Измена. После нее

– Да, был недалеко, решил вот заскочить. Как твое здоровье? – задает неожиданный вопрос.

– Вроде бы хорошее, не жалуюсь. Или у меня болезненный вид? – так неловко, видимо, синяки под глазами.

– О нет, ты прекрасно выглядишь. Жаль, тебя в пятницу не было на вечере. Тимур сказал, что у тебя самочувствие плохое.

– Ах, в пятницу, – ощущение что жую стекловату, которую мне затолкали в рот. – Да, у меня… Мне было нехорошо.

– Ну, зато можешь гордиться своим мужем, мы заключили наконец-то контракт и все благодаря ему.

– Мне показалось, вы легко смогли это сделать. Пара ужинов, не более, – стараюсь задать максимум вопросов, чтобы получить ответы, которые, кажется, знаю наперед.

– Чего? Месяц обхаживали их. И наконец-то свершилось.

Ну что ж, видимо, тут он не соврал и та «детка» и правда клиент.

– Месяц, значит. Ну что ж, Тим он такой. Добивается своей цели.

– Ага, вцепился и победил. Мирослава, та еще стерва, но против Доронина не попрешь, – вот и ответ.

Мирослава. Мир.

Подонок. Какой же ты подонок Тимур.

– Кто бы сомневался, – улыбаюсь ему, купив чертову булочку, к которой теперь не притронусь и попрощавшись пошла в офис.

Мне нужна холодная голова. Нужно абстрагироваться, а я не могу. Я все думаю и думаю о нем и той девице.

Мне кажется, паутина лжи соткана им такая, что я даже сейчас спрошу и он с три короба мне соврет, что я почувствую себя дрянью, которая посмела в нем засомневаться.

Пытаюсь начать с себя, провести анализ своих действий и поступков. Найти причины, которых, быть может, не увидела, но сосредоточиться не могу.

Нам нужно поговорить. Это пора прекращать.

Открываю календарь, просматриваю расписание этой недели, и более-менее свободный день выходит четверг, или же пятница.

– Блин.

Хватаюсь за голову, попадая в воронку какую-то. Все идет кругом, а сердце стучит, как будто марафон начался.

Дышу… дышу, но кажется, что все становится еще хуже. Это все нервы. Проклятые нервы и муж и все, что с этим связано. Не замечаю, как уже плачу. Только капли падают на стол прозрачными кляксами…

Первая… вторая… третья… и не останавливаются.

Такой изломленной не чувствовала себя ни разу в жизни. Бывало, что испытывала слишком большое счастье, слишком большое возбуждение, но слишком больное падение со мной впервые.

Хотя, когда несколько лет назад умер папа, я думала, что эта боль самая большая на тот момент. Я не сравниваю. Это разная потеря. Но внутри поломано в сто раз хуже.

Четверг или пятница?! А сегодня только понедельник.

Четверг или пятница. Какой день выбрать, чтобы поставить точку?

Вхожу в мессенджер и открываю контакт «Милый».

Быстро стираю прежнее имя и не знаю, как его записать.

«Муж».

Удаляю и пишу просто «Тимур».

Для меня он теперь просто мужчина с этим именем.

«В четверг я отвезу детей к маме. Будь добр быть дома к девяти часам».

Не хочу ждать пятницы.

Отправлено.

Кладу телефон на столешницу и сканирую две синие галочки.

Прочитано и вышел из сети.

Это к лучшему. Не хочу ни разговаривать, ни переписываться.

Однако через пять минут мне приходит ответ от него:

«Я забронировал, на завтра столик, в ресторане французской кухни».

Поверить не могу, что это он прислал мне. За дурочку меня держит? Решил сменить ресторан? Решил, что я соглашусь, потому что там не поговоришь на все темы из моего списка? Даже руки начинают трястись, пока я набиралась сил, чтобы ответить.

«Значит, как приедешь из ресторана, поговорим с тобой. Я подожду не торопись! И не завтра, я занята буду, а в четверг».

Отодвигаю телефон, чтобы не разбить его, если он вновь напишет.

– Какой же наглец.

«И чем ты будешь занята?» – вот так вопрос.

«А вот это тебя больше не касается, Доронин».

Молчание. Звонок.

– Ну нет, – отодвигаю телефон, поставив вибро.

Рабочий день заканчиваю поздно и далеко от дома. Пришлось помогать с расселением гостей для подстраховки. Все же люди приехали не абы кто, а главы филиалов своих стран.

Петляю по улицам уставшего вечернего города, в машине тепло, а согреться не получается. Боль, как и простуда, усиливается к вечеру, зараза.

Начинаю подпевать какой-то певице по радио, постукивая пальцами по рулю, но когда песня сменяется, я замираю и тихо плачу на каждое слово, будь то куплет или припев… все попадает прямо в сердце…

– «Ты она и я все ясно*»…

Останавливаюсь перед домом, не заезжая в гараж. Машина Тимура на месте, из занавешенных окон льет свет, проникая в щели, а я сижу и не хочу туда идти. Соскучилась по детям, устала на работе, мечтаю принять ванну, но идти в дом не хочу.

Эта серая гниль пробралась и туда, теперь я это чувствую. Тут свежий воздух, тут пока что могу дышать, а там задыхаюсь.

Телефон вибрирует, и я его машинально поднимаю.

– Алло?

– Привет, Кирюш, – звучит голос Кристины, и я снова срываюсь услышать родную душу. – Ну тише, тише, дорогая. Успокойся. Я слышу тебя. Можешь ни слова не говорить, слышу.

– Не хочу туда… Не хочу туда идти. Когда я на работе, далеко, я вижу все как есть. Всю правду. А лицом к лицу я снова не верю, что он это и правда сделал, понимаешь? Мне нужен мой муж, Кристин. Мой верный Тимур.

– Понимаю.

– Я… знаешь, думала и не смогла понять одного, за что он так со мной? Я же… я же так старалась ради нас… Ты же видела все сама. Мне было двадцать один с небольшим, когда меня впервые вдруг мамой назвали. Мамой, Кристин. Я о детях знала только то, что они появляются от секса через девять месяцев. А о самом сексе знала лишь теорию. Да он стал первым в моей жизни во всем. Но я ни разу не задумалась, принимая его прошлое, умершую жену и память о ней… Я же… я же…

Она молчала. Она позвонила, чтобы я высказалась. Потому что знала, что мне это нужно. И я говорила. Не подбирая слов и не строя сложных предложений. Я просто говорила.

– В кого я превратилась? Чувствую себя носком поношенным. В соплях, слезах… Кто эта женщина? Разве ты видишь ту девушку, с которой была знакома столько лет? Или ту женщину месяц назад? А я даже ненавидеть его отказываюсь, только отвращение и неприкрытая боль внутри меня. Боль, которую он не видит. Я смотрела на него, истекая ею, а он сказал, что я себя накрутила. Я просто разрушаюсь. Я молчу и не говорю ни слова почти. Не хочу, чтобы дети слышали или узнали рано. Только терпеть это жжение внутри все сложнее. У меня не получается.

– Кира, выйди из машины, вытри слезы и поговори с ним. Не смей держать все в себе. Хватит. Пойми одно – это не ты его потеряла. Это он потерял тебя. Он предал свою Киру, преданную и ласковую жену. Это он должен сидеть в машине и от стыда и муки не знать, как войти в собственный дом. Не ты. Поэтому носовой платок в глаза и ноздри. Протерла там все насухо и пошла, вставила ему по полной. Привык, что ты вся такая милашка с юга.

Улыбаюсь ее словам и, мне кажется, нравится ее план, даже очень.

– Только не сегодня. У меня эти дни просто ужасно загружены, я ж говорила. Это не просто собрание организовать, там целая куча всего, что нужно учесть и ни в коем случае не забыть. Но в четверг вроде бы попроще будет. Так что я к тебе думала с просьбой…

– Привози. Я Аленке, итак, обещала, что твои приедут. Так что не парься даже и в школу отвезу на следующий день и заберу.

– Думаю, забирать не нужно будет. Хотя посмотрим. Как все пройдет, вообще не знаю. Честно даже слов нет. С чего начну, без понятия.

– Может сказать для начала, что он козел, а дальше язык сам развяжется в правильную сторону.

Тихо посмеиваюсь, вспоминая, что даже ни разу не обозвала его каким-то отвратительным словом. Мы вообще на матах или оскорблениях не говорим и не ругаемся фактически.

– Ты вновь зависла, Кир.

– Да просто, куда ни глянь, в какой уголок памяти ни посмотри, везде он.

– Дорогая моя, я знаю, что ты вложила себя в ваш брак. Что ты старалась, но иногда такое происходит. И будь прокляты те мужчины, которые это все совершают банально, ради похоти, но он тебя очень любил, я это знаю и видела в нем эти чувства, – на этих словах я снова расплакалась.

– Тогда почему же он сделал мне так больно, Кристин? Зачем так больно и гадко?

– Я не знаю, милая. Я не знаю.

Так жаль, что моя любовь останется просто историей в моей памяти. Ей нет продолжения, потому что я уже все решила. Иного пути он нам обоим просто не оставил.

– Хватит, Кира. Пора начинать учиться отпускать его. А для этого нужно уметь быть лицом к лицу с болью.

Медленным шагом иду от гаража не через дверь внутреннюю, а по улице. Сегодня мороз и пар изо рта рисует красивые клубы выдыхаемого кислорода.

Я не люблю зиму, даже при всем ее великолепии. Я люблю солнце, но боюсь сгореть. Кожа такая. Странная я в общем.

Улыбаюсь и вхожу.

Та же обстановка. Цвет стен, запах, только внутренности начинает выкручивать… потому что здесь мороз похлеще, чем на улице.

Сначала меня окружает тишина, и я молюсь, чтобы дети были тут и закружили в своих проблемах, только бы не слышать мыслей. Молюсь, снимая пальто и как по моему хотению кричит бегущий Миша:

– Я ж сказал, что слышал шум двери. Мама приехала, ты проспорила мне сто рублей.

И снова внутри все поднимается до небес. Именно поэтому я смогу все выдержать. Именно потому, что у меня есть они. Мои дети.

– Я запрещаю спорить на деньги, ты помнишь, Михаил?

– Ну мам, всего сотня. Это не дом же.

– С этого все и начинается. Я не хочу тебя вытаскивать из кабаков через десять лет, с заложенным домом и распиской. Ты слишком азартный.

– А я и не спорила с ним, – слышу голос дочки.

– Ты подначивала его, Лиля, мать не обманешь.

– Да-да. Так и было, ма, я ни при чем.

Миша помогает повесить в шкаф одежду и забрав сумку, обнимает меня, проводя вглубь.

– Как ты сынок?

– Носится полвечера, твой сынок, – показывает язык и убирает его руки от меня, чтобы обнять.

– Какие же вы еще дети.

Тимур выглядел безумно хмурым. И мне бы порадоваться этому, вот только повод его хмурости не так радушен.

Он любил свою семью. Детей. Он хороший отец. Только меня любил, видимо, недостаточно.

– Кира, – остановил на выходе из ванной. – Почему ты отказываешься идти со мной на ужин?

– Ужин с тобой – это последнее, о чем я думаю. Я устала и хочу провести время с детьми перед сном.

– Пошли мам, я нашел ту книгу, – кричит Миша с лестницы.

– Пропусти, пожалуйста, – не прикасаюсь к нему даже руками, жду, когда освободит дорогу и ухожу, ощущая ноющую боль.

Быть равнодушной так тяжело, ведь сердце все еще любит и не принимает факты того, что этот стучащий ради кого-то комочек уже никто не ценит.

*Имеется в виду песня Маргариты Позоян – «Ты она и я».

Глава 7

Вторник я была загружена по полной. Убежала из дома и приползла назад кое-как почти к девяти. В этом были свои плюсы: у меня не оставалось времени на Тимура.

Он пытался заговорить со мной и в одно, и в другое утро уже среды, когда мы пересекались, но были рядом дети, и я, конечно, отвечала.

Каждый вечер я перетаскивала все больше вещей в комнату для гостей, понимая, что занимаюсь ерундой и утром пока спали все, выходя готовить завтрак быстро выбегала в прежнюю комнату и уже спокойно дефилировала вниз.

Да, это кажется смешным и глупым, но завтра уже четверг. Значит, все закончится…

– По Алене соскучились? – спрашиваю за завтраком детей, когда Тимур поднялся наверх.

– Ага. И по тете Кристине тоже.

– Тогда может, к ним поедете завтра после уроков?

– Типа с ночевкой? – поднимает кулаки вверх сын и, дождавшись кивка, вскакивает и изображает рок на гитаре, тряся головой.

Пока смеялась, смотря на него, обратила внимание, что Лиля не так весела.

– В чем дело, солнышко? Не хочешь ехать? Только скажи, и я все отменю.

– Нет, мам. Что ты? Я рада, – искажает лицо в подобии улыбки.

Мне не нравится это. Очень не нравится.

Что-то с ней не так. Что если она видела их, ведь, судя по всему, Тимур не так сильно шифровался.

– Поговорим? – смотрю как можно ласковей в ее грустные глаза.

– Давай на выходных, погуляем в парке. Обещали тепло.

– А на коньках поедем кататься? – вмешивается сын.

– Мишуль, думаю, мы сначала с Лилей прогуляемся, а потом поедем на каток, хорошо?

– Опять ныть будет про своего любимого, – кривляется поддразнивая.

– Ну-ка, так нельзя, – угрожаю пальцем и встаю из-за стола. – Я пойду поправлю макияж и спущусь. Вы пока что можете почитать.

– Ну мам, давай телик.

– Я не знаю, что такое «телик», Миш. Поэтому бери книгу и учись говорить на русском языке.

Перерываю свою косметичку в сотый раз и не нахожу все-таки своей помады.

– У кого же она еще может быть? – выглядываю с верхнего этажа и предупреждаю дочку, что забираю свою вещь.

Ищу то, зачем пришла, но нахожу другую.

Смотрю на небольшой тюбик, известного бренда косметики и довольно дорогого, пытаясь припомнить, покупала ли я его своей дочери, или нет. Хотя прекрасно знаю ответ.

Снимаю крышечку, и один раз прокрутив рассматриваю цвет.

– Лиль, ты красишь губы красной помадой? – зову дочь, которую слышу за дверью.

Она медленно выходит в комнату и смотрит так, что я понимаю: любое ее слово сейчас будет ложью.

– Это не моя, мам. Это кого-то из подруг.

Не хочу на нее давить. Но она прекрасно знает, что будь эта помада ее, Лиля бы так и сказала, а я попросила не наносить ее на учебу, и только. А значит, ей есть что скрывать.

– Дочь, ты же знаешь, что я не стану тебя ругать. Максимум – это разговор.

Она, опустив голову, молчит и мне все, кажется, в ужасных картинках.

– Милая, ты взяла ее без спроса? – ну а что я еще должна была подумать?

– Что? – тут же вскидывает голову прикрикнув. – Нет мам, ты что? Я бы никогда этого не сделала.

– Тогда, ладно. Я думала, ты молчишь и скрываешь нечто нехорошее. Если она и правда твоих подруг, то я тебя больше не отвлекаю.

Улыбаясь кладу обратно в сумку причину недоверия моей дочери своей матери.

Она все также стоит с опущенной головой.

– Все в порядке? – ставлю тюбик уже своей помады на комод и подхожу к моей девочке. – Посмотри-ка на меня.

Трогаю пальцами подбородок и пытаюсь поднять ее голову, чтобы взглянуть на лицо, но Лиля вдруг рывком притягивает меня и обнимает всхлипывая.

– Боже, солнышко. Что случилось? – но она просто молча плачет. – Только не молчи дочка, умоляю. В чем дело? – сжимаю ее крепко надеясь, что она таки поделится своим секретом.

Я, наверное, впервые вижу ее такой. Потерянной и еще слезы эти.

– Прости, мам. Я соврала тебе. Прости.

– Ну что ты. Все в порядке. Эй, эй, тише. Я не злюсь, слышишь? Не злюсь.

– Я нашла ее, – чуть заикаясь отвечает.

– Пойдем-ка, водички попьешь. И как раз спокойно, потом все расскажешь.

Веду ее к столу, на котором всегда стоит графин с водой, чтобы не спускаться вниз.

Усаживаю в кресло и смотрю, как Лиля отпивает немного, стерев влагу с лица.

Сажусь напротив на мягкий пуф и улыбаясь смотрю на мою красавицу. Мое самое драгоценное сокровище. Глажу ее по руке успокаивая.

Она выпрямляется и водит по ободку фужера пальцем.

– Помнишь вечер, когда я у Лизы на вечеринке была?

– Да, конечно.

Забыть тот вечер, наверное, никогда не получится.

– На следующий день папа повез меня в торговый центр, помнишь? И я… – меня начинает изнутри колотить оттого, что я сейчас услышу. – Я уронила телефон в машине, а когда наклонилась его достать, нашла эту помаду. Которая была и… на папиной рубашке белой. Я случайно заметила пятна, когда относила свои вещи в стирку.

Меня пробрало крупной дрожью, потому что меньше всего на свете я хотела, чтобы дети были в курсе наших разборок. Но так вышло, что им не по пять лет.

– Я запаниковала и в машине тогда и потом. Помню твое отношение к такому цвету. Не знала, что делать и как сказать, кому, – сбивчиво объясняет свои поступки. – Поэтому закинула в стирку все светлое, а помаду… забыла выкинуть.

Смотрю на нее, испытывая муки совести. Мой ребенок один на один с мыслями об ошибках взрослых. Боже.

– Папа тебе изменяет, да? – на меня посмотрели самые добрые и не запятнанные грязью этой жизни глаза, переполненные слезами печали и обиды.

– Лилечка, солнышко, – хочу обнять, но она машет головой, и я останавливаюсь.

– Нет мам, ответь, прошу.

– Послушай. Ты и твой брат должны понять, что между мной и папой, может быть, сотни причин для любви, ненависти и прочих разногласий, но вы, вы всегда будете вне их. И ты должна это помнить всегда, как бы ни сгущались тучи над нашей семьей.

– Мам, я знаю, что вы нас любите, но мне не пять лет. Даже Мишка почти все понял. Он сказал мне сразу.

– Что сказал? Когда?

– Сегодня утром. Поделился мыслями, что вы с папой разводитесь, раз ты такая ходишь странная с красными глазами. И он видел, что ты не ночуешь больше в комнате вашей, а возвращаешься в нее утром из гостевой.

– Боже, – закрываю глаза руками и проклинаю Доронина, да и себя тоже, что так рано открыла эту правду неосознанно.

– Что теперь будет… с нами? – слышу ее вопрос и открыв глаза, вижу заплаканную и потерянную дочку с трясущимися губами.

Обнимаю ее. Целую и не знаю, что сказать.

Я не знаю, как сказать моей девочке что это конец. Как вселить в нее веру в то, что так бывает не всегда. Но порой происходит со взрослыми, чтобы она не разочаровалась ни в семье, ни в отце.

Я не знаю…

– Все будет хорошо, доченька, все будет… – дверь в комнату открывается и входит Тимур.

Мы обе поворачиваем головы и смотрим на него…

– Лиль, еде… – не заканчивает свой вопрос, остановив себя на полуслове.

Я не знаю, что он увидел в наших лицах и глазах. Я не знаю, что он понял или не понял. Но его лицо посерело, а губы стали бледными.

Он смотрел, не проходя вперед, и видел результат его поступков. Результат того, что бывает, когда вдруг решаешь разрушить все, что так долго строил и по итогу разочаровываешь всех, кто тебя любил.

– Отвези Мишу в школу, Лилю я сама, – надломленным голосом произношу ему свои слова, и мы обе разворачиваемся к Тимуру спинами.

Пара секунд и двери закрываются, но ощущение такое, словно линия была только что подведена, между нами.

Глава 8

– Давай пересядем? – держась за руки, опускаемся на ее кровать и я, подбирая слова, начинаю:

– Лиля, ты права, ты не ребенок и все равно на этой неделе все узнала бы, как и твой брат, – она силится не плакать, но слезы все равно стекают по щекам моей девочки. – Мы с твоим отцом разведемся. Пока что не было разговора, он даже не в курсе, что я знаю о другой женщине, но в четверг я хотела с ним все обсудить.

– Мам…

– Тише, солнышко, тише, – стираю с ее щек слезы, не замечая своих. – Да наша жизнь изменится и нам нужно будет решить многие бытовые моменты, но я и папа будем в вашей жизни, как и прежде. Это только наши с Тимуром отношения. Любовь к вам не изменится.

– Я знаю, но… это же не одно и то же.

– Милая, мы взрослые люди и такое происходит порой.

– А как же я?

– А что ты?

– Ну я же тебе неродная…

– Так, стоп, Лилия, – ее слова меня почти уничтожили вдобавок ко всему происходящему. – Ты моя дочь. Законная дочь по всем правилам конституции и прочих там законов. А твой отец – порядочный и хороший человек, он не станет требовать от тебя или твоего брата выбора. Об этом не думай и не говори, что ты не родная, – улыбаюсь ей, тяжко вздыхающей. – Ты моя самая родная дочка. Да, Соня не забыта, но ты моя.

– Поверить не могу, что папа так поступил с тобой. Почему он так сделал?

Ее слова опаляют сердце.

– Думаю, твой папа просто полюбил другую женщину.

– А я думала, что если любишь, то это навсегда.

«Я тоже так думала, Лилечка», – отвечаю мысленно на ее слова.

– Быть может, он понял, что она дама его сердца, а не я. Думаю, что папа сам ответит на твои вопросы. А пока, нам стоит немного сплотиться, но верить, что все в итоге образуется.

Она встает с кровати, поправляет волосы стоя перед зеркалом и задумчиво произносит:

– Что бы ни было, ты моя мама. А по-прежнему уже никогда не будет.

Не знаю, как мне удалось все минимизировать. Быть может, находка в машине Тима позволила ей все обдумать заранее и в какой-то степени смириться с будущим что коснется нас всех. Надеюсь, что она не оставила внутри себя массу разочарования. Но вот с Мишей как поговорить?

Отвожу Лилю в школу. Разговариваю с учителем, что опоздание вышло по моей вине и попрощавшись уезжаю на работу.

В дороге мне звонит Тимур и я от злости только и поднимаю трубку.

– Слушаю.

– Что произошло?

– С кем? С тобой? Мной? Дочерью? С кем Тимур произошло?

– Ты знаешь, о чем я говорю.

Его голос не такой бойкий и радостный. Он будто притаился.

– О нет, дорогой. Я ни черта не знаю. Не знаю и не понимаю. Может, ты скажешь? – поднимаю голос даже не сразу заметив этого.

– Кира, почему моя дочь не ездит со мной в школу третий день подряд? И почему она плакала?

– Будь я рядом, ударила бы тебя по щеке, клянусь. Ты настолько зациклен на своей «работе», что дома слепнешь. Ты правда не видишь, что происходит?

– Я вижу, что моя жена отдалилась, зовет на серьезный разговор, дети поступают так же. Что это значит?

– Святой Тимур, все против тебя. Чем же ты не угодил своей семье?

– Вижу разговор у нас не ладится по телефону. Где ты?

– Еду на работу. И не вздумай туда явиться. У меня куча дел.

– Которые мешают нам поужинать сегодня?

– Которые я буду решать до самой ночи. А ходить с тобой по ресторанам уже есть кому. На четверг оставь для меня времечко.

– Ты опять за свое?

– За твое скорее. Все ждешь, когда я тебе облегчу жизнь своими претензиями? Надеешься улизнуть, сочинив какую-то ерунду, в которую Кира так легко поверит, да «детка»? – коверкаю его слова последние нарочно.

Молчит. Так «громко» молчит, что прям в ухо звон его офигевшего мозга слышен.

– Что, больше не желаешь задавать вопросы? Знаешь, ты прав, мы поговорим сегодня.

Сбрасываю вызов, уже находясь на парковке возле офиса. Прошу Кристину забрать детей со школы и усердно работаю весь день, а вечером все на том же адреналине подъезжаю к дому, где на подъездной дорожке стоит и его автомобиль, с хозяином внутри.

Смотрим, друг на друга повернув головы. И оба, видимо, знаем, что сейчас будет начало нашего конца.

Вылезаю, растеряв боевой дух. Вхожу в дом через дверь гаража, не оборачиваясь назад, стараясь не слышать, что он где-то там, позади. Спускаюсь вниз, переодевшись и застаю Тима в гостиной.

Стоит, сложив руки на груди перед линией фотографий нашей семьи в разные периоды общего необъятного счастья. Казалось, бесконечного на тот момент…

«Ты сам все разрушил!», – убеждаю себя в этом, чтобы рвать эти нити безвозвратно, но так больно это… как же больно.

– Ты поверишь, я помню дату каждой фотографии что тут стоят?

– Поверю, потому что и сама их наизусть знаю.

Тимур повернулся своей массивной фигурой и встал напротив. Между нами был только журнальный столик, но если исчислять его в величине измерения, то он мог быть километровым. Таким казалось расстояние, между нами, не меньше.

– Ты хотела поговорить?

И по классике жанра все слова исчезли вдруг. Я же понимаю, что сейчас должна поставить точку, но как же это тяжело. Почему у него вышло это сделать так легко со своей Мирой, а я стою и жмусь?

«Потому что ты все еще его любишь, Кира!».

– Хотела Тимур. Хотя ждала, что ты первым придешь, но это уже неважно. Теперь вот смотрю на тебя такого спокойного и все мои мысли о том, «как» сказать и «что» ушли. Остались лишь факты.

– Какие? – сует руки в карманы своих брюк рабочих.

«Я буду любить тебя вечно… мой неродной», – признаюсь в любви своей потерянной недавно душе и отвечаю.

– Я подаю на развод.

– Ты что… Ты подаешь на развод, Кира?

Ошеломлен. Потерян. Растерян.

– Да. Завтра этим займусь в обеденный перерыв.

– Погоди, – пытается обойти столик, но я выставляю руки.

– Не надо. Сохраняй дистанцию, пожалуйста.

***

Не подходи. Не трогай грязными руками.

Твои права на мое тело недействительны.

Внутри меня теперь измены камень.

И твои выпады, слишком унизительны.

(с)Лила Каттен

***

– Да какого, черта? Какой развод?

– А ты считаешь у меня мало оснований для него?

– Ты все про тот ужин? Кира, я же объяснил…

– Тим, а как давно я стала ненормальной и закатываю истерики по поводу твоих ужинов? Я настолько глупа и не понимаю, что это часть твоей работы? Неужели ты думаешь, что я увидела тебя с той девушкой и меня вдруг перемкнуло? Неужели ты ни разу не подумал о том, что я могла видеть гораздо больше?