Пришелец

– Пойдёмте, он сейчас придёт.

Она не тронулась с места, точно не слышала.

Кидан, оказавшись рядом, обнял парня за плечи и пошёл с ним вместе по коридору, разговаривая. И у Нади вдруг появилось искушение: повернуться и убежать, пусть поищет. Точно почувствовав ход её мыслей, Кидан обернулся…

В комнату они вошли вдвоём, а парень отправился дальше по коридору.

Надя протянула Кидану свою кассету, и когда зазвучала знакомая музыка, она радостно заулыбалась и начала подпевать. На ней был белый свитер и коричневый комбинезон – весь на кнопках. Кидан любовался ею и одновременно прикидывал: как же всё это снимается?

Они танцевали, обнявшись, но не прошло и минуты, как он часто задышал и шагнул к кровати.

– Ну, ты сразу падаешь! – упрекнула она.

– Да, сразу. Я горячий, а ти холёдная, да?

Она не ответила. Отстранилась и – точно обдала ушатом холодной воды:

– Мне надо выйти на минутку.

– Зачем ти берёшь сумочку с собой? – заволновался он.

…Возвращаясь, Надя обнаружила, что не знает номера комнаты. Она толкнула одну дверь наугад, но та оказалась закрытой. Из другой комнаты рядом слышался гул нестройных голосов; в соседней работал телевизор; заглянув ещё в одну, Надя тут же выскочила назад под взрывы смеха… Она в растерянности остановилась посреди длинного коридора, не зная, что же теперь предпринять. В это время одна из дверей отворилась, и Кидан с озабоченным видом выглянул наружу. Надя устремилась к нему.

– А я потерялась! – радостно сообщила она, но тут же смешалась под его тяжёлым взглядом – Кидан пропустил её вперёд и запер дверь.

Он улёгся на кровать, привлёк Надю к себе, но лицо его всё ещё оставалось недовольным. А Надя распевала вместе с «Ласковым маем»:

– Я так хотел нарвать весны букет и подарить единственной тебе, единственной тебе, единственной тебе…

– Единственной мне? – переспросил Кидан простодушно. – Нет, я не верю.

Надя засмеялась, а он вдруг сказал, прищурившись:

– Я так наблюдаю, ти несерьёзная. Да, ти несерьёзная.

– Конечно, несерьёзная, – беззаботно отозвалась она. – Если бы я была серьёзная, я бы с тобой сюда не пришла.

– Именно со мной? – вдруг разъярился он. – Давай, я познакомлю тебя с другим, с советским! – он так разгорячился, что даже больно схватил её за руку – точно знакомство должно было состояться прямо сейчас. Но Надя высвободилась и произнесла обиженно:

– Не надо мне, со мной и так по сто раз в день…

– Сто раз в день? Давай познакомлю! Надя! Ти же не маленькая. Вышла из комнаты – номер не знаешь!

– Я близорукая, плохо ви…

– А как ти пришла? Ти не оставила проспуск! Если би дежурный не постеснялся, он должен бил вернуть тебя. Хорошо, что они все меня знают. Мне било стидно!

Он говорил, говорил, и вдруг заметил, что она давно уже не возражает, не оправдывается, а на глаза навернулись слёзы, вот-вот польются ручьём. Довольный эффектом воспитательной беседы, он смягчился:

– Надя, не плачь. Я не затем тебе говорю, чтоби ти плакала… Ти же совсем меня не знаешь!

– Да, совсем не знаю, – подтвердила она, всхлипывая.

– Во-от, это что би ти не думала, что я такой… легкомисленний.

Он прижал её к себе, руки проникли под одежду…

– Давай сегодня не будем, – попросила она, и Кидан снова вскипел:

– Чего «не будем»? Я же тебе ещё ничего не сказаль! Это ти дома так решила?

Он сел и смотрел на неё искоса долгим пристальным взглядом – как она лежит, откинувшись на подушку, – и неодобрительно качал головой.

Я чувствую себя довольно глупо – опять всё не так. Ну, что мне делать, если я действительно «дома так решила». Если я скажу тебе позже, тебя уже не остановить, заявишь: «Ти что, ненормальная?» А может, ты, в самом деле, не думал об этом, и я тебя обидела? И как мешает мне яркий свет и зачем-то работающий телевизор.

Ты кажешься совсем простой, но я знаю, что это не так. Хуже всего, что я теряю над собой контроль. Последнее время что-то со мной происходит… Что-то тревожит меня… Я стал плохо спать по ночам. И всё это – ты.

– Выключи телевизор.

Её голос неожиданно ворвался в ткань его размышлений.

– И свет.

Он не шелохнулся, только смотрел и смотрел – как будто она в чём-то перед ним провинилась. На лбу собрались уже знакомые ей гневные складки. И вдруг заявил:

– Тебя нельзя любить.

– Почему?

– Да. Тебя нельзя любить.

– Но почему? Почему? – спрашивала она, вся встрепенувшись, весьма обрадованная тем, что слышит заветное слово, пусть даже и в таком контексте.

– Ти заставляешь мучиться человека.

Но к его удивлению по её лицу пробежала волна удовольствия.

Ты меня поражаешь! Ты как будто читаешь в моей душе!..Так я тебя мучаю? А как иначе я могу узнать твои чувства?

Кидан долго старался – и всё напрасно. Она ничего не хотела, только капризничала:

– Выключи свет!.. включи музыку!.. Выключи телевизор, ну, выключи!

Вконец измучавшись, он выпустил её, откинулся на подушку и с мрачным видом уставился в телевизор.

Надя обошла комнату, вернулась, присела на краешек кровати и спросила тихо, как провинившийся ребёнок:

– Ты обиделся?

– Что?… Нет, – Кидан обернулся к ней и сказал очень мягко: – Надя, я не животное. Я тоже не всегда хочу. Может быть так, что ти хочешь, а я – нет.

– А я – животное?

– Нет, я так не говориль.

– Вот я и не хочу.

Но в знак благодарности за то, что он понял её, не сердился и не настаивал, Надя слегка коснулась губами его щеки. Нежная, гладко выбритая кожа, чистая и упругая, пахла свежестью… Она уже узнавала его запах. Он её манил. И вот она коснулась его щеки во второй раз – чуть ближе к губам, потом провела губами по пушистым усам и, чуть улыбнувшись, осторожно поцеловала в губы.

– Тебе нельзя верить, – прошептал он. – Ти меняешься… Как ти меня целовала! – он прищёлкнул языком, полуприкрыв глаза. Надя улыбнулась – и завладела его губами с такой силой, что у него мгновенно вскипела кровь, и комната куда-то поплыла… Пару минут спустя Кидан вскочил, выключил свет, телевизор и бегом вернулся к ней. От её поцелуев он нагрелся, как утюг, его руки нетерпеливо стаскивали, сбрасывали её одежду – всю, до последней нитки, затем он также быстро разделся сам, и вот, когда его обнажённое тело впервые приникло к её телу, он, утопая в блаженстве, вдруг ощутил слёзы на её лице.

– Надя, что слючилось? – его голос прозвучал с неподдельной тревогой.

– Ты никогда ничего мне не скажешь…

– Тебе нужны слова?… Словам не надо верить.

– Когда я к тебе прихожу, ты даже не радуешься!

– Я радуюсь! Когда ти приходишь, ти сразу меняешь мою настроению, а ти этого даже не замечаешь, да?

Она всё продолжала всхлипывать.

– Ты меня не любишь!

– Надечка, это чувство… Ти мне нравишься, и я могу тебя любить, но нужно время…

Его слова перемежались поцелуями, от раскалённого тела исходил жар и какие-то иные токи, пронизывающие её насквозь, до сладкой дрожи. Сомнения и страхи её улеглись.

– Тебе так подходит, эре?

– Да!.. Да!.. – шептала она в такт его движениям, а тонкие руки обхватили его с неожиданной и властной силой.

– Моя маленькая! Моя маленькая!

Надя открыла глаза: прямо над ней из темноты выступало его лицо…

Никогда я не забуду твоих глаз и твоей улыбки в эту минуту – умных, нежных, всё понимающих, снисходительных, счастливых глаз мужчины, который сумел разбудить огонь страсти в своей неопытной возлюбленной.

…его лицо – и выражение этого лица поразило её: в его умных проницательных глазах, светящихся бесконечной нежностью и счастьем, ей почудилось что-то сверхчеловеческое. Он смотрел на неё, как смотрит мудрый учитель на свою маленькую ученицу, когда ей нетвёрдой рукой удаётся, наконец, вывести первую букву.

Потом долго лежал, прижавшись лицом к её животу и коленям…

Что ты сделала? Я не могу пошевелиться! Не могу и не хочу…Мне нравится твой запах! Здесь, внизу, тайный твой запах, идущий из недр твоего существа.

– Надечка, можно один раз так?

– Нет!

– Немножко.

– Нет.

– Чуть-чуть. Ми считаем – один, два, три – и всё. Пожалуйста, Надечка, один раз…

И когда, не слыша больше возражений, он сделал так, оба едва не потеряли сознание.

Несколько минут после пережитого шока в комнате царило молчание. Кидан первый произнёс:

– С тобой я устаю… Видишь, как я сильно… Я никогда не устаю! – и тут же умолк, спохватившись. Незавершённая фраза повисла в воздухе, но она молчала – ни о чём не спросила, не пожелала разъяснений. Казалось, она не совсем ещё пришла в себя.

– Первий её любовник и зовут его Кулья, – улыбнулся Кидан.

Он сам не понимал, как и когда это произошло, но он снова хотел её и вошёл так стремительно, что она не успела даже удивиться.

Она больше не чувствовала ни боли, ни желания сопротивляться – нет, всё, что они сейчас делали, было прекрасно. «Теперь я понимаю…» – подумала она, так же, как и он, не закончив своей и без того ясной мысли. И снова, как много – о, как много! – дней назад прозвучал его вопрос, по интонации больше похожий на утверждение:

– Твоё тело подходит к мне?

– Да? Подходит?

– Я тебя спрашиваю!

– Я не знаю…

– Если би не так, да, если би не подходило, ми би сейчас так не касались! – и добавил шёпотом, с неподражаемо милой улыбкой, обозначившей ямочки на щеках: – Белим всегда подходит чёрний.

Он сел, меняя кассету в магнитофоне, но его взгляд – через плечо – был прикован к ней, как она сидела, зажав ладони между коленями, прикрыв руками грудь… Ему приходилось видеть роскошных женщин с куда более обильной плотью, но почему-то именно это хрупкое создание казалось ему восхитительным и совершенным…

Почему? И сейчас, и когда ты уйдёшь, и ещё много-много времени после я буду думать об этом, пытаясь разрешить неразрешимую загадку: почему? Я не могу отвезти от тебя глаз. У меня странное чувство, очень-очень странное чувство по отношению к тебе: как будто Господь в глубине сердца узрел мою мечту, вывел её во вне и облёк плотью, и вот – ты передо мной. Мне всё в тебе мило, меня пленяет каждый изгиб, каждая выпуклость твоего тела. Не прячься! Я хочу тебя видеть!

– Скромная, – проговорил он с улыбкой, точно в этом было что-то забавное. Потом во внезапном порыве встряхнул, рывком поднял её на ноги, поставил перед собой на кровати, любуясь, – и вдруг упал перед ней на колени.

– Ти – чуди!

– Кто?

– Чу-да… да? Так правильно?… Надечка, если би все твои действия били как твои слова, ти би никогда, ни с кем… – и смеялся, довольный своей победой.

В дверь в который уже раз тихо, но настойчиво постучали.

– Почему ты не открываешь?

– Ти хочешь?

Они оделись, заправили постель, Кидан подошёл к двери, открыл, переговорил с кем-то в полголоса, а потом вышел. Надя протанцевала, кружась по комнате, и остановилась, как вкопанная – в дверь осторожно, боком вошёл тот самый непонравившийся ей парень и двинулся к ней.

– Что ви тут делаете? Танцуете?

Надя растерялась, не зная, что и думать, а он тем временем подошёл совсем близко, точно собирался с ней потанцевать.

– Я уже… – только и успела выговорить она – он накинулся на неё, как сумасшедший, осыпая поцелуями. Девушка отскочила и в страхе двинулась к двери с другой стороны стола – так, чтобы он не сумел её перехватить, – и не спускала с него испуганных глаз. Однако он первый добрался до двери, и выскользнул вон, как уж, сказав:

– Он сейчас придёт.

Дверь за ним закрылась, а Надя тотчас же бросилась к шкафу, сорвала с вешалки свою куртку и начала торопливо одеваться. Сердце колотилось от пережитого потрясения, в голове рождались жуткие мысли: «Специально ушёл, чтобы этот! Фу, гадость какая! Нет, не может быть!! Тогда что? Проверяет? Специально подстроил мне ловушку?» Она была так занята своими размышлениями, что не заметила, как вернулся Кидан, и вздрогнула от его близко прозвучавшего голоса:

– Кто разрешил тебе одеться? – и тут он увидел, что всё лицо её залито слезами, а губы дрожат, не в силах произнести слово. – Что слючилось?

– Вот, значит, как ты говоришь обо мне своим друзьям!

– Не трогай моих друзей! – воскликнул он запальчиво.

– А путь твои друзья меня не трогают! – так же воскликнула она. В этот миг глаза его чудесно сверкнули. Потом спросил озабочено:

– Скажи, что слючилось? Когда я уходил, всё било… Он что – бил здесь без меня?

– Да, ты ушёл, а он зашёл…

– Что он сделал?

Она открывала и закрывала рот, но никак не могла произнести.

– Ува! Что можно сделать за этот время!

– Спроси у него сам!

Кидану удалось её успокоить, но больше остаться она не захотела. Они вышли.

Было совсем темно и довольно безлюдно. Он проводил её на автобус и тут, когда пришло время расставаться, спросил жалобно:

– Почему ти никогда не целюешь меня на прощанье?

Она взглянула удивлённо («И я хотела бы спросить тебя о том же!»), ничего не сказала, только молча чмокнула в щёку. И от этого небрежного холодного поцелуя у него защемило сердце – уж лучше бы не просил, лучше бы ждал, пока она сама захочет это сделать…

V

Как-то в одно из первых свиданий ты спросил: «Ты знаешь английский?» Я ответила: «Немножко. Учила в школе, но у нас, знаешь, как учат – только читать умею», а ты сказал: «Учи английский, ладно?» И с тех пор уже несколько раз повторяешь: «Учи английский! Учи!.. Миссис Надя». Почему «миссис»? Что ты хочешь этим сказать?

Вчера я устала от твоей страстности, мне хотелось домой, но, расставшись с тобой, и особенно сегодня я начинаю скучать, я жалею, что была такой вялой, ни о чём тебя ни спросила и не сказала того, что хотела бы сказать, что была холодной и сдержанной – меня тянет к тебе вновь, всё сильнее и сильнее – хоть бы ты позвонил! Но звонить ты должен только завтра. Волей-неволей я должна сдерживать свои порывы, но если бы ты знал, как я жду твоего звонка – точно от этого звонка зависит вся моя жизнь! Только бы ты позвал меня – сейчас, пока я сама хочу и стремлюсь к тебе. Но боюсь, ты опять скажешь: «Завтра» или «Послезавтра». Мне хочется кричать, плакать, требовать, но вместо этого я опять должна себя сдерживать, душить свои чувства – ведь надо как-то продержаться день или два… И потом, к началу следующей встречи, я укрощу себя до того, что снова не смогу сказать тебе ни слова, а уж тем более – отвечать на твои ласки. И ты даже не догадываешься, как я хочу этой встречи и чего мне стоит дожить до неё. Ах, Кидан!

– Алло!.. Алло!! Кидан, ну, почему ты молчишь?!

– Я хочу, чтоби ти сказала: «Это ти?»

– А откуда я знаю, что «это ти»? У меня много друзей, – заявила Надя, и его голос, прозвучавший в ответ, сразу переменился, точно он получил удар ниже пояса:

– Когда ми устретимся?

Молчание.

– В субботу?

Теперь то же самое случилось и с её голосом – точно железная рука сдавила горло, стало трудно дышать, – ей хотелось кричать, умолять; только не так долго! Прошу тебя! Я не вынесу! – но гордость и упрямство взяли верх, и она произнесла со всем возможным безразличием:

– Хорошо, давай.

– В субботу? – переспросил он недоверчиво.

– Угу, – подтвердила она злорадно.

– Или… нет… в субботу мне надо… я забиль… Завтра тебе позвоню, хорошо? Завтра позвоню три часа. Ну, пока.

– Пока.

– Чао.

Работы всё не было. Женя, дальняя родственница тёти Лиды, работавшая на студии, познакомила Надю с начальницей реквизиторного участка Надеждой Петровной – очень милой и обаятельной женщиной, которая каждый раз встречаясь с Надей, – то на курсах, то просто в коридорах студии обнадёживающе улыбалась и обещала позвонить сразу, как только начнутся запуски картин. Время шло, но обещания так и оставались обещаниями. Однако Надя не сомневалась, что всё в конце концов сложится, а пока – печатала очередной сценарий, учила историю и литературу, готовилась к экзаменам и много-много гуляла.

Погода стояла прекрасная – сияющая весна.

В этот год Надя чувствовала небывалый прилив сил и энергии, она не ходила, а летала – в коротенькой юбочке и куртке нараспашку. И как часто ей приходилось ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин и слышать их вопросы:

– Девушка, не подскажите, который час?

– Начало третьего.

– Вы спешите?

– Спешу.

– Девушка, а у вас вечер не свободен?

Она только смеялась над незадачливыми кавалерами, не различая ни возрастов, ни лиц – для неё теперь существовал только ОН, один-единственный в целом мире мужчина, чьи волосы пахнут хной, руки горячи, как огонь, а голос… голос… его необычный завораживающий голос приводил её в трепет – даже по телефону.

Единственный в мире мужчина был ревнив. Небрежно брошенная ею фраза: «У меня много друзей!» лишила его сна и покоя. И вообще что-то с ним происходило непонятное: он всё время спешил – и всегда опаздывал, планировал сделать множество дел – и ничего не успевал, ночами не мог спать, а на лекциях погружался в непреодолимую дремоту – в какое-то сладкое состояние, среднее между сном и бодрствованием, и не слышал ни обращённых к нему вопросов, ни шуточек сокурсников. Из-за того, что немногое успевал на занятиях, приходилось больше работать дома – но дома ли, в библиотеке, в академии – он одинаково не властен был над собой и своими мыслями. Но это были не только сладкие грёзы, нет… что-то давно уже мучило его, но он никак не мог ухватить это; оно всплывало вдруг, задетое случайной ассоциацией, и, прежде чем он успевал сказать себе: «Вот!» – снова исчезало.

Так и сейчас – какой-то звон в голове заставил Кидана остановиться – и вот, вместо того, чтобы идти домой, он уже несколько минут стоял у окна, в рассеянности ковыряя пальцем чуть облупившуюся краску. Он всё пытался понять: что, что его тревожит? Что так настойчиво жаждет проявиться – и никак не появляется?… Вдруг вспомнилось без всякой видимой связи: в детстве он очень любил одну сказку – о дочери ветра и бедном юноше-рыбаке; о девушке со светлой кожей и голубыми глазами…

Глаза… твои глаза… голубые глаза с прозрачными радужками и чёткими, точно требующими чего-то от меня кружками зрачков… как будто видел их раньше…

Напрасно Кидан тёр пальцами переносицу – он так и не мог вспомнить: потому ли запомнилась ему эта сказка, что она напоминала один поразивший в детстве сон, то ли сон приснился потому, что ему полюбилась эта сказка… И снова всплыло само собой, точно со скрипом отворилась массивная старая дверь, которой давно не пользовались: когда ему не исполнилось ещё шести лет, он вдруг заболел – какой-то неизвестно откуда взявшейся загадочной болезнью. Врачи ставили один за другим диагнозы, но, по правде сказать, сами ничего не понимали. А бабушка твердило одно: смерть подошла очень-очень близко, чем повергла в немалое горе отца и мать… Он и впрямь угасал на глазах. Никакие снадобья не помогали – горел, бредил, часто впадал в забытьё… Вот тогда он и увидел её – светлокожую девочку с голубыми глазами, которая шла к нему по воде – да, прямо так и ступала по воде, как Господь Иисус. Мама рассказывала потом, как он вдруг разулыбался, прошептав: «Белая девочка». А к утру был здоров – к немалому удивлению врачей и радости всех родных и знакомых. Эту «белую девочку» его сна бабушка назвала смертью, объявив: «На этот раз она прошла мимо». «Нет, бабушка, она шла прямо ко мне!» – так он сказал или только хотел сказать, потому что с бабушкой спорить не полагалось… С тех пор он никогда не боялся смерти, наоборот, она представлялась ему прекрасной и желанной – белая девочка с голубыми глазами, ступающая по воде… Кажется, она снилась ему не раз, светло согревая душу. Всё в тех снах было по-детски чисто и невинно… А потом… потом она перестала приходить. И он, казалось, забыл… Когда?… Почему?… Вот же, это так живо в его душе и никуда не… чёрная родинка! Да-да! Чёрная родинка! Внезапный страх – и совсем иной образ – обольстительный и пугающий, притягивающий и отталкивающий одновременно. Пожалуй, такой ОНА и показалась ему в первую встречу, сначала, – опытная, обольстительная, коварная, с кошачьей грацией движений, с холодным блеском в серых глазах. Но вот в то мгновенье, когда в темноте вдруг раздался её крик…

Кидан весь напрягся, точно вновь переживая те минуты. Сердце бешено колотилось, ему сделалось жарко, даже капельки пота выступили на лбу…

…когда она забилась в его руках, и внезапная боль обожгла лицо и грудь – мгновенный ужас, недоумение и – словно молния сверкнула перед глазами… Что это было? Что?! Её смущение и растерянность? Её кровь? Нет, раньше, раньше… её крик, испуг… нет, раньше, когда я только… О, Боже!

Рука замерла в воздухе. Несколько секунд он смотрел прямо перед собой в абсолютном безмолвии. Он вспомнил.

В тот самый миг, когда он, преодолев преграду, ворвался в её плоть, перед ним точно молния сверкнула, и ему вдруг показалось, что он сжимает в объятиях прекрасную девочку своих невинных детских снов. Но в этой мысли было столько боли!.. «Нельзя, – подумал он, – чтобы тебя так предали. Ты была такой чистой и доверчивой, и лёгкой – легче воды… Мы играли, мы смеялись и танцевали, и рой сверкающих брызг летел на нас со всех сторон. Ты пела… солнце и ветер, волны и птицы были нашими друзьями в этих чудесных снах… Я до сих пор слышу твой смех и плеск воды. Нет! Пусть так и останется!.. Нет. Я не посмел бы… Это не ты!»

И усилием воли стряхнув с себя печаль и задумчивость вместе с обрывками далёких воспоминаний, он зашагал по пустому коридору, навстречу своей судьбе, полунасмешливо-полусерьёзно бурча себе под нос: «Ну, и хитрость! С тобой надо быть начеку! Недаром меня предупреждали». Обольстительная и коварная – так ему больше нравилось.

И он снова с лёгкостью забыл то, о чём с таким трудом вспоминал много-много дней.

V

– Алло-у!

– Привет! Сегодня ты позвонил ровно в три. Молодец!

– Ти тоже молодца!.. Надя, жду тебя четыре часа конечная остановка семнадцатый автобус.

«Жду тебя!» Как приятно! Но немного изучив его повадки, Надя не ожидала встречи в этот день и не была готова – теперь всё надо было делать быстро-быстро, а времени оставалось катастрофически мало… И она, как любая женщина, предпочла опоздать, но не являться к своему избраннику неизвестно в каком виде.

Но когда она, вся цветущая и благоухающая, добралась, наконец, до автовокзала, было уже без двадцати пять. Тщетно всматривалась она в мелькавшие мимо лица… Вдруг в двух шагах от неё затормозило такси, и Кидан, выскочив из него, бросился ей на встречу, растроганный и счастливый.

– Надя! Ти давно меня ждёшь?

– Нет, я опоздала. Я только что пришла.

– О! Как хорошо, что ти опоздала. Ти перепутала, я ждал тебя Большевик, потом – тебя нет, я так и подумал! Я брал такси… Как хорошо, что ти опоздала!.. Почему ти опоздала?

Он был такой смешной – весёлый, взбудораженный, счастливый, говорил непривычно много и быстро.

В автобусе Надя сидела, а Кидан стоял напротив и всё смотрел, смотрел и улыбался. А когда добрались до общежития Менгисту, и Надя, не дожидаясь лифта, первая побежала по лестнице, он догонял, стараясь ущипнуть. Никогда ещё Надя не видела его таким весёлым. Но её настроение было совсем иным, и когда, закрывшись в комнате, Кидан попытался привлечь её к себе, он встретил резкий отпор.

– Надя! Почему?

– А почему, интересно, ты не хотел меня видеть целую неделю? Ты сказал: в субботу! Ничего себе! Если бы ты меня любил, ты бы не мог не видеть меня так долго!

Кидан весело рассмеялся и принялся расстегивать пуговицы на её рубашке, но Надя оттолкнула его руки.

– Не трогай меня! Не хочу!.. Откуда я знаю, сколько у тебя подружек!

– Тси! Ха-ха-ха! – его веселью не было предела. – Мне и тебя хватает!

– Да, а кто у тебя был раньше?

– Никого, – ответил он проникновенно, однако быстро отвёл глаза.

– Да-да, конечно, так я тебе и поверила!

– Надя, ти хочешь ссориться? Что я – опоздал к тебе или что-то… Я же на тебя не сержусь, хотя ти мне сказала по телефону: у меня много друзей.

– Ну и что? Это просто знакомые ребята, Сашкины и Вовкины друзья, они звонят целый день… Не трогай меня!

– Надечка, другим не разрешай. Мне – разрешай. У меня есть на тебя право!

Он произнёс это так уверенно, что Надя на миг растерялась и уставилась на него в удивлении.

– Да, у меня есть на тебя право, подписанное тобой!

– Какое ещё право?

– Да. Хочешь, я тебе покажу?

Она не понимала: о чём он? Ей вдруг представился какой-то важный документ с печатью, и она быстро воскликнула:

– Нет! – и пожалела. Было всё же очень любопытно – о чём это он?

– Надя, пожалуйста, снимай это. Это синтетика, там – чистый хлёпок. Пусть будет только это… Надя, я порву!

Судя по выражению его лица, он намерен был осуществить свою угрозу. Но она ни за что не желала уступать. «Не хочу, значит, не хочу! С какой стати?!»