«Акушеры». Первый сезон

Нет, он не предупреждал её заранее. Но Смуглянки была настолько уверена в своей женской привлекательности, что других вариантов не допускала. Ни одни зелёные тапочки родильного дома не могли сравниться с её способностями покорять мужские сердца.

И если Рибоконь считал, что он проявил интерес к Смуглянке самостоятельно, то он ошибался. Он был давно примечен, оценен и даже представлен с воображением. Остальное было делом техники, которой Смуглянка владела в совершенстве. Случайные взгляды в операционной, просьбы «подать», «подержать», «расписаться» – ни что из этого не было случайностью. Сети были расставлены, и Рибоконь в них угодил. Оплошность со звонком была лишь тому подтверждением. Он настолько увлекся, что даже не потрудился проверить адресата.

Версия Фитеры была для замужней Смуглянки даже на руку. Это был не первый и не единственный её роман «на стороне». Отсутствие личного резонанса, хотя бы на какое-то время, Смуглянка расценила как хороший знак. Она не хотела лишний раз беспокоить мужа без существенного повода.

Муж Смуглянки преподавал не медицинское право в не медицинском институте. На зачеты он приходил с газеткой. Дав задание, невозмутимо её читал. А перед тем, как переворачивать, интеллигентно покашливал.

Жене он поклонялся даже больше, чем своей науке. А пятилетнему сыну, пока Смуглянка дежурила, был и отец, и «мать родна». Зачем обижать такого человека? Знал ли он о романах жены, неизвестно. Но некоторое время назад он купил Библию, читал её перед сном и изредка говорил о смирении.

– Буду крайне польщён, – ответил Рибоконь и прижал подбородок к шее, имитируя поклон гусара.

Несомненно, в душе Рибоконь им был.

Смуглянка назначала свидание.

18

У Смуглянки не было подружек. Она в них не нуждалась, начиная со школьного возраста, а может и раньше. И вовсе не потому, что была не общительной. Просто вокруг неё всегда были сначала мальчики, а потом мужчины. Избыток одних, вероятно, компенсировал дефицит других. Или наоборот его вызывал.

В роддоме ситуация несколько поменялась. Молодежь набрали «оптом». И хочешь-не хочешь, всем пришло знакомиться и внедряться в коллектив разом. Смуглянка впервые за всю сознательную жизнь «завела» подружек и была приятно удивлена. Во-первых, девчонки оказались весёлыми, во-вторых, любая из них при необходимости могла стать алиби на случай, если бы муж спросил свой дурацкий вопрос: «ты где?» Смуглянка отвечала, что у одной из них. И инцидент был исчерпан, не начавшись.

Ей всегда нравились мальчики постарше. По этому же критерию она выбирала мужа. В свои сорок он был холост. Не то, что бы с ним было что-то не так, просто он ждал инициативы от Смуглянки или от такой, как Смуглянка. Их брак был если не по всепоглощающей любви, то по взаимной симпатии точно. Ну а то, что её романы не прекратились после свадьбы, просто у неё был такой любвеобильный характер. При этом мужа она, как могла, оберегала от лишних эмоций. По крайней мере, старалась.

Выбор Рибоконя не стал для Смуглянки чем-то выдающимся. Просто он подходит под типаж, и роман на работе был ей удобен.

Повариха с кухонными ножами осталась в аутсайдерах. Через несколько десятков звонков даже она, наконец, поняла это окончательно и бесповоротно. Единственным вариантом её женской мести была жареная селёдка. Если дежурства соперниц совпадали, то время ужина для всех в родильном доме омрачалось несносным запахом. Разве что пара-тройка беременных уплетали деликатес за обе щеки с добавкой, имея временную особенность вкусовосприятия.

Что касается Рибоконя, то он был почти в разводе. Случилось это задолго до Смуглянки, поэтому совесть у обоих могла быть чиста. В том случае, если бы их она как-то заботила.

Его жена и сын несколько месяцев назад переехала в родительскую квартиру. Она, конечно же, считала, что не окончательно, а в воспитательных целях. И к Рибоконю регулярно наведывалась: за вещами, с уборкой, «проходили мимо». Он о воспитательных целях не догадывался, поэтому каждый раз удивлялся неожиданному визиту. Но замки поменять не решался, потому что «ребёнок приходил домой» и потому, что иногда после гостей на плите оставался суп, полезный после дежурства.

Сегодня Рибоконь думал. Смуглянка намекала на свидание на его территории. Промахнуться было нельзя ни с одной из сторон.

19

Евгеша был всего на несколько лет старше вновь набранной гвардии, но эти несколько лет в данном случае имели определяющее значение. Взрослые коллеги уже относились к нему почти как к равному, а молодежь считала за опытного наставника, с которым все же можно поиграть в карты на дежурстве. Но только по-тихому и в свободное от работы время, которое при обычных обстоятельствах предназначалось для сна. Обычные обстоятельства – это дежурство с кем-то типа Аманды Карловны или Риты Игоревны, потому что компания Фердинандовны – обстоятельства чрезвычайные.

Если вторым дежурантом был Евгеша, бригада считалась «усиленной». И первые без зазрения совести ложились спать, взвалив на него ворох работы с полным доверием. Заведующие, включая Ирину Фердинандовну, смены с Евгешей обожали. Спасало его от аврала лишь то, что всегда добровольно-принудительно на дежурство оставался кто-нибудь третий из молодых коллег.

Евгеша, подобно Палычу, был из «рассказчиков», но выступал в другом жанре. У Палыча наготове всегда была цитата, а Евгеша выдавал «жизненные» истории из серии «как мы с мужиками встретили бурого медведя». Богатый жизненный опыт как будто диссонировал с возрастом Евгеши, но он намеренно держался этого амплуа. Небольшого роста и субтильного телосложения, Евгеша хотел выглядеть посолиднее. А когда он позволял себе побрюзжать, то походил на юного старичка из сказки о потерянном времени.

Евгеша хорошо оперировал и квалифицированно вел роды любой сложности, но «тёток», как он их называл, не любил, не питал к ним эмпатии. А в минуты временных неудач, которые случаются у всех без исключения акушеров, независимо от стажа и возраста, каждый раз грозился уйти в травматологию.

Даже жена и ребёнок у Евгеши были в прошедшем времени. И об этой странице своей жизни он рассказывал по-стариковски, с поволокой грусти.

Одна забавная история у Евгеши все-таки была: про рыбу. Начиналась она вполне традиционна: «однажды мы с мужиками…».

На мальчишник все пришли налегке, потому что «всё было включено». А Евгеша мало того, что был «с рыбой», так ещё и после суточного дежурства. Кто-то из благодарных пациенток, вернее из благодарных мужей благодарных пациенток, подарил ему свежезамороженную северную рыбу. Ростом она была почти в половину самого Евгеши и вдобавок ко всему никак не сгибалась. Евгеша бегал с ней, как с писаной торбой по всему роддому и пытался пристроить в наибольший холодильник для хранения. Единственный, хоть как-то подходящий оказался в соседнем здании пищеблока. Евгеша бежал со своим грузом по подземному переходу, цепляя углы ледяным хвостом. На мальчишник он решил зайти «ненадолго», поэтому рыбину взял с собой.

Последнее, что он помнил с вечера – как отомкнул дверь, переступил порог квартиры и упал плашмя в прихожей. Первое, что он увидел, когда открыл глаза утром: свежеразмороженная рыба лежала рядом и смотрела с осуждением.

Смуглянка бы никогда не выбрала Евгешу. Впрочем, он бы тоже никогда не выбрал её.

20

Фердинадыщ был мужчиной положительным с любой стороны, и его бы выбрал кто угодно, если бы первой этого не сделала Ирина Фердинандовна. Несмотря на внешнюю строгость ко всем, включая мужа, она им страшно гордилась.

Не трудно догадаться, что звание Фердинандыщ пошло с лёгкой руки Палыча. Означало оно ни что иное, как непосредственную принадлежность к Фердинандовне. Ни в коем разе это не было стёбом. Палыч относился к Фердинадыщу в высшей степени уважительно, особенно после того, как собственноручно, вернее, «ножно» загремел в областную больницу со сложным переломом лодыжки. И Фердинадыщ, по просьбе жены, взял шефство над тогда ещё малоизвестным ему коллегой.

По месту службы, даже не подозревая о его втором имени, Фердинандыща заслуженно почитали и уважали. А Палыч под его протекцией чувствовал себя более чем комфортно. Настолько комфортно, что своё пребывание в отделении травматологии вспоминал потом как санаторно-курортное лечение. Не обошлось, конечно, и без личного обаяния самого Палыча. Медицинские сестры, дневные и ночные, и вообще весь женский персонал отделения все два месяца его навещали и даже приносили гостинцы.

Единственным огорчением этого медицинского периода в жизни Палыча было отсутствие бани. Парная по субботам была традицией мужского коллектива родильного дома. Состав команды периодически менялся на убывших и прибывших по разным причинам, но «костяк» был неизменен. Пропускали её только по причине дежурства, отпуска или больничного листа, как в случае с лодыжкой. Поскольку должность терапевта дежурств не предусматривала, Палыч, что называется, на баню «подсел» и в отсутствии её возможности страдал. Сразу после выписки, заручившись разрешением лечащего врача, Палыч в прямом смысле «покостылял» туда в ближайшую субботу.

С тех самых пор внештатным сотрудником в банную команду был принят и Ферднандыщ. Ирина Фердинандовна, когда узнала о приглашении, прошла все стадии жены от подозрения до скепсиса, но в итоге дала добро. Во-первых, рассудила она, надо ведь мужу как-то расслабляться. Во-вторых, разговоры в нерабочей обстановке могут быть полезны и лично для неё.

Формально она была просто заведующей одного из отделений. На практике её власть и авторитет простирались гораздо шире. И, как она не без оснований полагала, занять более высокую должность было лишь делом времени и случая. В любой конторе всё и всегда дело случая. А когда ты работаешь в медицине, да ещё и в экстренной службе – тем более. «Ты дежурный – ты дурак, я дежурный – я дурак» – поговорку знали от мала до велика в родильном доме.

Фердинадыщ, конечно же, не передавал жене все подчистую разговоры из мужской парилки, но иногда мог обронить мимоходом что-то небесполезное.

21

Помогли молитвы многочисленных родственников Хавивы или тихой профессорской жены, а может, всё вместе. Но младенец «выкарабкался». Несколько дней спустя его перевели из отделения интенсивной терапии в общее микропедиатрическое.

Профессору при выписке Хавивы преподнесли отличный пятизвездочный коньяк, чем смутили и обрадовали одновременно. По такому случаю стоило бы сходить в церковь. Или в баню. Но Дмитрийсаныч не жаловал ни то, ни другое. Зато он сделал упредительный звонок жене, попросив о домашнем концерте Баха.

Если кто-то уверен, что женщины любят потрепаться попусту, значит, он никогда не был в мужской бане. Ну ладно: не был в бане с акушерами.

Коллектив банщиков периодически расширялся, сужался, разбавлялся, но основной его костяк был неизменен, как и идейный вдохновитель. И это был не Палыч. И не Евгеша. И, конечно, не приглашенный гость Фердинадыщ. И не новая поросль во главе с Васей. И не группа анестезиологов, включая Рибоконя. Бессменным мастером банных дел был Анатолич. Именно так называли его остальные банщики, как в парилке, так и в операционной.

В отличие от либерального Палыча, которому панибратство молодёжи было даже приятно, Анатолич предпочитал блюсти табель о рангах. Иной раз он был даже до крайности обидчив, чем в своем весьма зрелом возрасте напоминал маленького ребёнка.

Анатоличу было почти пятьдесят, когда у них с женой после невероятных усилий родился первенец. И если в молодые годы Анатолич прямо-таки «жил вразнос», то с появлением сына сильно остепенился, почувствовав ответственность не просто за семью, а за своё здоровье. Наследственная склонность к лишнему весу и к артериальной гипертензии тоже были тому причиной. Баня стала одним из обязательных составляющих оздоровительной программы – раз, законным поводом смыться из дома в выходной – два.

Жена Анатолича, натерпевшись в молодости немало, последние годы спуску мужу уже не давала. Власть, так сказать, поменялась. Да и сам Анатолич как-то обмяк и вполне на это соглашался.

Кроме того, что был он заядлым парильщиком, рыбаком и даже охотником, Анатолич был непревзойдённым хирургом. Даже Ирина Фердинандовна не могла здесь что-либо противопоставить.

Никогда у Анатолича не было ни одного послеоперационного осложнения. Матку и все слои передней брюшной стенки он шил по личной методе. Никто в родильном доме, даже из гвардии заведующих, не накладывал травматичные акушерские щипцы так бережно, как Анатолич.

А ещё он обожал и умел готовить. Кто хоть раз имел возможность убедиться в этом лично, потом делился впечатлениями со всеми в родильном доме. Если бы, ну, по каким-нибудь невероятным причинам Анатолич лишился акушерской работы, в пищеблоке бы приняли его с распростертыми объятиями.

Сидя за своим личным (попробовал бы кто-то оспорить) письменным столом, Анатолич со всеми вкусными деталями и подробностями описывал, как готовил накануне фаршированную щуку.

– А потом берешь и аккуратненько её зашиваешь, – благоговейно заключил Анатолич.

– По Уткину? – сострил один из ординаторов.

Шов «по Уткину» был одним из тех фирменных, которыми владел Анатолич.

– Что ты сказал?! – взревел только что совершенно благодушный рассказчик.

Смельчак уже пожалела, но было поздно…

Шутку оценили, и она пошла по рукам. Анатолич был вне себя от негодования.

22

Анатолич старался в хорошем смысле «подмять» под себя всю мужскую часть коллектива. Особенно это касалось молодежи. «Мужской части» в родильном доме было значительно меньше женской, и на счету был каждый собрат. Вновь прибывшие тут же попадали «в разработку» Анатолича.

Вася баню не любил вовсе. Отчасти потому, что там запотевали очки и надо было как-то без них обходиться. А без очков Вася был совершенно слеп. Но сто один способ отбояриться от повинности в случае с Анатоличем не работал. Да и как они могли работать, если Анатолич свято верил в свои благонамерения. По его совершенно искреннему разумению, вступить в орден банщиков означало быть принятым в стаю под его прямое покровительство.

Абсолютным фаворитом, однако, был не Вася и никто из новеньких. Последние несколько лет это звание принадлежало Евгеше.

Если последние новобранцы пришли большой компанией, то Евгеша в своё время появился в роддоме совсем один. Нечего и сомневаться, что Анатолич бросился спасать его от влияния «этих несушек» – так называл Анатолич абсолютно всех заведующих. Конечно же, Анатолич подразумевал полезность, а не внешний вид.

Как-то раз, забыв о присутствии Фердинадыща, Анатолич упомянул о дамах в свойственной ему манере. Фердинандыщ слегка вскину бровь, но активных возражений не последовало. Однако не успел ещё Анатолич ни испугаться, ни расслабиться, как Ирина Фердинандовна примчалась собственноручно за рулём «забирать мужа из бани». Можно было бы подумать, что в Фердинандыща вживлен чип с микрофоном, поскольку из одежды на момент беседы он имел лишь перекинутую через плечо простыню. Но её выдавали на месте.

За Евгешей в баню никто не приезжал. А на дежурствах он был расторопен и смекалист. Довольно быстро Анатолич обучил его тому, «что умел сам». До определенной, естественно, границы. И негласно «назначил» своим фаворитом.

Когда в «чёрные» дни Евгеша грезил о травматологии, заранее сожалел он только о бане, потому что точно знал: Анатолич ни за что не простит ему такого демарша, а стало быть, отлучит и от бани.

Те дни бывают абсолютно у каждого акушера, даже у такого сноровистого, как Евгеша, и у такого мастеровитого, как Анатолич.

Но… «Солнце всходит и заходит!» – любила говорить Фердинандовна.

23

С Евгешей дежурить любил кто угодно: от молодых, когда он был ответственным дежурантом, до заведующих, которые ему с удовольствием доверяли. Не говоря уже об Анатоличе, который не доверял, кроме себя, никому, но к Евгеше всё-таки благоволил. Банная дружба – святая дружба.

Сегодня дежурили усиленной мужской бригадой: Анатолич, Евгеша и Вася. Вася – не от рвения к работе. В прошлую баню играли в карты на интерес. Вася проиграл бесплатное дежурство.

Время близилось к полуночи, а в родовом отделении было четверо женщин. Двоим из них со схватками-предвестниками был дан медикаментозный сон-отдых. По прогнозам Анатолича, они должны были перекантоваться до утра. Одна роженица, судя по всё более частым и настоятельным крикам, была в конце первого периода, и акушерка уже готовила родовый стол.

Четвертая женщина была «проблемной». Мало того, что для осмотра надо было бегать на второй этаж, где находилось обсервационное отделение, так помимо самой женщины к ней прилагался охранник. Вернее, охранница.

Роженицу привезли в восемь вечера из следственного изолятора. Обмененная карта необычной пациентки была почти пустой. В женскую консультацию её привозили один раз за всю беременность, и было это на самом раннем сроке. Все остальное время её кое-как «наблюдал» фельдшер изолятора.

Пациентку поручили Васе. Несмотря на то, что Анатолич перепроверял работу за всеми вторыми дежурантами, не говоря уже о третьих, в этот раз, узнав детали, он этого делать не стал. И «обсервационная» женщина была полностью в распоряжении молодёжи.

В присутствии двух женщин, одна из которых в прямом смысле присматривала за другой, Вася пыхтел, потел и сбивался с мысли. И не только потому, что пациентка была необычной, а охранница стояла за плечом неотступно. Вася избегал по возможности замкнутого пространства. А маленький «бокс» именно такое из себя и представлял. Кровать, родовой стол для женщины и пеленальный для новорожденного – всё было на одном пятаке.

Осужденная, она же роженица, женщина лет тридцати пяти, с чёрными коротко стриженными волосами, субтильная, без капли косметики на лице. Она в ней и не нуждалась. Её глаза и брови были такими пронзительно четкими и яркими, что даже в предложенной ситуации она казалась красивой. Бледная, немногословная. Казалось, она совершенно не чувствовала боли. При каждой новой схватке она не стонала, как обычные роженицы, не хваталась за живот, а только ещё сильнее бледнела. И без того тонкие черты лица заострялись в этот момент ещё сильнее. Она не издавала звуков и почти не меняла положения тела.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.