Волбешная нчоь

Волбешная нчоь

Мария Фомальгаут

Иллюстратор Мария Фомальгаут

© Мария Фомальгаут, 2018

© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-8294-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Без индекса

Мои грехи на сегодня

Не навел порядок в письмах

Загасил звезду

Напугал его (кого его? Не знаю)

Подробнее.

Корреспонденция третье тысячелетие лежит вся вверх дном, – по ящикам, по не ящикам, по хранилищам, по чистилищам. Не дай бог кто из высших чинов зайдет, все, – считайте, я уже здесь не работаю. А как их разберешь, эти письма, вы вообще видели, сколько их? Вот как отсюда, и до девятисотого измерения. Вам это ничего не говорит… мне тоже.

И каждый день новых писем накидают… Ясное дело, что-то и не доходит до адресата, вот, отдел целый писем, пишут Богу, сообщения шлют, молитвы, а куда мне все это отправлять прикажете? Может, кто адрес знает? У меня такого в адресной книге не значится…

Так что с письмами сам черт ногу сломит. Черту, кстати, писем тоже до черта и больше, этот душу продает, тот о помощи просит… куда отсылать, тоже не знаю.

Порядок навести…

Легко сказать.

Письма, они же на месте не стоят, они же живые, они же бегают, только их разложишь, вот уже, расползлись, разбежались, еще и подраться успели, ух, я вас…

Главное, другие же как-то с письмами управляются, вон, в сорок седьмом почтамте оператор хоп – хлыстом их огреет, все, присмирели, сами все по полочкам расселись. А я…

Да не о том речь.

Звезду загасил…

Не хотел, честное слово – не хотел, честное слово, левее взял, когда мимо звезды пролетал, да я там каждый день летаю, все уже знают, мимо лечу – левее беру, чтобы не задеть. Да какое там, ветер этот космический, спасу от него нет, только-только левее взял, он меня сразу р-раз, направо, и в звезду. Мне-то ничего, я и не через такое пролетал, а от звезды одно газовое облако осталось.

Ну, честно, не хотел…

Мой грех.

И этот…

Ну да, напугал я его.

Да даже не напугал, не знаю, как сказать… Я прямо боль его почувствовал, сильную боль, жгучую, он и меня этой болью ошпарил, крепко так…

Не хотел я ему делать больно.

Ну да, сказал резко так… А что делать… Достал он меня. И всех достал. Каждый квартал сюда ходит, как только сюда просачивается, не пойму, сюда и кто посильнее, просочиться не могут, а он… Я даже толком не могу понять, в скольких измерениях он живет. Мне кажется, что в двух, только двумерный он сюда не пробрался бы, а для четырехмерного простоват слишком.

Вспоминаю, как первый раз его увидел. Как сейчас вижу, как он заходит, странно так идет, толком не могу понять, как перемещается, и ко мне… Я тогда первый раз испугался даже, что это, откуда это, зачем это. Нет, предупреждали меня, конечно, что всякое тут попадается… но такое…

Вот идет он ко мне, а я соображаю, что делать, сразу его аннулировать или спросить на всякий случай – что вам угодно. Все-таки решил спросить, а то мало ли, в сорок третьем отделении ввалился кто-то в зал, черт пойми кто, оператор его уничтожил, оказалось – самого себя.

– Что вам… угодно?

Стоит. Перебирает свое тело то так, то эдак, первый раз вижу, чтобы тело так менялось.

– Так что вам… угодно?

– Скажите… мне сообщения… не приходили?

Ага, все-таки хорошо, что я его не аннулировал. Был бы скандалище…

– Адрес свой… назовите.

– Проксима.

– Это где?

Да, опростоволосился я тогда, надо же было оператору такое ляпнуть – это где…

– Созвездие Кентавра… знаете?

Тут уже мой черед пришел смущаться, а как не смущаться, как не знать…

– Адресат?

– Никоненко Сергей Викторович.

Имя я его не просто не запомнил – не понял. Сделал вид, что роюсь в письмах. На всякий случай спрашиваю (уже будь что будет)

– Откуда сообщение?

– Солнце.

– Нет такого в списке.

– Тогда Ра.

– Так бы и сказали… Со звезды Ра?

– Да не со звезды. Система Ра… третья планета.

– Красная?

– Да нет, красная планета, это четвертая… ну, значит, вторая, если красная у вас третьей значится…

Перебираю письма. Кропотливо, бережно, просматриваю слой за слоем.

– Нет.

Еще раз смотрю на самого себя – там, в воспоминаниях, как я перебираю письма, одно, два, миллион, как говорю – нет.

Он кланяется и уходит. Значит, все-таки я смотрю не на первый раз – на второй, в первый раз я бормотал что-то, я так и не понял – что.

– Вы понимаете, это очень важно… я оттуда указаний жду… как дальше работать…

Я отвечаю, как по писаному, как в протоколе велено:

– Прекрасно вас понимаю, очень вам сочувствую.

– Понимаете, мы этого всю свою историю ждали…

– Письма?

– Да нет… межзвездные перелеты… колонии на других планетах… вот только добрался, только лагерь разбил… и тут на тебе…

Я отвечаю – как велено:

– Очень понимаю, очень вам сочувствую, ничего сделать не могу.

А он не унимается… Нет, вру, это в третий раз он не унимался, а ведь он и в третий раз пришел, и снова про письма спрашивал. И делать мне больше нечего, письмо его искать, ловить, хоть бы сказал, как выглядит, какие крылышки, какие лапки, как летает письмо – ровненько или кривенько так, порх-пурх или пурх-порх…

– Понимаете, я на себя такую ответственность взять не могу… тут же межпланетные отношения, переговоры вести, я откуда знаю, что к чему… Вот так вот дров наломаю, потом мне с Байконура прилетит…

– А вы не ломайте дров, – говорю.

– Да вот, чтобы не ломать, письмо нужно… директива…

Достал он меня…

И всех достал…

Я из-за него преступление совершил…

Ах да, кстати, мой грех на день: совершил преступление. Из-за него.

То есть, я тогда еще не знал, Главное, искал ему письма добросовестно, просит же, как же не найти, а у меня на почте сам черт ногу сломит, тут волей-неволей в черта поверишь, на почте нашей… Когда он уже в десятый раз пришел, а с Бой Кун Нура этого ни привета, ни весточки, я уже запрос на главпочтамт послал. Знаю, что нельзя, что если туда запрос послал, считай, расписался в том, что сам ничего не знаешь, и не умеешь… А что делать, если так оно и есть…

Послал запрос, потом ночь не спал, думал все, прогонят, а куда им такой работник, который сам ничего не может…

А наутро ответ.

Вот чего угодно ждал – только не этого. Коротенько так – наша почта ихнее измерение не обслуживает, и вообще первый раз слышит, что такое бывает.

Смотрю на этот ответ через века, как сейчас вижу…

Так я ему и сказал, когда он опять пришел: так и так, не положено…

Кстати, вот и грех мой тогдашний: клиента обидел. Ну, не клиента, ну все равно. Когда вот так, в лоб сказал ему – а вы у нас не числитесь…

Я думал, он возражать станет, а он ничего, закивал, знаю, знаю… и давай ходить вокруг да около, все понимаю, конечно, а нельзя ли как-нибудь, ну, я не знаю, ну у нас-то своей почты нет, да как нам без почты, да как бы через вас…

Первый раз я такое видел – чтобы меня просили о том, что не положено. Да мало того, он и на следующий день пришел, и через день его нелегкая принесла. И опять свою песню поет, да можно ли как-нибудь через вас, да знаю, что не велено, да можно ли как-нибудь… И то пыль звездную мне принесет, то реактор с топливом, чтобы тепло было, то сеточку. Чтобы письма ловить…

Вот так я преступником стал…

Мой грех…

Ну, это давно было, это там, раньше, в книгу грехов записать надо, а сегодня у меня другой грех, когда я ему больно сделал…

Как он ко мне сегодня пришел, я его и огорошил…

Ах да, мой грех на сегодня, самовольная отлучка с работы более трех лет, посещение запретных парсеков… Что еще… много еще. Записывать надо. Некогда. Мне бы с этим грехом сейчас разобраться…

Да, отлучался, да, летал не в свои квадранты, а что мне было делать. Если письмо сбежало. Нет, бывает, они расползаются, разбегаются, живые же, что им еще делать… а тут не просто сбежало, решетку на окне перепилило, и порх, только его и видели…

Вот я за ним и гонялся, и сам не понял, как меня туда черт занес, в эти края… тут поневоле в черта верить начнешь, когда такие вещи творятся…

Там-то и увидел…

Видеть это, наверное, тоже нельзя было… а я видел… сам чуть там не сгорел, хотя гореть там уже нечему, выгорело все, что могло и что не могло. Так оно так выгорело, так умерло, что еще мертвое вокруг себя смерть сеет…

Да какая там черная дыра, черная дыра и рядом не летала… Такой дряни и сама черная дыра испугается. Я сам сдуру слишком близко подобрался, вот до сих пор эти бета-гамма с себя стряхиваю.

Что там… бывает такое… планета такм была, что ли, или черт пойми что, а потом бывает, астероид какой врежется, и планета на кусочки разлетится. Только тут на метеор не похоже, первый раз вижу, чтобы от метеора альфа-бета-гамма во все стороны…

Тут-то я письмо и сцапал, оно как это поджарище увидело, со страху попятилось, а я и подхватил. Кусается больно так, да мне не привыкать… в мешок засадил, и для верности – в ящик, один черт, мешок прогрызет…

Тут-то и догадался на координаты глянуть.

И увидел.

Чего не ожидал, того не ожидал.

Вот такой грех у меня был вчера, самовольная отлучка… и все такое. А сегодня другой грех был, когда этого огорошил… Только я, значит, письма успокоил, хлыстом им пригрозил, тут этого нелегкая несет… И ко мне…

– День добрый. Корреспонденции на мое имя не поступало?

Тут-то я ему и сказал…

– Ну, честное слово, не хотел… то есть как, не хотел, конечно, надо было подготовить как-то… Ну, не так, чтобы сразу в лоб… ну как-то я об этом не думал, мне бы с письмами разобраться, а тут…

Да, сказал. Да, вот так. В лоб…

– Нет вам корреспонденции. И не будет.

Он прямо побелел весь, я думал, умрет, видел я такое на мертвой звезде, монахи там живут, а как срок приходит, белеют и умирают.

– Как не будет?

– Так не будет… абонент выбыл.

– В-выбыл?

– Выбыл. Нет вашего Байконура, или чего там, и директив никаких не будет…

Все как есть рассказал, и про альфа, и про бета, и про гамма, и про планету, которая была, и которой не стало, и про…

Вот так все и сказал. Я думал, он меня на месте прибьет, знаете же, за плохие вести кое-где и смертью карают, а он ничего… Ушел, белый-белый весь, только шерсть темная, и взгляд такой… ни у кого такого взгляда не видел… нет, вру, у одной вселенной видел… перед концом света…

Грехи на сегодня:

Как бы я этого не убил…

А то бывает…

Грехи на сегодня.

Заглядывал в чужую душу.

Знаю, что грех, что страшнее греха и быть не может, в душу чужую заглянуть, а куда денешься, я уже и ночами не сплю, думаю, как бы его не загубить… Этого… который хрен поймешь, в скольки измерениях живет, то ли в двух, то ли в четырех, и не так, и не так, ну не трехмерный же он в конце-то концов…

Да, я заглядывал в его душу… Бережно, осторожно, знаю же, в чужую душу не так заглянешь – еще сожжешь там что-нибудь, или аннулируешь, или… короче, бережно-бережно, а как с ним бережно, душа у него – потемки, черт пойми, что там вообще… Еле забрался к нему в сознание, еще боялся, как бы там насовсем не остаться, а то бывает, превратишься потом в сон…

Только к нему в душу попроще оказалось заглянуть. Первый раз я такое видел – чтобы душу свою отдельно от тела держали, а он держит… где бы вы думали? Машина у него электронная, вот он в этой электронной машине душу свою держит.

А там все. Лица, лица, лица – вот как он, не то двумерные, не то четырех… Имена, события, даты… мое присутствие… Поставить оценку…

Потом тайные знаки непонятные…

Потом враги у него там, в машине… странные такие, ну эти-то видно, что двумерные, по машине, по экрану шастают… И он в них стреляет, и убивает их, а их чем дальше уровень, тем больше… Я уж хотел ему сказать, плюнь ты на них, они же тебе вроде как и не мешают, только силы тратишь… Спохватился, что сказал бы – себя бы выдал…

И статеечка в самом уголке души, то ли на почетном месте, то ли, наоборот, на проклятом, слова, слова, слова… Я мало что понял, я их слов не понимаю… но главное-то дошло…

…ответные массовые удары по территории Калифорнии…

…массовая эвакуация из районов…

…ожидаются дальнейшие атаки…

…смертность населения составляет…

Смотрел слова, ничего не понимал. Спрашивал у него:

– Так ты… знал?

А он не понимает, думает, во сне меня видит.

– Знал, – говорит.

Так я его и не понял… Да он, кажется, и сам себя не понял…

Грехи на сегодня:

Потерял письма из пятого тайничка

Потратил одну жизнь (не свою)

Чуть не убил клиента

Подробнее

Потерял письма… Да, потерял, что же делать, что тайничок без дна был, я откуда знал, что он без дна. У меня все тайнички с дном были, а что пиьсма дно прогрызли, я разве видел… И – порх-порх-порх, пурх-пурх-пурх – только я их и видел, письма, они же электронные, они только что луч света не обгоняют…

И хочется сказать – найду, и черта с два я их найду, это по всем мирам летать придется, а почту кто охранять будет? То-то же…

Жизнь… Ну да, потратил… А как хотите, лечу сегодня вечером домой, и на перекрестке звездных путей нате вам – жизнь лежит. Нет, бывает, конечно, нарочно бросают жизнь, если сильно плохая, вот так вот, собственную же жизнь искалечат – и бросят, авось, кто подберет. А тут другое, жизнь хорошая, добротная, светлая, видно, что уронил кто-то… Я подобрал, еще думал, объявление дать, может, кто спохватится, а не спохватится, так я себе возьму… а домой летел, меня в черный карлик затянуло, пришлось жизнь потратить…

Мой грех…

А этого чуть не убил… Ну а как вы хотите, довел он меня, да он кого хочешь доведет…

Этот… да, этот. Я на него смотрю, мне все больше кажется, что он в трех измерениях живет. Сам знаю, что так не бывает, что если измерения – то четное число, только как на него не смотрю, ни два, ни четыре, а что-то между.

Приперся. Да когда приперся, как раз когда почту привезли, писем, как звезд на небе, а они же дикие, письма-то, еще не знают, кто здесь хозяин, я их по ящикам, они разлетаются, я их в сортировочную, они обратно, только и успевай с хлыстом бегать… Где-то, говорят, вожак у них в стае должен быть, его поймаешь, все успокоятся, да черт его пойми, где он, этот вожак…

Тут-то его нелегкая и принесла. Нет, не вожака, а этого… вламывается на почту, и ко мне – проверьте корреспонденцию.

Я уже про себя думаю, а не пошел ли ты куда подальше… да какое там… Проверяй, говорит, и все. Ну я ему по-хорошему объяснить пытаюсь, так мол и так, мил человек, отправители твои давно уже выбыли, нечего им тут рассылать… А он опять за свое, проверь да проверь… И письма эти летают, бесплотными крыльями своими хлопают, уже и в окна-двери вылетают…

Ну да, тут я его чуть не аннулировал, как оборвалось во мне что-то… Уже и нуль выпустил, и на него нулем этим, чтобы на нуль помножить… Насилу опомнился, делать нечего, начал рыться в письмах, еще больше их запутал, рассыпал, они уже сами в себе запутались… Все, думаю, ты покойник, если сейчас ничего не найду, не знаю, что с тобой сделаю…

И вытаскиваю… да не вытаскиваю, письмо мне это само в крылья упало, вот оно, нате вам… Проксима, вторая планета, Никоненко Сергею Викторовичу. До востребования.

У меня так и оборвалось все внутри. Нет, всякое, конечно, на почте видел, но чтобы такое…

Нате, говорю, ваши директивы… исполняйте на здоровье.

А сам думаю, как такое может быть, ну не с ума же я сошел, был же я там, видел же, что абонент выбыл, да так выбыл, что круче уже и некуда, до сих пор от этих альфа-бета отмыться не могу.

Да, вот так и оборвалось все внутри, и письма дикие куда хотят разлетаются, тут-то они и дно у коробушки прогрызли, порх-порх-порх по космосу, и ловить надо, а я не ловлю, на этого смотрю, как он уходит, письмо свое тащит с указаниями, и адрес на письме, вот он, куда – Проксима, вторая планета, кому – Никоненко Сергею Викторовичу, откуда – Проксима, вторая планета, от кого – от Никоненко Сергея Викторовича…

Пробуждение к концу света

Я поднялся со дна океана.

Это было трудновато – подняться со дна, больно и тяжко давила толща воды, и та же вода не держала меня, тянула ко дну. Но все-таки я поднялся, – послушать, как волны бьются о мое тело, понежиться в свете луны, подышать воздухом, которого нет на дне.

Я лежал над водой, я видел небо – большое, высокое, такое не увидишь в океане. Щедрое солнце жарило мои бока, и полная луна озаряла мою голую спину, и ветер овевал меня. И вместе со мной, бок о бок, лежали собраться мои, и нежились в волнах, и щедрое солнце жарило их бока, и полная луна озаряла их голые спины.

Мы выплыли подремать в волнах и посмотреть сны.

Ни ветер, ни звезды не нарушали наших снов – первый раз сон мой был нарушен миллион лет спустя, когда на спину мою упало семечко. Малое семя какой-то травы, оно коснулось моей спины и затихло на ней, и я все ждал, когда семечко унесет ветер, но ветер его не трогал. И малое зерно пустило корни в спину мою, и пробилось ростком.

Шли годы. Шли века. Я нежился в волнах и видел сны – о себе, и о собратьях моих, и о земле, на которой мы живем. И сквозь сон чувствовал я, как малый росток бросил в землю зерна, зерна пробились ростками, и скоро вся спина моя была укрыта зелеными лесами. Леса росли, пробивались к солнцу, распускали в небо дивные свои цветы.

Шли годы. Шли века. Сквозь сон я чувствовал, как что-то снова тревожит мой покой, как какие-то рыбы выползали со дна океана на мою спину, и устраивались на берегах, неуклюже шевелили плавниками, ползали по траве, потом все быстрее, все увереннее шли в леса. Я видел их сквозь сон, видел мелькающих в лесах зверей и птиц, удивительно красивых.

Мои братья даже завидовали мне, что у меня такой красивый лес, и такие красивые звери и птицы.

Шли годы. Шли века. К тому времени мои братья стали досаждать мне, то и дело спрашивая, что мне снится. И я понемногу перебрался от собратьев своих на другую сторону планеты, переплыл океан, большой, как сон в глубокую ночь. На другой стороне земли оказалось на диво безмятежно и спокойно, и сон мой на века нарушал только шорох ветвей и трели птиц.

Шли годы. Шли века. хорошо помню, как в мой бок уткнулось что-то, похожее на половинку скорлупки, только сплетенное из тростника. Из половинки скорлупки вышли звери – на двух ногах, голые, не укрытые шкурами, и пошли по спине моей, и по хребту моему. Чем-то тревожили меня эти звери, я еще не понимал, чем.

Понял позже – когда густые мои леса огласились рокотом топоров, и треском костров, и чем дальше шли двуногие, тем дальше отступали леса, пока их почти не осталось. Только теперь я начал понимать, как я привык к шороху зарослей и трелям птиц, как не хватает мне мягкой поступи зверя в густой чаще.

Шли годы. Шли века. Помню, как поначалу хотел убить их, незваных гостей, так жестоко нарушивших мой покой, мою безмятежность. Но чем дальше, тем больше привыкал я к ним, мне нравился терпкий дух их костров, и разноцветные перья, украшавшие их головы, и заунывные песни, в которых слышался шорох леса, гул водопада и отголоски вечности.

Шли годы. Шли века. У боков моих появились новые половинки скорлупок – очень большие и красивые, в них сидели двуногие звери, и увидели меня, и назвали меня по имени. Что-то подсказало мне, что звери пришли от моих собратьев – как и те, первые. Я посмотрел на них мельком – каких-то громких, суетливых, беспокойных – и снова погрузился в глубокий сон.

Как знать, может, этот сон станет для меня последним – слишком я устал за миллиарды лет метаться в огне и извиваться в волнах, слишком хотел покоя, может, этот сон станет для меня последним…

Шли годы. Шли века. Чем дальше, тем чаще тревожили звери мой сон. Они как будто выбирали время, когда я засыпал крепче всего, и грызли и царапали мое безмятежное тело, рвали его стальными когтями и зубами, как будто им нравилось делать мне больно. Я тысячи раз хотел сбросить их со своей спины – и тысячи раз не сбрасывал, не мог, слишком долго спал, окаменел в своих сновидения, и собратья мои тоже окаменели.

Шли годы. Шли века. Двуногие звери говорили обо мне, говорили много. Однажды они признались мне в любви. Вонзили в спину мою шест с чем-то полотняным на конце, сказали, что все они меня любят, и что я лучше всех.

Но мне почему-то не становилось от этого радостнее.

Шли годы. Шли века. Чем дальше, тем больше говорили они мне о своей любви, своем обожании, они даже устраивали в мою честь пышные празднования, украшали меня цветами и лентами, пели про меня песни, и гордились мной. Мало-помалу им стало мало того, что они сами считают меня лучшим, они захотели, чтобы весь мир считал меня самым лучшим…

…я этого не хотел… и мне было все равно, кто из нас лучше, я или другие собратья мои…

Двуногие покидали меня – на восток и на запад, пересекали океаны, к тому времени они уже научились летать, и опускались на спины других моих собратьев. Что-то там происходило между ними, я не знал, они возвращались израненные, искалеченные, привозили с собой какие-то сокровища чужих земель, говорили, как любят меня.

И когда одни поднялись на других, и каждый говорил, что я принадлежу ему, и каждый говорил, что это он достоин жить на моей спине, и никто больше – я проснулся.

Очнулся от многовекового сна – как мало-помалу просыпались мы все. Потянулся, расправляя суставы, расправляя пласты материи.

И начал медленно скользить под воду, в стихию мою.

А под водой хорошо… Здесь, над кромкой воды хорошо только спать, дремать века и века, набираться сил, видеть чудные сны про чудных созданий, которые живут на моей спине. А жить – жить надо там, в глубинах океана.

Я скользил в глубину – сначала медленно, потом все быстрее по мере того, как проходил мой многовековой сон. Что-то происходило там, они копошились на мне, метались туда-сюда, я все ждал, кто победит в затянувшейся войне – никто не побеждал, вот ведь, оказывается, как быстро забывают они о своих войнах…

Я скользнул в океан. Что-то мелькало в воде, что-то опускалось на дно, какие-то руины, обломки, что-то такое красивое из моего сна, что построили они на мне. Все было точно такое же, как виделось мне – изящные храмы, строгие высотки, каменные изваяния. Мелькали существа, какие-то хитроумные машинки хитроумных существ, мелькали обрывки бумаг, я понимал их, хотя никогда не знал их языка…

АМЕРИКАНСКИЙ КОНТИНЕНТ УХОДИТ НА ДНО

АМЕРИКА ПОВТОРЯЕТ СУДЬБУ АТЛАНТИДЫ…

ЕВРОПЕЙСКИЙ СОЮЗ ПРИНОСИТ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ…

ПЕРЕГОВОРЫ О РАССЕЛЕНИИ БЕЖЕНЦЕВ…

А потом я опустился на дно, заскользил в толще океана – живой, свободный…

Мало-помалу просыпались другие. Мы достаточно качались на волнах и видели сны, мы достаточно пребывали в небытие, наконец-то мы вспомнили, кто мы, что мы, откуда мы – большие хозяева маленькой планеты, которую кто-то подарил нам для жизни.

Кто-то прижался ко мне боком, кажется, континент, с которым я был связан тонкой перетяжкой – века и века. Тут же об меня потерся еще один континент, большой и жаркий, нагретый солнцем… Мы толкали друг друга, перекликивались гулкими голосами,

– Ну как ты там, проснулся,

– А ты,

– Как я давно тебя не видел,

– Я и забыл, как ты выглядишь… а я уже и забыл, как ты выглядишь…

– А я уже и забыл, как это, плавать по дну…

И мы опустились в глубину – настоящие хозяева мира, сбивая хвостами остатки чего-то мелкого, незначительного, что укрывалось на наших спинах. Так уже было не раз и не два, так было теперь…

И я поплыл за своим сателлитом, сбивая хвостом что-то стальное, плывущее по волнам…

– Не трожь, – сказал мой сателлит.

– Что?

– Не трожь… они укрылись там…

– Тебе что до них?

– Да ничего… Знаешь, так всегда было… когда мы просыпались… они укрывались… плавали по волнам… Знаешь, как будто ждут, когда мы снова уснем.

– Вот как?

– Ну… Это еще называется ков… ковчар…

Я не понял его, он, кажется, и сам себя не понимал. Я хотел прибить ковчыар хвостом, почему-то передумал. И увидел, как стальной корабль качнулся на волне, и оттуда вышел человек, и выпустил в небо белого голубя.

Даже странно…

Даже странно. Только что готовы были убить друг друга – испепелить, уничтожить – уже сидим, тихо, мирно, жуем что-то, припасенное на ужин, каждый – свое, пьем воду, вот на чем сошлись – оба не можем жить без воды.

Хорошо хоть воды предостаточно – не придется убивать друг друга за последний глоток.