Скомрах. Танец за Гранью

Иногда чьи-то сильные руки приподнимали его над кроватью. Следом в рот заливалось что-то горькое, пахнущее терпкими травами. В горле разгорался жгучий костер, но вскоре утихал. И Богдан чувствовал, как отступает слабость. С каждым разом все дальше и дальше. Скоро Богдан уже мог не засыпать столько, чтобы успеть расслышать тихий, чуть смеющийся голос. Он разговаривал с кем-то, но не получал ответа. Как будто хозяин голоса вовсе беседовал сам с собой. Задавал вопросы. Рассказывал какие-то истории, которые тут же стирались из памяти, посмеивался. Ходил по скрипящему полу, останавливаясь то там, то здесь. Подходил к кровати, на которой лежал Богдан, и долго смотрел на него. Богдан чувствовал этот взгляд и силился открыть глаза, чтобы, наконец, увидеть хоть одну живую душу. Но в этот момент усталость волной накатывала на Богдана, и он засыпал.

Сколько времени прошло с того момента, как Богдан провалился в полынью – он не знал. Здесь оно как будто вообще перестало иметь значение. Не было дня, не было ночи. Только редкие разговоры, горькие зелья и шаги, да тихий скрип. Он даже не знал, жив ли он на самом деле. Проснувшись в очередной раз, Богдан твердо решил встать с кровати, чего бы это ему ни стоило. Отяжелевшие веки никак не хотели подниматься. Руки и ноги не слушались, сколько бы Богдан ни пытался себя заставить встать. Тело словно не принадлежало ему больше. И страшная догадка пронзила сознание – он расслоился. Душа отделилась от тела. И на самом деле он умер, утонул там, в полынье, а дух его бродит где-то по комнате. Бочка Петровна рассказывала им однажды, что смотрела очень уважаемую научную передачу. И там сведущие ученые доказывали, что грешники – те, кто плохо ведет себя при жизни, после смерти расслаиваются. Тело их хоронят, а душа бродит беспокойная и страдает. Богдан тогда не поверил в этот бред. Но после встречи с зомби на озере, готов был изменить свое мнение.

– Вижу, проснулся, – раздалось над головой и глаза Богдана раскрылись, как будто по волшебству. Полутемная комната, окутанная мягким желтым светом, расплывалась перед взором. Лицо говорившего скрывала тень – как Богдан ни старался, не мог рассмотреть. Но по голосу понял, что с ним говорит мужчина. Скорее даже старик – столько было в этом голосе тихого спокойствия и мудрости.

– Д-да, – заикаясь, ответил Богдан и ужаснулся – собственный голос сиплый, каркающий, пугал.

– Тише-тише, попей, – Богдана снова приподняли и он приготовился к очередной порции травяной гадости. Но вместо этого почувствовал, как ноздри щекочет приятный сладковатый ягодный аромат.

– Не бойся, это шиповник с облепихой. Вкусно будет.

Богдан кивнул и припал к теплой чашке. В несколько глотков выпил отвар и медленно отстранился. Комната все еще покачивалась перед глазами, поэтому Богдан вцепился двумя руками в край своей лежанки.

– Поштормит маленько, это да. Но пройдет, если будешь сильным! – говоривший отошел и остановился чуть поодаль.

– Кто вы? Где я? Что случилось? – как горох вопросы посыпались один за другим.

– Тише-тише, ишь, какой шустрый. Меня зовут Мирто. Мирто Боян.

Богдан кивнул, принимая информацию и ожидая продолжения. Но Мирто молчал. И его образ все также ускользал от Богдана. Лицо как будто то расплывалось, то раздваивалось. Но больше всего попросту было скрыто одной из пляшущих теней.

– Что случилось? – не дождавшись продолжения рассказа, снова повторил вопрос Богдан.

– Умертвий, – спокойно, как будто сообщал, то за окном дождь, ответил Мирто.

– Что? Вы про зомби?

– Умертвий! – голос потяжелел. – Напридумывают всякой чертовщины. Тут с той, что лезет из-под снега совладать бы.

– А… – начал было Богдан и осекся. Комната снова закачалась перед глазами. А голову как будто сжали тиски.

– Умертвий, – сжалился, наконец, Мирто и пояснил. – Покойник, которого не предали земле. Такая особая разновидность упыря. Но упырь восстает из могилы и там его убить можно. С умертвием сложнее. Нет могилы, нет места, куда бы он мог вернуться. Так и бродит голодный и неприкаянный, пока не почуют, да не поймают ведьмаки.

– Так они существуют! – услышав знакомое слово воскликнул Богдан.

– Умертвии? А то. Поганцы редкие!

– Ведьмаки же! – поправил Богдан.

– А, ведьмаки. И эти конечно существуют. Тоже те еще поганцы. Наглые и нелюдимые. Не то, что мы!

Богдан хотел задать следующий вопрос, но замер, обдумывая. И пытаясь понять – голова идет кругом от того, что он еще не полностью восстановился, или все же от неожиданных открытий. То, что он встретил на болоте – собрат упыря. Он действительно видел ведьмака с мечом. А вот того, кто приютил его у себя, выхаживал и берёг всё это время, никак разглядеть не мог.

– Кто вы?

– Сказал же. Мирто Боян. Имя назвал, что тебе не так?

– А где я? – не унимался Богдан. – Почему я не могу вас рассмотреть? У меня что-то со зрением? Я… я расслоился?

– Чего? – усмехнулся Мирто. – Ты что, пирог что-ли, чтобы расслаиваться? Все с тобой хорошо. Будет. Позже. А не видишь, потому что рано еще. Как наступит срок – все откроется. Явь одолеет, да победит. Не тревожься понапрасну. Лучше спи!

И, словно по волшебству, Богдан соскользнул на подушку и снова заснул.

В следующее пробуждение в комнате все было таким, как и запомнил Богдан. Теплый желтоватый свет, тени, пляшущие по углам и стенам. На этот раз комната не качалась перед глазами и не уплывала при каждом движении.

– Мирто, – тихо позвал Богдан. Но никто не отозвался. Только тени колыхнулись и отступили, то и дело чуть подрагивая. Богдан понял, что сейчас он остался один. Может, проснулся не вовремя? Или ему почудился странный разговор про упырей и ведьмаков? Едва стоило вспомнить о событиях, что привели его в это место, голова тут же отозвалась тянущей болью, и Богдан тихо застонал. Зажмурившись, он обхватил руками голову, стараясь унять нарастающую боль.

– Сказано же было, не лезь, покуда не вернутся силы. Мал, да упрям ты, человече!

Незнакомый голос звучал как будто в самой болящей голове. Богдан открыл глаза и медленно огляделся. Но в комнате был только он.

– Я спятил! Сошёл с ума. Сдвинулся. Крышей поехал! – уверенно пробормотал Богдан, натягивая до самого лица одеяло. Он постарался распластаться на лежанке и не шевелиться. Мало ли, кто сейчас наблюдает за ним. Может, очередной умертвий?

Едва эта мысль проскочила в голове, как возмущенное фырканье раздалось в ответ откуда-то снизу. Богдан осторожно повернул голову и скосил глаза. Два блестящих желтых глаза, размером с блюдца, уставились на него из-под лавки. Богдан не сдержал вскрика, который из-за одеяла на лице больше был похож на мышиный писк, и зажмурился. А когда снова открыл глаза – ничего уже не было. Пролежав неподвижно, как ему показалось, несколько часов, Богдан снова провалился в сон.

Третье пробуждение вышло более удачным. Богдан сразу это понял, едва открыл глаза и увидел вокруг бледный дневной свет. Полумрак и тени остались там, в бессознательном. В воздухе витал приятный аромат выпечки. Желудок сразу отозвался громоподобным ревом, напоминая, что ел в последний раз Богдан очень-очень давно. В своей прошлой жизни.

– О, проснулся! Поднимайся, давай, умывайся! День на дворе! – Мирто был где-то поблизости и гремел посудой. Богдан медленно свесил ноги с лежанки и встал босыми ступнями на дощатый пол. Половица тут же приветственно скрипнула под ногой. Богдан вздрогнул и замер.

– Ну чего встал! Давай-давай, шевелись. Небось отлежал себе все бока за это время! – Мирто добродушно посмеивался где-то за спиной и Богдан, наконец, обернулся. У противоположной стены, вдоль окна, стоял широкий деревянный стол. Возле него и колдовал… мужчина? Старик? Мирто стоял спиной к Богдану и тот так и не видел его лица. Волосы, чуть вьющиеся, темно-серого цвета были вроде бы и седыми, а вроде и нет. Широкие плечи, сильные руки – Богдан помнил, как они тянули его наверх из полыньи, а потом поддерживали во время лечения. Немощным Мирто точно не был. Но и молодостью от него не веяло. Богдан нахмурился, так и не определившись, кто же перед ним. Мирто между тем махнул правой рукой в сторону:

– Иди там. Кувшин с водой, полотенце. Гребень найдешь.

Богдан пошевелил пальцами на ногах, почувствовал как прохладный сквозняк касается ступней и, наконец решившись, скрылся за занавеской. В тайне он надеялся найти в умывальне зеркало. Хотелось посмотреть, остались ли на лице следы после его приключений в лесу. Но ни зеркал, ни даже блестящей поверхности – ничего, что могло бы показать Богдану его отражение, он не встретил. Значит, не видать ему пока лица своего. От этой мыли Богдан замер.

– Ну что ты там застрял? Водяница утянула, что ли? – Мирто подошел и отодвинул занавесь.

– Я не помню своего лица! – не оборачиваясь прошептал Богдан. Подняв руки, он принялся ощупывать себя – рот, нос, щеки и уши, глаза – все было на месте. Но Богдан не помнил, как все это выглядит. Какого цвета у него глаза. Есть ли шрамы? Пальцы подсказывали, что нет. Но наверняка он не знал.

– Я не помню своего лица, – растерянно повторил Богдан, оборачиваясь. И воскликнул: – И не вижу вашего! Кто вы? Куда я попал? Что со мной случилось?

Голос льдистым звоном пролетел по избе. Разбился о бревенчатые стены, осыпался вниз острыми осколками, полными страха и горечи.

– Ну-ну, тише, тише. Ты на Грани.

– Я знаю, что я на грани! Я встретил какое-то чудовище в лесу. Я утонул в черной полынье. Я видел как утопился Жорик. Сам утопился, слышите? Сам просто взял и шагнул в полынью!

– Его заболтала туманница. Я не успел его спасти, – перебил Мирто.

– Что? Какая туманница? Что за сказки вы мне тут рассказываете? То восставшего мертвеца сочиняете, то каких-то туманниц и водяниц! Еще скажите, что это избушка на курьих ножках и во дворе сидит Баба Яга!

Злое шипение долетело откуда-то из-под лавки у стены.

– А ну! Не поминай! – прикрикнул Мирто и Богдан почувствовал, что сейчас заплачет. Разрыдается, как малолетнее дитё, у которого в песочнице отобрали машинку. И тут же волна злости окутала его с головы до ног. Он сжал кулаки и упрямо стиснул зубы. Ну, уж нет! Не рыдал из-за Сани и его дружков, и тут вытерпит! Еще какие-то сказки его пугать будут!

Мирто, все это время молча стоявший у стены, усмехнулся и махнул рукой в сторону лавки у стола:

– Пойдем, попьем чаю, да побеседуем.

– Ни шагу не сделаю, пока не ответите на мои вопросы! – уперся Богдан.

Мирто снова усмехнулся:

– Ишь ты, какой деловой. Я же могу и силой усадить. А? Может, сам таки усядешься?

Богдан поколебался пару мгновений, но в конце концов понял, что упрямиться, по меньшей мере, глупо. Потому с гордым видом прошагал к столу и уселся на лавку. И уставился на Мирто:

– Ну? Сел на пенек, дальше что? Съесть пирожок?

– Это было бы неплохо, – мужчина устроился напротив и протянул Богдану аккуратный румяный пирожок.

– Что за бред!

– Бери-бери, с ягодами! Со снежными! Силу телу и духу придают! Как надломишь, а оттуда вьюга-метель в лицо, да мороз льдистый!

Богдан настороженно взял протянутый пирожок, надломил его и закатил глаза. Внутри было обычное ягодное варенье.

Мирто, довольный собой, рассмеялся:

– Поверил же! Но шутки рано шутить, – в один миг он стал серьезным. – Скажи-ка мне лучше, что последнее ты помнишь?

Богдан помялся, отложил пирожок и замер, не зная, надо ли рассказать всё-всё или же только самую суть? Да и не был он уверен в том, что помнил. Воспоминания были слишком смутными, неясными. Может ему вообще всё это приснилось. Видя, что Богдан сомневается, Мирто подбодрил:

– Я уже начал раскрывать тебе тайны. Но в этом деле ты должен шагать мне навстречу. Иначе ничего не получится!

– Что не получится? – не решаясь приступить к рассказу, ответил Богдан.

– Спасти тебя не получится, – честно признался Мирто.

– Так вы же уже спасли меня!

Мирто тяжело вздохнул и покачал головой.

– Я же сказал. Ты на Грани. Между Явью и Навью. Изба эта стоит на границе миров, стережет покой тех, кто ушел и тех, кому еще не время уходить.

– Так я… – голос Богдана внезапно охрип. – Я… умер?

– Нет, – снова качнул головой Мирто. – Ты застрял между двух миров. Точнее даже между трёх. Но сейчас не это важно. Спасти тебя прежнего было почти невозможно. Но есть шанс спасти тебя будущего, понимаешь?

– Нет, – честно признался Богдан.

Мирто сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду. И задал следующий вопрос:

– Что ты знаешь о народе Скомрахов?

Глава 4. Скомороший люд

– Что ты знаешь о народе Скомрахов? – голос Мирто звучал спокойно и ровно. Но казалось, будто тишина в избе сгустилась и стала словно бы осязаемой.

– О ч-чем? – чуть заикаясь, переспросил Богдан. Ему казалось, что он снова барахтается в ледяной воде, посреди сумеречного леса. Только на этот раз вместо темных зловещих елей грядой стоят вопросы, на которые ему не спешат отвечать.

– Скомрахи. Балагурный люд, веселый народ. Певчие, да Пляшие. Гусляры, да Дудники? Бубновы, Посвистовы, Бояны?

Богдан растерянно хлопал глазами, пока мозг, наконец, не выхватил знакомое слово.

– Скоморохи! Это шуты такие, да? Гороховые!

– Сам ты гороховый! – смутно знакомый голос прозвучал в голове и затих. Богдан испугался, что Мирто сейчас разозлится. Но тот лишь усмехнулся.

– Скомрахи, – поправил Мирто. – Не путай! Весёлый люд, да. Древний народ, стерегущий мир от не менее древнего зла.

– На праздниках бывают! – припомнил Богдан. – На ярмарках всяких! Я видел ряженых однажды, когда нас в город вывозили.

– Это… актеры, – подбирая слова, с негодованием выплюнул Мирто. – Не то. Истинный народ давно сокрыт от людей. Растворились. Почти растаяли. Почти исчезли. Скитаются тенями, выходят на празднества, стерегут народ простой от всякой нечисти.

– От умертвиев? – не удержался Богдан.

– Нет. От умертвиев стерегут ведьмаки. Все порождения, что дух и тело имеют – их забота. Мы оберегаем от неосязаемого. От бесплотного. Но от злобного и мерзкого, понимаешь?

– А… – протянул Богдан, ровным счетом не понимая ничего, и тут же спросил. – А зачем вы мне это все рассказываете?

– Затем, – Мирто помедлил, подбирая слова. – Что для того, чтобы выжить, тебе придется стать одним из нас. Пройти древний, сложный ритуал второго рождения. Новорожденным стать. Имя новое и судьбу новую принять.

В избе повисла звенящая тишина. Богдан слышал, как гулко в ушах бьется кровь – сердце стучит, огонь в груди горит. Но тонкая, едва заметная, корочка льда не тает – стережет его, оберегает. Это видение длилось всего мгновение, но как будто отрезвило Богдана. Он моргнул и медленно протянул:

– А… Если я не хочу становиться одним из вас?

На самом деле Богдан не знал, так ли уж он этого не хочет. Но таинственный мир, полный опасных тварей, о котором он ничего не знал до сегодняшнего дня – пугал. Поэтому Богдан мог с уверенностью сказать, чего он хочет. И борьба с мировым злом в его список желаний не входила. Мирто как будто услышал его мысли. Качнулся вперед, положил руки на стол, сцепив ладони в замок и спросил:

– Ишь ты, какой. А чего же ты хочешь?

– Хочу стать взрослым. Ну то есть поскорее вырасти Нет, не вырасти. Перерасти! Хочу отомстить Сане. Нет, даже не отомстить! Хочу избавить интернат от него! А еще… Еще…

Богдан запнулся. Раньше он часто мечтал о всяком, но все его мечты были какие-то мелкие, что ли. Незначительные. Получить четверку за контрольную. Отхватить хорошую куртку и ботинки, которые не жмут. Наконец, выспаться. Он не мечтал обрести семью или внезапно раскаявшихся родственников, вдруг вспомнивших, что у них где-то есть мальчик-сиротка. После того, как ему исполнилось семь, он запретил себе думать об этом. Поэтому до того, как Саня объявил его Злом, Богдан мечтал по-мелочам. И вот теперь понял, что в последние две недели все его мечты можно было пересчитать двумя пальцами.

– Взрослым, говоришь, – Мирто постучал пальцами по столу. – А что значит по-твоему, взрослым?

– Чтобы я был старше Сани. Чтобы я мог одолеть его, понимаете?

– Ну для этого тебе надо стать сильнее, а не старше. Возраст и сила не всегда идут друг с другом рядом, понимаешь, о чем я?

Богдан задумался. И тут же вспомнил Степана. Тот был не просто младше Сани. Он даже младше самого Богдана был. Но сумел отвадить Кукуху и его дружков. Значит, Мирто был прав.

– Вижу, признал мою правоту. Потому давай подумаем дальше над твоими мечтами. Что у нас там, говоришь? Месть. Месть – черное чувство. Оно змеей-гадюкой селится в груди, вгрызается в сердце ядовитыми зубами и заставляет его гнить и кровоточить. Тебе нужно, разве, гнилое сердце? А затем и гнилая душа? Сможешь ли ты жить с червоточиной и смрадом в груди? А жечь они станут нещадно. Сильнее и сильнее с каждым днем. Требуя новых жертв, новых болей и горечи. Готов ли ты впустить в себя эту заразу?

Мирто говорил, а перед глазами Богдана расцветала пульсирующая тьма. Непроглядная. Бездонная. Она манила, обещая воплотить слова Мирто. Грозила стать реальностью, стоит лишь Богдану пожелать. Одно мгновение – и чернота скользнет в грудь. Поселится там, пригреется, а после начнет расти, раздуваться, как клещ-кровопивец. Пока не заполнит нутро целиком. Пока не поработит разум и мысли. Пока не одолеет его.

– Нет! – вскрикнул Богдан, выныривая из этого видения. – Но я хочу… Хочу… – Богдан пытался подобрать слова. Он неистово хотел наказать Саню за всю боль, которую он причинил не ему – другим. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что главное всё же сделать так, чтобы больше он не вершил свой суд над невинными. Чтобы его дружки не подлавливали в коридорах мелюзгу, не запугивали, не избивали. Чтобы истинное зло было истреблено!

Последнюю мысль Богдан озвучил. Мирто загадочно хмыкнул и снова побарабанил пальцами по столу.

– Наш народ этим и занимается. Не дает истинному злу забирать невинных. Подумай хорошенько, прежде чем окончательно отказаться. Если согласишься – я, так и быть, помогу тебе с твоей первой мечтой. Подращу тебя. На много сразу не смогу, но на пару годков – так и быть, сделаю.

– А если откажусь? – не смог промолчать Богдан.

– Как тебя зовут? – вопросом ответил Мирто. Богдан недоуменно нахмурился. Что за глупости!

– Я спросил имя. Твое имя! Назови его!

– Что за бред! – вскинулся Богдан. – Меня зовут… Меня… Я…

Глаза расширились от внезапного осознания.

– Я… – как ни старался, Богдан не мог назвать своего имени. Точно так же как до этого не смог вспомнить своего лица.

– Ты отдал свое имя Отцу и Он принял его, – слова Мирто тяжелыми каплями падали в оцепеневшее вмиг сознание. – Отныне, пока Он не наречет тебя новым именем, ты будешь на Грани. Но долго это продолжаться не может. Либо бы принимаешь дар и становишься одним из нас, либо…

– Либо я умру? – прошептал Богдан.

Мирто не ответил. Но почему-то и без ответа было ясно, что выбора на самом деле нет.

– У тебя есть еще три дня, и три ночи, чтобы принять решение! – Мирто поднялся и вышел из-за стола. – Я вернусь к этому сроку. Пока ты здесь, ты в безопасности и никто не тронет. Никто не зайдет, если ты того не захочешь. Не ходи за порог и сюда никого не приглашай. Кому надо – сам дорогу знает. Кому не дано – не переступит порог, пока сам не позовешь. Я не могу быть тут все время, долг и служба ждут. Потому знай, здесь ты сам начинаешь нить судьбы своей вить. Удержишь в руках, будешь силен духом и светел душой – выживешь.

Богдан всхлипнул, чувствуя, как влажнеют глаза.

– И не реви! Не маленький!

Богдан хотел возразить, что он еще даже начальную школу не закончил. Но вместо этого сжал руки в кулаки и прорычал:

– Я запомнил! Самому не выходить, сюда никого не звать! Что тут сложного!

– Сам увидишь, – покачал головой Мирто. – Хочешь совет – лучше спи все это время.

Богдан хотел задать еще миллион и один вопрос. Но едва он моргнул, как изба опустела.

Богдан замер посреди комнаты. Тишина. Напряженная, даже зловещая. Он никогда не слышал такой тишины раньше. В интернате никогда не бывало тихо так, чтобы абсолютно и полностью. Всё равно кто-то бродил-ходил, кто-то что-то ронял. Скрипели двери. Гудели сквозняки. Вдалеке трещал старый телевизор у охранника. Всегда в округе копошилась жизнь. Сейчас же Богдан понял, что мир погрузился в абсолютную тишину. Ни скрипа, ни шороха. И следующее осознание заставило его вздрогнуть – он был один. Впервые за всю свою жизнь, он остался абсолютно один. То, о чем он мечтал давным-давно, в далеком детстве – быть в одиночестве, иметь свою комнату, чтобы ни с кем не приходилось делить пространство. Чтобы не переживать, что кто-то утащит твои вещи или подложит мокрую половую тряпку в кровать. Чтобы не трястись за сухарь, который ты утянул из столовой и спрятал под подушкой на голодную пятницу. Внезапно эта его мечта осуществилась, и окружающий мир исчез. Сосредоточился в этой бревенчатой комнате, отбросив остальные жизни и звуки.

Богдан поежился. По всему выходило, что давняя мечта об одиночестве исполнилась. Но радости от этого он не испытывал. Он медленно, по кругу, обошел комнату, то и дело останавливаясь – у комода, заполненного разномастными глиняными чашками, да мисками, плошками, горшочками и блюдцами. У старенькой печки, в которой весело потрескивал огонь. И приветливое, мягкое тепло тянулось во все стороны по избе. Над заслонкой висели пучки сушеных трав – Богдан не знал, что это за травы. Но выглядело так, как обычно он представлял, слушая нянины сказки. Он смутно помнил, что именно старая нянюшка рассказывала им, когда укладывала спать. Но точно помнил, что была изба в самом сердце леса, на границе миров. Была Баба Яга каждый раз то злая и страшная, то мудрая и помогающая. А еще обязательно был кот-ученый. Воспоминание это так ярко всплыло в голове, что Богдан даже обернулся – вдруг действительно где-то поблизости сидит кот. Но ни под лавкой, ни на лежанке с пышной периной, ни у стола – кота нигде не было. Богдан разочарованно вздохнул и двинулся дальше. В углу стояло странное устройство – ножки-подставки, сверху какое-то колесо с нитками. С целой кучей ниток с одной стороны и с разномастными бесформенными клубами то ли ваты, то ли какой-то свалявшейся шерсти с другой. Что это такое, Богдан понятия не имел. В интернате подобных механизмов не было. Колесо сейчас не вращалось и Богдану внезапно захотелось понять, как это работает. Он осторожно подошел, заглядывая на механизм с разных сторон. Шерсть и вата – разных цветов – иссиня-черные, снежно-белые, грязновато-серые – лежали вперемешку. Как будто кто-то нашвырял их в беспорядке и забыл. Бочка Петровна за такое отношение к рукоделию надавала бы по ушам. Девчонки частенько жаловались, что им достается от надзирательницы за подобную неряшливость. Богдан не знал, что интересного может быть в вышивании или вязании, поэтому не понимал того фанатизма, с которым Бочка пыталась приучить девочек к подобному занятию. На его счастье, мальчишек эта участь миновала. Потому он сейчас с интересом, но полным неведением рассматривал странный агрегат. Несколько раз покрутив колесо и услышав скрип, Богдан все же убрал руку и отошел. Меньше всего ему хотелось сломать устройство из-за собственного невежества – Мирто вряд ли одобрит такой поступок.

Подойдя к лежанке, Богдан осторожно присел на край и задумался. Впервые он не представлял, чем занять себя на три дня. Книг в избе не было. Уроки делать не надо. На улицу, по словам Мирто, нельзя. Спать не хотелось. Богдану казалось, что после его бессознательного лежания здесь, он еще очень долго не захочет спать. Не зная, что ему делать целых три дня, Богдан медленно подошел к окну и уселся на лавку. Старое стекло сплошь было заморожено – вся поверхность блестела и переливалась, испещренная морозными узорами. Богдан тут же вспомнил, как видел подобные в детстве. На старых окнах в интернате. Каждый раз после сильного мороза стекло покрывалось диковинными картинами – завитками и елочками, ветвями и снежинками. И они в комнате для малышни могли вот так часами сидеть, разглядывать эти узоры, а после пытаться нарисовать их у себя в тетрадях. Потом в интернате сделали ремонт, окна заменили на новые, модные, пластиковые. И морозные узоры навсегда исчезли из зимних развлечений. Богдан огляделся в поисках листка и карандаша – надо же было хоть чем-то заняться. Но, не найдя ни того, ни другого, махнул рукой и принялся пальцем по стеклу повторять морозные рисунки.

Вверх, в сторону, завиток. Елочка, еще одна, и снова завиток. Палец скользил по холодной поверхности, усердно повторяя каждый изгиб и извилину. Каждую черточку и точечку. Почему-то сейчас Богдану было жизненно важно повторить все один в один. Нигде не ошибиться и не сбиться. Поэтому, когда он отвлекался на очередную мысль, сам себя ругал и возвращался к началу. Началом Богдан назначил одну особенно длинную черту слева, чуть выше угла. И каждый раз, забывшись, возвращал палец туда. Он сам себе поставил условие – повторить все узоры на окне, ни разу не пройдя в одном месте дважды, и не отрывая палец от стекла. То, что поначалу казалось ерундовой задачей, на деле оказалось не таким уж простым занятием. Палец то и дело норовил вернуться туда, где уже скользил. Мысли роились в голове, мешая сосредоточиться. И, в придачу ко всему, не отрывать руку от узора, чтобы перейти на новый участок было довольно сложно. Минуты текли за минутами, пока Богдан усердно выводил завитки, одновременно пытаясь не думать ни о чем, чтобы не сбиваться. Мысли же, как будто специально сговорившись, лихорадочно плясали в голове. Вопросы, опасения, страхи и переживания – все это волнами накатывало на Богдана, не давая сосредоточиться на узоре. Не выдержав, Богдан стукнул кулаком по рассохшейся раме и обругал сам себя за невнимательность. И запретил себе думать до тех пор, пока не доберется до противоположной рамы. Дав себе такой зарок, он снова принялся вырисовывать ледовые картинки. Мысли, наконец, успокоились. И Богдан понял, что какое-то время может думать лишь об этих колючих черточках. Они то убегали под пальцем далеко вперед, то резко изгибались, сменяя остроту на гибкость и плавность. А после снова ощетинивались сотнями льдистых осколков и устремлялись дальше по стеклу. И уже изрядно замерзший палец то плавно скользил, то будто натыкался на очередную снежинно-ледовую преграду, готовую исколоть любого, кто посмеет нарушить эту зимнюю красоту.