Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти

Круз снова меня перебил:

– Прекрати, Фред. Мисс Лоун… Я помню вас со своих ранних дней. С вами всегда было легко работать. Вы никогда не капризничали, вы делали дело. И всегда помнили свой текст.

Она улыбнулась. Едва заметно. Но она помнила.

И рассмеялась.

– Славные воспоминания, не более того.

Тогда и мы с Крузом заулыбались. Она была на нашей стороне.

С этого момента все, что она говорила, было нам на руку. Она была нашей.

– А ведь знаете, мисс Лоун, я был в вас по уши влюблен, – сказал Круз, очень значимый человек в Голливуде.

Она благодарно улыбнулась ему, как девочка-подросток.

– Я подумаю, – сказала она и потянулась за противнем.

Круз ее опередил:

– Я не дам вам времени на раздумья. Завтра в полдень за вами придет машина.

С этими словами он протянул ей противень.

Она неохотно взяла его.

Мы выкопали Валери Лоун из-под бесчисленных слоев ее жалости к себе, анонимности, из могилы, которую она выбрала для себя по причинам, которые я смутно начал понимать. Когда мы вернулись на свои места в кафе, у меня впервые мелькнула Мысль. Вот эта Мысль: «А что, если все наши планы ей совсем не на пользу? И голос мультяшного утенка Дональда крякнул у меня в голове: “С такими друзьями, как ты, Хэнди, никакие враги не понадобятся”».

Пошел ты нахрен, Дональд.

2

Экран залился мерцающим светом, и Валери Лоун, на двадцать лет моложе, с подплечниками по моде 1940-х, впорхнула в комнату. Кэри Грант оторвался от микроскопа и со своим фирменным аристократическим раздражением спросил ее, где она была. Валери Лоун – с тщательно уложенными светлыми волосами – сняла перчатки и села на край лабораторной стойки. Скрестила ноги. Лодыжки были обхвачены завязками туфель.

– А ножки у нее и сейчас чертовски хороши, Артур, – сказал Фред Хэнди. Дым сигар уплывал к потолку просмотровой комнаты. Артур Круз не ответил. Он был целиком поглощен созерцанием прошлого.

Блондинка, полные бедра, маленькие груди, очаровашка, но не худенькая как Джин Артур, не холодная как Джоан Кроуфорд, не светская леди как Грир Гарсон. Если с кем и можно было сравнивать Валери Лоун во времена ее славы, так это с Энн Шеридан. Но и это сравнение было бы не вполне корректным. Явная энергетика женственности в манерах, умная девочка, которая знает что почем. Динамика. Но в случае Валери была какая-то доступность: в том, как она изгибала бровь, как демонстрировала руки и шею. Чувственность в сочетании с реальностью. Что же сломало ее самоконтроль, превратив его в хрупкую настороженность, которую Хэнди явно ощутил в придорожном кафе? Он смотрел фильм, но ничего подобного не было в Валери Лоун двадцать лет назад.

Когда ее глубокий бархатный голос умолк, Артур Круз потянулся к пульту рядом со своим креслом и нажал несколько кнопок. В проекционной кабинке погас свет, зажглись люстры в зале и спинки сидений выпрямились. Продюсер встал и вышел из просмотрового зала. Хэнди шел за ним следом, ожидая каких-то комментариев. Они в течение вот уже восьми часов смотрели старые ленты с самыми знаменитыми хитами Валери Лоун.

Дом Артура Круза был построен вокруг просмотрового зала.

Как и сама жизнь его была построена вокруг киноиндустрии. Через дверь – выход в гостиную с роскошным навощенным полом, с огромными дубовыми балками высоко под потолком. Мужчины не разговаривали друг с другом. Гостиная тоже была огромной, размером едва ли меньше баскетбольной площадки. В одном ее углу – напротив камина – стояло глубокое кресло, в которое опустился Круз. Гостиная была пустой и погруженной в молчание. Можно даже было слышать, как на пол опускается пыль. В прошлом – и не единожды – это был веселый живой дом, и когда-нибудь он снова станет таким. Но сейчас под высоким потолком их голоса отдавались эхом, как в горном ущелье. Артур Круз обращался к своему пиар-менеджеру.

– Фред, я хочу раскрутки по полной программе. Хочу, чтобы ее видели все и всюду. Хочу, чтобы ее имя звучало так же, как и в прежние времена.

Хэнди поджал губы, хотя и кивал, соглашаясь с продюсером:

– Это потребует немалых денег, Артур. Мы уже почти исчерпали наш рекламный бюджет.

Круз закурил сигару.

– Это будут внебюджетные деньги. Проводи их по отдельной графе. Я покрою все расходы из собственного кармана. Оформлять нужно по пунктам, для налоговой, но в расходах не стесняйся.

– Ты представляешь, в какую сумму это влетит?

– Не важно. Сколько бы ни было, в каких бы деньгах ты не нуждался, приди ко мне, назови сумму, и получишь ее. Но мне нужна классная работа за эти деньги, Фред.

Хэнди долгое время смотрел на Круза и, наконец, произнес:

– Возвращение Валери Лоун мы отыграем по полной, Артур.

– Не сомневаюсь. Но хочу тебе сразу сказать, что этот выигрыш никак не будет соразмерен тому, что ты потратишь. Не как приманка.

Круз сделал глубокую затяжку, и голубой дымок заструился в темноту над их головами.

– Меня не заботит, какой выигрыш принесет нам этот фильм. Это солидный товар, и он сам на себя заработает. Дело тут в другом.

Хэнди с трудом скрывал удивление:

– И в чем же?

Круз молчал. Наконец он спросил:

– Ее поселили в Беверли Хиллз?

Хэнди уже вставал с кресла.

– Лучшее бунгало в округе. Ты бы видел, как ее встречали.

– Вот такой прием для нее и должен быть всюду, Фред. Сплошные поклоны и книксены при встрече старой королевы.

Хэнди кивнул и направился к прихожей. В гостиной царил полумрак, огни камина играли на стенах. Хэнди вынужден был говорить громко, чтобы голос его достиг слуха Круза. Огни плясали, извивались. Фред Хэнди спросил:

– Но почему дополнительная денежная подкачка, Артур? Я всегда нервничаю, когда мне велят тратить деньги, не считая.

Над креслом, в которое погрузился Артур Круз, вился дымок сигары.

– Доброй ночи, Фред.

Хэнди постоял с полминуты и, смутившись, направился в прихожую. В гостиной царила тишина, и лишь редкое потрескивание горящих поленьев эту тишину нарушало.

Артур Круз потянулся к столику и снял трубку телефона. Набрал номер.

– Бунгало мисс Валери Лоун, будьте добры… Да, я знаю, который час на дворе. Это Артур Круз… Спасибо. – Долгая пауза, потом какие-то звуки по другую сторону линии.

– Алло, мисс Лоун? Это Артур Круз. Да, спасибо. Простите, что потревожил вас… Что, в самом деле? Мне почему-то казалось, вы еще не спите. Я тут подумал, что вы, возможно, нервничаете. Первая ночь на новом месте, и все такое.

Он слушал голос на другом конце линии. И не улыбался. Потом сказал:

– Я просто хотел позвонить и сказать вам, что все будет в порядке. Бояться нам нечего. Абсолютно нечего.

В глазах его вспыхнул странный свет, и свет этот пробежал по проводам, словно пытаясь высветить собеседницу Круза. В элегантном бунгало. Сидящую в темноте. Лунный свет покрывал полкомнаты патиной легкого золота, окрашивая даже углубления в подушках светло-желтой охрой.

Валери Лоун. В полном одиночестве.

В лунном тумане Беверли Хиллз – великолепная подсветка с неба с янтарным лучом главного прожектора, наращивающего яркость четырех рассеивающих светопушек и четырех вспомогательных, работающих со светом на фоне великолепной звездной панорамы с дюжиной панорамирующих прожекторов, идеально подсвечивающих ее парой вспомогательных фонарей, диффузными экранами, представляющих ее в пеньюаре цвета пыли с крыльев мотылька.

Валери Лоун, вне поля зрения камеры, но в объективе Господа Бога и в заряженных электричеством глазах Артура Круза, и все еще САМЫМ КРУПНЫМ ПЛАНОМ.

Она поблагодарила его, явно пораженная его добротой.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил он.

Ему пришлось попросить ее повторить ответ, она говорила шепотом. Но ответ был: «Ничего», и он пожелал ей доброй ночи и собирался повесить трубку, когда она позвала его.

Для Круза ее голос прозвучал из гораздо более далекого далека, нежели отель в Беверли Хиллз. Казалось, что голос ее долетает из Страны Мучнистой Росы, из страны, где лоснящиеся существа движутся в темноте. Из того места, где единственной безопасной позой была бы поза пассажира самолета при аварийной посадке: руки, обхватившие колени, подбородок прижат к груди, пальцы сплетены так, что, если глаза, затянутые пленкой новорожденного птенца, вдруг откроются, сквозь эту пленку видны будут расслабившиеся пальцы. Это был голос из страны, где невозможно спрятаться.

Он отозвался через несколько секунд, потрясенный испугом в ее голосе.

– Да, я здесь. – Теперь он уже не мог ее видеть, даже своими заряженными электричеством глазами. Потому что Валери Лоун сидела на краешке кровати в своем бунгало, она уже не купалась в туманном свете, сейчас все лампы и люстры в бунгало высвечивали ее резким ярким светом. Она не могла выключить его. Валери просто окаменела от страха. Непонятного страха, без причин, без какой бы то ни было определенности. Он просто жил в ней: физически ощутимое присутствие.

И в комнате вместе с ней было что-то еще.

– Они… – Ее голос прервался. Она знала, что на другом конце линии Круз напрягся, ожидая продолжения.

– Вам послали шампанское. – Говоря это, Круз улыбнулся. Она наверняка будет тронута.

Валери Лоун не улыбнулась. Она просто не могла улыбаться. И тронута она не была. Бутылка на стеклянном столике казалась огромной.

– Спасибо. Это было. Очень. Мило. С вашей стороны.

Медленно, в том же темпе, в котором она сообщила ему о получении шампанского, Круз спросил:

– У вас все в порядке?

– Я боюсь.

– Вам нечего бояться. Мы все в вашей команде, вы же знаете это…

– Я боюсь шампанского… Я так давно…

Круз не понял и сказал ей об этом.

– Я боюсь его пить.

Теперь он понял. И не знал, что сказать. Первый раз за много лет он испытывал жалость. О, эмоции были ему хорошо знакомы: симпатия, и ненависть, и зависть, и восхищение, и даже обнаженная похоть. Но жалость была чем-то, от чего он давно отвык. Последний раз он испытывал это чувство к бывшей жене и к сыну восемь лет назад, и теперь он не знал, что сказать.

– Я боюсь. Ну разве не глупо? Я боюсь, что мне снова это понравится. Я уже забыла, какое оно на вкус. Но если я откупорю бутылку, сделаю глоток и вспомню… Я боюсь…

– Хотите, чтобы я к вам подъехал?

Она заколебалась, собираясь с мыслями.

– Нет. Нет, я в порядке. Просто глупо себя чувствую. Поговорим завтра.

И торопливо добавила:

– Вы ведь позвоните мне завтра?

– Да, конечно. Конечно, позвоню. Утром, сразу же. И потом вы приедете на студию. Вас ждет множество людей, с которыми вам предстоит снова познакомиться.

Молчание, и потом тихо:

– Да. Я говорю глупости. Здесь очень одиноко.

– Ну, тогда я позвоню вам утром.

– Одиноко… хм… О, да. Спасибо. Доброй ночи, мистер Круз.

– Артур. – Сейчас это было главным. – Артур.

– Артур. Спасибо. Доброй ночи.

– Доброй ночи, мисс Лоун.

Он повесил трубку, все еще слыша тот самый голос, который он слышал в кинозалах, пропахших попкорном (это было еще тогда, когда в него не добавляли масло) и со вкусом ментоловых капель от кашля на языке. Тот же самый глубокий и бархатный голос, в котором еще несколько секунд назад звучал страх.

Вокруг него сгустилась темнота.

А Валери Лоун залил яркий свет. Свет, который она оставит включенным на всю ночь, потому что за ним была темнота, и ей было так одиноко. Она посмотрела на бутылку шампанского в серебряном ведерке со льдом, где в подтаявшей воде плавали кубики льда.

Потом встала и взяла стакан для воды, стоявший на столике, не обращая внимания на бокалы для шампанского, стоявшие рядом с бутылкой. Прошла через всю комнату и вошла в ванную, не включая свет. Наполнила стакан водой из-под крана и встала в дверях ванной. Она пила воду, не отрывая взгляда от бутылки шампанского, от этой бутылки шампанского.

Медленно, очень медленно она подошла к ней, вытащила пластиковую пробку и налила себе полстакана.

И принялась пить – мелкими глотками и очень неспешно.

Что-то шевельнулось в памяти.

И темная фигура удрала по холмам в Страну Мучнистой Росы.

3

Хэнди вел машину по извилистой дороге в Голливуд Хиллз.

Звонка, который прозвучал за час до того, он никак не ожидал. Он ничего не слышал о Хаке Баркине больше двух лет. Хаскелл Баркин, высоченный. Хаскелл Баркин, загорелый. Хаскелл Баркин, смазливый. Аморальный Хаскелл Баркин. Когда Фред встречался с ним последний раз, Хак был занят тем, что обрабатывал богатых вдовушек с детьми. У него была своя специальность по части разводилова: он подбирался к детишкам – Хак уже давно был серфером-профессионалом – даже тогда, когда уже соблазнял их мамочку, и до того, как семейный адвокат обнаруживал, что происходит, крючки уже входили в плоть, а дружелюбный стройный симпатяга Хак уже жил в доме вдовушки, гонял на «империале», заказывал в магазине дорогой бурбон, лопал за пятерых и стриг доллары, как русские в Помоне.

Одна такая жертва попыталась отравиться барбитуратами, когда Хак сказал ей: «До скорого». Другая собрала целую бригаду юристов, чтобы заставить его возместить убытки, однако ее проинформировали, что Хак Баркин относится к редкому виду людей, которым невозможно предъявить такие требования в виду отсутствия у них имущества.

А еще одна отправилась в Нью-Мексико, где было тепло, и где никто из знакомых не видел, как она спивается.

Еще одна купила малокалиберный пистолет, но так и не нажала на курок.

И наконец, была одна, которая уже имела пистолет и нажала на курок. Но выстрелила она не в Хака Баркина.

Пугающий в своей отмороженности тип. Ни намека на этику. Животное.

Он был одной из тех неприятных голливудских рептилий, с которыми пересекался Хэнди за свои девять лет в Голливуде. Однако надо признать: в нем присутствовал некий слащавый шарм, и он срабатывал, если жертва была не слишком наблюдательна. Хэнди рассмеялся, вспомнив тот единственный раз, когда он видел, как Баркина сбили. И нокаутировала его женщина. (Как же редко женщине удается свалить мужчину, и настолько жестко, что у него нет уже мыслей о возвращении, попыток сделать хорошую мину при плохой игре. Свалить его с полной уверенностью в том, что цель была тотально уничтожена, и мужчине остается лишь ретироваться. Да, он вспомнил.) Это было на вечеринке, устроенной каналом CBS, которую телевизионщики закатили в честь звезды своего нового сериала в жанре вестерн. Солидная, богатая вечеринка. В отеле Century City. Все охотники были там, все прилизанные типчики, которые целый день ничего не ели, чтобы взять свое в буфете и у барбекю. Каким-то образом Баркин тоже оказался среди приглашенных. Или просто ввалился сам без приглашения. Никто не подверг сомнению его право находиться там; черный мохеровый костюм уже был пропуском на событие, где право входа определялось формой одежды на текущий момент.

Он влился в группу, состоявшую из Хэнди, его подруги Джули, агента Спенсера Лихтмана и двух очень дорогих девочек из эскорта – с бледно-серебристыми волосами и безукоризненными личиками, девочки по цене в сто пятьдесят за ночь, из таких, с кем можно после и побеседовать, даже что-то от них узнать, вероятно, с магистерскими дипломами по фотохимии или пьезоэлектричеству, ни малейшей дешевой детали, мастерицы своего дела – и Баркин включил свой шарм на всю мощь. Девочки сразу поняли, что он был классической пиявкой и никак не билетом в светлое будущее. Они были с ним вежливы, но холодны.

Баркин прошел от вкрадчивости до значимости в три гигантских шага, даже не спросив: «Можно?» Наконец, отчаявшись, он прислонился к самой высокой из двух серебристых богинь и пробормотал (но достаточно громко, чтобы услышали все) тоном Ричарда Уидмарка: «Ты не против, чтобы я залез тебе в трусики?» Мгновение тишины, и потом серебристая богиня повернулась к нему, просверлила его взглядом антрацитовых глаз, после чего спокойно и холодно отрезала: «У меня там уже есть жопа, зачем мне еще одна?» Хэнди снова самодовольно рассмеялся, вспоминая, с каким жалким видом Баркин рассыпался на части, превратился в лужу клубничного джема, скользнул вниз по стене и испарился. Больше его в тот вечер никто не видел.

Но у этой блондинистой пляжной акулы был плутоватый юмор, который большинство людей принимали за чистую монету; и только когда Хак бывал приперт к стене, а фасад приветливости слетал с него, обнажался фундамент тотальной аморальности. Этот тип был настроен на то, чтобы скользить по жизни, прилагая минимум усилий.

Хэнди, едва познакомившись с ним, сразу понял, кто он таков, но в течение нескольких месяцев Хак был забавным элементом новой жизни Хэнди в киноколонии. Они не общались уже три года. И вот этим утром Баркин позвонил. Сослался на Артура Круза. Баркин просил Хэнди приехать к нему и назвал адрес на Голливуд Хиллз.

Теперь, когда его «импала» взяла очередной поворот, и стала видна вершина подъема, Хэнди увидел дом. Поскольку это был единственный дом на плоском холме, он предположил, что это и есть тот адрес, который ему назвал Баркин. Хэнди испытал невольное восхищение. Это было огромное здание из серого камня, полностью окруженное панелями темного стекла.

Баркин никогда не мог бы себе позволить такой оруэлловский дворец.

Хэнди проехал по змеящейся подъездной дорожке и остановился у центральных дверей – у плиты черного дерева с ручкой размером с фару «импалы».

Газоны были невероятно ухоженными, простираясь по склону до следующей низины. Цвели деревца бонсаи, подрезанные с дзен-буддистской тщательностью, повсюду бугенвиллея и цветочные клумбы, все увито плющом.

Потом Хэнди осознал, что дом вращается – чтобы ловить солнце через стеклянную крышу. Входная дверь как раз проезжала мимо него, двигаясь к западу. Он прошел к двери, пытаясь найти кнопку звонка. Ее не было.

Изнутри дома стакатто прозвучал стук дерева о дерево. Снова и снова, в нерегулярном темпе. И чье-то тяжелое пыхтение.

Он тронул ручку, ожидая, что сдвинуть тяжелую дверь будет нелегко, однако она плавно повернулась на средней оси, и он шагнул в холл, выложенный ониксовой плиткой.

Следовать звукам – стуку дерева о дерево и пыхтению – было нетрудно. Он сделал несколько шагов, идя за звуками, вышел из другого конца прохода и оказался в гостиной, утопавшей в солнечном свете. В центре комнаты Хак Баркин и крошечный японец – в церемониальных одеждах – фехтовали обрезанными деревянными мечами кендо.

Хэнди смотрел в молчании. Крошечный японец двигался словно молния.

Баркин ему в подметки не годился, хотя и умудрялся от раза к разу нацеливаться на удар. Но азиат вертелся и скользил, едва касаясь глубокого белого ковра. Его руки двигались, как пропеллеры, вращая деревянный меч, готовые отразить удар более высокого мужчины. Одно движение – и он прижал острие меча к ребрам Баркина. Вошел – вышел. Скользнув как тень.

Когда Баркин, стараясь избежать бокового удара японца, развернулся в каком-то антраша, он увидел Хэнди, стоявшего у входа в гостиную. Баркин отступил от противника.

– На сегодня хватит, Маса, – сказал он.

Они поклонились друг другу, азиат взял оба меча и вышел через боковую дверь.

Баркин плавно пересек ковер, вся загорелая плоть под ним ходила волнами от игры накачанных мышц. Хэнди поймал себя на том, что снова восхищается формой, в которой пребывал Баркин. «Но если ты ничем не занят, кроме ухода за своим телом, почему бы и нет?» – уныло подумал он. Идея честного труда никогда, даже временно, не поселялась в мыслях Хака. И все же один сеанс бодибилдинга, вероятно, равнялся всем усилиям, которые обычный рабочий приложил бы за целый день.

Хэнди подумал, что Хак протянет ему руку в знак приветствия, но на полпути через комнату тунеядец-серфер потянулся к креслу Сааринена и схватил огромное пушистое полотенце.

Он вытер им лицо и грудь и направился к Хэнди.

– Фред, лапушка.

– Как дела, Хак?

– Прекрасно, старина. Живу как король. Как тебе домишко?

– Класс. И чей же это дворец?

– Одной бабешки, с которой я встречаюсь. Ее старик – одна из больших шишек в какой-то чертовой банановой республике. Я не напрягаюсь. Она вернется где-то через месяц. А до тех пор заправляю усадьбой. Выпьешь?

– В одиннадцать часов?

– Кокосовое молоко, старина. В нем все аминокислоты, которые нужны организму. Это очень важно.

– Я пас.

Баркин пожал плечами и прошел мимо него к зеркальной стене, играющей отражениями падающего сверху солнечного света. Он, казалось, провел рукой по зеркалу, и стена распахнулась, открыв полностью укомплектованный бар. Он достал банку кокосового молока из небольшого морозильника, открыл ее и стал пить прямо из банки.

– Это не перебор? – спросил Хэнди.

– Кокосовое мо… А, ты имеешь в виду спарринг кендо? Лучшая вещь в мире для поддержки формы. Реальная жесть. Получишь раз пять-шесть мечом по животу, и пресс превращается в задубелую кожу.

Он расслабился.

– Ну да, задубелая кожа на прессе. Всегда об этом мечтал.

Хэнди прошел через комнату и через темное стекло уставился на невероятный пейзаж южной Калифорнии, слегка подпорченный облаком смога над Голливудским шоссе. Не поворачиваясь к Баркину, он сказал:

– Я пытался позвонить Крузу после нашего разговора. Его не было на месте. Но я все-таки приехал. Почему ты сослался на него?

Баркин развернулся.

– Он просил меня об этом.

– Где ты познакомился с Артуром Крузом? – Вопрос прозвучал резко и даже гневно. Чертов тунеядец. Какая-то хрень. Он, скорее всего, как-то ввернул имя Хэнди.

– На той гулянке у бассейна, куда ты сам меня привел, примерно – когда же оно было? – три года назад. Ты же помнишь, и та маленькая штучка с каштановыми волосами, как ее звали, Бинни, Банни…

– Билли. Билли Ландевик. О, да, и я забыл, Круз действительно там был.

Хак улыбнулся самоуверенной улыбкой. Он допил кокосовое молоко и швырнул баночку в корзину для мусора. Потом обошел бар и плюхнулся на диван.

– Ну, в общем. Круз меня запомнил. Разыскал меня через центральную службу кастинга. Я всегда исправно плачу членские взносы в актерскую гильдию. Никогда не знаешь, где тебе обломится пара баксов за эпизод. Ну, ты знаешь.

Хэнди молчал, ожидая продолжения. Пока Хак сказал лишь, что Круз хотел, чтобы он встретился с этим пляжным бездельником, и потому Хэнди сюда приехал. Но тут было что-то, о чем Баркин пока не спешил говорить.

– Слушай, Хак, я старею и не могу долго стоять на ногах. Если у тебя есть что сказать, давай, выкладывай, старина-чувачок.

Баркин молча покивал, словно набираясь решимости перейти к делу.

– Ну в общем… Круз хочет, чтобы я познакомился с Валери Лоун.

Хэнди уставился на него.

– Он вспомнил обо мне.

Хэнди пытался что-то сказать, но сказать ему было нечего. Это было абсолютным бредом. Он повернулся, собираясь уйти.

– Тормози, Фред. Кончай. Я же с тобой говорю.

– Ты не говоришь ни черта, Баркин. Ты, похоже, пьян с утра. Валери Лоун, ну конечно. Ага. Ага. Кого ты пытаешься развести? Неужто меня, твоего старого приятеля Хэнди? Уж я-то тебя, паразита, хорошо знаю.

Баркин встал, обнажив шесть с лишним футов дельтовидных и прочих мышц, напряженных так, что они едва не гудели, и преградил Хэнди дорогу.

– Фред, ты совершаешь одну и ту же ошибку, раз за разом. Ты думаешь, что я просто качок без малейшего намека на мозги. Ты не прав. Я толковый паренек, и не просто смазливый, но умный. И сейчас, если мне придется врезать тебе раз-другой по этому пудингу, который ты называешь животом, я так и сделаю.

Хэнди замер на месте. Баркин явно не шутил.

Хэнди рассвирипел.

– Что это, Баркин? Куда ты пытаешься влезть? Нет, не отвечай. Я хочу лишь знать – зачем?

Баркин развел руки с ладонями размером с бейсбольную рукавицу. Пальцы его были длинными и изящными. И загорелыми.

– Она милая женщина, которой не помешала бы компания симпатичных молодых людей. И мистер Круз, сэр, решил, что я смогу скрасить годы ее заката.

– Она напуганное существо, которое не знает, где оно и что делает. И натравить тебя на нее – это подарить ей такую же радость, как туберкулез.

Баркин хищно улыбнулся. Это была неприятная улыбка. И он вмиг перестал быть симпатичным парнем.

– Позвони Артуру Крузу. Он подтвердит.

– Я не могу до него дозвониться. Он в монтажной.

– Ну так поезжай, поговори с ним. Я-то никуда не денусь.

Баркин отошел в сторону. Хэнди выжидал, словно Баркин мог неожиданно напасть на него, но Хак стоял, улыбаясь, как маленький мальчик. Ну, разве я не милаха?

– Я так и сделаю. – Хэнди прошел мимо него и направился к выходу. Идя по коридору, он услышал голос Баркина. Он повернулся лицом к гигантской фигуре, купавшейся в лучах солнечного света.

– Знаешь, старичок Фредди, тебе нужно бы над собой поработать. Ты в кисель превращаешься.