ревизоры ездят по разным точкам с проверкой, и не хотела, чтобы нас застали врасплох.

– Так это была товарная ведомость? – уточнила я, глядя, как Одри спешно сгребает со стола документы. – Я ее не обновляла с прошлого понедельника.

– Да, теперь, когда ты сказала, припоминаю. – Одри сложила бумаги в папку и шагнула к двери.

– Что-то… случилось? – спросила я, заметив испуг в ее глазах.

– Что? Нет! Все в порядке. Так где же обещанный кофе?

Я постаралась не обращать внимания на противное бурление в желудке. Может, я сделала ошибку? Допустила серьезную неточность, и Одри не хочет меня волновать? Она явно что-то недоговаривает.

Я принесла чашки с кофе в торговый зал.

– Ну, как себя чувствуешь? – поинтересовалась Одри. – Бог свидетель, ты столько ждала этого дня!

– Я… нормально. Наверное.

– Ты немного осунулась, – отметила она, внимательно глядя на меня. – Это все нервы, как обычно.

– Я всегда найду повод поволноваться, сама знаешь. Переживаю, правильно ли поступила.

– В каком смысле?

– Понимаешь, я устроила так, чтобы Том вернулся на все готовое. Не думал о работе и деньгах. Ты меня знаешь: я без четкого плана ни шагу не могу ступить. Роберт уже высказался по этому поводу. – Я вымученно улыбнулась, пытаясь справиться с накатившими чувствами.

– Не будь к себе слишком строга. Ты горы свернула, добывая Тому работу и квартиру. Расслабься!

– Спасибо. Просто мне важно контролировать ситуацию. Только хлопоча для сына, я могу справиться со стрессом. Роберт считает, что я перебарщиваю, но он всегда так говорит.

– Прости, конечно, но ты сделала для Тома столько, сколько Роберту и не снилось! Кстати, Роберт по-прежнему ведет себя странно? Помню, ты говорила, что в последнее время он отдалился.

– Вроде бы все в порядке, – ответила я, вспомнив о необычном поведении мужа.

Он допоздна задерживался на работе, уходил в одиночестве на долгие прогулки. Я подозревала, что Роберт переживает из-за финансов, но не могла взять в толк почему. Денег нам всегда хватало. Мы даже немного откладывали. – Видимо, ему не дает покоя возвращение Тома. Муж не выносит, если хоть что-нибудь нарушает привычный режим. Но сколько бы он ни хорохорился и ни язвил, в глубине души наверняка волнуется, что наша жизнь скоро изменится.

Стоило мне произнести эти слова вслух, как я поняла, что моя догадка близка к истине.

– Роберту нравится прикидываться суровым парнем, которому не до сантиментов, но если копнуть глубже, внутри он мягкий.

– Хмм… придется поверить тебе на слово. Я в горном деле не мастак, – пошутила Одри, и я прыснула со смеху.

Впрочем, я не сомневалась: Одри меня поняла. Мы познакомились в первый день в колледже, где обе собирались изучать английскую филологию и социологию. Так началась наша крепкая дружба.

– Ну что же. – Подруга поставила кружку на прилавок рядом с кассой. – Не хочу тебя торопить, но мне пора. Труба зовет. Прости.

– Без проблем! Увидимся! – ответила я, стараясь не обращать внимания на тревожные мысли, что Одри, возможно, скрывает от меня какие-то неурядицы в магазине.

– Удачи! И хорошо тебе отдохнуть за эти две недели!

Казалось, Одри меня выпроваживает, и я едва удержалась, чтобы не спросить, точно ли все в порядке, но решительно шагнула на выход. Сейчас и так проблем по горло, и еще одна мне точно не нужна.

Глава 7

Том

После обеда Том бросил свои нехитрые пожитки в рюкзак и защелкнул пряжки. Представляя этот момент снова и снова, как в фильме «День сурка», Том думал, что будет скакать от радости и волноваться до тошноты, горя желанием выбраться из-за решетки и глотнуть сладкий воздух свободы.

И вот долгожданный день наконец настал, но ничего подобного он не чувствовал – разве что немного нервничал. Все происходящее казалось чистой фантасмагорией. Он бы не удивился, если бы в тюрьму прибыл какой-нибудь высокий чиновник и объявил, что произошла досадная ошибка и до освобождения придется отсидеть еще несколько лет.

Поздним утром его перевели из камеры в небольшой бокс внизу. В тот самый, куда доставили сначала, когда впереди ждали долгие десять лет заключения. Том в последний раз огляделся вокруг. Посмотрел на голые белые стены, на окошко под потолком, сквозь которое заманчиво синел лоскут неба.

Он запомнит эту дыру до мелочей. С того момента, как он сюда попал, каждый день проходил точно так же, как предыдущий. Первые несколько недель время текло непрерывным однообразным потоком, один час незаметно сменял другой. Тогда Том впервые испытал тихое, граничащее с безумством отчаяние.

Он всегда считал самоубийство выбором трусов и эгоистов, но вскоре понял, каково это – оказаться в настолько безвыходном положении, что остается лишь одно – покончить с собой. По крайней мере, если ты в тюрьме.

Закаты сменялись рассветами, и каждой клеткой своего тела Том чувствовал, что физически не выдержит еще один день, что его сердце остановится. И в очередной раз обнаруживая, что все-таки жив, искренне верил, что эти сутки точно последние.

Но медленно, очень медленно выучил еще один урок: о том, каким сильным и несгибаемым бывает человеческий дух. Откуда-то изнутри, из недр, о существовании которых и не подозревал, Том ощутил нарастающую перемену. Жгучая обида на несправедливость затихла, сменившись терпением и, наконец, – самое главное – принятием ситуации, в которой он оказался.

Этот процесс длился годы, но в итоге ему полегчало. Жизнь на воле и семья остались в прошлом, превратились в нечто призрачное, словно хороший, но полузабытый рассказ. Том находил утешение в неярких образах из далеких дней: мама и ее домашний тирамису; сладостно-горькое воспоминание о часовой мастерской, которую отец устроил в гараже, когда он был мальчишкой. Том скучал по давно прошедшим временам, когда они с отцом что-то мастерили вместе. До того, как между ними все пошло наперекосяк.

Мама приезжала на свидания в тюрьму четко дважды в месяц. Отец – без желания, один или пару раз в год. Порой Том хотел, чтобы мама ездила реже: было так тяжело смотреть ей в глаза, видеть в них боль, отрицание и самое страшное – отчаянную тоску по нему. Мама отказывалась признавать, что он совершил преступление и должен отбывать срок. И даже сейчас, по прошествии десяти лет, ее мнение не изменилось.

За все это время в тюрьме ничего не поменялось, за исключением новых словечек, используемых надзирателями. Арестантов больше не называли «осужденными» или «заключенными» – теперь в обиход вошел термин «постояльцы». Бетонная коробка, в которой жил Том, отныне именовалась, конечно же, «комнатой», а не «камерой». Хотя он еще ни разу не видел, чтобы комната была столь мрачной и неуютной.

Большую часть тюремного срока Том влачил горькое одинокое существование. Кроме последних двух лет. Примерно двадцать месяцев назад в этих стенах, где никогда не происходит ничего нового, кое-что все же случилось! То, что изменило его внешний вид, его жизнь, его будущее – и все это благодаря любви и прощению Бриджет Уилсон.

Том переживал, что новость об их женитьбе станет ужасным потрясением для матери. У нее и так пошатнулось здоровье за десять лет. Она принимала лекарства, чтобы справиться с тревожностью и депрессией. Тем не менее парень твердо решил положить конец определенным вещам, которые продолжались так долго, что он почти перестал их замечать.

Например, мама до сих пор разговаривала с ним, будто с пятнадцатилетним подростком, который нуждался в ее помощи, опеке и защите. Хотя на самом деле Том жаждал свободы, чтобы заново построить собственную жизнь. Во время нескольких последних свиданий она ни разу не поинтересовалась, какие у него планы на будущее. Зато бесконечно говорила о своих планах на него после его освобождения.

Том понимал, что мама желает ему добра. Старается помочь единственным известным ей способом. И все же это была пытка – молча сидеть и кивать в нужных местах. Бриджет рассказывала, как звонила его матери, как пыталась поговорить лицом к лицу через несколько месяцев после смерти Джесса, но та сначала бросила трубку, а потом и вовсе захлопнула перед ее носом дверь.

Мама ни разу не обмолвилась об этом во время свиданий, упомянув имя бывшей подруги лишь однажды, презрительно сказав, что Бриджет наслаждается всеобщим сочувствием как скорбящая мать, посвятившая себя благотворительности.

…Бриджет уже рассказала о свадьбе бывшей девушке Джесса и ее сыну.

– И как они восприняли? – отважился спросить Том.

– Привыкнут. Просто им нужно немного времени, – пожала плечами она.

…Когда несколько недель назад Том решил сообщить о женитьбе своим родителям в день освобождения, идея казалась отличной. Но теперь, когда этот день настал, его одолевали дурные предчувствия. В глубине души Том надеялся, что, если бы он только смог объяснить все матери, она бы нашла в себе силы благословить их брак.

В зале свиданий точно не стоило заводить подобный разговор. Он скажет, когда они выйдут из тюрьмы. Посмотрит матери прямо в глаза и объяснит, почему больше не нуждается в ее опеке. В его жизни произошли такие изменения, о которых он и не мечтал. И все это благодаря Бриджет и ее бескорыстной любви.

…Дверь бокса открылась, и в проеме возник незнакомый охранник.

– Готовы, мистер Биллингерст? За вами приехали родители.

Вот и настал момент, которого Том так долго ждал. Сколько раз он представлял, как победно вскидывает кулаки и кричит в неистовом восторге от вновь обретенной свободы. Вместо этого, чувствуя, как от волнения сосет под ложечкой, взял рюкзак и вышел за дверь. Настало время оставить прошлое в прошлом.

Глава 8

1994 год

Прошло уже три недели с того момента, как Бриджет начала посещать игровую группу с трехлетним Джессом. И за все это время с ней заговорили лишь дважды. Какая-то мама пробормотала «простите», уволакивая прочь свою девочку, рискнувшую подойти к Джессу, а другая мать сообщила, что стул, на который собиралась сесть Бриджет, занят, так как она придерживает его для своей подруги.

Группа располагалась в просторной застеленной ковролином комнате в подсобном помещении библиотеки в Берри-Хиллс – престижном районе на южной окраине Мэнсфилда. Плата за посещение составляла один фунт плюс билет на автобус – сумма, которую Бриджет едва ли могла себе позволить, так как ее недавно уволили из супермаркета. Зато Джесс получал стакан сока и печенье, а для нее находилась чашка кофе или чая. И самое главное – тут было так уютно. Приятная атмосфера и люди с чистыми, безопасными игрушками.

Бриджет поглядывала на качественную одежду, которую носили другие родители. У нее имелось единственное, затасканное почти до дыр бежевое пальто, купленное на распродаже в универмаге три года назад. Под него она надевала две футболки и свитер из полиэстера, чтобы хоть как-то защититься от пронизывающего холода. На правом ботинке из искусственной кожи отклеилась подошва, и пока Бриджет добиралась сюда под снегом с дождем, нога промокла. Присев на свободный стул, женщина стянула ботинок с пятки, чтобы хоть немного подсушить носок.

Несмотря на погоду, Бриджет двадцать минут шагала сквозь снег от ближайшей автобусной остановки только потому, что Джессу здесь очень нравилось. Общение с другими детьми особенно привлекательно, если ты ютишься в полусгнившей развалюхе в бедном квартале. Там Джессу и поиграть-то было не с кем.

Бриджет ощутила прилив любви и гордости, глядя на густые, от природы вьющиеся волосы сына, отросшие, как ей нравилось, почти до плеч. День выдался сырой и холодный, а на Джессе были слишком короткие штанишки на резинке, из которых он уже вырос. Материнское сердце екнуло при мысли, что на фоне нарядных ребятишек из местных благополучных семей среднего класса ее сын напоминает огородное пугало – пусть и симпатичное. Но рвалась сюда, чтобы хоть ненадолго сбежать из окружавшей их убогой реальности. Эмоциональный подъем от того, что они становились частью другого мира, другой жизни – пусть на пару часов, – приносил неоценимую пользу ее душевному состоянию.